Текст книги "Поваренная книга Мардгайла"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Дмитрий Казаков,Александр Громов,Юлий Буркин,Сергей Чекмаев,Владимир Михайлов,Илья Варшавский,Андрей Синицын,Владимир Березин,Сергей Вольнов,Дмитрий Байкалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

ОВЧИННИКОВ ОЛЕГ
Сватовство десантника

Однажды я был влюблен. Было это, как принято говорить в сказках, давно и далеко.

По крайней мере задолго до того, как мне посчастливилось повстречать свою постоянную спутницу жизни. Кроме того, моим отношениям с той девушкой, как будет явствовать из нижеследующего, не суждено было выйти за рамки, очерченные древнегреческим философом Платоном. Кажется, мы даже ни разу толком не поцеловались.

Так что ничего предосудительного в том, чтобы поведать читателю эту историю, я не вижу.

Это случилось на Гурмании – планете курортного типа, существующей в основном за счет оттока денег из карманов богатых – и не очень – туристов, но на ней, в отличие от большинства подобных планет, залетный гость ощущал себя именно гостем, причем званным и жданным, а не просто курьером для перевозки кредиток.

Вообрази меня, читатель, восемнадцатилетним, не лишенным иллюзий и привлекательности, только что прошедшим свое первое боевое крещение и вдруг оказавшимся в двухнедельном отпуске за казенный счет. Как по волшебству перенесшимся прямо с поля боя, где смерть ежеминутно была от меня на расстоянии импульса, готовая в любой момент ослепить, измельчить и расфазировать, в сказочный мир, где морская вода имеет температуру крови, а водопады грохочут как баллистическая ракета на старте, где аромат цветов действует на сознание не хуже отравляющего газа, а глаза девушек блестят как свежеотлитые серебряные пули – и столь же смертоносны для чувствительного и наивного юношеского сердца! – ну разве мог я тогда не влюбиться?

Однако признаюсь, тяга к мрачноватым сравнениям военной тематики долго еще не оставляла меня. Я не мог отделаться от чувства, что я чужой на этом празднике жизни – хотя местное солнце светило мне так же, как всем, а в приветливых улыбках гурманцев не было ничего неискреннего – до тех самых пор, пока не встретил…

Великий Космос! Как же ее звали?

Как странно, правда? Когда-то я думал, что более дорогого для меня человека нет во всей Вселенной – по крайней мере, в той ее части, которую я успел к тому времени облететь, – а теперь с трудом вспоминаю ее имя. Кажется, ее звали Сея. Или Жня. У нее было смешное на слух землянина имя, в нем слышалось какое-то редкое сельскохозяйственное деепричастие, и сама она была очень смешливой. Хрустальный колокольчик ее смеха вздрагивал по любому поводу, и чаще всего этим поводом становился я – старающийся избегать открытых, простреливающихся с воздуха, мест, диссонирующий своей парадной, еще ни разу не глаженой, формой с толпами отдыхающих в полупрозрачных туниках, постоянно сбивающийся с прогулочного шага на строевой. В такие моменты она начинала меня передразнивать – и я нисколько не обижался на нее, только смущался немного и думал: в том, что она может вот так спокойно смеяться и с чарующей наивностью полагать, что «дегазация» – это процесс помешивания трубочкой в бокале с коктейлем, есть отчасти и моя заслуга.

Может быть, именно ее беззаботный смех пробудил во мне неведомые доселе чувства. Или походка – когда она шла вдоль набережной, казалось, даже воздух замирал, чтобы полюбоваться на нее. А может быть, мне просто хотелось, чтобы, когда я снова вернусь туда, где вечный бой и на один удар сердца приходится по десять выстрелов и два импульсных разряда, даже если случится страшное и я попаду в окружение, один против целой армии озлобленных безжалостных врагов – даже тогда я смог бы подумать, что кто-то родной ждет меня здесь, в этом маленьком кусочке рая. Может быть…

Как бы там ни было, я влюбился.

Решительно и, как выяснилось вскоре, не без взаимности.

– Хорошо! – прошептала Сея в мое напряженное, заранее готовое к любым вариантам вежливого отказа ухо. – Теперь главное, чтобы ты понравился моей семье.

