Текст книги "Привратник 'Бездны'"

Автор книги: Сергей Сибирцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Что полагалось делать дальше, после сей устрашимой фразы, я не был осведомлен. Скорее всего, не подчинившихся буду вынужден вывести из строя путем прицельной (правильнее сказать, – безумной) стрельбы в район отморозных бандитских физиономий...

Самое удивительное (непостижимое), что, присутствуя живьем, в качестве главного персонажа, в этой сумасшедшей фантасмагорической истории, я оставался самим собою. В меру ироническим, в меру сардоническим, в меру храбрым и в меру сопливым, нюнистым интеллигентом. Все было при мне, ничего не забыл.

Секунды пролетали мимо сознания, точно разогнавшиеся салоны электрички метро, в которых мысли-пассажиры присутствовали в статичной фазе неучастия в движении.

Выстрелить точно в руку или ногу – не сумею...

Следовательно, цель – только яблочко, – морды этих ночных поганцев.

Но наверняка эти приятели – мелкие исполнители. Их дурную бандитскую энергию использует некто... Этому Некто нужна моя информация. Моё з н а н и е...

Применить какие-либо пункты по "нейтрализации негативных элементов" из секретной служебной инструкции по охране и безопасности Банка "Русская бездна" в данной житейской ситуации не представлялось возможным. В отсутствии соответствующих штатных приспособлений и "нейтрализаторов" приходилось довольствоваться дореволюционным стрелковым оружием, мушка которого все норовила соскользнуть с наведенной линии прицела...

Изнурительный мандраж стрелка, замершего у барьера на исходной позиции.

Я находился в натуральном тире. Одна укомплектованная мишень почти неподвижна, если колеблется, то мягко, не меняя очертаний. Другая, самая ценная, самая долгожданная должна с секунды на секунду приползти, так сказать, на тросике...

Причем мои законные мишени абсолютно не догадывались, что жизни их уже пришпилены на задник пулевого стенда. Но через мизерное время я вынужден буду просветить их черные души, и...

И попытаться, если это возможно, в данной пикантной ситуации сохранить их (м и ш е н и) в целостности...

Ох, не обещаю братцы-кролики! Не обещаю... Иначе не разойтись нам на этой тропе. Не разойтись...

Ну же, господин садист, черт вас возьми! – явите же ваш глумливый лик, в котором я отыщу яблочко-мишень... Ну же!

Боже мой, дядь Володь, ты, по-моему, сходишь с ума... Неужели выстрелишь? Неужели так запросто убить человеческое существо? Лишить жизни, вот прямо сейчас... Через мгновение...

"Мальчик", готовься... Судьбе угодно, чтобы ты сегодня перестал существовать. Существовать...

"Мальчик", короткими всхлипами через нос пропускал воздух, не прекращая выбулькивать коричневую чудесную жидкость.

Вот сейчас малец окончательно осушит емкость, отстранится от ее сладостного горлышка и – обнаружит перепсиховавшего, мокрого, можно сказать, измочаленного от ожидания с т р е л к а...

5. Убийство

По какому-то нелепому милосердному наитию я не позволил онемелому указательному пальцу вдавить внутрь "нагана" спусковую скобу, – я точно чем-то зачарованный все медлил и медлил...

Хотя в данном случае малодушное интеллигентское промедление могло стоить мне весьма недешево.

... Припрятанные природной припухлостью глаза "мальчика" заморожено вперились в примлевшую физиономию самодеятельного примлелого киллера...

С какой-то идиотской покорностью я ждал законной вопросительной реплики от второстепенного персонажа, все еще машинально лапающего, хамски опорожненную бутылку "жигулевского".

И мое нелогическое терпение или смирение перед нечто неизбежным, мое положительное поведение дилетантствующего мстителя-одиночки не осталось без должного внимания неких высших сил, удерживающих чашу моей судьбы в эти мерзкие ночные мгновения.

