Текст книги "Привратник 'Бездны'"

Автор книги: Сергей Сибирцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Я почти искренни примерился и уверовал в свою удачливую единоличную звездочку (безусловно, я некогда мечтал о полноценном божественном знаке звезде предназначения) столичного мелкого грызуна. Именно, грызуна. Отнюдь, не хищника, которому в качестве прокорма служат как раз мои мелкие собратья...

В конце концов, все эти полумистические игры в "первого свидетеля", а с недавних пор, и подозреваемого в совершении умышленного убийства...

В сущности, всегда существует выход из любой сверхтупиковой ситуации, – пока еще моя жизнь в моих руках, и суметь перекрыть пару-тройку вентилей, отвечающих за поддержание жизни этого жалкого, белкового, водянистого аппарата...

Но я опять верю, что мой личный ангел-хранитель не допустит сего греховного отчаянного непотребства. Тем более, – и Я – за!

Я за ж и з н ь, какой бы она не поворачивалась архимерзкой античеловеческой стороною.

Потому что позволить себе возможность – ж и т ь, – чертовски занимательное занятие.

Даже незатейливое лежание в холостяцкой постели, и смакование этого непреложного тактильного факта – есть высшее животно-человеческое наслаждение!

И почему я не должен получать удовольствия от этого рядового незамысловатого времяпрепровождения, почему должен истязать свои мозги какими-то издевательскими думами по поводу недавно приключившихся с моим бренным организмом – заточением в приемлемо инквизиторский закут "кубик"?!

Почему я не могу? Как раз могу и желаю!

Я прямо сейчас могу дать себе устную запанибратскую команду: "милый товарищ, а не пойти ли нам на кухню, и не опрокинуть ли грамм семьдесят "Мартеля", и закусить эту французскую влагу парой ломтиков испанского цитруса-лимона, а? А?!"

А почему бы и нет, – запросто отвечу я. Черт возьми, кто, какая собака посмеет на меня мелко и раздраженно затявкать? Нету, милый товарищ, здесь, на этой единоличной малометражной местности таких занудливых воспитательных псин...

Ах, вы говорите, – нету! Тогда, что ж, милый товарищ Володя, дерзайте!

И, разумеется, пререкаться я себе не позволил.

Развивать тяжбы с самим собою – самое распоследнее свинство, двурушничество и...

...И, разумеется, на кухне меня поджидал мерзкий, я бы добавил, мерзопакостный сюрприз, который тотчас же возвестил о себе:

– Вован, пидер ты наш! А ты че смурной, а? Ты че, падла, опять в задницу радость засунул, да? Сперни мне свою радость, а! Слушай, Вован, а че-то кота твоего не слышно, не видно, а? Я из него пирожок хочу пошить, чтоб темечко грел, а?

Если говорить по справедливости, сей поздний нежданный визит нахального старознакомого пришельца пришелся мне не по душе.

Но утверждать, что я чрезмерно удивился явлению этого приблатненого ерника (ведь за версту тащило дилетантизмом, самодеятельностью, "мальчик" старательно представлял бывалого зека), – этого естественного чувства я в себе не нащупал.

Потому что, пока мои милые вымогатели существуют где-то рядом, где-то в пределах досягаемости нашей общей планеты Земля, не видать мне обывательского упокоя на ближайшие лет двадцать-тридцать... Если только физическим путем не превратить их в трупные оболочки.

Хотя, насчет этого иронического говоруна, – я полагал, что прописал, так сказать, его жабье тело в муниципальной покойницкой... Вероятно, вновь, что-то напутал в собственных мозгах!

– Мальчик, – так вроде вас, сударь, кличут, – а позвольте спросить: а куда командир подразделения потерялся? Откуда такая чапаевская куражливость – в одиночку, на разведку? А кругом сплошное вражеское озлобленное окружение... Я ведь тебя, дурашка, разложу и выстегаю, как советского пионера-хулигана... Вот что ты расселся здесь? Грязными башмаками и локтями мою кухонную местность грязнишь и портишь...