Я облегченно и не слишком натурально рассмеялся и ответил в том смысле, что сделаю для этого все от меня зависящее.

– Хорошо, – повторила она. – Тогда встретимся завтра. Утром. У меня.

Наутро я был неотразим. Я начистил ботинки золотой пыльцой, так что утреннее солнце, отражаясь в них, заставляло редких ранних прохожих щуриться от бликов. Предмет моей особой гордости – выданный недавно значок космодесантника сверкал изумрудом на моей груди. Я, умеющий при необходимости напяливать и герметизировать скафандр за пару секунд – спичка сержанта горела в вакууме до обидного недолго, – в то утро посвятил целых десять минут расчесыванию усов перед зеркалом! Я даже припомнил с десяток историй из своего недолгого боевого прошлого; правда, не все они произошли лично со мной, вернее, все произошли не со мной, кроме одной, которую я как раз в десяток не включил, поскольку собирался поскорее забыть… зато были занимательны и без сомнения украсили бы собой любую застольную беседу. А в том, что беседовать мне придется за столом я не сомневался ни секунды – на планете с тысячелетними кулинарными традициями иначе и быть не могло.

Уже выйдя на улицу, я вспомнил, что забыл дома командирские часы. Командир дал мне поносить их на время отпуска, а надпись на внутренней стороне корпуса. «Лучшему десантнику выпуска. Так держать, сынок!» я заказал уже здесь, у местного мастера по грави– и татуировке; он обещал, что через недельку-другую она сойдет сама. Пришлось вернуться в номер. Там я первым делом взглянул в зеркало – космодесантники всегда так делают, когда хотят удостовериться, что не стали объектом скрытого псионического воздействия, главным побочным эффектом которого является именно забывчивость. Но нет, белки глаз были в порядке, значит, причиной моей рассеянности стало обычное волнение, но я, тем не менее, еще некоторое время постоял так, не в силах оторваться от собственного отражения.

«Ну, если я и теперь не понравлюсь родственникам Сей… – думал я. – Значит, у нее какие-то неродные родственники. Возможно приемные, а может, она вообще подкидыш!» Поправил воротничок и манжеты и строевым шагом покинул номер.

Сея ждала меня снаружи своего дома, веселая и по-особенному нарядная, однако, от пристрелочного поцелуя в щеку уклонилась, наигранно возмутившись:

– Какие могут быть поцелуи натощак! – потом, уже серьезно, спросила: – Ты же, надеюсь, не завтракал?

Я не ответил, только пренебрежительно встопорщил левый ус: обижаешь!

– Вот и хорошо! – И она приглашающе отогнула передо мной входной полог.

Я склонил голову, чтобы свисающая кисея не испортила мне прическу, и вошел в дом.

Как выяснилось, все родственники, которым я согласно ожиданиям Сей должен был понравиться, были женского пола. Ее мама, тетя и бабушка – все одинаково приветливые и улыбчивые, и вообще столь слабо различимые, что я тут же начал в них путаться.

– Папа пока завтракает, – пояснила Сея. – Он выйдет позже. – И, прежде чем я успел как-то отреагировать, добавила: – Тебе мы накроем на веранде.

Я кивнул, изобразив на лице благодарность. Вопрос, почему меня нельзя покормить вместе с отцом семейства, возник у меня в голове, но там и остался. Это был мой первый визит в настоящую гурманскую семью, а как говорил хозяин моих часов, на каждом корабле свой устав. «Так даже лучше, – решил я. – Уж женщин я как-нибудь обаяю».

В те годы я не без основания считал себя пленителем, а то и разбивателем женских сердец. Правда, попроси меня кто перечислить эти основания, я бы, наверное, не вдруг нашелся с ответом.

Меня вывели на веранду, больше похожую на террасу – расположенная на скальной вершине, она сильно выдавалась вперед, нависая над морем. Волны умеренно шумели где-то внизу и жадно лизали основание скалы.

– Не смотрите туда, – доверительно сказала то ли мама, то ли тетя Сей. – Вам это не грозит. – Я поймал на себе ее изучающий взгляд. – Ведь вы хорошо кушаете?

Я отшутился в том смысле, что до сих пор никто не жаловался. Кроме нашего корабельного повара.