Когда я полагал, что дальнейшее демоническое безмолвие стало уже несколько запредельно для моего разума, и сама молчаливая пауза напоминает штампованный сценический фарс, который со всей бездарной старательностью демонстрирует пара терроризирующих друг друга взглядами совершенно чужих людей, по стечению каких-то дьявольских обстоятельств, вдруг, ставшими на данное время чрезвычайно близкими, нуждающимися друг в друге, понимающими, что жизнь одного из них в руках другого, и одно неверное негалантное телодвижение любого из присутствующих, тотчас же обернется летальным исходом...

Видимо продлись это тоскливо безысходное томление еще жалкую секунду, я бы непременно допустил какую-нибудь впечатляющую тактическую глупость, в виде самооборонительных гулких залпов из дореволюционного стрелкового оружия, на предмет поражения впавшего в столбняк недоросля-противника сей кошмарной ночной локально-квартирной войны...

Однако высшим силам было угодно в этот миг внести некоторые коррективы в эту боевую созерцательную дуэль-идиллию...

Дерзкое свойское верещание дверного звонка ударило не в ушные раковины, а в самую потаенную глубь мозга...

От этого домашнего мирного звона, разбудившего меня каких-то полчаса назад, – от времени побудки которого, в сущности, и начался для меня совершенно новейший виток моей вполне типичной рутинной биографии.

Впрочем, если уж быть объективным до конца, – начало этой дурной ночи положено лично мною при иных, абсолютно рутинных обстоятельствах, о которых, как мне казалось никакая живая душа не была осведомлена...

Странно, но в первую секунду я воспринял звуковой сигнал за некий шумовой фантом, который иезуитским оповещательным образом вновь напомнил о недавнем своем существовании...

И нервы мои едва не дали сбой. И то, что спусковой крючок остался в прежнем девственно взведенном положении можно объяснить лишь чудесным подарком Создателя для моего безмолвного пунцового визави по прозвищу "мальчик".

Для того, чтобы распахнуть дверь, оказавшуюся к тому же незапертой, мне потребовалось сущая безделица времени. Я не успел даже докончить единственного прерывистого вздоха, как уже имел честь лицезреть нового пришельца.

По ту сторону порога, отступив от чистого резинового коврика на шаг, в позе вольно предстал милицейский чин, околоточный. А по старорежимному рангу – участковый инспектор, Гошкин Михаил Михайлович, с заслуженным набором капитанских звездочек на погонах и деловитой хмуростью на казенном бледном лике.

– Доброй ночи... Хотя, где взять сейчас добрых... Такое дело, Владимир Сергеич, вашего соседа Цымбалюка убили. В качестве понятого... Если не затруднит.

Моего милого, родного околоточного почему-то не смутил мой явно не интеллигентский маскарад: промокшие, дурно пахнущие трусы, свежие затравленные глаза и прочие сумасшедшие знаки, рассредоточенные по перекошенной влажной физиономии. Опять же "наган" в сведенной руке с вздернутым курком...

А впрочем, нынешние "добрые" ночи обыкновенных миросозерцательных обывателей методично превращают в существ, смиренно бдящих, привыкающих к бессоннице, обливающихся холодным потом и собственной мочой, и вместо уютного ворчания потревоженного законопослушного гражданина: паническое вооружение подсобными убойными приспособлениями с революционным прошлым...

– Ишь ты, каков пугач! А надо бы зарегистрировать, а, Владимир Сергеич? Сами знаете, неровен час... Если не затруднит, мы вас ждем. Кутенковых потревожил, и вас вот...

Правильно полагая, что пожилой капитан, собирается отойти от моей двери, заручившись моим молчаливым ошарашенным кивком, вослед которому я через силу оборотил взгляд назад через плечо, надеясь углядеть ухмыляющиеся маски моих личных ночных проголодавшихся визитеров...

Кухонный дверной проем зиял добропорядочной могильной тьмой. Лишь удивительно смачный аромат поджаренных пельменей наводил на оперативные мысли, что холостякующий хозяин квартиры, страдающий отсутствием сна, на отсутствие аппетита пока не жалуется...

