Текст книги "Москва - 36 (СИ)"

Автор книги: Сергей Кротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Получившегося астрономического количества (десять в степени двадцать три) комбинаций немецким криптологам показалось недостаточно и они решили, что каждое собщение должно начинаться с нового начального положения роторов, которое выбирает сам передающий. Итак передающий ставит роторы в положение АОН и решает, что сообщение будет кодироваться с начальным положением EIN. Теперь ему надо сообщить об этом своему корреспонденту и он печатает на клавиатуре EINEIN (повторяет слово EIN дважды), 'Энигма' шифрует это слово в XHTLOA, которое летит адресату. Тот в свою очередь печатает у себя машинке XHTLOA и видит на индикаторе EINEIN, ставит свои роторы в положение E-I-N, подтверждает получение и теперь готов принять основное сообщение.

–Короче, 'Энигма' всегда должна быть под рукой у радиста, который является по факту и шифровальщиком.

Мой проникновенный спич был воспринят собравшимися в целом благосклонно и возражений не встретил. Спор возник по другому вопросу.

–Как взлетает и летит обратно?– Голованов вскакивает с лавки.– Даже если ему и удастся взлететь, так его истребители вмиг догонят и собьют. И 'Энигма' эта ваша разобьётся. Зачем тогда всё это было затевать?

–Во-первых, если уничтожить узел связи, то на соседние аэродромы никто ничего передать не сможет.– Терпеливо объясняет Мамсуров.– Во-вторых, машинки на 'Юнкерсе' не будет. Будем выносить её по земле. Ты же сам говорил, что на самолете есть автопилот, вот пускай твой лётчик уведёт его от аэродрома, поставит на автомат и сигает с парашютом.

–Так ведь, в конце концов, по обломкам выяснят, что не было 'Энигмы' на борту...– не сдается лётчик.– поймут, что диверсанты вынесли.

–Когда ещё поймут,– не сдаётся Хаджи-Умар.– а тогда ищи нас свищи в горах. Не пойдут франкисты в погоню, да и немцы– вряд ли, здесь нужны егеря. 'Не знаю, не знаю... Вопрос сложный, будут искать тело пилота, могут найти парашют. Ладно, они специалисты– вот пусть сами и решают'.

Спорщики как по команде повернулись к Берзину, как к арбитру.   -Кхм, это дело ещё надо обмозговать...– неуверенно протянул он.– тут у нас задумка имеется, только не знаем мы: сумеешь ли ты это организовать.

Задумка у разведчиков была следующая: за полчаса до подлёта нашего 'Юнкерса' к Севильи дать радиограмму в штаб 'Легиона Кондор' о том, что на подлёте борт номер такой-то с важной персоной, просьба расчистить поле, подготовить встречу.

'Богатая идея. Мало того, что незванно заявились на чужой аэродром, так ещё и просят хозяев почётный караул обеспечить'!

–А теперь мне, Ян Карлович, думать надо.– Делаю крупный глоток почти остывшего кофе.

–Ну, а пока ты сидишь и морщишь лоб,– подмигивает Берзин.– вот тебе вводная: звони Кольцову и проси напечатать в вечерних газетах вот такое сообщение...   Передо мной на стол легла четвертушка листка в линейку, вырванного из ученической тетради.

* * *

-Какой олух это написал?– Поставленный баритон 'золотого пера Союза' хорошо слышен, стоящим рядом со мной генералу и командиру авиаполка.– И почему в вечерней газете? Кто отыщет эту новость среди объявлений о продаже 'ещё крепких ботинок' и покупке 'молодого мула (лошака не предлагать)'? Доверься мне, мой юный друг, ты в надёжных руках.

–Только чтобы все факты были в наличии,– пропускаю мимо ушей его фамильярный тон.– транспортный 'Юнкерс-52', сбит позавчера в нашем тылу, лётчик погиб.

–Листовки!– Заорал Кольцов в трубку.– Сбросить над городом! (Голованов согласно кивает, поймав мой вопросительный взгляд). Я сегодня буду на заседании генерального комиссариата, у меня там сильные позиции, вечером же и отпечатаем.

