Текст книги "Журнал «Если», 2005 № 06"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Олег Дивов,Дмитрий Колодан,Кори Доктороу,Мария Галина,Владимир Гаков,Эдуард Геворкян,Джон Герберт (Херберт) Варли,Евгений Харитонов,Джерри Олшен,Сергей Некрасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Борис Руденко
Те, кто против нас

Москва: ЭКСМО, 2005. – 448 с. (Серия «Инквизиция XXI»). 8100 экз.

Эта книга из числа долгожданных. Москвич Борис Руденко – звезда Малеевки, мощно стартовавший в конце 70-х, автор «золотофондной» новеллы «Подарки Семилиранды» – в 1989 году неожиданно для многих покинул фантастический цех ради «карьеры» писателя-детективиста. Возвращение в жанр состоялось в 2003 году в журнале «Если». И вот теперь дебютный роман «старого-нового» фантаста.

Рука матерого детективщика чувствуется с первых же страниц: сюжетная линия петляет, завязывается, распутывается по всем классическим законам детективной прозы. И умелое использование этих законов на ином художественном поле – весьма редкостное свойство нынешней фантастики.

Фантастика же книги опирается на работы философа Бориса Диденко «Цивилизация каннибалов» и «Хищная любовь», выдвинувшего довольно оригинальную теорию человеческих видов: на Земле существуют две цивилизации людей – хищников (это и коррумпированные чиновники, и разного пошиба бандиты, и кровавые диктаторы) и их жертв («просто люди»). Руденко художественно развил теорию Диденко, включив в сюжет селектов – особую породу людей, наделенных даром распознавать и нейтрализовывать хищников. Они, селекты, активно вмешиваются в исторические процессы, создают в различных уголках планеты Периметры – территории, не подвластные влиянию анималов, зоны, где люди живут по закону, а не по понятиям. Эдакие локальные островки-утопии.

Впрочем, книга Руденко интересна не только фантастическими идеями и даже не только отменным русским литературным языком, но тем, что это на редкость внятный и завершенный роман с отчетливыми этическими критериями и – уж совсем небывальщина для отечественной НФ – роман с закрытым финалом. Что ни говорите, а как бы многозначительная недосказанность в прозе – чаще всего верный признак непрофессиональности автора.

«Те, кто против нас» – книга очень профессиональная. Без скидок.

Евгений Харитонов

КРУПНЫЙ ПЛАН

Гонка за лидером
Борис Акунин. «Детская книга». «Шпионский роман». «Фантастика»

ACT, Захаров, ОЛМА-пресс. Новый литературный проект автора: серия ЖАНРЫ.

Жанры суть категории эфемерные и, как всё бесплотное, взыскующие уважения и взывающие к нему. Известный писатель этого призыва, кажется, не услышал. Каждую из книг автор стремился насытить таким количеством ярких побрякушек с чужого карнавала, что заявленный жанр теряется в поисках самого себя.

«Детскую книгу», повествующую о том, как современный паренек, потомок первого фон Дорна, блуждает по эпохам в поисках магического кристалла, Райского Яблока, можно назвать чем угодно – детективом, альтернативной историей, Science Fantasy, – только не «романом взросления», который автор, кажется, стремился явить миру. Не спасает «детское чтение» даже повзрослевший пионер Юра, занесенный волею судеб и паранормальной физики «червоточин» во времена Смуты и возжелавший в облике Лжедмитрия построить на святой Руси социализм.

«Шпионский роман» – самое цельное и «удобное» для автора произведение проекта – представляет собой помесь детектива, «производственной прозы» и боевика. Проблема выяснения отношений между державами накануне Великой Отечественной, активно выдвигаемая автором на первый план, тонет в массе совершенно фантастических допущений и временами слишком уж «литературных» действий основного персонажа – опять-таки из рода-племени Дорнов.