– Интересное кино, товарищ капитан, – наконец-то разродился я бурчливой двусмысленной репликой, обращенной, разумеется, не к терпеливо переминающемуся добросердечному милицейскому служаке. Затаились, подонки... Выжидают чего-то... Напролом идти никакого резона... Эх, капитан, неужели не чуешь запаха смерти, своей и моей...

– Уж куда интересней! И до вас вот докатилось... Телевизионщиков ждем, как без них! А раньше... Свои приятели и порешили. Гости гостевали... Догостевались! Один-то уже у нас. Ну да ладно. Разболтался, точно лектор... Накиньте чего. Такое вот кино ночное!

Чиновный человек, так и не уловил в запахах, которые нагло просачивались из моей квартиры, никаких подозрительных или тем более криминальных ингредиентов: хозяин, остро шибающий мочой вперемежку с потом, обдуваемый кухонными пельменными ароматами, – нормальные обывательские амбре-эфиры...

Может интеллигентный хозяин примочками из мочи лечится, уринотерапией увлекается, – кому какое дело! Время такое, когда все помешаны на народной, так сказать, подножной медицине. Лекарства дорогие и толку от чужеземных пилюль не всегда дождешься. В ночном чревоугодии, опять же нет ничего противозаконного.

И милицейский капитан, натружено махнув рукой, направился к двери, изящно обитой коричневым зернистым дерматином, за которой жил нормальный мужик, работяга и невыпивоха, Василий Никандрович Цимбалюк.

Еще утром жил!

Еще утром, столкнувшись у мусоропровода, незатейливо, по-соседски коротко потолковали о новейших политических баталиях-пустяках. И вот, оказывается, мужика уже нет... И телевизионщики точно мухи на падаль слетаются...

– Что поделаешь, придется поприсутствовать...

Не притворив двери, открыл встроенный шкаф, извлек на свет божий (который надо сказать попадал в прихожую с лестничной площадки) старый выгоревший плащ, имеющий в моем случае единственное, но ценное преимущество перед остальным цивильным поношенным гардеробом: прорезиненный совмакинтош имел старо-новомодный долгополый рост, едва ли не до лодыжек. В самом деле, не влезать же испохабленной бедной шкурой в порядочные брюки и рубаху.

– Такие вот обнаружились приватные обстоятельства, граждане бандиты. Надеюсь, скоро вернусь. Договорим о ваших любимых долларах, о счетчиках и прочих прагматических материях. Вы бы господа сволочи, не все пельмени кушали! А плащец в самый раз! Надо полагать нынешние милиционеры с автоматами системы АКМ...

Бубнил весь этот идиотский текст я невыразительно, но отчетливо, надеясь, что смысл нештатной ситуации разбудит в мозговых извилинах притаившихся ночных благожелателей нужные самосохранительные импульсы.

И уже, сноровисто облачившись в допотопный дождевик, сунув в глубокий карман увесистый атрибут самообороны, все-таки не преминул доверительно попросить:

– Братцы пацаны-мазурики, ежели не дождетесь, – не забудьте дверь на ключ, так сказать...

Все еще сотрясаемый какой-то нутряной кроличьей дрожью, я аккуратно затворил за собою дверь, еще не окончательно утвердившись в сознании: что не приключись этого мистического последнего нештатного дверного сигнала: стать бы мне настоящим неумышленным убийцей.

А там Бог знает – и сам бы превратился в остывающий продырявленный труп... Но, по всей видимости, одного трупа, несчастного Василия Никандровича оказалось достаточно этой кошмарной кровожадной полнолуноликой ночи.

Пока достаточно...

