Текст книги "Прикосновения Зла (СИ)"

Автор книги: Сергей Власов

Соавторы: Маргарита Чижова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 7

Часть I I . Всадник.

Глава первая.

Смелый воин – это, прежде всего, покорный раб.

(Яромир Судак)

Тренировочный лагерь Всадников отличался большой протяженностью и наличием целого ряда сооружений, не характерных для традиционных форпостов или ставок легионов. Здесь были особые базилики[1], позволявшие упражняться в дождливую погоду: крытые прямоугольные залы разделялись колоннадами на три помещения – площадку для занятий с оружием, конный манеж и кафедру, окруженную полукруглыми лавками. Конюшни представляли собой навесы над стойлами с тонкими стенами, снабженными коновязями, деревянными яслями и поилками, наполняемыми через специальные наклонные желоба. В восточной части лагеря размещались Малый ипподромный круг для гладких скачек и Большой – с установленными на дорожках невысокими препятствиями. Поблизости имелись овальные и прямоугольные площадки, где разминали скакунов, а также смотровые точки, на которых стояли караульные.

Неподалеку от конюшен возвышались вполне обычные для военных лагерей постройки: штаб с прилегающими алтарем и штандартной, резиденция лагерного префекта, которая являлась центром хозяйственной жизни, мастерские, амбары, склады и госпиталь.

В эпоху ранней Империи, еще задолго до поморско-геллийской войны, нобили формировали легкую, вооруженную дротиками и спатами[2] кавалерию. Всадников использовали для стремительных атак на фланги или тыл вражеских подразделений и охраны тяжелой пехоты – основной ударной силы войска – от приближения лучников и застрельщиков неприятеля. Теперь же потомки знатных Домов и богатых семейств непременно надевали кольчужную броню поверх белых и пурпурных туник, украшенные султанами шлемы и высокие сапоги со шпорами. Для защиты ног нередко применяли гетры и штаны прямого кроя из темно-коричневой шерсти. На туреосы[3] наносили знак семьи, символ божества-покровителя и цвета провинции, из которой был родом конник.

Лошадям полагались попоны и чепраки[4] с уложенными поверх подушками из сукна, кожи или меха, а в качестве защиты – кольчужные нагрудники. На ремни сбруи навешивали кисточки, иногда – медные бляхи. Скакунов, как правило, отбирали рослых, выносливых, быстроногих и неприхотливых.

Те же требования предъявлялись и к конюхам-рабам. Они не только готовили лошадей и снаряжение для хозяев, но и сопровождали их в пешем порядке на длительные дистанции. Раз в неделю, во время выездных учений невольники бегом преодолевали по тридцать «тысяч шагов»[5]. Питание рабов, которых называли причепрачными, было значительно лучше, чем у крестьян: ежедневно им полагался хлеб из ячменя грубого помола, супы и каши, а также пиво. В дни празднеств невольники получали пшеничные лепешки, грецкие орехи, бобы, каштаны, чечевицу, капусту и даже фрукты. Особо отличившимся могли разрешить отведать оливки, выдержанные в винном сусле. Рабы торжественно клялись перед алтарем ничего не красть, чужие найденные вещи тотчас отдавать хозяину или командирам, не сквернословить, соблюдать чистоту и дисциплину.

Занятия Всадников начинались с гимнастических упражнений на земле и верхом. Затем в полном снаряжении, а подчас и с дополнительной нагрузкой, конники строились в турмы и ехали за командирами к месту тренировок. Пока одни оттачивали резвость и маневренность на беговом круге, вторые отрабатывали прыжки через препятствия, третьи спускались по насыпи и переплывали несколько глубоких рвов, четвертые следовали на плац, где учились держать строй во время парадных выездов. Все это относилось к общефизической подготовке, но была также и особая воинская.

Преимущественно она заключалась в умении виртуозно владеть оружием. Всадники стреляли из луков, метали копья, дротики и камни из пращи, фехтовали, нанося удары по деревянным и тростниковым палусам[6]. У юношей развивалась не только меткость, но и навыки уклонения от снарядов и отражения выпадов.

