Текст книги "Поваренная книга Мардгайла"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Дмитрий Казаков,Александр Громов,Юлий Буркин,Сергей Чекмаев,Владимир Михайлов,Илья Варшавский,Андрей Синицын,Владимир Березин,Сергей Вольнов,Дмитрий Байкалов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Слова капитана подействовали. Во всяком случае стало ясно, что не только никто не умер, но и сам капитан жив-здоров.

– По местам! – весело гаркнул Мокасин Карамора, предупредительно заняв место подальше от капитана.

Все разом рванулись в рубку. Но тут случилось непредвиденное. Двери звездолета не были рассчитаны на передвижение по коридорам «свиньей», то есть клином, и потому команда застряла в дверях. Все бешено работали ногами, но с места не двигались. Капитан потерял дар речи, смотря на это безобразие, на это не достойное взрослых людей мальчишество, и начал медленно раздуваться, как рыба-шар. Глядя на него, в глазах штаба рос ужас перед следующей вспышкой гнева здорового капитана. Локти и пятки заработали усерднее. Косяк затрещал. Ковровая дорожка улетела далеко в коридор. К ногам капитана покатились оторванные пуговицы, полетели пряжки, какие-то пружинки.

Капитан взбесился:

– Доколе я буду глядеть на это безобразие?! Кучу-малу извольте устраивать в Музее внеземных физкультур, дети панспермии!

Если капитан раздувается в шар – это очень плохо, значит, дела совсем никуда, что будет с виновником – лучше не знать. Но если капитан упоминает процесс сотворения жизни, сформулированный одним продвинутым греком три тысячи лет назад…

Штаб это знал.

Кто-то упал внутрь рубки вместе с косяком, проход сразу расширился, и все влетели в помещение, мигом рассевшись за столом. Упавший был поднят, оторван от косяка и сунут на свободный стул – поближе к капитану.

– Дела наши хуже некуда, – мрачно начал капитан Шкворень, обводя всех взглядом, словно маяк пучком света шарил в ночной бухте. – Топлива нет. Корабль заражен мухой восьминогой морозоустойчивой. Я топтал их ногами, но покажите мне хотя бы одну дохлую муху!.. Они оживают, они плодятся, как многоточие при запавшей клавише. Уже есть потери. На, – он заглянул в телеграмму-молнию, – двадцать пять лет прервана связь с планетой Яй-хо. Их посол отбыл на родину. – Капитан скрипнул зубами. – Вместе с сейфом, подлец! И я спрашиваю вас: «Как нам быть? Чем бороться?»

– Травить их макаронами, – брякнул в забытьи штурман Пузиков, добрейший человек, известный гурман, камбузотер и подливало. Это он оказался рядом с капитаном.

Несмотря на внешнюю мягкотелость, штурман был асом своего дела. Несколько лет назад он совершил аварийную посадку в жаркой пустыне Монголии. Корабль практически разрушился, врезавшись в древнее кладбище динозавров. Сбежавшиеся к месту аварии местные жители в ужасе замерли. К ним из дымящейся воронки, шевеля и расталкивая исковерканные куски титана и гигантские поломанные ребра, медленно и страшно выбрался покрытый сажей толстый черный человек – только белки глаз и зубы сверкали. Рука человека сжимала гигантский окаменевший мосол. Сначала его приняли за страшного духа Бабламырка, пожирателя костей титанов, но вскоре все прояснилось. За проявленную храбрость штурмана напоили кумысом и дали уважительное прозвище Черный-Пузиков. Или, по-монгольски, Кара-Пузиков.

Капитан нервно дернул усом:

– Посерьезнее, Владислав. Кстати, ты поел?

– Прости, Кешенька, сорвалось, – смутился Пузиков. – Но раз ты прямо ставишь вопрос… Да, поел, но эти макароны… Сегодня мой желудок не смог исполнить великолепную арию, а проскрипел жалкие страдания.

Гений Переделкин прослезился и полез за записной книжкой: «Таланты, кругом одни таланты. Труд и только труд!»

– У нас есть яды, – скучным голосом сказал начальник хозчасти Псой Карлович Кербер-Тявкин. – Дубарь, чмоген, упсин, соус хреновый…

Штурман Пузиков вздрогнул, как гончая, услышавшая звук рожка.