'Так даже лучше, наверняка часть листовок ветром унесёт к франкистам'.   -Отлично,– настраиваюсь на его эмоциональную волну.– с лётчиками я договорюсь, транспортом они тоже помогут.

–Это дело дело,– кладу трубку на рычаг.– неужели у вас, Ян Карлович, и текст радиограммы готов?

–В общих чертах, нужен хороший переводчик...

Там же, вечером того же дня.

Сижу и перелистываю листки с радиоперехватами из папки, полученной от Берзина. Мне отгородили ширмами угол в штабной комнате, прокинули туда освещения поставили стол и стул. Сразу же отобрал больше сотни сообщений за этот месяц, полученных и отправленных 'Легионом Кондор', их базовые установки должны быть одинаковыми. Конечно мне было известно, что тот протокол, где оператор дважды повторяет новое начальное положение роторов, имеет уязвимость, так как даёт явное соответствие между 1-й и 4й, 2-й 5-й, 3-й и 6-й буквами. Имея неплохую статистику (больше сотни радиограмм), проследив циклы, удалось через пару часов установить все шесть перемычек. Ещё через три часа стало понятно, что выступы всех роторов стоят на букве Z (скорее всего используется старая модель 'Энигмы', у которой колец с выступами просто нет в наличии и правый ротор делает один шаг после полного оборота левого). Осталось самое трудное, хотя поле возможных вариантов сузилось до семнадцати тысяч вариантов, найти текущие начальные положения роторов.

И определение положения перемычек, и положение роторов, да и сама возможность прямой атаки на шифр стали возможными из-за того, что немецкие метеорологические суда в Бийскайском заливе (под видом обычных рыбацких сейнеров) дважды в сутки, в шесть утра и в шесть вечера в течение нескольких лет передавали передавали сводки погоды в районе, которые начинались с одних и тех же слов: 'WETTERVORHER SAGE BISKAYA'. Как всегда самым слабым звеном в цепи человек-машина оказался человек. Впоследствии упоминание этого примера грандиозного разгильдяйства немецких связистов стало обязательным в любой книге или статье, посвящённым дешифровке.

Семнадцать тысяч вариантов, конечно не миллион, но тоже много, особенно если единственным устройством для взлома является мозг криптоаналитика.

'Давайте посчитаем, уважаемые кроты'.

Мысленно устанавливаю роторы в положение 'ААА', засекаю время и по таблицам соответствия нахожу первую букву– не 'W', сдвигаю левый ротор на один шаг: 'ВАА' и повторяю поиск. На десять комбинаций уходит две минуты или 300 комбинаций за час.

'Пусть будет сто, скоро начну уставать. К тому же, работать больше двенадцати часов в день вряд ли получится. Итого, в худшем случае (если искомая комбинация будет последней из семнадцати тысяч возможных) получается две недели. Плохо, через три дня первого декабря сменятся все установки и надо начинать всё сначала'...

Выхожу из-за своей загородки и вижу за столом невыспавшихся разведчиков (Голованов с утра на вышке, с аэродрома доносится шум двигателей самолётов).

–Мне нужно две недели.– Пытаюсь по лицам понять какое впечатление произвели мои слова.

–У тебя есть месяц,– твёрдо произносит Берзин.– операцию назначаю на двадцать пятое декабря, на сочельник католического Рождества.

Валенсия, магазин 'Сименс' (S&H).

11 декабря 1936 года, 14:45.

Язычок дверного колокольчика, взведённый открывшейся входной дверью, выдаёт звонкую трель у меня за спиной. Из дверного проёма, ведущего в подсобные помещения, сзади прилавка выглядывает Жозефина, видит меня с букетом красных роз, купленным на деньги, выданные Эйтингоном на 'потолкаться по комиссионкам, заглянуть на рынок и посидеть в ресторане', и чуть не подпрыгивает на месте от восторга. Могу её понять, так как за две недели, судя по докладам наших дежурных, занявших место немцев в квартире напротив, через магазин прошло пять человек. Впрочем, я и сам похвастать насыщенной жизнью не могу: если не считать попойки с классиком мировой литературы, то и вспомнить нечего– сплошное мелькание чужих букв, никак не складывающихся в чужие слова. Поэтому как только всё, наконец, сложилось я по первому зову резидента ИНО– похудевший, побледневший, с чёрными кругами под глазами, чуть не прыгая как Жозефина, полетел в Валенсию– город каштанов и апельсинов.