Я стоял, облокотившись о косяк дверной коробки, скрестивши руки на полуголой груди. Стоял в обычном спальном неглиже: цветастые семейные трусы и германская гарнитурная майка, серая на обвислых тонких петлях.

Какого-либо страхолюдного конфуза от вида безмятежно развалившегося крепыша – и в помине не было.

Так, поприсутствовала обыкновенная интеллигентская оторопь, – и то, на какие-то невзрачные мгновения, почти тотчас же поменявшись на глухую маловразумительную раздражительность. Самую полезную раздражительность, по прошествии которой, от меня можно было заполучить нечто малоинтеллигентное. Я нежно баюкал тайное желание, – я почти воочию лицезрел, как лихо размазываю по затертому линолеуму молодого пребойкого слизняка.

В ответ на мои мягкие хозяйские замечания, "отмороженный" визитер даже позу не переменил: сидел, вольно откинувшись на подоконник, разбросавши свои короткопалые мясисто-джинсовые ходульки, всунутые в завышенные неухожено белесые кроссовки, с еще светлыми, но отвратительно замызганными, затоптанными, разлапистыми шнурками.

На накаченных сине-забеленных коленях этого ухарька, с мордой органичного недоноска, возлежал нагло заголенный здоровенный тесак. Подобные сувенирные холодно-пикантные кинжальные игрушки нынче в любом порядочном охотничьем шопе – на выбор.

Обоюдозаточенный (мне так виделось с моего наблюдательного пункта) клинок имел боевую длину не менее пятидесяти сантиметров, и наборную рукоять с эфесом в виде, сросшихся затылками сиамских бронзово-червленых, адамовых анфасов.

По первому впечатлению, – сие квазижреческое кузнечное изделие явно не из тибетских пещер, не из горячих кавказских аулов, а наверняка из зоны, где сработано на поток, холодными несвободными руками.

Я никогда не считал себя отъявленным храбрецом, не понимающим, что такое тяжелая зеркальная сталь в малокультурных неопрятных (в заусеницах, с черными полумесяцами под ногтями) пальцах. Нет, мое сознание приняло информацию, которая поступила к нему через зрительные колбочки, оперативно переварило, сигнализируя о печальных (а то и летальных для меня) последствиях, в случае грамотного бандитского мажора, так сказать...

Впрочем, хотел бы напомнить: в последние месяцы текущего года (года, расставляющего апокалипсические библейские меты и зарубки на теле матери-Земли) мое сознание, как-то мало бралось мною в расчет.

Я существовал по некоему нутряному наитию, порядком, поднадоевшему и мне, и моему Эго, и моей душе, и сердцу завзятого единоличника...

Одним словом, я делал вид, что живу – этакая квазижизнь вполне благополучного (в материальном и прочем обывательско-холостяцком плане) жителя матушки первопрестольной...

События, происходившие со мною, получалось, жили как бы сами по себе, а я (или то, что подразумевалось под моим именем и биографией) сам по себе.

Безо всякой логической связи я обрушивался, то в некое уличное, совершенно примитивное знакомство с малолетней проституткой, которая оказывалась штатным агентом (или стажером, не упомню уже) тайной структуры, в досье или в Отделе кадров которой я числюсь неким "первосвидетелем", то в какую-то домашнюю киношную перестрелку...

В сущности, сейчас, именно в эти пополуночные (самые любезные моему Я) минуты я веду беседу с существом вполне инфернальным, вполне потусторонним, вполне трупным...

Возможно не во всех натуралистических подробностях, но я же помню, как подстрелил этого молодца-подонка.

Я отлично помню мерзкий жгут тошноты, перехвативший мое горло, когда наблюдал агонизирующие потяги этого тела, ежась от пустынных крапчато немигающих зрачков, застилаемых смертной слюдяной пленкой...

После подобных – буквально в упор, через филенчатую дверь ванной, убойных револьверных прободений человеческий организм не обязан бороться за место под солнцем...