– Прошу сюда, – другая женщина, теперь уж точно то ли тетя, то ли мама, указала на соломенный коврик в форме шестиугольника, расстеленный рядом со столом, имеющим высоту стула.

– После вас, – галантно предложил я, плохо представляя себе, как на этот коврик следует садиться – и следует ли?

Женщины восприняли мой жест как должное, на лице Сей я прочел немое одобрение. Они уселись за стол напротив меня, на точно такие же коврики. Оказалось, нужно сначала стать на колени, потом опуститься на пятки и чуть откинуться назад, опершись на левую руку. Кажется, эту последовательность действий я повторил безукоризненно.

– Мы решили, что с кери-бери ты пока не справишься, – извиняющимся тоном сказала Сея. – Поэтому оставили для трапезы только знакомые тебе столовые приборы.

Насчет «знакомых» моя невеста, на мой взгляд, слегка преувеличила. Нож, вилку и набор из семи разнокалиберных ложек я, разумеется, опознал сразу, а вот некоторые штучки, вроде длинной сегментированной палочки с петелькой на конце или крошечного коловоротика, похожего на ледоруб для рубки прорубей в аквариуме, я видел впервые.

Еще на столе была тарелка. Одна.

– Как, – спросил я, – а вы разве…

Женщины, включая Сею, переглянулись и зазвенели в четыре колокольчика, а одна из них, кажется, бабушка, только и сказала: «О!» и закатила глаза.

– Ой, прости! – сквозь смех промолвила Сея. – Я же говорила, он забавный!

А может быть, это была не Сея, а одна из ее родственниц, потому что как раз в этот момент Сея появилась из-за занавески, которая давно уже привлекла мое внимание доносящейся с той стороны симфонией очень разных и очень аппетитных запахов.

– Моя сестра, – представила вошедшую моя… возможная невеста.

Та поклонилась, оставив на столе низкий горшочек с чем-то дымящимся внутри. Я громко сглотнул и занес над горшочком руку с ножом. Соприкоснувшись с поверхностью блюда, лезвие ножа погнулось.

– Не так! – шепотом посоветовала Сея. – Возьми секкатрий!

Так я узнал название микро-ледоруба. Я взял его со стола, опустил в горшочек, покрутил ручку.

– В другую сторону.

Снова покрутил ручку. На поверхности блюда, в его твердой коричневой корочке образовалось отверстие сантиметров трех в диаметре. Внутри что-то аппетитно шкворчало.

Я так и не придумал, каким бы прибором извлечь пищу со дна горшочка, а подсказывать мне никто не спешил, так что я решил пока прокрутить еще несколько дырочек, благо с этой операцией я уже разобрался. Тут снова вошла сестра Сей, и Сея так и сказала про нее: «Моя сестра», из чего я заключил, что сестра эта, наверное, уже другая – и поставила передо мной плоский поднос с десятком мелких овальных… то ли плодов, то ли яиц неведомой мне птицы, только покрытых мелкими колючками. «Как же их, такие, высиживают?» – улыбнувшись про себя, подумал я. Как выяснилось, подумал не о том.

Пристально глядя Сее в глаза, я провел рукой над лежбищем столовых приборов неопределенного назначения, ожидая подсказки.

– Это глотают, – пояснила она и в ответ на мой неуверенный взгляд ободряюще улыбнулась.

Я зажмурился, пробормотал под нос: «Под Фобосом бывало и хуже» и решительно проглотил «яйцо». Горло слегка оцарапало, а вкуса съеденного я, как ни старался, почувствовать не смог.

– Только прежде окунают в лунку, – Сея указала взглядом на горшочек с моим предыдущим испытанием.

Я с неподдельной благодарностью кивнул.

Методом проб и, главным образом, ошибок я установил, что опускать яйцо в лунку нужно, продев его в петельку на конце ячеистой палочки. Так я и поступил. Из другого конца полой палочки пошел пар. Когда пальцам стало горячо, я вынул палочку из лунки. Прошедшее термообработку яйцо оказалось все-таки плодом, плотная кожура сама собой разделилась на шесть сегментов, а в центре ее открылось что-то красное. Я, как было велено, проглотил это красное и понял смысл высказывания про две большие разницы: в очищенном виде плоды оказались гораздо вкуснее.