–Каюсь, мадемуазель Жозефина,– покаянно склоняю голову перед не сумевшей выразить свой укор девушкой.– был в отъезде. Это вам.

–А я уж думала, что не увижу вас больше.– Блондинка полной грудью вдыхает аромат роз.

За её спиной появляется управляющий, невысокий худой лысоватый старичок с моноклем на шёлковой нитке в глазу, и, заметив цветы, недовольно покашливает. Но через секунду, бросив на меня проницательный взгляд и смягчившись, уходит легко повернувшись на каблуках и подкручивая набриолиненый ус.

–Ой, совсем забыла,– всплёскивает руками Жозефина.– я же вам каталоги приготовила, те что вы просили.

'Поздно, милая, Берзин уже договорился о закупках радиокомпонентов из моего списка с амeриканцами, причём через испанский генеральный штаб'.

Девушка достаёт из-под прилавка высокую стопку брошюр.

–Погодите, Жози,– двумя руками беру ладонь девушки и начинаю её слегка поглаживать.– я должен загладить перед вами свою вину.

–И-и...– блондинка растягивает пухлые губки, показывая ровный ряд белых зубов.

–...разрешите пригласить вас в ресторан.– Не отрываясь гляжу ей в глаза.

–...в какой?– освобождает руку девушка.

–...в самый лучший.– делаю загадочное лицо.

–...но я на работе.– Жозефина огорчённо подпирает кулачками щёчки.

–...не сейчас, жду вас на площади Костелар у фонтана в семь вечера.

Блондинка закатывает глазки, вспоминая какие у неё были планы на вечер. Снова тянусь к её руке, но девушка выпрямляется, демонстративно пряча руки за спину.

–Хорошо.– Роль строгой учительницы ей тоже идёт.

* * *

-Ты где был?– В моём новом полулюксе в правой боковой башенке под круглой крышей отеля 'Метрополь' за столом сидят Орлов и Эйтингон и... выпивают. Петрова, Базарова и двух вновь прибыших им в помощь сотрудников вместе с аппаратурой резидент выселил в чердачный номер, меня– в боковой полулюкс, а сам вселился в президентский люкс. Подношу часы к глазам.

'Пять часов утра... Быстро время пролетело. Не слабо мы зажигали с 'белокурой Жози''.

–Ты где был?– Повторяет Орлов заплетающимся языком, делая широкий жест и смахивая со стола пустую бутылку.– Мы же тут волнуемся.

–Не знаю где я брал 'Дарью'.– Прохожу и открываю окно, в комнате накурено, хоть топор вешай.

'Зашли в первую попавшуюся гостиницу'.

–Какую Дарью?– Поднимает глаза трезвый Эйтингон.

–Где был? Выполнял вашу работу!– Зло кричу я, увидев затушенные окурки на ковре.

–Ну и как она?– Спрашивает Орлов после минутного обдумывания.

Все втроём начинаем истерически хохотать.

* * *

Орлов появился в Валенсии неспроста. Утром с ужасным перегаром изо рта, но весёлый и бодрый, он заявился ко мне в номер с картонной папкой, бросил её передо мной на журнальный столик и, развалившись в единственном кресле, немедленно... закурил. В ней оказалась небольшая стопка листов ,прошитых синей суровой ниткой и исписанных от руки аккуратным убористым почерком.

'Добротный план... с экскурсом в историю, с перечнем главных промышленных предприятий и месторождений полезных ископаемых, состоянием на текущий момент железных дорог, морских портов, наличием людских ресурсов'.

На этой основе формулируются задачи на ближайшее время и на перспективу и уже под них наряд сил, необходимых для их исполнения. Даются предложения по переводу предприятий на выпуск военной техники: сборочных заводов 'Дженерал моторс' и 'Форд' в Барселоне и Валенсии на производство бронемашин на базе ЗИС-5, металлургических заводов на прокатку броневого листа, швейные фабрики на пошив военной формы...

–Ну как?– Орлов вопросительно смотрит на меня.