На мгновение, стушевавшись у нарядной двери Цимбалюка, раздумывая: звонить или так войти, – ухватился за холодную белую ручку, легко нажал, и, потянувши на себя, вступил в ныне мертвые покои моего бывшего соседа. И даже, когда-то собутыльника, в пору моей неприкаянной холостякующей жизни, вернувшись нынче в которую еще по-настоящему не успел присмотреться: хороша ли она (жизнь свободного более менее обеспеченного бывшего труженика интеллектуальной нивы), или только мерещится, что достойна меня теперешнего, частью разочарованного и притомленного суетой по обустройству довольно рутинного однообразного быта, разведенного мужика...

Из чужой квартиры сразу же пахнуло чем-то непривычным, приторным, явно больничным букетом, разобраться в котором моему обоженному (подонской влагой) носу еще представится возможность.

Из большой комнаты-гостиной доносились приглушенные совершенно не опечаленные, скорее даже шутливые голоса, – надо полагать господа оперативники, эксперты и прочие прокурорские следователи трудились на своем привычном боевом рубеже.

Господи, ведь еще утром!..

Эх, Василь Никандрыч, знал бы ты, что своей нелепой (а какой же ей быть?) смертью отвратил меня от смертоубийства, а возможно и дурной идиотской погибели...

Я сделал некоторое усилие и почти втолкнул себя внутрь комнаты, в которой мне предстояло провести энное время, повинуясь, так сказать, гражданскому долгу правоверного обывателя.

Первое, что я сообразил сделать, шагнув в гостиную: болезненно прижмурился, так как электрический свет, можно сказать, пер изо всех щелей: настенные бра, торшер, люстра, настольная и напольная лампы, все светильники собрались на одной территории и наяривали бравурную светомузыку, не оставляя красивых полутонов у полированной допотопной стенки, бывалой диван-кровати, прямоугольного журнального столика, густо заставленного холодными любительскими малопритязательными закусками, ощетинившегося разнокалиберными и разнородными цветастыми стеклянными емкостями, частично опорожненными и девственно неприкосновенными...

Вероятно, совсем недавно здесь шумело застолье, о котором я почему-то не был осведомлен. Уж на подобную мужскую пирушку я непременно бы был зазван, или хотя бы уведомлен, – весьма странно, совсем не похоже на широкую натуру Василия Никандровича...

– Доброй ночи, господа сыщики, – с таким ненатурально фривольным наигрышным приветствием обратился я к присутствующим федеральным фигурам, обряженным в обыкновенное цивильное платье.

Цивильные фигуры на мое бодрое появление отреагировали до обидности поверхностно, если не сказать – с холодноватой пренебрежительностью.

Фигуры деловито перемещались, сидели, что-то фиксировали на бумагу, на слайды, на фото и кинопленку, перебрасывались профессиональными терминами по поводу своих сыщицких умозаключений и экспертных оценок, всего присутствовало шесть или семь, облаченных милицейской и дознавательной властью, человек.

Я, было, собрался пересчитать количество, привычно шутящих посточевидцев смерти, когда один из них, походя любезно предложил не маячить, а занять подобающее статусу место. А именно посоветовал угнездиться на стуле в закутке, между мебельной стенкой и балконом, рядом с пожилой чрезвычайно серьезной парой Кутенковых, проживающих через дверь в трехкомнатной секции.

Умащиваясь на указанном расшатанном стуле, нервно запахивая холодящими немодными полами свои голые, основательно посинелые ноги, машинально втиснутые в старые замшевые туфли, я наконец-то решил присмотреться (до последней минуты отчего-то избегая, или из брезгливости, или еще по каким-то интеллигентским соображениям) к распластанному телу, наполовину раздетому, то есть, в брюках, но с абсолютно заголенным плотным торсом, грузно возлежащем на животе...

В районе кустистой левой лопатки и ниже, почти у брючного засаленного пояса – багровые широкие проникающие взрезы, с натурально маслянистыми бурыми натеками по всей левой желтовато-белесой части тела.

И какие-то богемски неопрятные завитки давно заброшенной пегой шевелюры, частично поредевшей на выпуклом темени, но особенно выделяющейся на более темной загорелой шее. Видна была мне и заросшая недельной темной щетиной пухлая правая щека.