Когда я додумывал эту мысль в девятый и последний раз, на столе появился новый поднос. Он непонятным образом удерживался на тонкой воткнутой в стол спице и вращался. На подносе стояли четыре тарелки с различным содержимым, но его вращение не позволяло мне хотя бы предположительно определить, с каким именно.

Я попытался снять одну из тарелок с подноса, но по лицам внимательно следящих за моими действиями гурманок понял, что делать этого не следует.

– Омой, возьми, окропи и преломи, – произнесла Сея фразу-заклинание.

Я попытался принять ее к сведению. Как выяснилось уже на третьем круге, омыть на самом деле следовало не кисть правой руки, как думал я, а специальную вилку с пятью зубцами, расположенными звездочкой. И не в той тарелке, куда я неосмотрительно сунул руку – в ней как раз надо было окроплять, – а в противоположной. Я начал нервничать и забеспокоился, как бы не преломить спицу, на которой держится поднос, тем более что частота его вращении увеличивалась на глазах.

– Правильно, – добродушно пояснила бабушка Сей… хотя по-моему прежде на ее месте сидела тетя. – Аппетит ведь тоже растет. Разве не так?

Я быстро кивнул, чтобы успеть омыть, взять, окропить, преломить и понять, что это хорошо. Даже здорово. Ммм… Жаль, в данном ритуале мало места уделялось непосредственно поеданию. Поэтому, чтобы не сбиться с ритма, мне приходилось глотать это окропленное и преломленное почти не жуя. Но все равно было очень вкусно.

Следующее блюдо оказалось попроще. Оно никуда не убегало от меня, и препарировать его можно было довольно удобным в обращении двуручным ножом. Я немного успокоился и решил, что настало самое время развлечь моих зрительниц в слушательниц и поведать им одну из заранее припасенных историй о нелегкой службе космодесантника.

Я на всякий случай отвел нож подальше от лица и начал так, как бывалые вояки всякий раз начинают свои небывалые рассказы, не спеша, через каждые несколько слов вставляя паузу для воображаемой затяжки.

– Так вот, значит, однажды. Выныриваю это я из гиперпространства. Смотрю…

– Не отвлекайтесь, пожалуйста, – мягко перебила меня одна из Сеиных родственниц. – Там же все остынет, – она указала на занавеску, из-за которой, как по команде, вышла женщина с четырьмя тарелками в руках и еще одним большим блюдом, балансирующим у нее на голове. – К тому же вам нужно беречь силы.

– Простите, может быть, вам помочь? – предложил я в надежде хотя бы ненадолго отвлечься от еды.

Вошедшая лишь покачала головой. Блюдо на голове закачалось в такт, но как-то удержалось.

Глядя, как она выставляет тарелки на стол, я потер руки с энтузиазмом, которого не испытывал.

На середине седьмого блюда я предпринял попытку облизать все три ложки и отложить их в сторону, показав этим, что вполне насытился. Однако во взглядах Сеиных родственниц прочел столь явное разочарование – «Ну что же вы!» – как будто говорили они, в то время как глаза Сей отчаянно кричали: «Да ты что!» – что я взял со стола новый комплект ложек, побольше. Бабушка одобрительно цокнула языком и прошептала в сторону: «Эх, будь я сама помоложе…» Собственно, именно по этой фразе я и опознал в ней бабушку.

Похоже, чтобы не ударить в грязь лицом, мне предстояло съесть все запасы пищи, хранившиеся в доме. Знал бы заранее – еще неделю назад объявил бы голодовку.

Следующее блюдо, выложенные в линию кусочки разноцветного… кажется мяса, мне было рекомендовано есть справа налево, через один.

Не переставая жевать, я рассмеялся и в шутливой форме посоветовал не делать из еды культа.

– А из чего же? – в один голос воскликнули озадаченные женщины.

Я не ответил: кусочек оранжевого мяса завяз в зубах.

Пытаясь отдышаться после одиннадцатой смены блюд, я задумался: «А стоит ли любовь таких жертв? И любовь ли это?..» Я взглянул в светящиеся надеждой глаза Сей и мужественно сжал челюсти. Что-то хрустнуло.