Показываю большой палец и углубляюсь в план зимне-весенней военной компании. Рука ободрённого мной резидента тянется в шкаф, где собрано недопитое вчера. Я отрицательно машу головой.

–Тут мне работы на час,– киваю на папку.– если помечу как срочное, то сообщение попадёт на стол к товарищу Сталина через пару часов, потом ещё несколько часов на обсуждение. Короче, думаю уже к вечеру он потребует связь с вами... Лучше будет собрать всех наших часам к шести вечера здесь.

–Да, ты прав.– С сожалением опускает руку Орлов.

Валенсия, Плаза де Торос, улица Хатива, 28.

13 декабря 1936 года, 12:00.

Сегодня воскресенье. В Валенсии коррида– бой быков. Круглая четырёхэтажная арена, снаружи чем то напоминающая Колизей, заполнена до отказа. Рано утром ко мне ввалился Кольцов, накануне прилетевший из Мадрида для участия в Большом совещании, которое с перерывами длилось два дня. От военных в нём принимали участие: в Москве– Ворошилов и Шапошников, от 'испанцев'– Берзин, Кузнецов и Рокоссовский; от политиков: в Москве– Сталин и Киров, здесь– Розенберг, Антонов-Овсеенко и Кольцов. Были также разведчики– Шпигельгласс и Орлов. На этом совещании план в основном был утверждён и вскоре начнётся переброска из Союза горно-стрелковой дивизии, военно-морские силы получат две подводные лодки, минные тральщики и бригаду морской пехоты (подготовка к обороне Малаги идёт полным ходом).

Ввалился Кольцов не один, а вместе с американским классиком и вместе они потребовали взять их на сегодняшнюю корриду, видите ли места в ложе всем хватит.

'Сходил, называется, с девушкой на свидание. Места, конечно, в ложе, примыкающей к президентской– довольно, но эти старые (обоим по 37 лет), вечно бухие женские обольстители в нашу молодёжную компанию явно не вписывались'.

* * *

Над переполненным открытым амфитиатром, собравшим несмотря на высокую цену билетов свои двадцать пять тысяч зрителей, появляется маленький спортивный самолётик. Он кружит прямо над нашими головами и бросает листовки, которые всё равно уносит ветром куда-то в сторону Северного вокзала. Наконец-то и он пропадает в том же направлении. Слева от Жозефины в кресле развалился довольный писатель, справа от меня– злой Кольцов, проигравший борьбу за место возле моей подруги своему более расторопному собрату по перу.

Средневековая процессия неспешно движется вокруг арены: впереди верховые герольды в чёрных кафтанах, которые, проходя мимо президентской ложи, перекладывают сверкающие на солнце трубы в левую руку, а правую сжимают в кулак, делая 'Рот фронт'. Следом маршируют шестеро тореадоров, одетых по ритуалу, при косичках, но вместо положеных треуголок на них пролетарские кепки. Они салютуют уже не министру транспорта (премьер сегодняшнюю корриду пропускает, даёт распоряжения генштабу по обороне Малаги), а Жозефине: на них, видно, её белый цвет волос действует почище, чем красная тряпка на быка.

Все встают. Оркестр исполняет республиканский гимн, а затем неожиданно Интернационал, который не вызывает особого отторжения у красиво одетой публики.

Первый тореро посвящает быка Ларго Кабальеро. Он всё делает сам: бегает вместе с капеадорами, ловко машет красным полотнищем, чтобы разозлить быка, сам втыкает легкие тонкие копья с крючками на концах. Мы с Жози, раскрыв рот, слушаем остроумные пояснения Хэмингуэя, которые он адресуют исключительно моей подруге, что вызывает сильную ревность Кольцова. Он начинает в моё правое ухо подпускать свои язвительные комментарии: что этот бык– медиоторо, не старше трёх лет, что его кормят зерном от чего он быстро набирает требуемый вес и выглядит как взрослый бык. Кроме того, ему спилили кончики рогов, а остатки заточили, чтобы придать им естественный вид. Такие рога чувствительны как пальцы, на которых очень коротко остригли ногти. Лёгкий щелчок будет вызывать у быка сильную боль и он станет избегать любых ударов рогами.