Но ведь живой же, чертяка, и уверенно, со всей подлостью ненаказуемого (и ненаказанного) ухмыляется, пропуская мимо ушей, бесформенно-борцовских, словно размазанных по обнулено-тыквенной башке, мои справедливые нарекания и недоумения:

– Послушайте, мальчик, у меня возник законный вопрос. Кто вас наградил жизнью? За какие такие заслуги перед отечеством? А может, я ошибаюсь? Может, роль подстреленного сыграли не вы?

Не меняя разухабистой посадки, мой, зачем-то выживший, полузнакомец, вдруг истерично тикнул правой сдобной ланитой, густо утыканной черной трехдневной порослью. Разомкнул влажно-червонные губешки, складывая их в смачный бублик, одновременно выдувая приязненную фразу:

– О-ва, какой любопытный наш, Вован! О-ва, какой легавый интерес к пацанам, а? А фраерится, мумло едучее! Вован, ты че, косишь под баклана, да?

Медленно извлекши одну ладонь из под мышечного скользкого угрева, придерживая подкатывающие резкие волны праведной ярости, как бы проглатывая их куражливую ослепляющую каленость, я с видом знатока взялся изучать, достаточно ухоженные ногти правой руки, искренни утешая себя, что супротив меня этот недоношенный щенок не потянет...

– Вован, а ты не маячь, в глазах. Ты иди ночевать. Зачем ты мне карты путаешь? Надо будет, – сам сделаю побудку. Не боись!

Эти ночные нежданно умиротворяющие пожелания, сипловато озвученные "мальчиком", отчего-то не очень легли на мое сердце. Несмотря на всю их доверительную бандитскую заботу, я все равно держал про запас самые черные сомнения относительно телесного и душевного спокойствия, обещанного мне незваным сторожем-стражником.

– Послушайте, юноша, а вы как же? И потом, зачем такому бравому охраннику – такой страшный ножик? Или он вроде табельного оружия... А позвольте, полюбопытствовать на ощупь, на вес, так сказать...

И храня на физиономии детскую бесхитростную любознательность, почти с неохотой отлип от косяка, и совершил шаг в сторону примолкшего нежданца, у которого мелко-истеричное шевеление щеки все еще досаждало... Досаждало моему терпеливому хозяйскому взгляду, который не без успеха продолжал играть в нечто отсутствующее, флегматичное.

... Как ни странно это звучит, но в последующие противоестественные (какие-то, уморительно-ужастиковые) минуты я зауважал себя. Ведь вместо положительного согласия – идти ночевать – удумал пощупать тяжеленькое жало влекуще обнаженного живого кинжала...

В современных видео– и телефильмах подобные желания возникают у положительных персонажей сплошь и рядом. Чудодейственные боевые специфические блоки, замахи, подсечки, кувырки и обыкновенные неуследимые удары ребрами ладоней, – и, пожалуйста, любое дурацкое пожелание персонажа исполняется прямо тут же, на глазах поднаторевшей, тренированно взопревшей публики.

Обладая навыками смертоубийственного единоборства, при этом, походя обижать злодеев и прочих малосимпатичных статистов, – наверное, особой доблести не требуется. От профессионального бойца-ремесленника всегда ждешь – чисто исполненной мордобойной работы, и только.

А что можно ожидать от меня, представителя гнилой постсоветской постнаучной интеллигенции? Обыкновенно – обыкновенного смирения, чинопочитания и прочего частного невмешательства.

... Когда отбиваешь зеркальное холодящее полотно голой изнеженной ладонью, одновременно нечленораздельно рыча, пыхтя и, суя в стремительном темпе (в темпе старинного милого шейка) босой ступней в грязно-джинсовую "мальчиковую" промежность, лучше не допускать в себя огорчительные расслабляющие думы о ночных (ставших хроническими) бдениях, во время которых на твою бесценную индивидуальность покушается всякая заботливая приблатненная погань...