Вот это номер! А где же старина Цимбалюк?!

–А что, простите, – сохраняя пристойность, обратился я к смиренно и дисциплинированно сидящей долгожительской паре коллег-понятых, – а как же с трупом Василь Никандрыча? В другой комнате? Выходит два убитых...

– Прежде всего, здравствуйте, Владимир Сергеич. Вы бы, милый мой, еще в банном полотенце заявились! Ведь серьезнейшее мероприятие: опознание убиенного гражданина Цимбалюка, а вы! Ведь не мальчик вроде! – отчитал меня со всем своим соседским удовольствием глава пенсионерской семьи, Владлен Гурьяныч, бывший средненоменклатурный служащий госкомнауки.

–Бога ради... Обстоятельства, Владлен Гурьяныч. Все-таки, где сам? Так сказать, тело, оболочка...

– Какая нынче молодежь беспринципная! Лишь о собственных удовольствиях повсеместные помышления. Куда подевался дух нашей доброй закаленной интеллигенции... Мой милый, уж снизойдите до масс – продерите глаза ваши. Развелись вот, а теперь по ночам неизвестно чем досуг свой занимаете... Подвергать сомнению наличие трупа... Ведь вы, милый мой, если мне не изменяет память – отличались трезвостью, уравновешенностью. А теперь невозможно с вами близко... Черт знает, чем пропахли!

И опрятный во всех отношениях, сосед-пенсионер, опираясь ладными толстенькими ладошками в шарики-колени, ловко демонстрируя отменно наглаженные рукава шелковой пижамной пары, демонстративно игнорируя мое законное недоумение, предоставил моему ничего не соображающему взору аккуратное стариковское ухо, методично поросшее седым пухом.

– Постойте, уважаемый... Бога ради, о чем вы? Цимбалюк худой и наголо бритый! Я что слепой, что ли? Сегодня утром, вернее – вчера поутру, вместе мусор выносили... А-а, следовательно, Василь Никандрыч жив! Простите, а кто здесь за старшего? Следователь – кто здесь? Объясните мне, в конце концов... Участковый прямо сказал... А где, кстати, он, наш родной околоточный? – запричитал я изнемогающим голосом невинно обижаемого недоросля.

–Господин Типичнев, пройдемте со мной. Нам следует объясниться, откликнулся на мой панический призыв моложавый седовласый субъект, роста наполеоновского, неказистого, однако же, с голосовыми данными явно иерихонской мощи. С подобным уверенным утробно-гулким голосищем где-нибудь на плацу шагистику оттачивать, парады вооруженных сил перекрывать, на худой конец на клиросе прихожан удовлетворять пением церковных литургий, – а приходится вот по знобящим ночам чужие неэстетичные трупы классифицировать...

– С превеликим удовольствием, – ответствовал я, кидая победительный взгляд на бывшего номенклатурщика от науки с утонченными замашками гулаговского контролера, и шествуя по знакомому маршруту прямиком на жидко освещенную кухню.

Кухонная территория Цимбалюка издавна будила во мне всяческие нездоровые комплексы. Василий Никандрович существовал в этом мире, сообразуясь исключительно с жизненными принципами, которые вытекали из его некогда сочиненной (существующей, так сказать, сугубо в эфирном мыслительном контексте) житейской философии свободного индивидуума.

Основной постулат этого мировоззренческого труда-трактата (запечатленного в его полировано бритой голове) гласил: свободному человеку, который уважает себя и окружающих его человеческих существ обоего пола, – семейная упряжь, – то бишь семейный очаг и прочее, и прочее абсолютно противопоказана.

Проще говоря: свободный индивидуум не должен быть никому в тягость, соответственно и никто не в праве навязывать себя ему.

Прежде чем сие циническое мировоззрение обрело благодатную почву в извилинах, а впрочем и сердце хорошего мужика, Василия Никандровича Цимбалюка, ему пришлось в опытном, так сказать, сугубо эмпирическом жизненном вираже познать прелести трех законных супруг.