Б.Акунин давно стремился к близким отношениям с фантастикой, но, судя по последней книге, без особой взаимности. Как ни пытается претендент на руку и сердце предложить самые роскошные украшения даме – телепатию, способность манипулировать локальным временем, «визуальное зомбирование», – все равно в результате получается детектив. Правда, замусоренный НФ-штампами (вплоть до длительного наблюдения за землянами «зеленых человечков» и создания надгосударственных структур противодействия), надсадными речевыми характеристиками персонажей и нелепой мотивацией действий героев – скорее всего, представителей все той же славной ветви.

Отправляясь в плавание по жанрам, автор предусмотрительно прихватил с собой спасательный круг – близкую и понятную ему детективную прозу. В каждой из трех книг линия расследования наиболее интересна и профессионально отработана – как всегда, с массой ложных ходов, намеков, предположений и неожиданного разрешения конфликтов.

Однако подводит инструментарий альтернативной истории, который автор в той или иной степени также пытается предъявить во всех произведениях. Дело в том, что альтернативная история резко теряет свою привлекательность для читателя, когда творец играет не по правилам: искомый читатель ждет не того, как лихо вывернется писатель, стремясь вернуть события в знакомое русло исторического процесса, но жаждет ответа на вопрос, что будет ПОСЛЕ. А ПОСЛЕ по логике заявленных жанров не будет ничего, поскольку автор пишет не альтернативную историю, но «детскую книгу», «шпионский роман» и «фантастику». И основная интрига произведений надламывается: понятно, что Лжедмитрий будет казнен, какие бы способы ни использовал прозаик для его спасения; ясно, что вторая мировая начнется в назначенный срок и тем же образом, что бы ни предпринимал писатель для информирования руководства Советского Союза; известно, что ГКЧП будет остановлен, какие бы Дары ни предлагал автор для его легитимизации.

Альтернативная история крайне редко бывает просто литературным приемом. Это именно жанр, причем один из самых «герметичных», а потому тут же мстит за небрежение к своим законам потерей читательского интереса.

Услышав о проекте, некоторые критики выдвинули предположение, что это будет литературная игра, свойственная Акунину, что писатель возьмется высмеивать штампы, бытующие в жанрах. Что было бы действительно любопытно – учитывая литературную эрудицию автора и его давнишнюю склонность к стилизации. Но здесь, кажется, все всерьез. А если так, то штампы становятся сутью произведений.

Б.Акунин не только талантливый писатель, но и умелый конструктор, обладающий солидной «технической подготовкой». Но в данном эксперименте та же подготовка сыграла с автором злую шутку: слишком много в конструкции оказалось «непритертых» деталей.

Спору нет, читать все это занятно. Если к тому же забыть о том, что с каждой последующей книгой «корпулентность» падает, а цена возрастает. До неприличия. Но громовещательные заявления, сделанные к выходу книг, предлагали рассматривать проект как попытку автора совладать с жанрами. Чем поставили писателя в ситуацию догоняющего.

Не догнал.

Может быть, не стоит бросать вызов жанру, а просто писать прозу? Жанр ведь может принять вызов.

Сергей ПИТИРИМОВ

Мир не перевернулся
Джон Браннер. «Всем стоять на Занзибаре». АСТ, Транзиткнига

1968 год был одним из самых удивительных и насыщенных событиями в послевоенной истории. По всему миру империи бились в конвульсиях, и доктора знали, что выживут не все. Быть знаменитым стало опасно для жизни. Люди сбивались в большие стаи, демонстрируя властям свою гражданскую позицию или звериную сущность. Человечество закупало цветные телевизоры, разучивало аккорды «Желтой подлодки» и готовилось дотянуться до Луны.

В том году фантастика превратилась из литературы о будущем в литературу о настоящем. В том году впервые вышел из печати знаменитый роман Джона Браннера «Всем стоять на Занзибаре». Не прошло и сорока лет, а книга уже пришла к российскому читателю (в переводе Анны Комаринец). Задержавшись в пути, роман Браннера в художественном отношении нисколько не устарел, мы можем теперь оценить не только его толщину, но и качество стилистических экспериментов, их значение для идейной и образной системы произведения.