Наконец пришёл черед тореадору показать свою собственную квалификацию: шпага миновала сердце и попала в лёгкое бедного животного, кровь хлынула фонтаном, залила ему глаза. Бык приткнулся к барьеру и затих. Свист и проклятья публики послужили тореро наградой. Второй тореадор посвятил своего быка коммунистической партии и донье Долорес Ибаррури. Стадион встал и бурно приветсвовал Пассионарию, которая оказалась в соседней с нами ложе. Впрочем моей Жози хлопали не меньше...

На арену выбежал огромный матёрый зверь: сильный, быстрый, с длинными рогами. Долго, рискованно и изящно 'красный' тореро играл с этой махиной, не раз пропускал на волосок от себя, оставаясь неподвижным и, уже доведя быка до последней степени ярости в конце схватки, показал и вовсе сногсшибающий трюк– повернулся к нему спиной. Стадион замер, в полной тишине отчётливо слышно частое дыхание разъярённого животного. Рога ринувшегося на тореро быка просвистели в сантиметре от смельчака. Вздох облегчения многотысячной толпы слышен, наверное, во всём городе. Шатаясь и истекая кровью, чудовище с трудом разворачивается и вновь приближается к тореро, мотая головой, но тут в воздухе сверкает шпага и поражённый в сердце бык падает к ногам победителя.

Раскрасневшаяся Жозефина в едином порыве с испанской публикой оказывается на ногах и восторженно приветствует 'красного' тореодора не жалея ладошек.

–Товарищ Чаганов,– шепчет мне сзади на ухо человек Эйтингона, поставленный охранять вход в ложу.– на минутку...

–В чём дело?– недовольно хмурю брови, в открытую дверь вижу, что Кольцов уже сидит на моём месте.

–Товарищ Котов вызывает, срочно.– Рядом с охранником переминается с ноги на ногу вологодский амбал.

'Что там у него стряслось'?

Бегом спускаемся по пустым каменным лестницам 'колизея', проходим под выходной аркой, сопровождаемые недоумёнными взглядами билетёров, пересекаем трамвайные пути и мы уже в холле гостиницы. Сопровождающий почему-то заводит меня в президентский люкс к Орлову, где мои ребята упаковывают 'БеБо' в ящики: двухдневный марофон Большого совещания завершён. Навстречу поднимается Эйтингон (Орлов уже выехал в Барселону) и манит за собой. По винтовой лестнице прямо из номера поднимаемся в прямоугольную башенку и из неё через стеклянную дверь выходим на плоскую крышу отеля.

–Я вот зачем, Алексей, позвал...– слова Эйтингона потонули в рёве толпы с соседней арены.– ... не надо тебе больше встречаться с этой девушкой.

–Но вы же сами, Леонид Александрович, просили...

–И не возражай,– повышает он голос.– я за тебя перед Самим отвечаю. Кровь молодая в тебе больно играет. Это ж надо было додуматься идти с ней в первый попавшийся номер. А если б слежка за ней была? Сидел бы сейчас в подвале у Канариса.

–А зачем я нужен Канарису в подвале?– С трудом подавляю раздражение.– Я даже устройство этой машинки толком не знаю и ключи меняются каждый раз. Ну какой от меня им толк? Иметь свой источник на Лубянке и в Кремле разве не лучше?

–Это приказ.– Котов поджимает губы.– Всё. Жозефиной сейчас занимаются другие люди.

'Нет, ну это нормально? У каждого и жена, и переводчица... а у меня из под носа уводят законную добычу'!

Севилья, район аэропорта Таблада.

25 декабря 1936 года, 17:30.

Мамсуров.

-Сколько до цели?– Мамсуров, взглянув на часы, старается перекричать рёв двигателей 'Юнкерса'.-Через пять минут на земле заход солнца!

–Идём по графику,– откликается пилот Тимофей Хрюкин, один из лучших пилотов авиаполка, которого рекомендовал Голованов для участия в операции.– осталось двадцать километров, вон уже Севилья на горизонте.

Высокому широкоплечему парню форма испанского лётчика оказалась мала, поэтому он надел чёрный комбинезон немецкого механика, найденный на борту. Так же одеты все диверсанты, включая Масурова, отличает их от врага лишь белая повязка на левой руке.