Через три месяца изнурительных тренировок, сопровождаемых теоретической подготовкой – запоминанием Устава, правил и норм поведения, выдержек из трудов знаменитых полководцев и прочего – приступали к групповым маневрам всей алой. На большом поле Всадники поднимались в лихой галоп, то развертываясь веером, то выстраиваясь рядами и затем вновь меняли боевой порядок. Потные и уставшие, на взмыленных лошадях с запененными губами, молодые люди скакали по истоптанной копытами траве, повинуясь сигналам труб и отрывистым приказам командиров.

Учебные имитации сражений с конным и пешим противником в боевой амуниции были призваны полностью избавить нобилей от страха перед неприятелем, добиться железной дисциплины и умения быстро ориентироваться в условиях скоротечно меняющихся обстоятельств. Каждую баталию затем подробно разбирали и виновных в трусости, медлительности или недостаточном воинском радении отчитывали перед строем.

Регулярные проверки всего и вся, начиная от списков личного состава и полученного со склада имущества до правильности расположения меток на плацах, надлежащего вида амуниции и ухоженности лошадей, прививали юношам стремление к порядку, скрупулезность и пристальное внимание к мелочам. Для упрощения инспекций каждую турму разделили на пять коллегий по семь человек. Ежедневно из них выбирался один старший, кто нес ответственность за остальных перед командирами. Часть коллегий по очереди меняли старших, в других – тянули жребий.

Занятия оканчивались ранним вечером. Всадники ехали строем от трибуны центрального плаца к Постаменту Гениев. Здесь на холме высились статуя Покровителя лагеря, Столб Туроса, скульптурная композиция Колесница Веда и бронзовая стела Победа Клавдия. Каждый знатный юноша должен был взглянуть в лица Богов и дать себе отчет о пройденном дне. После этого новобранцы имели право беспрепятственно выехать за ворота или остаться ночевать в коллегиальной палатке.

Разумеется, молодые люди предпочитали городские квартиры и особняки с удобствами, а не скромные деревянные лежаки под кожаным навесом. Палатки образовывали три просторные улицы. Одна именовалась фронтом, две другие – декстрой или правой и синистрой или левой. Лагерь был не окопан, не имел сторожевых башен, защитного вала и ловушек на подступах, поэтому многие юноши, срезая путь, ехали в Рон-Руан через поле и небольшую рощу, минуя выложенную из камней дорогу.

Честь сформировать первую коллегию первой медной турмы выпала царевичу Сефу. Не долго думая, эбиссинец выбрал преданного Юбу, страдающего похмельем поморца Мэйо, близнецов-итхальцев, у которых гостил накануне, скромного заику Дия и рыжего алпиррца Плато.

Семь нобилей верхом и в полном облачении построились на главном плацу перед декурионом Кальдом, ожидая его приказов. Подтянутый мужчина лет сорока со свежим, лощеным лицом внимательно осмотрел новобранцев и благодушно сказал:

– Вы поступили на службу в легион, начали долгий и тернистый путь воинов. Прежде чем наденете медные плащи, придется хорошенько попотеть. Вы – первая коллегия, лучшие из лучших в турме, и должны это доказать.

Командир небрежно махнул кистью, и Сокол увидел за его спиной полосу препятствий, которая была длиннее и сложнее, чем остальные, подготовленные для малоопытных конников.

– Поедете друг за другом. Один начинает, я переворачиваю часы. Когда колба опустеет – выдвигается следующий. Все понятно? – Кальд поставил на трибуну перед собой заполненную свинцовой пылью скляницу. – Разбирайте оружие и на исходную линию!

Тронув вороного коня пятками, посол Именанда на ходу вынул из стойки-держателя средней длины копье. Декурион одобрительно кивнул эбиссинцу:

– Начинайте, царевич, и да поможет вам Тин!