– Прошу прощения, – сказал Кербер-Тявкин и перекинул пару страниц в роскошном замшевом блокноте, – соус не сюда. Вот. У нас есть кое-какое оружие: долбайдеры, карачуны, автоматы Кондратия, разрядники Святого Витта, а также разные выкидухи, залепухи, плюхи. Мы не военный корабль, капитан, – он томно глянул на мрачного Шквореня. – Все это – средства индивидуальной защиты.

Капитан кивнул:

– Ясно. Бортинженер!

Жужелицын кашлянул, пальцем погладил Парсека, доверчиво прикорнувшего у него на плече.

– Полуразумный земной станок безопаснее разумного чужого.

– Понятно. Что скажет наука?

Ксенолог Нахиро Умора осторожно сложил ладони подушечками пальцев и мягко заметил:

– По всей видимости, это не разумные существа. Но тест на разумность чисто человеческое изобретение – он может ошибаться. Разве мы хотим повторения «казуса тушки-и-чучела»?

Конечно, вторично такого галактического позора для Земли никто не хотел. До сих ученые не могут понять, куда делась цивилизация, чей представитель попал в конце концов в руки земного таксидермиста. Полагают, что вся она целиком бежала в другой сектор галактики, ужаснувшись соседству с жуткой расой, где первого встречного Чужого, не здороваясь, подстреливают, как куропатку, чтобы затем, основательно выпотрошив и приготовив с овощами, выставить чучело в музее с табличкой «Рукобрюх двуногий». Но кто виноват, что несчастный Чужой как две капли воды был похож на обычного кенгуру, а у космонавтов как раз подходили к концу запасы белковой пищи?

– То есть вы предлагаете подождать?

Умора кивнул:

– Да. Вызвать специалистов, разработать тщательный план, провести серию экспериментов. Я уже составил список, к каким организациям и специалистам мы должны обратиться. – Он достал свиток в виде большого рулона.

– А вот сожрут они вас, даже нечего будет соломой набить, – заметил планетолог Эрул Сумерецкий, умудрившийся вольготно расположиться на стуле, словно сидел в кресле. – Они бросаются на все, что видят.

Глаза штаба тревожно забегали. Придавленные ботинком капитана мухи на полу рубки начинали шевелиться.

– Похоже, они и воздухом питаются, – вполголоса сказал Жужелицын, кивнув на манометр в длинном ряду приборов, опоясывающем рубку.

Все посмотрели на подрагивающую стрелку. После каждого вздрагивания стрелка чуть-чуть сваливалась влево. Туда, где в конце шкалы был нарисован большой красный нуль и какой-то остряк приписал: «Надо было выбирать небиологический путь».

– Ваша работа? – рыкнул капитан, подозрительно глянув на Переделкина.

– Нет, что вы! – горячо отрекся Гений, в глубине души испытав укол ревности к неизвестному автору: «Какая смелость мысли, какой неожиданный поворот! И где? Не в романе, не на холсте – на манометре!»

Посмотрев на гигрометр, Переделкин, стесняясь, представил, что стрелка его уперлась в ограничитель справа и мысленно приписал: «Я двоякодышащий. А ты?»

Кивнув, он записал фразу в блокнот.

– Правильно! – Палец капитана простерся над столом в его сторону. – Ведите конспект заседания, Гений.

Вздрогнув, Переделкин торопливо перевернул страницу и преданно уставился на капитана.

– Что скажет планетология? – неохотно спросил капитан. Тон его красноречиво говорил, что от планетологии ждать хорошего не приходиться.

В возникшей тишине Эрул Сумерецкий налил себе из графина. Сидящие за столом следили за тем, как он пьет. Похоже, даже считали глотки. Планетолог пил так, что у всех пересохло в горле. Поставив стакан и отдуваясь, Сумерецкий вновь потянулся к графину. Капитан быстро убрал графин под стол – так, чего доброго, на борту и с водой плохо будет.

Сумерецкий как ни в чем не бывало начал:

– В моем лице наука не имеет ничего против возникновения небелковой жизни в вакууме. Правда, пока сама не знает почему.

Все старались угнаться за его мыслью.