Мое личное малогабаритное кухонное пространство, сейчас обживала грациозно скачущая пара осатаневших существ, по рождению принадлежащая к чудесному животно-мыслящему виду, но, уже которое тысячелетие, нагло выдающая себя за полноправных представителей земной высшей расы...

Один из этих настырных малосимпатичных представителей сумел таки впечатать супротивнику, в его левую теплую ушную раковину увесистые эфесные черепушки самопального булата...

Разумеется, после подобного щекотливого приветствия, интеллигентный супротивник на непродолжительное время вспомнил, что он (к сожалению) не волшебный Железный Дровосек, а нормальный полуголый идиот, которого по каким-то (как он полагал, высшим) соображениям держат не зарезанным посреди осенней душной скоропортящейся черной столичной ночи...

7. Женские утешения

Я касался, – я трогал ее холеную коленную чашечку...

Я поглаживал прохладное, плотно заряженное в чужеземный блескучий нейлон, женское податливо-расслабленное thigh...

Через наэлектризованные подушечки пальцев беспрепятственно проникала чужая неизведанная томительная энергетика, распространяясь по моей руке, вернее даже используя мою неосторожную длань, – все выше и выше, пробираясь в самые потаенные конфузливые закоулки мозга, производя там дурманящий, предвещающий мужицкий переполох...

Совершалось непотребное прельстительное домогательство, – я томился, – я жаждал эту разгоряченную чужую запретную вумен-плоть...

Под этим искусственным шелковистым прикровом пряталось (до поры до времени) давно желанное – в головокружительных рядовых холостяцких мечтаниях-грезах, – неисследованное (в сущности, какие такие изыскания еще надобны?) и, оттого, сладостно запретное, притягательное...

Она, эта особа моя начальница. Она вице-президент нашего знаменитого непотопляемого столичного Банка "Русская бездна".

Даже в эти предуведомительные тактильно-интимные мгновения, она с привычной легкостью откликалась на полное имя-отчество:

– Нинель Валерьевна, почему я шалею, точно сопливый кадет? Буквально глупею от волшебного... От ваших мистических чарующих очей!

– А потому, милый Володя, что боишься потерять свое теплое местечко. И никаких мистерий. Ты не против, если перейдем к делу. Видишь ли, время не ждет. Через час должна быть в мэрии. Патрон в Лондоне, инспектирует филиал... Я вся уже просочилась... Перейдем к делу, да, милый Володя?

– Нинель Валерьевна, как прикажете! Я готов, так сказать...

– Милый Володя, позволь мне выбрать позу. Секс будет темповым, – время деньги. И не в меня. Вот на выбор: французские, японские. Советую японские. Латекс почти не ощущаем. Здесь все размеры...

– Воля начальника, – закон для подчиненного, Нинель Валерьевна!

– В данную секунду я не начальник, – равноправный партнер.

Следует сказать, что все увертюрные процедуры по возбуждению молодой (лет – 25-28, не больше) бизнес-вуманс вершились в ее служебных апартаментах, – в гостевом кабинете.

Соитие происходило в приемлемо пикантной проверенной посадке-аттюде.

В одних телесных чулках и черной атласной сбруе пояса, с расстегнутым биде, грациозно раскорячившись на широком ало лоснящемся ложе кожаного дивана, опершись деловой прической в его спинку, выпятив свой аппетитно пропеченный гладкий rear в сторону "равноправного партнера", который, сноровисто оснастив свое фаллическое "стило" гигиеническим носасто-усатым химическим каучуком, готовился претворить в действительность свои платонические идиотские мечтания...

В действительности все произошло, как и полагается в подобного рода нештатных установках, довольно прозаично и незатейливо.

Я оправдал оказанное мне высокое доверие, – уложился минут в пять-семь. Даже не запыхавшись, и, разумеется, не введя деловую (вернее, деловито-физкультурную) партнершу в режим частого дыхания, потоотделения и прочего оздоровительного, но не очень уместного, в связи с лимитом of time.