С короткой усмешкой Сефу поудобнее взялся за древко и с места выслал лошадь в галоп. Вдоль тропинки у бегового круга стояли четыре плотно набитые соломой мешка, которые надлежало проткнуть копьем на полном скаку. С детства грезивший о военной карьере Сокол легко выполнил поставленную задачу и затем свернул на узкую тропинку. Там на расстоянии в десяток шагов от проезда подвесили металлическое кольцо шириной в две ладони. Эбиссинец прищурился и сильным броском отправил копье в цель. Это напомнило ему охоту на антилоп-ориксов, обожаемую наместником Именандом.

У поворота на малый плац хозяина ждал темнокожий раб. Сефу свесился с коня и, не замедляя его хода, вырвал из рук невольника лук и наполненный колчан. С юных лет царевич обожал путешествовать верхом по зарослям папируса на берегах Инты и ее притоков, стреляя в уток, диких гусей, журавлей и цапель. Для опытного охотника не составило труда на резвом аллюре поразить стрелами три крутящиеся мишени, приводимые в действие легионными рабами.

Отбросив ставшие ненужными лук и колчан, Сокол одним сноровистым движением вынул спату. Приблизившись к пучку лозы, эбиссинец перерубил его мощным ударом направо. Клинок свистнул и обрушился налево – на вторую связку прутьев.

Быстро спрятав меч, Сефу обеими руками вцепился в куцую лошадиную гриву. Скакун наметом приближался к широкому и длинному бревну. Бесстрашный жеребец оттолкнулся задними ногами и, грациозно вытянувшись всем телом, перепрыгнул препятствие. Хотя приземление нельзя было назвать мягким, царевич усидел, сдавив коленями прикрытые попоной конские бока.

На пути Сокола возникла низкая каменная арка. Он загнал туда лошадь, буквально распластавшись по ней и уткнувшись носом в потную шею скакуна. Верткий и смышленый конь будто бы пригнулся и без помех проскочил преграду.

Вязкая песчаная насыпь почти не замедлила бег вороного сына пустыни. Он был приучен скакать по барханам, обгоняя сородичей и караваны верблюдов. Через десять махов галопа Всадник и лошадь очутились в заполненной водой канаве. Кольчуга не позволяла Сефу плыть самостоятельно, рядом с животным. Боясь утопить вымотанного скакуна, царевич кое-как ухватился за боковой ремень нагрудника. Конь фыркал, нобиль отплевывался. Казалось, минула вечность, прежде чем они достигли противоположного берега и благополучно выбрались на сушу.

Успешно завершив испытание, царевич спрыгнул с лошади и, щадя ее, возвращался на главный плац пешком. Молодой человек размышлял над тем, каково сейчас придется его братьям по оружию. Сокола особенно тревожила судьба Мэйо. Вчера вечером наследника Именанда задержали дела и он приехал в дом Арум позже других. К этому времени поморец, затеявший банальный спор с Плато «кто кого перепьет?», уже с трудом ворочал языком и упрямо лез обнимать миловидную рабыню, на коленях которой, в итоге, и заснул. Сефу слегка огорчило данное обстоятельство, но он надеялся, что вскоре сможет переговорить с Мэйо и планировал пригласить черноглазого юношу к себе.

Утром на выходца из Таркса было жалко смотреть. Он еле передвигался, мучимый приступом мигрени и сильной жаждой. Поморца то бил озноб, то охватывала горячка. Сын Макрина украдкой посасывал листок мяты и беспрестанно теребил поводья, мечтая поскорее слезть с лошади, чтобы отлежаться где-нибудь в тени с кубком холодного вина.

Вторым вызвался ехать старший из братьев Арум – типичный городской кутила, субтильный и невысокий, привыкший улаживать дела миром, а не кулаками. Он убрал повод под колено, высвобождая обе руки, хлопнул гнедого коня ладонью по крупу и тот двинулся вперед мягким, резвым аллюром.

Рикс нанес слабые уколы в мешки с соломой, едва коснувшись их острием копья, но не пропустил ни одного. У железного обруча сын квестора остановил лошадь и выполнил бросок, на удивление легко поразив цель.