Технология построения романа не оригинальна: Браннер заимствует технику монтажа, укоренившуюся в модернистской литературе еще в 20-е годы благодаря таким авторам, как американец Дос Пассос, советский писатель Б.Пильняк, немецкий утопист А.Деблин, итальянец Э.Канетти, и восходящую, разумеется, к технике монтажа кинематографического: Д.Гриффит, Дзига Вертов, С.Эйзенштейн.

Монтаж отличается от простого коллажа разнородных фрагментов наличием семантического избытка – нового смысла, который отсутствует в отдельных деталях и становится доступен лишь благодаря тому, что мы видим картину в целом, мысленно достраивая недостающие перемычки. Эйзенштейн сравнивал монтажную склейку со структурой иероглифического письма: например, совмещая иероглифы «глаз» и «вода», мы получаем слово «плакать», смысл которого становится понятен после мысленного собирания в одно целое доступных взгляду фрагментов. В «романе-монтаже» сочетается несколько разнородных по структуре информационных потоков, в их числе газетные объявления и репортажи, транскрипция кинохроники, социологические зарисовки и уличные выкрики, дополняемые новеллами с классическим построением сюжета.

Нарочито сложную структуру «Занзибара» Браннер выстраивает, добиваясь максимального подражания трилогии Доса Пассоса «США». Последовательно чередуются четыре главные рубрики: «Контекст», «В гуще событий» (большие и малые фрагменты рекламы, новостных сообщений, документов разного назначения и пр.), «Крупным планом» и «Режиссерский сценарий». Несколько сюжетных линий развиваются, захлестывая друг друга петлями. Главные персонажи: Норман Хаус, афро-американец и вице-президент крупнейшей промышленной корпорации, руководит проектом «Дженерал Текникс» в развивающейся африканской республике Бениния; Дональд Хоган, правительственный аналитик и тайный агент, распутывает заговоры, в которых он сам является составной частью; гениальный генетик Сугайгунтунг, изобретает панацею от генетических болезней и пытается вырваться из-под опеки военной хунты его родной страны Ятаканга. Еще тридцать второстепенных и триста третьестепенных персонажей, а также все остальное человечество, иногда упоминаемое мимоходом.

Действие происходит в перенаселенном мире ближайшего будущего (примерно 2010 год): контроль над рождаемостью и генетическими болезнями, затяжная война на Тихом океане, волны наркомании и массовых убийств в развитых странах, тотальная промывка мозгов с помощью рекламы, покушения с топором в руках на сверхчеловеческий искусственный интеллект. Всему этому придуман особый язык, почти жаргон, который преподносится читателю в якобы естественных формах его употребления (этот прием позднее был развит до совершенства киберпанками).

За время, прошедшее с момента издания романа, его заглавная метафора стала общеупотребительной. Если собрать всех людей плечом к плечу, их можно выстроить на небольшой территории острова Занзибар. Разумеется, они не будут спокойно стоять на месте, а начнут грызть соседей и отвоевывать территорию, как это заложено в генотипе млекопитающих. Вдобавок население растет, в ближайшем будущем места на острове всем не хватит. Социальное давление грозит выбить из котла все заглушки – поэтому в обществе, «перегретом» высокими технологиями, требуются особые социальные технологии для управления людьми (обратите внимание: фокус научности в фантастике окончательно сместился к социальным дисциплинам). В финале есть интересный образ: народность шинку в республике Бениния не знает войн, поскольку обладает генетической способностью вырабатывать «умиротворяющие» феромоны. Судя по этому образу, автор не видит альтернативы технологиям управления, основанным на тотальном подчинении субъекта.