Впрочем, Нинель Валерьевна, оказалась чрезвычайно отзывчивым оппонентом, и пару полноценных оргазмов успела таки (опять не без сдержанности) простонать-провыть, на манер обиженной элитной суки.

Причем, случка-вязка наша вышла как-то спонтанно, без занудных предварительных ухаживаний, мертвых букетов цветов и прочей лирической мишуры.

И потом, кто – я, и кто – эта, молодая вумен-кобылка, пользующаяся персональным (ведомственным) летательным аппаратом.

Личный реактивный лайнер в нашей скромной конторе мог себе позволить наш непоседливый (комсомольского призвания и возраста) патрон, и то, исключительно по замшелым этическим соображениям, – так мне неофиту мнилось.

Уже позднее, дома, меня стала досаждать одна не переваренная очевидная мысль: зачем я понадобился нашей всесильной Нинель Валерьевне? В нашей конторе служат мужики, от вида и фактуры которых, я полагаю у любой нормальной женщины слюнки, так сказать, потекут. Хотя бы мой сменщик, Губич. Или взять второго зама шефа Службы безопасности, Тавротова... Самцы органические, без примеси дурных интеллигентских рефлексий, не мне захудалому квазиинтеллектуалу чета.

Следовательно, ко мне проявился какой-то специфический интерес, не связанный с истинным удовлетворением половой нужды. Тогда в чем нужда?

Или милаша, каким-то образом связана с моими тайными законспирированными покровителями, о которых, впрочем, до сих пор ничего серьезного мне не ведомо...

Мне ведомо, – почему моя скромная персона оказалась в перекрестье внимания неких могущественных, непознанных и все-таки глуповатых сил. Хотя, встречаться со всякого рода гадкими мистическими пришельцами, все-таки лучше в книжках профессиональных мистификаторов.

Вообще все эти последние недели – точно какой-то сновидческий чад, в котором все свободное время брожу, постоянно натыкаюсь на каких-то случайных персонажей...

А персонажи все какие-то ненастоящие, и, кажется, вот-вот растворятся, – и унесет их неплотные зловещие тени-тела какой-нибудь подходящий целительный душистый сквозняк...

Если со всей тщательностью анализировать все мои последние похождения, выкрутасы, куражи и совокупления, – все равно до истинной подоплеки, до истинной сути происходящего (со мною), никакой дипломированный доморощенный мистик или психоаналитик не доберется, не доползет, не доскачет...

С недавних пор, а если быть пунктуальным, – с той самой печально-протяженной, скоморошечьей ночи посвящения меня в "первые свидетели", – меня, облитого бандитской мочой, и оттого примерно благовонного, как казенный общественный ватерклозет...– именно, с той самой ночи, я перестал чувствовать себя свободным жильцом коммуналки в доме Земля...

Зато, у меня вдруг обнаружилась чудодейственная могучая "крыша", к помощи которой, я вправе всегда обратиться, и я заранее уведомлен – мне непременно предложат любую помощь... Хотя бы под видом юной стажерки супердевчушки. А еще дадут устный доброкачественный совет: ломящихся подонков-молодчиков всегда нужно пускать...

Это только зрительная видимость, что я свободный жилец этой чудесной древней местности, и что я волен, распоряжаться своим свободным временем, своей судьбою...

Я – есть тотальная мистификация.

Я, давно уже н и к т о.

Я, обыкновенное все еще трепыхающееся насекомое, ловко и безжалостно пришпиленное каким-то веселым, любознательным, таинственным энтомологом-коллекционером...

И, как бы юмористически я не выглядел нынче, но к пониманию своей ничтожной сущности меня подвигли и мои ночные пришельцы-мазурики, и недовоплощенный Игорь Игоревич, и духаристые юнцы-наркоманы, отсекающие друг дружке по-приятельски приятельские персты, и...

До той осенней ночи я жил обыкновенным, истинно простодушным жителем планеты Земля. Несмотря на все очевидные предыдущие маловразумительные житейские гадости, я пребывал в полнейшей интеллигентской уверенности – я хозяин самого себя. Я волен, в любой миг изменить эту монотонную глупую очевидность семейного существования...