Подъехав к своему невольнику ходкой рысью, итхалец забрал лук и накинул на плечо ремень колчана. Наследник Дома Арум занял удобную позицию, где вновь придержал скакуна, и, тщательно прицелившись, меткими выстрелами продырявил все вращающиеся на веревках кожаные шары, набитые овечьей шерстью.

Скинув лук и колчан, Рикс выслал жеребца в карьер, желая наверстать потерянное время. Юноша стал на ходу вытаскивать меч из ножен, но что-то пошло не так. Клинок словно увяз в смоле. Провозившись с ним, сын квестора в последний момент успел рубануть по пучку лозы, срезав лишь несколько торчащих выше других прутиков. Замешкавшись, молодой человек не смог вовремя направить скакуна ближе ко второй связке ивняка и пропустил удар налево.

Эта досадная оплошность вынудила Рикса досрочно завершить состязание.

По команде Кальда юный Ринат на караковом жеребце стремительно пересек стартовую черту. Итхалец, хоть внешне и походил на брата, обладал нравом более дерзким и упрямым. Вчера младший сын квестора тоже спорил с поморцем, но оказался слаб животом и долго исторгал выпитое, перегнувшись через ограду беседки. Ринат не любил верховую езду и выбрал для службы меланхоличного, толстого коня с коротко остриженной гривой. Следуя примеру брата, юноша осторожно коснулся каждого мешка наконечником копья и запустил его в обруч, предварительно остановив лошадь.

Вздумав повторить трюк Сефу, итхалец хорошенько разогнал скакуна перед поворотом на малый плац, но толи раб оказался неопытным и подал лук слишком низко, толи нобиль свесился больше, чем следовало, и в какой-то момент потеряв равновесие, он сполз с конской спины, рухнув в пыль.

Следующим поскакал Юба. Это был рослый мулат, получивший от отца крупные черты, характерные для многих эбиссинских лиц, а от матери – черные, курчавые волосы и кожу цвета корицы. Заядлый охотник и опытный наездник, он без затруднений справился с первыми заданиями и, подведя мышастого афарского жеребца к бревну, грозным окриком побудил перепрыгнуть через препятствие.

Внук чати Таира владел приемами вольтижировки и, приблизившись к собранной из серых блоков арке, ловко соскочил на землю. Он пробежал под низким полукруглым сводом у лошадиного плеча, придерживаясь правой рукой за гриву, после чего оттолкнулся ногами и забросил себя назад, на рысящего с гордо задранным хвостом жеребца.

Мышастый слегка увяз на песчаном спуске к канаве и вошел в воду, высоко поднимая ноги. Юба приготовился плыть, но внезапно конь оступился. Его запястья подогнулись, задние копыта заскользили и животное начало резко валиться набок. Мулат рывком натянул поводья. Это не помогло. Через мгновение он очутился в грязной, взбаламученной воде. Перепуганная лошадь, вырвавшись из рук нобиля, тяжелыми скачками вернулась к насыпи.

Истово бранясь, Юба доковылял до берега и с помощью раба поймал нервно фыркающего, мокрого скакуна.

Пришла очередь Плато показать себя. На его худом, остроскулом лице с россыпью мелких веснушек читалась уверенность, карие глаза под взъерошенными бровями проницательно смотрели вперед. Сын Плэкидуса не был баловнем судьбы подобно братьям из Дома Арум. Юноша воспитывался в строгости, с малых лет привыкая к разумному аскетизму. Возможно, поэтому мечты нобиля вели его в совсем иной, яркий и красочный мир театра. Тайно от родителей Плато разучивал пьесы и танцы, в том числе считавшийся недостойным серьезного мужчины кордак. Это была комедийная пляска до того яркая, темпераментная, изобилующая головокружительными кувырками и подскоками, что далеко не каждый артист решался продемонстрировать ее публике. К счастью, анфипат Алпирры даже не догадывался о непозволительных увлечениях сына и считал его замкнутым, витающим в эмпиреях[7] подростком.