–Курт, вызывай Цветкова.– Хаджи-Умар сжимает плечо радиста, устроившегося в кресле второго пилота.

–Цветков ответил, они– готовы!– Возбуждённо кричит тот через минуту.

Десять минут назад по радиоканалу связи с 'Легионом Кондор' Курт, молодой радио-механик из Москвы, сын сотрудника Коминтерна, а сейчас боец-интернационалист из отряда товарища 'Ксанти', отправил радиограмму, подготовленную Чагановым, с просьбой к командиру легиона генерал-майору Шперле принять из-за возникшей неисправности на Табладе спецборт из Саламанки в Альхесирас. При составлении текста радиограммы долго не могли решить кого записать в 'высокопоставленные пассажиры', но помог случай. Лина вчера услушала по радио франкистов, что Герман Геринг, уполномоченный по четырёхлетнему плану и Имперский министр авиации находится с визитом в Испании. На нём решили и остановиться.

Для того чтобы эту радиограмму нельзя было засечь станциями радиоперехвата, при подготовке к операции на самолёте была специально установлена маломощная средневолновая радиостанция. Устанавливающий её специалист из радиоцентра Разведупра после испытания в полете уверенно заявил, что рацию (при работе на ключе) можно будет принимать на расстоянии не более пятидесяти километров.

'Что-то долго они молчат... Неужели сорвалось? Жаль,... но не смертельно'.

Сегодня утром была получена радиограмма от Цветкова, что основная группа сумела удачно пройти на торговом судне под Парагвайским флагом Гибралтар и высадиться на берег у небольшого городка на атлантическом побережье Испании в устье реки Гуадалквир. Здесь их поджидала мото-фелюга контабандистов, которая за немалые деньги вчера в течение одной ночи доставила группу в район аэродрома. Здесь в реку впадает старица, на которой, собственно, и стоит город Севилья, с трёх сторон болотистой поймой охватывая Табладу. В высоких камышах у заросшего густым кустарником берега можно легко спрятать не то что фелюгу, но и большой пароход.

–Товарищ командир, Таблада отвечает.– Радостно оборачивается Курт.– Сначала шесть знаков, пауза и затем десять групп по четыре знака в каждой. Шифровка!

'Что в ней'?– Мамсуров крепко сжимает в руках спинки кресел пилотов.

Задумка Берзина с радиограммой была отличной: по шифрованной связи можно было обратится напрямую к генералу Шперле с просьбой о посадке самолёта с Герингом, минуя диспетчера, который не приминул бы задать проверочные вопросы, бог знает, какие процедуры положены у немцев в таких случаях. Но было у неё и слабое место: невозможность расшифровки ответа, хотя его структура (шесть знаков сначала и несколько групп по четыре знака в каждой), по словам Чаганова, говорит, что наш запрос понят и нас рассматривают как корреспондента.

Курт надевает наушники штатной радиостанции 'Юнкерса' и щёлкает тангентой.

–Диспетчер разрешает посадку!– кричит он.

–Снижайся.– Облегчённо выдыхает командир, Хрюкин кивает и мягко толкает штурвал от себя.

Самолёт наклоняет нос и начинает быстро снижаться в направлении загоревшихся внизу двух дорожек посадочных огней, тускло подсвечивающих грунтовую полосу. Также включаются огни перед двухэтажным кирпичным зданием аэропорта с затенёнными окнами, в котором помещается штаб Кондора и общежитие лётчиков и авиатехников. Дальше сбоку метрах в пятидесяти от штаба едва видна вышка аэропорта со стеклянным верхом, сразу за ней радиоцентр: небольшой деревянный одноэтажный особнячок, опутанный паутиной антенн.

Мягко коснувшись земли, самолёт, подрагивая на неровностях, стремительно несётся внутри луча прожектора медленно теряя скорость. Пилот энергично тормозит, тяжёлая машина пролетает мимо аэродромных построек и с трудом останавливается, едва не выкатившись за пределы полосы.