Некоторые идеологические детали требуют отдельного разбора. Традиционный «роман-монтаж» критикует буржуазное общество. С помощью оригинальных приемов в нем отражается ущербный код современной истории: превосходство человеческих масс над личностью, замена человека социальной функцией. Книга Браннера в этом отношении более проста, в ней основной акцент делается на неконтролируемом разрастании хаоса в мире ближайшего будущего. Человек оказался способен слишком многое придумать и реализовать, но удержать все это под контролем не может, поскольку разумность его поведения ограничена естественными пределами.

В модернистской литературе 20-х прием монтажа использовался для выявления нового образа эпохи – индустриального Молоха, порабощающего людей в корпоративно-фашистском государстве. Таким было новое содержание, «подсмотренное» писателями за ворохом словесного мусора новостей. У Браннера речь идет не столько о новом содержании эпохи, сколько о гиперболизированном выражении уже существующих в обществе страхов и ожиданий. Формалистические приемы фантаст использует не для того, чтобы вытащить новое содержание на свет, а чтобы усилить впечатление от образов и перспектив, сформированных традиционными средствами.

Интерпретировать этот роман едва ли не более интересно, чем его читать. При внимательном изучении, кстати, бросаются в глаза некоторые «родимые пятна» фантастического жанра, с которыми не справился модернистский скипидар. Присущая НФ фабульность ясно присутствует в основных историях, формалистические приемы лишь слегка ее размывают, но не вытесняют. Фрагменты текстов, с помощью которых формируется разносторонний образ конвульсирующего общества, зачастую плохо продуманы, выглядят бессодержательно и вяло. Социологические и философские концепции (весь груз футурологических проблем автор взваливает на плечи социолога Чада Муллигана, структура личности которого не позволяет этот груз удержать) недостаточно проработаны, их изложение выглядит убедительным лишь в риторическом, но не в содержательном отношении.

Роман Браннера представляет собой замечательную попытку, одну из самых амбициозных и проработанных, прыгнуть выше головы, оставаясь в рамках фантастического жанра. Возможно, автор дальше других продвинулся на этом пути, но для истории литературы сама эта попытка оказалась гораздо важнее, чем достигнутый результат…

Впрочем, несмотря на «провисающие» моменты, браннеровский «Занзибар» – одна из самых значительных переводных книг. Вместе с ней к нам пришел дух «Новой волны».

Сергей НЕКРАСОВ

ПУБЛИЦИСТИКА

Эдуард Геворкян
Больше, чем литература, или Миссия забыта

Продолжаем разговор писателей о литературном деле, состоянии фантастики и творчестве молодых авторов, начатый в апрельском номере «Если» выступлениями фантастов.

Если бы лет двадцать назад какой-нибудь любитель фантастики впал в кому, а в наши дни чудесным образом вышел из нее, то, оказавшись в книжном магазине, решил бы, что все же умер и находится в специальном раю для фэнов. Вскоре, возможно, он изменил бы свою точку зрения на противоположную. Интересно, что сейчас нередки случаи, когда привередливого ценителя фантастики больше радует обилие статей, эссе или обзоров, посвященных современной российской фантастике в целом и малым формам в частности, нежели изобилие красивых обложек. Да, дискуссии на страницах периодических изданий и на форумах вроде бы свидетельствуют о полноте творческой жизни во всех ее проявлениях. Правда, со временем человеку мнительному может показаться, что разговоры о произведениях гораздо интереснее самих произведений.

Но так ли это? Не ждет ли читателя очередной «плач Ярославны», посвященный усушке и утруске малых форм?

* * *

«Да сколько же можно! – вправе строго нахмуриться просвещенный читатель. – Сколько можно стенать по малым формам из года в год! Да, были времена, когда все дружно кинулись писать романы, а рассказами баловались разве что дементные подростки и сенильные старички. Но теперь-то даже взыскующий малых форм и пестующий оные достославный журнал «Если» из номера в номер печатает рассказы наших авторов, а уж строгостью отбора он, журнал, известен».

И то верно! Достаточно пролистать голосовальную брошюру хотя бы последнего Роскона: аж в глазах темнеет от обилия имен и названий.