И я сумел сделать ш а г навстречу своей лелеемой, до детских тайно утаиваемых всхлипов, мечте – стать свободным...

Через мстительные унизительные разговоры-переговоры прошел, как под добровольными пытками, – и добился долгожданного нелепого одиночества...

Одиночество тщедушного запыхавшегося зверька, – вполне заслуженное и бездарное прозябание усталого, уморенного индивидуалиста...

В итоге, получил осознание своей вселенской атомарности...

Космическая микроскопическая пылинка, которую вот-вот всосет в себя сардонически ощерившаяся избездно черная п а с т ь Абсолюта...

А если все обстоит именно так, ежели нет Бога во мне, значит, как говорил русский гений, – мне все позволительно... Значит, все прошлое, настоящее и будущее, – все з р я!

Следовательно, зачем забивать себе голову тысячным недоумением: мол, с какой стати отдалась мне очередная стерва-красотуля, – сколько их таких на моем холостяцком бесконечном (нескончаемом!) веку еще встретиться, и о каждой, прикажете рассуждать, рефлектировать?!

Нет, дядя Володя, – раз тебе эта пикантная вязка пришлась по душе, повтори, так сказать, тост. Прямо там же, на диванных кожаных подушках...

И вообще, за удовольствие в нынешнюю р-революционную эпоху следует платить в затвердевшем иноземном номинале – его интернациональный код, любой бабусе нынче ведом, – 840...

Что же, прикажете, горбатиться на ваш передовой капиталистический Банк всю оставшуюся моложавую жизнь?!

"Барышня, Нинель, уж будьте так любезны, – за причиненное вам искусное удовольствие, извольте перевести энную нескромную сумму вот на этот счет..."

А ежели, деловая барынька возроптает... Ежели, так сказать, вздумает кобениться...Ежели, милая Нинель Валерьевна...

Я лежал в полнейшей темноте.

За окном полнейшее лунное затмение.

Причем, и Млечный алмазный тракт затемнен, каким-то сажным непогодным пологом.

Чернота, как в древнем сундуке старой сводницы – Бабы-яги...

Я машинально восстанавливал порноэтюд.

Глянцево шоколадный задранный зад вице-кобылки, – его мощные неутомимые толчки-подмахивания...

Ее молодое, умело тронутое макияжем пригожее холодноватое лицо, наползало, накладывалось на эту бесконечно чудную образовательную рекламную паузу...

Лицо-зад!..

Этот зад-монстр, каким-то жутко влекущим образом, втягивает внутрь себя не только причинную часть моего оплавлено плывущего тела, но и весь остальной, странно податливый, восковый организм...

Я, с какой-то тупой сосредоточенностью, проваливаюсь в эту разъезжающуюся ямину древнейшей женской плоти богини Нинимму, совершенно не оправдываясь, не удивляясь чудесному факту топкой бездонности, уповая лишь на длительность безумствующего блаженства...

И вдруг, с отчетливостью сумасшедшего еретика осознаю – меня, утягивает праматерь всех человеческих бездн – жадное женское чрево поглощает, обволакивает всего меня, ужимая до какой-то ничтожной, кровенеющей мякоти, сгустка плоти...

Я, в образе – предтечи эмбриона-зародыша...

Через положенные девять месяцев я (вновь!) буду, вытолкнут в этот сумасшедший страшный мир человеческих существ...

В бездне чрева такая божественная благостность, такая неисчерпаемая защищенность, уютность, такое созерцательное умиротворение, спокойствие...

Спокойствие, вечно одинокой, влажно мерцающей, небесной, еще неназванной, неоткрытой звезды-песчинки бесконечной Божьей вселенной...

Как же сегодня – сейчас! – мне не достает этого божественно несуетного, нерасчетливого чувства зародыша-одиночки...

А Создатель-творец, – ведь Он тоже нашего одиночного ряда...

Ведь это очевидно, – будь Создатель прагматическим, расчетливым дела бы земные творились на иной орбите, блюдя логику высшей запредельной математики...