–Поворачивай на рулёжку!– Мамсуров приникает к боковому окну кабины. У здания аэропорта царит суета, из открытых дверей ведущих на посадку выбегают военные и торопливо становятся в строй, офицеры энергично жестикулируют пытаясь его выровнять. 'Юнкерс', прокатившись еще метров двести по рулёжной дорожке, замирает метрах в тридцати напротив строя 'Легиона Кондор'. Гаснут посадочные огни, поле аэродрома погружается в темноту. Хрюкин одним точным движением выключает два боковых двигателя, сбрасывает обороты носового и бежит в хвост самолёта по деревянному настилу, прикрывающему три пары авиабомб ФАБ-250, закреплённых накрепко на полу у бортов вдоль фюзеляжа. Догоняет Курта уже за открытой дверью и оба они, укрытые от здания аэропорта корпусом самолёта и сгустившейся темнотой, согнувшись бегут в поле прочь от места будущего взрыва. Хаджи-Умар достаёт из кармана американскую зажигалку, подарок Чаганова, откидывает её крышку и поджигает огнепроводный шнур, выведенный у двери. Тот с лёгким шипением загорается, Мамсуров мягко прикрывает дверь, (лязгает защёлка замка) и бежит догонять вырвавшихся вперёд подчинённых, ориентируясь на их громкое сопение.

'... Пять, шесть, семь, восемь...'– стучит у него в голове мысль в ритм бега. Через каждые десять шагов он оборачивается назад на темный корпус самолёта, подсвеченный сзади синеватым светом осветительных ламп.

К двери самолёта, по широкой дуге обходя вращающиеся лопасти и подсвечивая себе под ноги фонариками, торопливо подходят несколько тёмных фигур и кто-то деликатно стучит по рифлёному дюраалюминиевому корпусу. Через десяток секунд уже более настойчиво стук повторяется. Вдруг неожиданно на крыше аэропорта зажигается прожектор, освещает своим лучом самолёт, перемещается дальше в поле и выхватывает из темноты три бегущие фигуры. Слышится гортанный выкрик: 'Хальт'!

'Пятьдесят четыре, пять пять'...

–Ложись!– Все трое валятся с ног.

Ударная волна мощного взрыва накрывает их уже на земле. Сильный хлопок оглушающе бьёт по ушам, облако тяжёлой пыли и гари забивают нос, не дают раскрыть глаза. По спинам щекотно застучили мелкие камушки, совсем рядом упало что-то тяжёлое, вызвав сотрясение почвы. Глухо закашлялся, упавший рядом с Хрюкиным, Курт.

–Все целы?– Садится рывком на колени Мамсуров и отряхивается всем телом.

–Я вроде цел...– отвечает лётчик и тоже поднимается.

–Курт! Курт!– Уже кричит командир и хлопает радиста по спине, тот со стоном медленно отрывает голову от земли.

Свет от сильного пожара, который охватил здание аропорта, начал пробиваться через редеющее облако пыли и освещать всё вокруг.

–Так вам, гады, за наших ребят.– Прохрипел лётчик, а на его лице заиграли отсветы адского огня.

По грязному лицу Курта текли две струйки чёрной крови, капая с подбородка за ворот комбинезона.

'Как же это я раньше не сообразил,– мысленно начал корить себя Мамсуров.– он же больной был, сморкался. Вот и получил контузию'.

–Хрюкин,– берёт себя в руки командир.– остаёшься здесь Куртом. Я в радиоузел. Держи ему голову наверх.

Двинулся уже было в том направлении, но сначала решил посмотреть поближе на результаты взрыва. На месте, на котором недавно стоял их самолёт– большая чёрная воронка, дальше до пролома в стене, где был вход в здание, парящее месиво из красноватой земли, оплавленного металла и обломков кирпича. Пожар разгорался всё сильнее, из пустых глазниц окон рвались длинные языки пламени. В лицо пахнуло сильным жаром и резким запахом авиационного бензина.

'Делать тут, пожалуй, нечего'.