Две из них подарили ему по сыну. Ныне его парни воспитываются чужими мужиками.

Мужики получают малокалиберную бюджетную зарплату и, наверняка (по авторитетному мнению Василия) держат при себе злопыхательские бессильные мысли в отношении их законного, гордо ушедшего, родителя, который некогда, без боя передоверил им своих малость подержанных жен с солидным довеском, в виде очаровательных несмышленышей.

А нынче подросшие, вымахавшие "несмышленыши" требуют полноценную обильную пищу, модную добротную одежду и всяческие цивилизованные развлечения в виде заморских круизов, престижных учебных заведений и обыкновенных электронных игрушек в виде компьютеров.

– А, Сергеич, я не прав? Вот то-то и оно... Меня мои бабы просили уйти, – сами. Одной не пришелся, потому что чересчур привередлив и занудлив. Другой, – денег все не хватало. От третьей – сам сбежал, потому что редкая дура и дрянь оказалась. Верочка состояла в кандидатах чьих-то мудреных наук. В жизни ноль. Я, Сергеич, благодарен Богу, что Он освободил меня от жен.

Нынешняя квартира досталась Василию от родителей, которые по старости отошли в мир иной.

Кухня, в соответствии с его философией мало, чем напоминала спецкомнату по приготовлению горячей пищи, хранению, и употреблению всяческих продуктов и закусок. И газовая плита, и раковина почти во все время суток были прикрыты специально изготовленными (разумеется, самим хозяином) деревянными столешнями.

Кухонная территория представляла собой ремонтную мастерскую. Этакий миниатюрный полигон.

В этом малогабаритном пространстве чего только не ремонтировал, не изобретал, не собирал даровитый мужик, Василий Никандрович Цимбалюк. Слесарь-инструментальщик с высшим металлургическим образованием и незаконченным МАИ. Фотограф-ретушер суперкласса, полиграфист, имеющий красный диплом техникума. Сварщик нефте-и газопроводов, монтажник блоков АЭС, – на всех этих чудно-ударных социалистических стройках ударно трудился неутомимый романтик Василий Никандрович.

Все существующие средства передвижения, кроме разве что самолетов и ракет, были подвластны рукастому индивидууму.

При всех своих неподражаемых мужских талантах, – мой сосед оставался бессребреником.

Если судить, по его умению одеваться во все самое непритязательное, немодное, и, причем не всегда практичное и ноское (в ветреную осеннюю непогодь – тяжелая явно бизоньей кожи косуха и белесо смазанные мятые летние брюки, едва достающие до верха грубых армейских пропыленных ботинок с высокой шнуровкой), он не производил впечатления зажиточного мужика.

Была, правда, и нормальная мужская причуда: любил и понимал толк в личных средствах передвижения. Менял их, порою по два за год. Причем, менял с присущей ему непоследовательностью.

Мощный надменный фиолетовый джип, скорее напоминающий малогабаритный автобус, вдруг запросто продает за бесценок и прикатывает на блекло-серой шестиглазой (с желтыми противотуманными зрачками) подержанной "шестерке". А оставшиеся "зеленые" безоглядно транжирит на какой-то безумный проект по строительству личного аэростата, или аэроплана...

Разумеется, я не настолько хорошо был осведомлен о подлинном количестве денежных ресурсов Цимбалюка. Вполне допускаю, что в каких-нибудь закромах-заначках что-то и хранилось на черный день, какие-нибудь безделицы ювелирные не подверженные девальвации.

И то, что он совсем недавно с нарочито фамильярным свойским выражением на полированной физиономии (ритуал бритья состоял из двух обязательных подходов: ранним утром и после обеденного сна) попытался занять у меня тысячу американских долларов – в итоге сошлись на ста, никоим образом не подтверждает неявную неприличную мою мысль, что Василий Никандрович недееспособен, скряжист или просто проигрался.