– Надо было сначала покатать по столу, – сказала одна из женщин.

Когда вместо нового блюда мне вынесли на тарелке исходящее паром свернутое рулончиком полотенце, я внутренне возликовал, сочтя трапезу оконченной.

Полотенце оказалось фаршированным. Внутри я обнаружил что-то вроде овощного рагу, только из фруктов. Превратно истолковав мой взгляд, тетя Сей любезно разрешила:

– Оболочку можно не есть. Мой братец тоже частенько ее оставляет.

Наконец – о, чудо! – сестра Сеи вышла на террасу с пустыми руками и непокрытой головой, только для того, чтобы убрать со стола опустошенные тарелки, а старшая из женщин произнесла многозначительно: «Итак…». Я весь обратился во слух, ожидая ее вердикта, и даже нашел в себе мужество облизать палец, чтобы соответствовать торжественности момента, но не дождался. Вместо этого она сказала:

– Знаешь, Сея… По-моему твой приятель достаточно подготовлен. Как ты думаешь, не пора ли познакомить его с кери-бери?

Сея одарила меня трогательным взглядом исподлобья, срывающимся голосом произнесла: «Конечно, бабушка» и едва заметно пожала плечиком, показав этим: а что я могу сделать?

– Только, боюсь, одной мне его не донести, – заметила сестра Сей.

– Помочь? – кратко спросил я, хотя и не был уверен, что смогу самостоятельно подняться с коврика.

– Нет, что вы! – сказала бабушка. – Физические нагрузки на голодный желудок противопоказаны! Мы сами все сделаем.

Женщины легко вспорхнули со своих ковриков и на цыпочках прошелестели за занавеску. Я смотрел им вслед, особенно Сее, если я ее ни с кем не перепутал, и думал, что наверное, вижу ее в последний раз.

За занавеской что-то громко зашипело. Потом зазвенело. Раздался знакомый смех.

Усилием воли я поднял себя на ноги и нетвердым шагом приблизился к перилам террасы из розового мрамора с белыми прожилками, похожим на застывший бекон. Высокие волны по-прежнему лизали скалу с аппетитом, для меня недостижимым. Хлопья белой пены, украсившие их гребни, цветом напоминали сладкую помадку.

«Тридцать метров, – подумал я. – Всего каких-то тридцать метров». И бросив прощальный взгляд на занавеску, за которой как раз обозначился округлый бок неизвестного громоздкого сооружения, со словами «Под Фобосом бывало и хуже» перевалился через перила.

Брызги слегка пересоленной, на мой вкус, воды, казалось, достигли основания террасы.

– Мама! Ну почему они все такие? – донесся оттуда раздраженный, но все еще родной голос.

Я с трудом перевернулся на спину и стал потихоньку грести от берега…

© О. Овчинников, 2005.

ГЕННАДИЙ ПРАШКЕВИЧ
Вся правда о последнем капустнике

1

Не говорите мне про открытия.

Какие, к черту, открытия в наши дни?

Открыть можно дверь, но никак не древнего зверя.

Все в тот сезон шло криво. Рабочего разрешили (из экономии) брать только на островах, а там путина, мужиков нет. Никого я и не нашел, кроме богодула с техническим именем – Серп Иваныч Сказкин. А еще навязали мне двух практиканток с биофака ДВГУ. Пусть, дескать, увидят настоящую полевую жизнь. Достоевщина какая-то. Маришка все время плакала, что-то там с ней творилось, возраст такой, а Ксюша с первого дня отказалась ходить в маршруты и пропадала на берегу. Говорила, что работает с практическим материалом. Сказкин, понятно, запил. Рюкзак с камнями таскал, не спорю, но несло от него. Приходилось отставать или наоборот обгонять, только бы не идти рядом. Хорошо, не надо было думать о еде. Паша Палый, обслуживающий сейсмостанцию на Симушире, увидев практиканток, немного съехал с ума, принюхивался, моргал голубыми глазами и не отходил от печки. После макарон и тушенки мы глазам своим не верили. Наверное, уговорил старшину с погранзаставы, у тех бывают деликатесы. Рано утром успевал сделать пробежку по берегу и снова к печке. Перед обедом менял ленту на сейсмографе и опять к печке. К вечеру опять менял ленту – и к печке, к печке, только бы перехватить взгляд Ксюши или Маришки. Совсем оборзел Паша, бегал подглядывать за практикантками, когда они купались в бухте.