– Поэтому, – Сумерецкий с удивлением обнаружил непорядок со своим ногтем на среднем пальце и достал щипчики, – возможно данная форма жизни эндемична. (Щелк!) Проблема полного отсутствия биосферы на астероиде меня не смущает. – Отведя руку, он посмотрел на ноготь издали. – Ибо что мы знаем о биосферах?

Он оглядел стол заседаний.

– М-м?

Никто не рискнул показать свои знания о биосферах.

– Можно предположить, что… (Щелк!) – Сумерецкий поиграл щипчиками, дохнул на ноготь, потер его о штанину, полюбовался. – …данный вид чрезвычайно живуч, если условия астероида его не убили.

– Короче. Что там у вас с ногтем?! – не выдержал Шкворень и нервно налил себе из графина.

Планетолог показал капитану ладонь тыльной стороной, сжал пальцы в кулак, оставив средний поднятым.

Капитан присмотрелся и кивнул. Типичная производственная травма работников ума – многочисленный краевой надкус. Судя по кромке, проблема обдумывалась давно, причем из тупика вели несколько вариантов, но все они оказались ложными. «Щипчиками здесь не обойтись, тут пилочкой надо», – сочувственно подумал Шкворень.

– Поэтому мои прогнозы самые мрачные, – сказал Сумерецкий. – Нас не должен расхолаживать вид врага – мелкий и знакомый. Возможно, это мимикрия.

Помолчали, опасливо глядя в разные стороны. Пришедшие в себя мухи активно распозались. Кое-кто попытался достать муху пяткой под столом. С дальнего конца стола доносилось сдавленное «Пшла! Пшла!»

– А где наш биолог? – спросил капитан.

– Он в лаборатории. Что-то режет под своим микроскопом и кричит, что ничего подобного никогда не видел.

Шкворень пошевелил усом:

– Немудрено, если последнее вредное насекомое уничтожено на Земле пятьдесят лет назад. Мокасин, тебе слово. Поторопись, у нас мало времени.

По рубке разнеслось первое неуверенное жужжание. Сидящие в суеверном ужасе поджимали пальцы.

Раздался страшный удар, стол подпрыгнул и жужжание смолкло. Прогрессор Мокасин Карамора, заглянув под стол, злорадно оскалился. Медленно и мощно выпрямившись над всеми, будто собранный из конструктора «супермен-трансформер», он набрал полную грудь воздуха и заговорил так, как всю жизнь дрался с отсталостью на чужих планетах – коротко, страшно и бескомпромиссно:

– А что тут говорить? Давить!

– Уже давили.

– Я образно. Стрелять! Палить! Жечь! Травить! Наполнить коридоры и каюты газом, и рвануть!

– Кого? Корабль не раздует? А нас куда?

– Можем подождать снаружи!

– А как же груз, вещи? А если мухи долетят до Земли с осколками?

– Задраить люки и взять курс на Солнце!

– 3-зачем?

– Спасем Землю-мать! Возьмем астероид на абордаж и тоже с собой утащим. Разворошим гнездо! – Он обвел безмолвный штаб горящим взглядом, прищурился и сказал тихо: – У меня много разных планов есть.

– Верю. – Шкворень хлопнул ладонями по столу. – Но нас по-прежнему ждут на Юпитере с макаронами, не забывайте. Давайте спасение Земли начнем с кормления ученых на Юпитере.

– А если макароны – засада! – страшно зашептал Мокасин. – Коварный многоходовый план! Заговор!

Капитан вздрогнул:

– То есть?

– Видите, из-за макарон мы уже готовы отказаться от радикальных мер в борьбе с крылатой нечистью!

– Э-э… – капитан поискал взглядом среди присутствующих. – Пыжас, друг мой, Мокасин разве не прошел рекондиционирование? Как-то он возбужден.

– Капитан, все в порядке, – быстро сказал Пыжас. – Это не синдром Ирискина. Вне работы Мокасин принимает бром-бергин как и любой Прогрессор. Все процедуры сделаны. У него сейчас релаксация, рекультивация и пароксизм спасителя мира. Все счастливы, спасать больше некого и поэтому тяжело. Мокасин лишь второй день в отпуске. И уже устал.

– Славно пор-работали! – Карамора энергично потер руки. – Мы эти племена развивали-развивали… – он сделал скрюченными пальцами несколько встречных завинчивающих движений.