Молодой человек полностью соответствовал требованиям, предъявляемым к танцовщикам: он обладал хорошей фигурой, имел рост средний, выразительную мимику и прекрасно управлял своим пластичным и ловким телом. Однако везде, кроме Эбиссинии и Геллии, участники представлений не пользовались уважением. Актеры, в подавляющем большинстве – вольноотпущенники и рабы, презирались и могли быть жестоко избиты за скверно сыгранную роль. Плато ясно понимал, что отец скорее собственноручно убьет его, нежели отпустит с какой-нибудь труппой.

Развитая длительными тренировками координация помогла юноше без нареканий выполнить упражнения с копьем, луком и спатой, но бревно выросло на пути нобиля непреодолимой преградой. Сколько ни пытался алпиррец образумить заартачившегося коня, буланый жеребец наотрез отказался прыгать.

Круглолицый, по-мальчишески вихрастый Дий, с детства слегка близорукий и оттого словно в смущении прячущий голубые глаза под белесыми бровями медленно шевелил губами, читая охранительную молитву. Сын прославленного архигоса Дариуса встревожено поглядывал то на помрачневшего декуриона, то на хмурых соратников. Юноша ежеминутно поправлял шлем, ременную перевязь, щупал горловину туники и никак не мог успокоиться.

Все предки Дия по мужской линии были военными. Он грезил о звании «Меч Империи», присуждаемом величайшим полководцам. Увы, Дариус не поддерживал стремлений отпрыска, считая, будто его изъян – заикание – станет существенной помехой для достижения столь амбициозной цели. Молодой человек стеснялся выступать на публике и чаще просил, нежели приказывал.

Дома, ночами напролет он штудировал книги по военному делу, рассматривал карты, чертил планы известных сражений, настойчиво не желая отказываться от мечты. После полудня в течение нескольких часов Дий упражнялся с оружием. Это не помогло ему обрести вожделенную фигуру атлета, парень оставался все таким же коренастым, но жилистым и крепким.

Рыжий конь блондина, тяжеловесный и толстошеий, был помесью местных и поморских пород. Резвостью он уступал эбиссинским пустынным жеребцам, но значительно превосходил их по выносливости.

Услышав приказ Кальда, юноша погнал скакуна вперед. Подъехав к ближайшему мешку, Дий развернул копье так, чтобы острие смотрело на цель, а затем, мгновенно вытянув руку, нанес быстрый и сильный укол.

Командир одобрительно кивнул, оценив точность и грамотность проведенного выпада.

Наследник Дариуса не разочаровал декуриона, поразив все мишени и вынудив коня с карьера перемахнуть через бревно.

У арки нобиль придержал скакуна, решая непростую задачу. Высокий рост лошади не позволял юноше проехать также, как Сефу, а отсутствие должной подготовки по вольтижировке исключало возможность повторения трюка, показанного мулатом Юбой.

И все-таки Дий осмелился рискнуть. Он на ходу спрыгнул, едва не подвернув лодыжку. Конь шарахнулся в сторону. Теряя равновесие, молодой человек вцепился в повод, но тщетно, рыжий вырвался и сбежал.

Несколько рабов тотчас кинулись за ним и вскоре вернули раздосадованному хозяину.

Сокол Инты взглянул на вальяжно потягивающегося Мэйо. «Не подведи нас!» – мысленно обратился царевич к поморцу. Его черные глаза блестели на ярком свету будто натертые маслом панцири скарабеев. Легкая улыбка тронула плотно сжатые губы. Сын Макрина едва заметно наклонил голову и в этом жесте Сефу прочел: «Тревоги напрасны, я в порядке!»

Серый Альтан, жеребец поморца, отличался низко посаженным хвостом и длинной, пышной гривой. Его сухие, сильные ноги имели четко обозначенные суставы. Круп и грудь были широки, но не чрезмерно, сохраняя приятные взору очертания. Высокую, красиво изогнутую шею венчала средней величины голова с живыми, миндалевидными глазами.

По требованию хозяина конь перешел в ритмичный, летящий галоп. Приготовив копье, Мэйо быстро нанес укол в мешок и моментально отдернул руку назад. Он бил по целям с точностью и сноровкой ловца рыбы, сильным ударом остроги пронзающего добычу. Из интереса юноша частенько выслеживал ее в ночном море с фонарем и копьем, когда косяки охотнее выходили на отмели, привлеченные светом. Этот навык теперь весьма пригодился поморцу.