Сделав большой крюк через поле аэродрома, Хаджи-Умар ползком с финкой в руке неслышно подбирался к пулемётной точке в десятке метров от вышки и двадцати– от узла связи. Точнее к тому, что от неё осталось: ударная волна близкого взрыва (до эпицентра шестьдесят метров) смела пулемёт с бруствера и уронила часть мешков внутрь окопа. Заглянув внутрь, диверсант обнаружил двоих пулемётчиков, вяло копошащихся под завалом. Они неверными движениями, больше мешая, чем помогая друг другу, пытались вытащить МГ из под мешка с песком. Двумя быстрыми точными движениями ножом, Мамсуров освободил неуспевших ничего понять солдат от этой необходимости. Вытер финку о шинель ближайшего и внимательно осмотрелся вокруг, выглянув из окопа. От вышки остался только первый кирпичный этаж: ветерок раскачивал белую штору, зацепившуюся за вертикальный штырь, единственно уцелевший от всей стеклянной надстройки.

Деревянный домик радиоузла начисто лишися всех антенн, двери, окон и черепицы на крыше, но устоял.

Мамсуров тихо подобрался к нему с неосвещённой огнём пожара стороны и заглянул в проём окна: на полу, подсвеченные бликами пожара, в беспорядке, в крошке битого стёкла валялись желесные ящики, бывшие недавно радиоаппаратурой и, судя по количеству вытекшей крови, два трупа, бывшие недавно радистами.

Его руки, как обычно в таких ситуациях, заработали сами по себе независимо от сознания: отыскали под дверью, лежащей посреди комнаты, фанерный ящик с прибитым шильдиком, открыли его... Глаза быстро подтвердили: перед ним искомая 'Энигма'! А пальцы уже нащупали два зажима, отогнули их: ящик вместе с тяжёлой батареей полетел вниз, повиснув на проводах. Стальное лезвие финки легко режет медь: стало полегче, но всё равно на десяток килограмм потянет. Из-за спины извлекается пустой вещевой мешок, заботливо прошитый толстым войлоком. Машинка не без труда, но ложится внутрь, туда же идут два сменных ротора и шифроблокнот. Из деревянного шкафа на пол летят толстые учётные папки, звучит клик откидываемой крышки зажигалки и маленькое жёлтое пламя начинает быстро разрастаться.

Хаджи-Умар пружинисто поднимается с корточек и осторожно выглядывает в дверной проём, выходит наружу и неуловимым движением перемещается вдоль стены в тень: пожар не утихает, пожалуй, даже усиливается. В дальнем конце аэродрома, там где находится склад горюче-смазочных материалов, раздалось несколько винтовочных выстрелов, и сразу следом две красные ракеты, пущенные настильно к земле, на секунду вырвавшие из темноты цистерны с бензином. Ударивший было в ответ пулемёт, захлебнулся от сильного взрыва и яркой вспышки, на мгновение осветившей всю округу. Мамсуров пригнулся и неслышно ступая проскочил к вышке, достал из левого кармана комбинезона сигнальный пистолет, зарядил патрон и выстрелил вверх.

Белая ракета повисла в воздухе. Это была команда общего сбора в апельсиновой роще, что росла на северо-западе аэродрома и выходила прямо на берег Гуадалквира. Хаджи-Умар посмотрел на часы: со времени посадки прошло всего лишь полчаса, но уже пора уходить, так как главная задача выполнена. Голованов, серьёзный вдумчивый комардир бомбардировочного полка, раскрыл глаза разведчикам на то, что должно быть целью их диверсии.

–Хороший авиационный завод,– говорил, словно вбивал гвозди, комполка.– за день может выпустить с десяток новых самолётов. Чтобы подготовить хорошего лётчика– нужны годы. Так и родился новый план операции, в который удачно вписалась дополнительная (чтобы не говорил о её первостепенной важности молодой особист Чаганов) задача по добыче 'Энигмы'. А то, что делает сейчас лейтенат Цветков и вовсе является задачей отвлечения внимания: создать побольше шума в стороне от точки ухода, чего стоит выгоревший бензин.

На аэродромом послышался прерывистый рокот самолётных двигателей, то приближаясь, то удаляясь.

–Бомбовозы,– громко сказал Хрюкин, лежащему на земле Курту, приставляя ладонь к уху и не заметив подошедшего Мамсурова.– не наши, повадились по ночам города бомбить. В этот момент ещё одна яркая вспышка осветила всё вокруг, а через несколько секунд пришла волна от мощного взрыва. Курт хватается за голову и тихо стонет.