Теперь уже можно констатировать тот факт, что на руинах советской фантастики вполне созрела фантастика российская. Более того, вокруг нее образовался этакий шлейф из авторов, издающихся преимущественно в России, а обитающих при этом в стремительно отдаляющемся зарубежье.

Со временем, когда русскоговорящие творцы в зарубежье ассимилируются в среде автохтонов или попросту исчезнут в силу естественной убыли, речь пойдет о фантастике исключительно российской, если не случится очередного распада страны.

* * *

Итак, стеллажи книжных магазинов радуют глаз обилием звездолетов, мечей и клыкастой нечисти, а самотек поступает в редакции могучим потоком. С каждым годом растет армия авторов, число конвентов тоже не уменьшается, призы и дипломы вручают достойным, а фантастический кинематограф, о котором недавно и мечтать не смели, вдруг ожил, да так резво, что впору трижды сплюнуть, чтобы не сглазить. Словом, фантастика наша – цветущий сад, в котором созревают прекрасные плоды…

И вот плод красив и румян на древе висит, но почему же тогда некоторые издатели и редакторы, услышав бодрые речи, опускают очи долу и как-то смутно намекают, что яблочко того-с… с червячком?…

Как всегда, любой разговор на эту тему с неизбежностью рока возвращается к малым формам. Краеугольный камень в архитектуре замка фантастической литературы, основа роскошного ковра художественного вымысла и все такое прочее. На первый взгляд – с ними, формами этими, никаких проблем сейчас не наблюдается. Вот издательства могучие, что уже без малого пять лет выпускают сборники фантастических рассказов. А вот конкурсы сетевые, в коих юные дарования прямо-таки бьют копытом от нетерпения показать мэтрам, как надо писать.

И что-то ведь показывают иногда, только вглядываться пристально не надо, иначе возникает ощущение, будто означенные мэтры попросту вышли на свободную охоту, свежим мясцом побаловаться.

Человек неискушенный окинет взглядом длиннющие списки произведений, увидит массу незнакомых имен, и возрадуется его душа – славно то как! Не иссяк источник Иппокрены, цветет искусство рассказа дивным садом.

Начнет читать – кругом пустыня!

И даже пресловутая «Грелка» – сетевой конкурс с традицией – вознеслась было мощно, на два сборника достало текстов, а потом – молчание издателя…

Возьмем из того, что ближе лежит. К примеру, четырехкратно возросло количество рукописей в «Если». Да и в остальных журналах, что в последние годы возникли, подозреваю, не меньшее половодье. Дурного в таком изобилии, наверное, нет, однако почему тогда с каждым годом все труднее и труднее вытягивать из этого потока не только соответствующие формату издания тексты, но и попросту мало-мальски читабельные произведения?

Что особенно удручает незадачливых рыболовов – при обилии новых имен новых же мастеров малой формы можно пересчитать по пальцам одной руки. Да и то часть из них – своего рода благодетели из смежных направлений, в частности, юмористики. Да и то коварные издатели быстро ориентируют их на романы… К слову: юмористика – дело более хлопотное, требующее изрядного таланта, вдохновения и кропотливой работы: здесь, в отличие от «традиционной» фантастики, ошибаться нельзя. И по воздействию на эмоции читателя – более благодарное, что ли. Но и более коварное: в какой-то момент, если юмористическая составляющая переходит критический порог, фантастическая компонента превращается всего лишь в атрибутику.

Маститые авторы в порядке той же благотворительности время от времени откликаются на просьбы журналов о вспомоществовании, но ведь маститых на все амбразуры не хватит!

Самым тревожным мне представляется то, что фантастика в глазах пишущих и читающих перестает быть чем-то, отличным от литературы нефантастической. В свое время «четвертая волна» билась за то, чтобы фантастику признали равной среди равных. Сейчас рынок уравнял всех, и тезис Евгения Лукина о том, что все вообще – фантастика, звучит не так уж и фантастично. Верить в это – лестно, но абсолютизация все же нивелирует различия между литературными направлениями, которые можно воспринимать не только как матрицы смыслов, но и как специальной заточенности социальные инструменты для грубого или тонкого воздействия на обыденное сознание. Дидактический, адаптационный и эстетический аспекты фантастики, сливаясь в гармонии мастерства, создавали новый продукт, который хоть ненамного, но все же был чуть больше, чем просто литература.