В отличие от Сефу и Юбы, сын Макрина не любил охотиться на птиц и животных, но метал копье ничуть не хуже эбиссинцев. Одним из наиболее глупых развлечений, испробованных Мэйо в детстве, было сшибание дротиками ульев диких пчел.

Метко поразив кольцо, поморец развернул Альтана и заставил его прибавить ход. Нереус ждал господина возле дороги.

– Бросай! – крикнул нобиль, почти поравнявшись с геллийцем.

Островитянин подкинул над головой лук и колчан, высчитав момент, когда хозяину будет удобнее всего схватить их в воздухе. Такие трюки молодые люди проворачивали не единожды с абсолютно разными предметами, начиная от мотка веревки и яблока и заканчивая запечатанными кувшинами с вином.

Проносясь мимо раба, Мэйо подмигнул ему, получив в ответ широкую, восхищенную улыбку. Высыпав стрелы в ладонь, поморец засунул их под левое бедро, а правым коленом прижал к боку лошади свободный конец повода. Лук оказался перетянут чуть больше, чем следовало. Сделав пробный выстрел в ближайший кожаный шар, нобиль приноровился и, словно играючи, продырявил остальные.

Для рубки лозы юноша использовал давно подсмотренный у мастера-оружейника прием. Испытывая клинки, тот бил не сверху вниз, а наоборот – снизу вверх. Чем выше была скорость удара, тем тоньше свист издавало наточенное до поразительной остроты лезвие.

Бревно на пути Альтан словно вовсе не заметил. Тренируясь дома, молодой конь преодолевал препятствия гораздо труднее.

Возле арки поморец решил показать легионерам свою удаль. Он забросил ноги на закрепленную поверх чепрака подушку и, балансируя, точно конный акробат, встал на скачущей лошади во весь рост. Мэйо держал повод правой рукой, группируясь перед еще более сложным трюком.

Наблюдавший за господином Нереус догадался о его дерзкой задумке и шепотом молил Богов помочь отчаянному безумцу, мысленно благодаря их за то, что все это не видит сар Макрин. Будь здесь отец, юный нобиль получил бы за свою выходку не меньше пяти ударов вымоченным в уксусе кнутом.

– Галоп! – скомандовал коню поморец и перескочил с его спины на крышу арки.

Мэйо бегом добрался до ее противоположного края и сиганул вниз, как раз на показавшегося из-под свода Альтана. Удача явно сопутствовала юноше. Все обошлось благополучно и Всадник направилсяк заполненной водой канаве.

Поморец чуть придержал лошадь на спуске. Жеребец буквально рвался в воду: он обожал купаться с хозяином и поплыл, тихо пофыркивая. Сын Макрина обнимал левой рукой мускулистую шею Альтана, довольный им и собой.

В колбе часов оставалось больше половины свинцовой пыли, когда юноша верхом на сером скакуне выбрался из канавы и помахал друзьям рукой. Нобили одобрительно загалдели.

– Он невероятно везуч для умалишенного! – рассмеялся Юба.

– Глупости! – непринужденно заметил Сефу. – Просто он гораздо умнее и талантливее, чем мог предположить Киниф.

– Неплохо, – Кальд спустился с трибуны. – Двое справились с заданием, а значит, для них испытание продолжается.

Мэйо и Сефу удивленно переглянулись. Шел двенадцатый час дня. Оба юноши устали и щурили глаза от яркого, немилосердно палящего солнца. Насквозь промокшие туники липли к спинам, ремни шлемов натирали подбородки и настроение оставляло желать лучшего.

Декурион указал на узкий, собранный из бревен мост над заполненным водой рвом:

– Вы поднимитесь туда с разных берегов и поедете навстречу друг другу. Задача: не дать противнику пересечь канал. Используйте для этого лошадей и спаты.