Вместо этого, в практической действительности – сплошная легкомысленность, богемность, расхристанность, дешевая разудалость, – в общем, пренебрежение любых правил высшей алгебры...

Именно, в моей собственной жизни, я нахожу подтверждение, что дважды два – не четыре, но любая, бессмысленная, какая заблагорассудится, так называемой, судьбе – цифирь. Даже – 7/5, к примеру. И, главное, я никому не обязан доказывать обратное, что ответ ошибочен, абсурден. Ответ, как раз всегда тот, который угоден некоему провидению-карме-року и прочей мистической чепухе...

Чепухе, которая правит этим м и р о м.

Впрочем, эта "чепухенция", дядя Володя, занимает в жизни земного индивидуалиста прегромадное место, – этакое болото-марь, в котором ненадежные преглупые увалистые кочки как раз и являются теми самыми островками недолговечной относительной надежности и приобщенности к стаду чудесно спасающихся человеческих тварей...

Эти островки относительного благополучия, предполагают некую защищенность от раскиданных там и сям бездонных – "окон", ступить (плюхнуться) в одно из которых, рано или поздно, все равно же придется, потому что заставят, подведут, укажут, чтоб уж вляпался как бы по своей доброй воле...

Угрузнуть сразу, по самую макушку – не дозволят специальные видимые и нелегальные, – всегда бдящие стражи бездн. Им приказано проследить за твоим правоверным поведением, – чтобы ты перед бесславным окончательным утоплением помучился, порыдал, и проклял бы всех и вся...

Именно в подобной страшной болотной безымянной бездонной луже со всем своим удовольствием расположился я сам.

Хотелось бы, разумеется, уточнить: мол, расположили некие злосчастные всемогущие товарищи...

А я, все-таки, располагаю свои извилины в иное русло, – доморощенно философическое, слегка блаженное, слегка не от мира сего...

Никакие могучие "посвященные" козявки никогда не сумеют заставить нормального богочеловека плясать под мелодию своей богомерзкой дудочки-свирели...

Лишь ч е л о в е ч и ч к и, которые полагают себя людьми и царями земных пространств, лишь эти млекопитающие существа всегда готовы превратиться-преобразиться во всесильные марионетки, которых нынче легионы.

Эти богопротивные легионы уже давно освоили параллельную с человеком вселенную, – вселенную от предтечи Дьявола – вселенную всемирной электронной сети – Интернет, – виртуальные метагалактики господина Антихриста...

Эти марионеточные виртуальные миры-мирки вот-вот окончательно поселятся в бедных мозгах сладостно безумствующих человечков...

И в этом, явно нелогичном, нематематическом повороте-вираже, видимо, и кроется Высший (по-человечески иронический) Божественный посыл Творца, нам, человекам-дуралеям...

И нынче, отправляясь в очередную свою кошмарную ночь, совершенно некстати ощутил, облапил приятно скользкие шары коленей, палисандровые ляжки, полированные, в виде рекламного амурного сердца, холодящие ягодицы, Нинель Валерьевны, в смачно червонную прорезь которых, едва не погрузился со всеми своими поношенными потрохами, носками, пуговицами и японским, прелестно увесистым, серебристым хронометром...

Тугие, зло-беспамятные толчки ее прекраснодушного кофейно-литого лика-зада, до сих пор помнят и мои волосатые родные бедра, и мое приемлемо твердое незапущенное подбрюшье...

Если у живого организма есть-существует память на подобные незамысловатые, – и всегда же, как бы первозданные, как бы впервые, упражнения плоти, то, что же говорить о наиболее возвышенной его области области серых мозговых извилин? Полагаю, отыщется там, в каком-нибудь укроме надежное место для сохранения всего того безобразия, которое творит моя дурная квазиволя...

Возможно, я чересчур самонадеян относительно своей рядовой особы. А, скорее всего, недостаточно самонадеян, – поменьше бы этих интеллигентских дерьмовых рефлексий!