Но худо-бедно, а все маршруты я отработал.

Побывал в кальдере Заварицкого, поднялся на пик Прево. Японцы за красоту называют Прево Симусиру-Фудзи. Облазил лавовые поля Уратмана, показал практиканткам блестящую полосу пролива Дианы с течениями и водоворотами. И само собой нашу бухту – залитую солнцем, округлую, запертую на входе рифами.

Бакланы, увидев девиц в бикини, орали дурными голосами.

Так и шло лето.

Рабочие маршруты. Маришка плакала. Ксюша усердно рылась в водорослях на берегу, отлавливала сачком какую-то отвратительную живность. Серп иногда ночевал на птичьем базаре. Как он забирался на эти скользкие от помета скалы, не знаю, но несло от него бакланом. А Палый готовил второе и первое, сходя с ума от запаха девчонок, ни разу не отказавшихся ни от рубленных бифштексов, ни от домашних колбасок, Ксюша все-таки следила за собой, а вот Маришка округлилась, дышала тяжело, смотрела на мир неодухотворенными овечкиными глазами.

Лето плавилось над Курильскими островами – безумное сухое лето 1973 года.

Ни одного дождливого дня от Камчатки до Японии. Каменный остров покачивался в центре отсвечивающей, мерцающей, колеблющейся океанской Вселенной. Накат вылизывал плоские галечные берега, под обрубистыми скальными мысами медлительно колыхались подводные сумеречные леса. Это околдовывало, как нежные белые колечки тумана, венком повисшие над мрачной громадой горы Уратман. Однажды, правда, на берег выкинуло разлагающуюся тушу кита, и она быстро зацвела, отравив все вокруг, зато Ксюша теперь, занявшись погибшим млекопитающим, возвращалась в домик Палого довольная. Стирала купальник, подмазывалась, волосы коротко стрижены, губки пылают. Маришка просила: «Не подходи» и от запаха дохлого кита впадала в рыдания. Ксюша огрызалась: «Ты бы меньше ела!» И под чилимов, сваренных в морской воде, иногда даже потребляла маленький стаканчик спирта, конечно, разведенного на соке шиповника. Брюнетка, уверенная, знающая, чего ждать от жизни. Пашу Палого она как бы не замечала, намеков на прелесть семейной жизни не принимала вообще, со мной разговаривала свысока, а Серпа Иваныча держала за небольшое неопрятное животное. Серпу, впрочем, было наплевать.

Он тоже немного съехал с ума. Такие, как Маришка, ему нравились.

Невысокий чистенький лоб, тугие щечки, блондинка, значит можно говорить с девушкой без напряга. Милые складочки на шее, так он считал. Вздыхает мягко. «Вот, Маришка, – говорил Сказкин. – Вот пусть не вышла ты фигуркой, – дышал он. – Зато щечки у тебя мяхкие!»

Маришка обижалась и уходила на отлив. Там плакала.

Мрачные черные воронки крутились перед осыхающими рифами, суетились на камнях крабы, длинные языки наката валяли по берегу тяжелые подмокшие луковицы, смытые с борта зазевавшегося сейнера. Маришка печально всматривалась в горизонт. Она не любила живую природу. Она обожала «Девятый вал» Айвазовского, но никогда бы не села в шлюпку без необходимости, никогда бы не пересекла Охотское море по своей собственной воле.

Она печально всматривалась в блистающие воды пролива.

Она не знала, что за колеблющимся проливом лежат другие острова. А самый близкий – Кетой, даже еще меньший, чем Симушир. Маришка страстно мечтала увидеть судно, могущее подбросить нас до Камчатки или до Сахалина, в крайнем случае до Южно-Курильска или Находки, а уж оттуда мы найдем дорогу. Что-то предчувствовала. Вздрагивала, когда под упругими ножками звякали полупустые бутылки, шуршали упаковочки, украшенные хитрыми иероглифами.