– Что? – раздраженно спросил поморец. – Мне казалось, Уставом запрещено устраивать поединки между членами одной коллегии, разрушая дух единства и братства. К тому же, новобранцам нельзя применять в имитации боя настоящее оружие, а только деревянные мечи…

– Слишком много слов, воин, там, где достаточно двух – «Будет исполнено!», – сердито осадил его декурион. – Если кишка тонка сражаться как благородный мужчина, то дерись хоть палкой, словно грязный простолюдин.

Сын Макрина побледнел от гнева и развернул коня. Сокол тоже двинулся к мосту, слегка опередив соперника. Крепко стиснув зубы, молодые люди разъехались в разные стороны.

Набравшись смелости, Нереус побежал за хозяином:

– Господин! Подожди! Альтану нужно укоротить нагрудник!

Чуть придержав лошадь, Мэйо удивленно взглянул на подскочившего к нему геллийца:

– О чем ты? Нагрудник в порядке.

– Выслушай! – островитянин уцепился за боковой ремень на плече коня, делая вид будто расстегивает пряжку.

– С радостью, но чуть позже, – горько усмехнулся поморец. – Сейчас не самое удобное время для беседы.

– Умоляю, хозяин… – сбивчиво затараторил невольник. – Если ты нанесешь обиду… наследнику Именанда. Эбиссинцы не простят этого… Уступи ему победу. Прошу именем Земледержца.

– Поверни лицо к северу, – грустно сказал Мэйо. – И поймешь, почему я не могу позволить себе проиграть.

У Нереуса пропал дар речи, когда он увидел Креона из Дома Литтов на смотровой площадке рядом с караульным. Брат Виды гнусно ухмылялся, сложив руки на груди.

– В сторону! – жестко приказал рабу поморец и, вынув меч из ножен, стремительной рысью направил Альтана к мосту.

Царевич ждал на противоположном берегу, придерживая нервно переминающегося скакуна. В наряде Всадника, без черного парика и с умеренным макияжем, эбиссинец выглядел более мужественно и внушительно. Мэйо учтиво склонил голову, приглашая его к схватке.

Конники одновременно заехали на переправу. Серый жеребец развернулся боком, преграждая путь вороному. Два клинка встретились, лязгнули, мрачно сверкнув, и, на миг расставшись, снова соприкоснулись с еще более грозным звуком. Лошади топтались, пихая друг друга плечами. Никто из юношей не стремился нанести противнику рану или увечье, оба лишь предпринимали попытки вышибить спату у соперника и не потерять свою.

Эбиссинский скакун злобно укусил Альтана за бедро. Серый лягнул врага в путо и заплясал, отрывая передние ноги от земли. Сефу подловил момент и со всей силы стукнул Мэйо рукоятью меча в локоть. Ослепленный болью поморец грубо натянул поводья, отчего длинногривый жеребец резко попятился.

Сын Макрина потерял равновесие. Его швырнуло назад и вправо. На миг Мэйо представил, как полетит вниз головой, в теплую, грязную воду, а там – на насыпном холме довольный Креон разразится глумливым смехом.

– Держись! – крикнул Сефу, протягивая руку падающему юноше и, не дожидаясь ответных действий, ловко схватил его за запястье.

Отпрыск Дома Морган с удивлением принял помощь. Солнцеликий, тяжело сопя, втащил его обратно на лошадь. Поморец выпрямился и недоуменно поинтересовался:

– Зачем вы это сделали?

– Братство. Ты позабыл то, что сам же и предложил? – весело прищурился Сокол.

– От нас потребовали поединка.

– Они его получили. Победа моя по праву, но и ты сражался достойно. Возвращаемся, хватит на сегодня… испытаний.

Эбиссинец объехал Мэйо и у самого берега остановился, ожидая догонявшего быстрым шагом поморца. Они покинули мост вместе, бок о бок.

– Очевидно, мне следует поблагодарить вас за великодушие, царевич… – сын Макрина безуспешно искал глазами Креона.

– Вечером я с удовольствием приму твою благодарность в более располагающей обстановке. Поужинаем вместе, а затем немного расслабимся.