– Кстати, что предложит медицина в борьбе с мухами? – поторопился с вопросом Шкворень.

– Намазать потолок и стены клеем. Так, кажется, делали в прошлом.

– А потом?

Пыжас задумался:

– Точных данных не сохранилось. Видимо, надо организовать вектор искусственной гравитации перпендикулярно намазанной поверхности,

– Ага… – сказал капитан. – Остроумно, черт побери. Молодцы были предки. Но где взять столько клея? – Он начал кусать ноготь.

– Мокасин, – обратился Сумерецкий, наливая себе из графина, – а зачем вы возитесь с этими отсталыми цивилизациями?

Карамора, чье почти завершенное рекондиционирование еще не улеглось, ответил невпопад и с обидой в голосе:

– А чего они!..

Из всех способов борьбы с космическими насекомыми был выбран один. И это оказалось неизбежным. Ибо коридорная облава верхом на транспортных складских киберах, с улюлюканьем и засадой, предложенная неугомонным Мокасином, была сложна как организационно, так и технически. Впрочем, не лишена известной романтики.

Было решено поднять в корабле давление, всем хорошенько пристегнуться, открыть все двери, а затем открыть главный грузовой люк, чтобы мух выдуло в космос. Заодно и от мусора можно избавиться. Этой части операции был очень рад завхоз звездолета Псой Карлович. Он радостно перемещался по кораблю, снабжал особыми алыми бирками ненужные вещи и что-то отмечал в блокноте. Сложнее было закрепить все нужные вещи, чтобы потом не собирать их по Солнечной системе. Тонкость была в том, что каютные фиксаторы были рассчитаны на стандартные предметы, полагающиеся по уставу: зубная щетка, мыльница, томик Устава. Все остальное формально являлось контрабандой. «Муромец» был грузопассажирским кораблем, но при наличии на борту капитана Никодима Шквореня дисциплина на нем была почти такая, как на крейсере «Мандраж» в период военных действий.

Особенно бережного обращения требовали сакраментальные макароны, коими были забиты ангары и хранилища.

Закрепив все, следовало отключить искусственную гравитацию, оставив ее лишь у грузового люка, куда под собственной тяжестью должны были стечься мухи. А затем – нажать на красную кнопку.

Объявление капитана по громкой связи вызвало панику у пассажиров и части экипажа, не присутствовавшего на заседании штаба. На полчаса все места, требующие постоянного присутствия человека, опустели – все бросились по каютам спасать нужные вещи, о которых Устав не упоминал.

С особо ценными экземплярами некоторые просители из пассажиров наивно явились к капитану, рассчитывая, очевидно, что Шкворень положит их в особо надежный капитанский сейф.

Шкворень с изумлением узнал, какие невероятные вещи нелегально находятся на его корабле. Раньше он мог предположить наличие мелкой контрабанды – сигарет, фляжки с коньяком, колоды карт, дартс. И особенно – еды.

Дело в том, что во избежание непредвиденных гастро-аллергических последствий во время долгого рейса, почти вся пища на корабле была пресной и чудовищно вываренной. Бортповар Федя Головоногов, балансируя на грани нарушения Устава, умудрялся баловать экипаж вкусными вещами. Борщ, конечно же, никаким борщом не был, а был похожей по вкусу питательной баландой, подаваемой на стол при темно-красном свете и на четверть включенном гипноизлучателе. Но то, что притащили капитану в каюту несколько человек, с просьбой запереть это в герметичное спецхранилище на время операции, повергло Шквореня в ступор и лишило дара речи. А люди все шли и шли. Еды несли много. Это еще можно было понять. Но как быть с материальными ценностями? Бронзовый бюст неизвестного в очках, палатка, байдарка, коллекция марок, самовар… Что с этим собирались делать на Внешних планетах?! Старинный телефон с диском и без шнура, макет египетской пирамиды, набор для гольфа… Допустим, на лыжах в принципе можно покататься по снежно-аммиачным склонам Ио, но пляжный зонт и деревянный шезлонг?! Коловорот и спиннинг?! Пружинные ботинки «кузнечик»?! Велосипед?! А двуручная пила?! Что нарушитель собирался пилить ей в космосе? И с кем?