Потому что никому они не пригодятся (уже не пригодятся!), не понадобятся. Эти как бы умственные личные послания нынче имеют единственно верного адресата – п у с т о т у.

И только овладев профессиональными навыками общения с этим н и ч т о, только тогда можно претендовать на обладание собственной, – с болью выношенной, – и с т и н ы, – только тогда мой монолог станет истинной собственностью моего испохабленного, униженного, пригибаемого – Я.

И будучи весьма (до чрезвычайности тесно!) знаком с новозаветной христианской всепрощающей личиной-шкурой человечка, – я надеюсь (очень надеюсь) не впасть в тупое беспросветное могильное уныние.

Примерив и поносив для собственного удовольствия (и, разумеется, для общественного) эту жутковатую тогу блаженного, я наконец-то сообразил (или, хотя бы приблизился к пониманию), что смысл обыкновенной человеческой жизни состоит в том, что не стоит искать в ней какого-то изначально божественного мистического помысла, – потому что он (смысл-промысел) изначально не предусмотрен Создателем.

И статистика (вот здесь-то и пригодится математика) подтверждает мою, безусловно, немудрящую, – но вполне откровенную для меня – догадку, что человечество век за веком, год за годом приближается к черте, за которой умственно полноценных людей можно будет пересчитать по пальцам (а здесь уже арифметика).

И, следовательно, звание мое нелегальное (пока) – "первый свидетель", – это своего рода ВИП-пропуск в некое близкое будущее, в котором я буду приписан к этим арифметически-мизерным субъектам, обладающим божественным мыслительным аппаратом...

... Зачем же все-таки я понадобился моей вице-давалке?

... Я любовался на ущербные зефирные блики отморозного резака, и нехотя вспоминал: а куда же подевался мой товарищ-наган? Куда он, паршивец, запропастился...

...Я наглаживал чернильно-черный бугорчатый хребет Фараона, приговаривая с издевкой:

– Нинель Валерьевна, а ведь вы дочь моя! Всякое в ночи случается... Совместно грешим в ночи, дочка...

... Под утро температура спала до 37,2.

То есть кризис, я пережил более-менее доблестно.

Прохватило на днях сквозняком, и, как закономерный итог обыкновенной русской (полагающейся на авось) лени, – ОРВИ (острая респираторно вирусная инфекция). И вдогонку за едучей капелью из носа – взбунтовались миндалины: отвратительная детская боль в глотке, затем сотрясательный озноб, приличный скачок температуры – за тридцать девять! И...

...И бред, – мучительный, о д и н о ч н ы й, болючий...

В общем, скучные мелочные частные страдания всеми подзабытого индивидуалиста.

И сейчас, в эти утренние, затяжно пасмурные часы, в странно просветленных мозгах единственно детское желание – чего-нибудь перекусить, – а лучше всего откушать горячего чая! Целую фуру горячего чая, настоянного на мизерной щепотке, своедельской мяты, китайского жасмина и крупных чайных индийских листках...

На мне еще довольно влажные – трикотажная пижамная майка, цветастые богатырского габарита трусы, – все затрапезные постельно-холостяцкие атрибуты волка-одиночки.

И уже на осветленной из улицы кухне, прихлебывая вожделенный круто заваренный напиток из фиолетовой узбекской толстостенной пиалы, я с некоторой оторопью присматривался к своим памятливым мыслеобразам, в которых запросто фигурировала – обнаженная, изготовившаяся к соитию, прекраснодушная женская попа, в обрамлении поясной элитной сбруи – черных интригующих подтяжек...

Прельстительно умело колыхающееся загорелое гузно, моим жадничающим глазам было совершенно незнакомо...

Выходило, что меня этому шафрано-чарующему "ренато-гуттузовскому" натюрморту никто не представлял...

Но видение заголенной задранной в позицию задницы было настолько ясным, дотошным и обаятельным, что своей очевидной субъективностью повергало мое пробуждающееся сознание в некий конфузливый и одновременно победительный шок...