Поморец судорожно сглотнул, понимая, что получил предложение, от которого невозможно отказаться, и натянул на лицо любезную, хотя и насквозь лживую, улыбку:

– Буду рад составить вам компанию.

– Твой голос потускнел, в глазах – печаль. Досадствуешь из-за проигрыша?

– Самую малость.

– Не волнуйся, я сделаю так, что ты быстро позабудешь об этой маленькой неурядице.

Улыбка Мэйо стала еще шире, превратившись в кривой оскал. Он чувствовал себя затравленным волком, которого окружили псы, и каждый норовил первым вцепиться в глотку.

Рон-Руан сотрясался в конвульсиях как неизлечимо больной. Он пах сладкой гнилью и чем-то трудноуловимым, но до тошноты мерзостным. Город хрипел, выл по ночам, а днем непрерывно орал, требуя облегчить боль, и лишь вечерами, набивая утробу и вдыхая свинцово-опиумные пары, ненадолго затихал, в изнеможении откинувшись на холмы, словно на пуховые подушки. Так происходящее в столице ощущал узник ктенизидов Варрон.

Он регулярно выбирался из темных коридоров храма на балкон, чтобы взглянуть на солнце или падающие с небосвода звезды, особенно яркие в этом месяце. Ликкиец пытался напиться светом, все равно каким – утренним или закатным. В заточении юноша уподобился изнывающему от жажды путнику, который не станет привередничать, выбирая сорта вин, а с благодарностью выпьет даже кружку родниковой воды.

Невольно наблюдая за проповедующими скромность, умеренность и самоограничение жрецами, взысканец постепенно менял свои представления о многих вещах. Прежде он считал роскошь желанной и необходимой частью жизни, теперь же видел в ней только зло. Несметные богатства вызывали у окружающих зависть, а у владельца – гордыню, тягу к стяжательству и постоянный страх, что накопленное отнимут. Из-за этого человек лишался сна, покоя, общества истинных друзей, становился мнительным, мелочным и жестоким.

Второй лик зла, распознанный Варроном, представлял собой повсеместное распутство. Взысканец стал замечать, что многие люди, вне зависимости от их происхождения, вполне осознанно искали не возможность удовлетворить естественную потребность в жарком соитии тел или исполнить угодный богам ритуал, и даже переставали радоваться приятному развлечению, сопровождаемому объятьями и взаимными ласками, а намеренно кидались в пучину разврата, то уподобляясь похотливым скотам, совокупляющимся без разбора, то превращаясь в подлинных демонов, находящих новые формы удовольствия с помощью насилия, унижения других и неимоверной жестокости.

Третьим проявлением зла, по мнению Варрона, было тщеславие и слепая приверженность старым порядкам, доведенная до абсурда. Страх перемен лишал ум гибкости, прозорливости и подвижности. Человек сознательно загонял себя в клетку из заученных постулатов, будто бы спасаясь таким образом от худого, а на самом деле – не желая принимать тот огромный, полный чудес мир, что остался по другую сторону прутьев.

В мыслях ликкийца первую голову жуткой бестии олицетворял собою Фирм, вторую – Неро, а третью – Эйолус. Желая избавить душу от липкой тьмы, юноша дал себе несколько обещаний. Прежде всего, он решил ограничиться малым в повседневной жизни: одеваться скромно, есть в меру и тратить время на чтение книг, а не на пустые увеселения. Также Варрон поклялся более никогда не ложиться ни с мужчинами, ради удовольствия, ни с женщинами для продолжения рода, ни с животными во время посвященных Богам мероприятий. И наконец, последний обет взысканца касался готовности избавиться от узкомыслия, поверхностных воззрений и страха пред гневом толпы.

На следующий день после похорон Клавдия было назначено первое заседание Большого Совета. Варрон проснулся затемно: ему почудилось, будто стены мрачной обители сотрясаются от гула, создаваемого людьми, вновь занявшими все три центральные площади столицы. Ликкиец поднялся по лестнице и вышел на балкон, служивший открытым надземным переходом к соседнему хозяйственному зданию, где готовили еду для раздачи нищим.