Сначала капитан пригрозил посадить всех нарушителей-несунов на гауптвахту. Чуть позже – просто выбросить принесенное за борт. А через два часа, глядя на заваленную каюту, мог только молча отрицательно качать головой.

Лишь громадный торт (как, как его протащили на борт?!!) удостоился высокой чести и был заперт в объемистый капитанский сейф.

Торт прикатил на тележке бледный, субтильный юноша. Не поднимая глаз, тихим голосом юноша сказал:

– Я А. Б. Сурд, художник-кондитер. Наверное на Земле вы ели что-нибудь из моих творений? – Он вскинул на капитана грустные и очень внимательные глаза. – Это моя лучшая работа. Это – «Голод».

Капитан кивнул, у него что-то сжалось внутри. Капитан не мог говорить. Раньше «Голод» он видел только в репродукциях и уже тогда был потрясен. Уничтожить такое произведение искусства ни у кого не поднялась бы рука. «С другой стороны, – подумалось Шквореню, – в космосе при абсолютном нуле торт будет храниться вечно. Только там его вряд ли кто увидит и оценит».

– Все, все! – категорически замахал руками капитан, выпроваживая последнего просителя. – Остальное – в космос.

Весьма разволновался штурман Пузиков. Он кружил у дверей своей каюты, явно не решаясь на что-то отчаянное. Уж очень загнанным был его взгляд. Поход на поклон к капитану исключался. Дружили они слишком давно, чтобы Шкворень простил штурману сокрытие контрабанды, которое мог ждать разве что от зеленого стажера. Штурман Пузиков любил мидии в пряном соусе. Он их обожал. Он не мог без них. Каждую ночь, запершись в каюте, он смаковал по одной маленькой баночке, роняя на круглые щеки скупые слезы блаженства. Баночек этих у него был целый шкафчик для форменной одежды.

Мухи тем временем расплодились так, что кремовые стены коридоров «Ильи Муромца» почти скрылись под суетящимся жужжащим ковром.

Все старались как можно быстрее прошмыгнуть по коридору, кривясь от отвращения, и нырнуть в каюты, чьи герметичные двери с выдувом пока были препятствием для мух.

До окончания операции заходить в стерильные хранилища с макаронами запрещалось под страхом пожизненного питания оными. Ибо тогда пришлось бы засорить космос восьмьюдесятью тоннами мучных изделий, которые на относительных релятивистских скоростях способны доставить массу неприятностей другим кораблям. Да и вообще не хотелось поддаваться безмозглым летающим тварям, получилось бы, что они людей вроде как выживают.

Варан-мимикродон Клавочка, четвертое корабельное животное, нервничала, не в силах сымитировать на своей шкуре подвижные черные пятна на кремовом фоне. Клавочка короткими перебежками непредсказуемо двигалась по коридорам, ее было плохо видно, и в панике бегущие люди часто запинались, с удивлением оборачиваясь на пустой пол.

Бегающие глаза штурмана Пузикова увидели Клавочку как раз в момент, когда зверь в очередной раз скинул личину и с бледным поникшим видом стал различим на фоне рябой стены.

Глаза штурмана сощурились. Мефистофелевская извилистая улыбка на круглом, добродушном до наивности лице могла вызвать оторопь у кого угодно.

Штурман Пузиков оглядел коридор из конца в конец, схватил за хвост изнемогшее в художественной борьбе животное, быстро заволок к себе в каюту и запер дверь.

Раз Клавочка была корабельным животным, то для нее полагался специальный фиксатор.

Операция по очистке корабля прошла успешно. Мухи не успели забиться в труднодоступные места.

После отключения гравитации, в коридорах и каютах было поднято давление воздуха. Распахнулись все внутренние люки и двери. Черные реки, клубясь, лениво потекли к главному люку. Тот исчез. Вместо него тяжело ворочалась темная масса, похожая на черную дыру, раздираемую полями возмущений.

Капитан Никодим Шкворень проверил привязной ремень и вдавил большую красную кнопку. «Илья Муромец» дрогнул. По коридорам пронесся ураган. И стало светло, ослепительно светло.

Еще дважды нажималась красная кнопка.

После трех циклов очистки был дан отбой тревоги, защелкали замки фиксаторов и пассажиры, вертя головами, начали высовываться из кают.