Японские презервативы. Виски «Ошен» и «Сантори».

Никакого выбора. Только виски «Ошен» и «Сантори», а к ним презервативы с крылышками и петушками, ну и, конечно, с картинками на упаковках, как все правильно делать.

Маришка пугливо оглядывалась.

Ее пугали даже голотурии, путающиеся в водорослях.

Космато и мокро. Взгляните в атлас человека, а потом в «Жизнь животных», сразу поймете, почему Маришка краснела. Вся в нежных складочках, ее трогать хочется, волосы гладить. А тут толстая порочная голотурия. Ксюша иногда водила Маришку купаться в ледяной воде. Паша Палый страдал, если не мог видеть этого. Но держал себя в руках, вел себя правильно. Не плакал, не шел спать на рельсы. Не заглядывал в дюзу готовящегося к взлету истребителя. Не играл с разозленным медведем, посаженным в металлическую клетку. Все как надо.

2

На птичий базар Серп попал в первый вечер.

Выпили не так уж много, но разливал Палый – то есть часто.

«Ты говори, говори», – всех просил Паша. Он соскучился по людям, месяцами никого не видел. А Серпа знал и любил. С похмелья сам учил его заново разговаривать и правильно держать стакан. Но в тот вечер Сказкин надрался быстрее, чем мы ждали. Вышел из домика сменить воду в аквариуме и вернулся только утром. Неумытый, глаза выпучены. По выражению выпученных глаз и по некоторым движениям Палый и перевел нам небогатые мысли Серпа Иваныча. Вот де уснул Серп на птичьем базаре. А край непуганый, бакланы так обделали бывшего боцмана, что даже перестали замечать. Зато, проснувшись, Сказкин сразу увидел бурун и несущееся на скалу веретенообразное тело.

Так решил, что военные моряки упустили торпеду.

В проливе Диана между островами Кетой и Симушир торпедные катера часто отрабатывают атаку. Вот Серп и решил: несется к скале упущенная моряками торпеда – чуть притопленная, с бурунчиком. Сейчас трахнет, и всем привет! Пропадет Серп Иваныч в массиве гуано, пока через много сотен лет, а то и тысячелетий, умные потомки Маришки и Ксюши не отыщут в земных слоях его тяжелый кривой скелет. Он, может, и закричал бы, да забыл, что надо кричать, когда утром на тебя несется в упор торпеда. А потом все-таки дошло до него: торпеда ныряла бы под накатывающуюся волну, а эта не ныряла, раскачивалась на пологой волне, а потом вообще остановилась и подняла голову.

И так несколько раз: поднимет голову, потом потупит.

– Ты разглядел голову?

– Ага, – переводил Палый.

– И какая голова? Как у человека?

– Ага, – Палый, оказывается, отлично понимал бывшего боцмана.

– А еще что ты видел?

– Ну, это.

– Что это? Плечи круглые, нежные? – Палый в душе был романтик.

– Ага.

– То есть, русалку видел?

– Ага.

– Порочная была? Вихлялась? Заманывала?

– Ага.

В общем, ничего нового.

В жизни Серпа Иваныча русалки случались.

Еще в детстве видел таких в селе Бубенчиково. Туда цирк в село приезжал, и одна русалка по пьяни чуть не утонула в ящике с водой. А сейчас в Бубенчиково живет у Серпа жена. Правда, с местным милиционером. Вспомнив про жену, Серп якобы страшно закричал со скалы на русалку: «Ага!» А она отставила толстую губу и заржала, как лошадь. Все испортила, сука. Бок крутой, как у Маришки. И немного погодя еще помет вынесло на галечный берег. Тоже как лошадиный, да, Маришка?

Тьфу на Сказкина с его рассказами!