* * *

Теперь о ювенилизации нашей фантастики. Замечательно, что любой молодой человек, грамотно изложивший занятную историю, имеет немалые шансы вскоре вдохнуть аромат типографской краски своей первой книги. А там и вторая, глядишь, нарисуется… Это очень хорошо, что больше нет запретов. Талант, проведший годы в безвестности, угнетаемый цензурой или иными препонами, рано или поздно находит иные поля, а литературе с этого ущерб. Впрочем, стремительное омоложение авторского контингента хоть и не является главной причиной общего падения литературного мастерства, но все же выступает косвенным виновником.

Не будем утешаться тем, что в мейнстриме дела обстоят хуже, пусть они сами погребают своих мертвецов. Цеховые предпочтения все же честнее разговорчиков о целокупности литературы вообще, ее общечеловечности и пр.

Благостно настроенный читатель может ухмыльнуться: что же вы сеете уныние, в то время как наша фантастика цветет, благоухая? Мало того, что книг издается великое множество, так еще непрерывно формируются литературные группы, объединения, клубы и прочие образования. Это ли не доброе знамение, это ли не признак бурной литературной жизни?! Радостно же, когда возникают бригады молодых талантливых авторов и хором грозятся скинуть с «парохода современности» замшелых мэтров.

Правда, возникает смутное подозрение, что, вскарабкавшись на корабль, они попытаются сразу же открыть кингстоны.

Читая рукописи начинающих, невольно удивляешься даже не утрате мастерства. Пишущие в массе своей вообще не отличают текст художественный от набора фраз. Кто-то, правда, пытается связно изложить анекдот или перелопатить байку, но таких очень мало, и в перспективе, если/когда они научатся писать, то вполне могут пополнить собой легионы издающихся авторов. Но в неиссякаемом потоке, как правило, идут бессвязные зарисовки, какие-то притчеобразные обрывки без начала и конца, сумбурный полуграмотный пересказ набивших оскомину сюжетов, унылое описание своих переживаний на фоне галактических войн или вампирских пиршеств… Как-то неприлично даже напоминать школьные прописи о том, что рассказ – это не только завершенная история, что в нем должен быть внутренний конфликт, должна быть логика повествования и т. д. Малые формы – это все же концентрация идеи, слога, и не будем забывать о таких вещах, как сюжет, композиция, характеры наконец. Эксперименты хороши, поиски благородны, но ценятся все же находки. И сколько раз можно повторять: личное «я» автора, его треволнения и переживания мало кого волнуют, если автор еще не добился такой известности, когда каждое его слово на вес крутого гонорара. Но почему-то молодой талантливый кандидат в писатели, как правило, уверен в обратном. Тем более, что Сеть – великий обманщик – ему ласково шепчет: вот у тебя еще один читатель появился, вот еще один, и не десяток друзей-приятелей, а глядишь, сотня-другая ознакомится с твоим творением… «Меня читают, значит, я писатель» – этот девиз может начертать любой молодой автор на своем щите.

Самое обидное, когда у начинающего фантаста чувствуется неплохой творческий потенциал, но отсутствие жизненного опыта, непонимание, что у рассказчика историй должен быть не только хорошо подвешенный язык, но и еще кое-что за душой, часто приводят к неплохо сделанным… пустышкам. Но кто виноват в том, что традиции рассказа, короткой повести не просто забываются, а стремительно тают, как моргульский клинок в теле жертвы.