Корабль блестел как новенький – исчезнувшие мухи заодно подъели весь микроскопический мусор.

Кто-то из команды уже сломя голову бежал на вахту.

Толчея в коридоре столкнула лицом к лицу спешащего из лаборатории биолога Рудимента Милашкина и группу праздно шатающихся с капитаном Шкворенем во главе. Капитан был на редкость благостен, внимательно выслушивал каждого и охотно давал пространные комментарии по поводу прошедшей операции. Группа не спеша любовалась обновленным кораблем.

Вдруг послышалось хорошо знакомое гнусное жужжание. Радостный гул голосов нестройно затих. В гнетущем молчании поскребывание и жужжание мистическим образом перемещалось вместе с проходящим мимо биологом. В руке тот сжимал спичечный коробок.

– У него там мухи! – взвизгнула Адочка Исчадьева, потерявшая во время большой чистки коробку с марципанами и цукатного зайца.

– Точно, – хмуро поддакнул Гений Переделкин, лишившийся полосатого пограничного столба с указателем «До Казимировки 900 млн. км», который он на спор с одним критиком хотел установить на каком-нибудь астероиде.

– В реактор их, немедленно! – загремел Шкворень, привычно хватаясь за бластер. – Вы соображаете?!

– Соображаю, – нагло отмахнулся биолог, подбросил коробок и ловко поймал. Мохнатая кепка его изрядно полысела, объеденная мухами. Темные очки вызывающе сверкали.

Мокасин Карамора сузил глаза, мгновенно протек за спинами стоящих к Милашкину и уже занес было руку над шуршащим коробком…

– Минутку, коллеги, – уверенным до развязности голосом сказал биолог и отступил назад, крепко отдавив Караморе ногу. Тот молча взвыл, немало удивившись, и сразу зауважал Милашкина – еще никому не удавалось не оборачиваясь провести против прогрессора такой простой болевой прием. – Капитан, это – не мухи. Это топливо для корабля.

– Топливо? – тупо повторил Шкворень, шаря в пустой кобуре. Бластера не было. Либо съели, либо сдуло.

Корабельные датчики, с самого утра на разные лады заунывно скулящие о пустых баках и уже порядком осипшие, мгновенно замолчали, жадно обратившись в слух.

Стало тихо. Только настырно скреблись псевдомухи в спичечном коробке.

– Земле они не опасны, – разглагольствовал Милашкин, – основа их жизни небиологическая. Воздухом они тоже не питаются. Он нужен лишь как рабочее тело для реактивной тяги. Главное другое. Химический состав этих тварей аналогичен алямезону. Именно этот факт, а также уникальный метаболизм позволяет квазимухам жить среди звезд, летая от галактики к галактике наподобие роя крошечных звездолетов.

– Чем же они питаются?

– Я на скорую руку обсудил это с нашими учеными. По их версии мухи жрут вакуум и кванты времени. На самом деле существует лишь одна большая муха, но так как в нашей вселенной три измерения скомпактифицированы, топология протомухи претерпела изменения, адаптируясь к несимметричному континууму, и превратилась в бесконечно ветвящееся дерево квантующихся микрособытий, которое мы воспринимаем как стаю мух.

– А-а… – разочарованно кивнул кто-то.

– О физике потом, – сказал Милашкин. – Сейчас главное – химия. Химия это топливо, Я все подсчитал. Скорость деления мух, количество потребления реактора корабля и так далее. Надо смастерить пару несложных приспособлений с помощью паяльника и кувалды, и мы сможем продолжить путь к Юпитеру, заменив алямезон мухами. Вакуума и времени во вселенной достаточно. Так что, капитан, вы оказались правы – в реактор их, немедленно.

– Гхм… Да? – Капитан одернул китель, огляделся. – Ну, что ж… Где Жужелицын?

– Здесь, – раздался унылый голос. Бортинженер электронных душ во время чистки корабля лишился копченых охотничьих колбасок и ящика светлого пива и потому сейчас пребывал в прострации, напоминавшей нейтральную передачу при выжатом газе.

– Обеспечьте, – приказал капитан.

– Пошли, биология, – вздохнул бортинженер. – Ты-то хоть что прятал?

– Как что? Мух!

– Тьфу!..