3

ПикПрево…

Хребет Олений…

Кальдера Заварицкого…

Руины Иканмикота… Уратман…

Кстати, с горы Уратман мы сами видели в океане боевые корабли. Даже слышали залп главного калибра. Не зря над нейтральными водами всю неделю пилил любопытствующий американский разведчик. Маришка в такт пыхтела на осыпях, зато Ксюша по-прежнему отсиживалась на берегу, роясь в ворохах морской капусты. Песчаные блохи дымились над ней облаком. Серп спускался на берег, показывал Ксюше презервативы. Ксюша отдувала нежную губу: зачем, дескать, такое маленьким неопрятным животным? Ну и так далее. Только вечером страсти смирялись, беседы на островах способствуют становлению характера. Разница в возрасте между Серпом и Палым с одной стороны, и практикантками с другой была откровенно геологическая, но вечерним беседам это не мешало. Маришка так действовала на Сказкина, что увиденной под птичьим базаром русалке он сразу придал ее черты. Пытаясь сравнить, пил. Не успеет Паша заново обучить его хотя бы некоторым словам, как он снова скособочится и лезет на скалу. И стакан держит неправильно.

– Ты это зря, Серп, это у тебя воображение, – по-товарищески предупреждал Палый, работая с шипящей, стреляющей паром посудой. – Какая у нас русалка? В бухте-то? Холодно. Зачем бабе жопу мочить?

– Так на ней жир рыбий!

Маришка плакала, но Палый кивал: «Ну, если так…»

И ставил на стол чашку с чудесным топленым жиром, вовсе не рыбьим, заправленным мятым чесноком. Так у него было принято. Жир сразу и не поймешь какой, но вкусно. Загадочно ухмылялся, глаза голубые. Вот не макароны с тушенкой едите, а жир с чесноком и куски нежного обжаренного мяса!

А еще маленькие колбаски.

Маришка от них балдела.

4

Так и шло.

Ксюша ловила чилимов, рылась на отливе, изучала береговые отвалы, копалась во всякой дряни, вела дневник. Маришка тоже вела полевой дневник, но почему-то прятала. Вечером, делая очередную запись, поджимала миленькие губки. Серп Иваныч тут же начинал коситься:

– Вот, скажем, подсушенные на малом огне кузнечики. Ты не пробовала, да?..

– …дура, – подсказывала Ксюша.

– Ну вот, а я пробовал, – распускал небогатый хвост Сказкин. – Или, скажем, белые бабочки в сметане…

– Капустницы? – догадывалась Маришка, но Ксюша жестко подсказывала:

– …ночные.

Маришка закашливалась.

– А вот если вообще про будущее говорить…

Серп Иваныч похотливо облизывался. На Ксюшу он не смотрел. Знал, что Ксюша из богатой интеллигентной семьи. Там ему не обломится, разве что по зубам. Знал, что отец Ксюши крупный биолог, плавал вдоль всех Курильских островов, отлавливал морских млекопитающих. Написал толстую книгу «Моря Северного Ледовитого океана». Поэтому смотрел в основном на Маришку. Это я уже про Серпа. Знал, что отец у Маришки простой учитель истории, а мать – русского языка и литературы. Поэтому с ней и разговаривать легко, как со своей, И все время доставал Маришку сном про женскую тюрьму, в которой ему будто бы определили три года.

Серп много чудесных снов видел.

5

– А вот если вообще говорить про будущее, – туманно намекал Серп и даже лоб морщил для приличия. – Мы там в будущем всех коров съедим, никакие кролики не угонятся кормить нас. Никакой свинины или телятины. Всех рыб заодно. И птиц. Скалы опустеют.

Морщил лоб:

– Что останется?

– …насекомые, – подсказывала умная Ксюша.

– А сколько нынче насекомых, если считать на всей Земле?

– …процентов восемьдесят от всего живого.

– Ну вот, я и говорю. Не умрем с голода.

– Как это? – пугалась Маришка.

– Насекомые, они, конечно, невелики, наверное, замечали? – радовался Серп тому, что разговаривает с людьми равного интеллекта. – Но насекомых много. В отличие от волков, значит. Или слонов, да? – Серп с наслаждением обнюхивал крупные куски хорошо прожаренного мяса, грудой выложенного Палым в большую эмалированную чашку. – И размножаются быстрее…

– …чем индусы, – подсказывала умная Ксюша.

– А если взять самую обыкновенную муху, то она за год…

– …может покрыть всю поверхность земного шара.

– А если их промышленно выращивать…

– …тогда всем на земле хватит протеина.

– А точно хватит? – вдруг обеспокоивался Серп. Чувствовалось, что не хочет обмануться в ожиданиях.