* * *

Есть большой соблазн назвать виновным… редакторов! Это они разбежались в голодные годы реформ кто куда, расточились, растаяли в дыму и чаде распада. Кое-кто (из самых бойких) переквалифицировался в писатели, решив: баста, сами с усами, зачем возиться с чужими текстами, когда на своих можно неплохо заработать. Таких, правда, немного, да и на ниве фантастики они практически не кормятся, так, пощипывают иногда. Другие просто умерли, потому что профессиональный редактор – как доброе вино, с годами становится лучше, а лучшие тогда были уже в годах. Редактор – своего рода ювелир, доводящий алмаз до бриллиантовой огранки. Редактор – строгий критик, тайный соавтор и наперсник интеллектуального разврата в одном лице. Редактор был в конце концов плотиной, сдерживающей напор стихии.

Плотина рухнула, и хлынул поток… э-э… ну, что хлынуло, то хлынуло.

Не будем утешаться законом Старджона, гласящим, что 90 % всего – сами знаете что… Без удобрения, конечно, не вырастет добрый злак. Но не всякое дерьмо одинаково полезно. В фантастике, как в никаком другом направлении литературы, срабатывает закон больших чисел, а при нынешних тиражах, приходящихся на условного автора, мы получаем условного читателя, значительно «похудевшего» за последние десятилетия. Более того, «отягощенность» фантастики идеями и внехудожественными функциями воспринимается как досадный пережиток.

Да и нравственные ориентиры несколько изменились. Десакрализация художественного слова привела к тому, что демонстративное эпигонство, участие в каких-то безумных проектах, продолжение не своих текстов и заимствование чужих персонажей стало уже не постыдным, а вполне респектабельным занятием. Но что теперь стенать по ушедшей эпохе – каждому времени своя мораль.

Сокращение читательского массива на фоне падения интереса не только к естественным наукам, но и к науке вообще, нам дорого обошлось. Новые авторы вообще-то рекрутируются из среды читателей. И очередная генерация потребителей фантастики теряет к ней интерес вместе с молочными зубами, а потому взгляды созревающего автора претерпевают метаморфозы в сторону сугубой прагматики: тиражи, гонорары, успех… В итоге многим, очень многим все равно, о чем писать – лишь бы издаться. Ничего предосудительного в этом нет – люди как люди, только гонорары удачливых коллег по цеху их испортили.

Но только вот читатель со временем приходит к непониманию и даже принципиальному нежеланию признать за автором право на месседж. И даже в лучших образцах эстетика поиска ныне вытеснена эстетикой действия. Странное впечатление создается: словно из мира ушло волшебство, и маги вынуждены переквалифицироваться в фокусников.

* * *

Неудивительно, что массовая реакция, не всегда адекватная, бывает не на стилистику (ее поискать надо) или новые идеи (их практически нет), а на эпатаж, скандал.

А тут ко всему еще процесс политизации фантастики, ранее носивший латентный характер, принял формы явные. Забавно получается: фантастику конца 70-х – середины 80-х в целом, а «четвертую волну» в частности нередко упрекали в избыточной социальности. Но все возвращается на круги своя, да с таким свистом, что аж в глазах темнеет. В котле политических дискуссий кипит крутое варево, казалось бы, ниоткуда возникло и статуировалось такое направление в фантастике, как либерпанк, вызвавший бурное обсуждение одних и осуждение других, идут споры о Викторианской России, а имперская тематика уже никого не удивляет…

Да, научный аспект фантастики, увы, сдает позиции, и его место занимает идеологический. Появится ли новая эстетика, идет ли речь о смене парадигмы фантастики в целом?… Споры критиков и теоретиков становятся все острее, мы становимся свидетелями процессов размежевания, потому что есть немало писателей, для которых художественное слово – мощный идеологический инструмент, а этическое неизбежно доминирует над эстетическим. Среди начинающих авторов таких мало, но сепарация идет быстро, и нас ждут литературные битвы покруче ныне забытых войн «знаньевцев» и «молодогвардейцев». Такие литвойны ферментизируют творческие ресурсы, но добрая старая НФ окажется ее первой жертвой.