На вираже взлетев на стену, веселый пес Юмор промчался за удирающим, гневно шипящим Форсажем. В зубах у кота была крепко зажата косточка с инвентарным номерком.

– Пошли на второй круг, – заметил кто-то.

– Стареет Форсаж. Раньше, бывало, на потолок заворачивал.

– Что-то я не вижу Пузикова, – закрутил головой капитан. – Где штурман?

– Может быть, Псой Карлович случайно налепил на него алую бирку? – мстительно предложил сюжетец Гений Переделкин. Он не мог смириться с утерей полосатого столба-указателя.

– Шутки – за борт! – рявкнул Шкворень и постучался в каюту штурмана. – Владислав, ты здесь?

Никто не отвечал, из каюты раздавалось сопение и какая-то возня. Вдруг дверь распахнулась, и гигантская – около метра в диаметре – консервная банка с огромной надписью «Мидии со специями» выкатилась под ноги стоящим. У банки были четыре чешуйчатые лапки, чешуйчатый хвост и голова мимикродона Клавочки. Большие, навыкате глаза марсианской ящерицы слезились, она с трудом дышала открытым ртом.

– Эт-то что?.. – отпрянул капитан Шкворень.

– Это Клавочка, – упавшим голосом доложил поникший в дверях Пузиков. – Она мимикрировала. Изнутри.

– Я вижу, – ледяным голосом сказал капитан Шкворень, приходя в себя и раздуваясь, как рыба-шар. – Я даже догадываюсь чтоты заставил проглотить бедное животное. Заставить бы тебя самого все это съесть. В наказание.

Штурман просиял лицом:

– Согласен!

Капитан прищурился.

– А как же Устав, Володенька? Будь наш корабль пиратским, стоило высадить тебя на каком-нибудь астероиде с одноместным куполом жизнеобеспечения, из еды дав только эти самые мидии.

Пузиков тяжело вздохнул и снова поник. Пожалуй, вечно питаться одними мидиями не смог бы даже он. Штурман сокрушенно покачал головой.

– Не могу я, Кешенька. Уйду из флота. Сил моих больше нет жевать белковую баланду. Согласен даже пойти на линию Туапсе-Анапа, лишь бы вгрызаться зубами в сочный шашлык и запивать его искристым вином!

Капитан потемнел лицом. Друг прилюдно предавал дело всей жизни, более того – основу их долгой дружбы! Имеется в виду не Устав, конечно, а любовь к звездам. Капитан был в растерянности. Долг и дружба бились в нем не на жизнь, а на смерть. Вся гамма и омега чувств отразилась на непроницаемом лице Шквореня.

Многие деликатно отворачивались, украдкой смахивая навернувшиеся слезы. Шкворень – это Гамлет сегодня! Впервые капитан не знал что делать.

– Если все так серьезно, – сказал Рудимент Милашкин, – то я берусь за два дня вывести колонию специальных бактерий-перехватчиков, нейтрализующих все острое-кислое-пряное на полпути изо рта в желудок.

На него посмотрели с напряженным недоумением.

– Вы почувствуете вкус на языке, – пояснил Милашкин, – а в желудок свалятся нейтральные, инертные, абсолютно безобидные питательные составляющие. Можно будет есть что угодно, и Устав нарушен не будет.

Пузиков расцвел на глазах.

– Правда?! – шепотом вскричал он.

Тут Клавочка издала громкий икающий звук и превратилась в нормальную ящерицу, а на пол высыпалась гора баночек «Мидии со специями». Штурман не таясь зачерпнул баночки обеими горстями и благоговейно поднес к лицу, словно золотые слитки. Всем тут же невыносимо захотелось мидий со специями. Бледная Клавочка со всех ног улепетывала по коридору.

– О, дьябль! – закрыв глаза, хлопнул себя по лбу Шаром Покати. Голос его дрожал. – Мой сьир!.. Гдие мой сьир?.. Он в козмозе, один, и его никто не кушать! Почем я не уйти вместе с мой сьир?!.

Теперь пришла пора смутиться капитану Шквореню.

– Ну, раз так, Рудимент, – неловко сказал он, пряча глаза, – то в ближайшее время на обед у нас будут… – Капитан глотнул и с хрипотцой произнес: – Мидии, пиво светлое с охотничьими колбасками, марципаны и цукатный заяц на десерт, вишневое варенье с косточками, колбаса чесночная, копченое мясо на ребрышках… Всего сейчас не вспомню, у Псоя Карловича длинный список.

Шаром Покати тут же отнял руку от лба и нормальным голосом спросил:

– А мой сьир?

– Да, да, – сказал Шкворень, – в смысле йа, йа.

Пузечкин вытаращил глаза и пальцем уперся капитану в китель.

– Никодим, ты тоже вез контрабанду?!

Капитан густо покраснел, одернул китель и ответил на редкость мирно:

– Нет, разумеется. Я просто не открыл двери каюты во время чистки, так как у меня не было мух.

Штурман набрал полную грудь воздуха, забыл выдохнуть и застыл. На его лицо выползала блаженная улыбка. Он уже видел мидии, красующиеся в центре стола. А вокруг них как по волшебству появляются малосольные огурчики, дымящаяся отварная картошечка, обильно приправленная маслом, грибочки сопливенькие в рассоле, в маленьких тяжелых запотевших рюмочках – ледяная до густоты водочка…

Пузиков застонал.

Биолог Рудимент Милашкин превзошел себя и справился за шесть часов. За это время как раз был накрыт стол.

В столовую вошли с опаской, будто она была заминирована.

Первым с порога заглянул Эрул Сумерецкий, повел носом и с подозрением поинтересовался:

– Гипноизлучатель выключен? Или мне мерещится? Длинный стол сверкал и ломился от яств, скатерти не было видно.

Сумерецкий с еще большим обалдением уставился на Федю. Бортповар был в смокинге, с белой астрой в петлице. Гладкие напомаженные волосы, сверкающие ботинки. На тщательно выбритом лице Феди присутствовала возвышенная отрешенность. Федя священнодействовал над великолепным столом, невидимыми точечными мазками поправляя неровно лежащую вилку, салфетку, зубочистку.

– Мерещится, – кивнул Сумерецкий и развернулся, чтобы выйти.

– Прошу садиться, – услышал он вслед. – Эрик, ты куда? Макарончиков захотел?

Когда уже вовсю звенели вилки, ложки, кружки и бокалы, а над столом видны были только орудующие локти, спины и затылки, в широкие двери столовой медленно въехал огромный белый цилиндр. Из-за него выглянул запыхавшийся и порозовевший А. Б. Сурд.

– Я придумал новую концепцию «Голода». Ведь голод – это когда есть нечего?

– В точности так, – сказал Пузечкин, вытирая масляные губы.

– Стало быть, – засуетился скульптор-кондитер, с напряжением снимая со сладкого монумента огромную крышку, – торт должен быть съеден…

Загремели стулья.

– Стойте, стойте! – воскликнул Сурд, загораживая собой произведение кондитерского искусства. – Не просто съеден, а желательно руками и с большой жадностью. А вот живописные остатки на дне и будут «Голодом».

– Гениально, – прошептал бортписатель Переделкин. Припав к тарелке, он обгладывал куриную ногу, жаренную под давлением, и косился на бокал красного вина.

А. Б. Сурд дал отмашку и уселся в сторонке с жадным взором театрального режиссера, наблюдающего предпремьерный прогон спектакля.

Цыкая зубами и засучивая рукава торт окружили, словно гоблины одинокого хоббита, истосковавшиеся по искусству члены команды и пассажиры звездолета.

Раздался звон посуды и грохот-падающих стульев, крики:

– Держи его! Слева заходи!

Пушистой шипящей шаровой молнией кот Форсаж выскочил из-под стола, наискось пронесся по столовой, инерция бросила кота на стену и даже немного завернула на потолок. Скребнув когтями, кот ввинтился в проем двери и исчез в коридоре. Следом за ним издевательски приплясывая и извиваясь неслась сосисочная гирлянда.

Отяжелевший пес Юмор оторвался от миски, из принципа сделал несколько заплетающихся шагов, тявкнул вслед Форсажу и улегся посреди столовой, расстелив обширные уши по полу.

Клавочке дали пару кочанов капусты и совершенно невозможно было определить, какие именно из десятка кочанов соответствуют сейчас мимикродону. Кочаны лежали горкой и не шевелились, сытая Клавочка спала.