Существовала и еще одна (одна из тысячи, так мне кажется) милая, как бы даже безопасная (для непосвященных) страсть у моего чудесного соседа. Он коллекционировал старинные фолианты, в том числе и всевозможные рукописные списки-раритеты.

Вековечные типографские и рукописные письмена, надежно скрытые, непривычными современному дилетантскому взору, все еще добротными обложками, одетыми в гладкую и бугристую кожу, в дерево и медь, в серебро и золото. Безусловно, вся их видимая добротность – это всего лишь обыкновенный талант реставратора, которым мой занятный сосед был наделен в не меньшей мере, чем и прочими вышеперечисленными.

Один из этих антикварных фолиантов, он мне подарил, – по случаю моих именин, – сказавши при этом весьма прочувственный странный монолог, который, видимо, запомнится мне на всю жизнь...

Обретение этой чудесной загадочной рукописной книги, вероятно, в скором времени скажется на моей настоящей и будущей жизни, о которой я уже частично осведомлен...Вернее, меня как бы уведомляют, что ли...

На кухне я сразу же безо всяких жеманных испрашиваний по-хозяйски расположился в совершенно неудобном, времен великой государыни Екатерины, монолитно дубовом, высокоспинном кресле-троне, в то время, как мой любезный провожатый остался стоять, обнаружив, что кроме архаичного приземистого бочонка-табурета, с изящно пропиленным отверстием в виде фривольного сердца посреди отполированного тысячами задниц сиденья, более никаких приспособлений для приземления гузна не существовало.

– Хотелось бы знать, с кем имею честь беседовать? – начал я с банального интеллигентского предисловия.

– Вам моя должность, как и звание ничего не скажут. Я для вас официальное лицо, облаченное властью, так скажем. Называть вы меня можете так: Игорь Игоревич. От вас в данной ситуации требуется одно: формально принять к сведению, что ваш сосед, Цимбалюк В.Н., – мертв. Вернее умер несколько часов назад, после нанесения ему пяти ножевых прободении. Три из которых, все равно привели к летальному исходу.

– Постойте, постойте... Игорь Игоревич, а где же сам? Где его труп? Зарезали... А зарезанный в комнате – это кто?

– В этой квартире произошло убийство. Убили владельца квартиры Цимбалюка В.Н. Именно его вы только что видели. Именно вы, господин Типичнев, опознали в трупе гражданина Цимбалюка В.Н.

Если до этого странного, вернее сказать сумасшедшего, сообщения в моем по-соседски сердобольном сердце еще теплились какие-то смутные надежды в виде детских успокоительных мечтаний: что, мол, здесь произошла какая-то нелепая трагическая неувязка, и что мой чудной сосед, видимо, въехал в какую-то дурную историю, и в данный момент, бедный, загорает в больничной палате, с тем, чтобы отлежавшись...

После леденящих слов, произносимых сугубо спокойным убеждающим тоном моложавого, с короткой офицерской серебряной стрижкой, невозмутимого господина, представившимся полномочным представителем каких-то мифических властных структур, я перестал соображать окончательно связно. Хотя все-таки попытался поймать ускользающий хвост логической недоуменной мысли:

– Прошу простить мою бестолковую натуру... Игорь Игоревич, а позвольте узнать: а когда это я успел опознать в трупе, который... К чему эти ночные ребусы?

– Господин Типичнев, мы не настаиваем. Мы – советуем. Ваше право отказаться от своих первоначальных показаний. Но придется вам напомнить, по делу об умышленном убийстве гражданина Цимбалюка В.Н. вы проходите первым свидетелем.

Еще одна радость! Уже в свидетели пристроили... Участковый приглашал в качестве понятого, а оказывается, я тут отираюсь и свидетельствую, можно сказать, всю ночь...

– Во-первых, господин Типичнев, вы по телефону уведомили дежурную часть о происшествии. А именно, вы первый обнаружили труп. И, во-вторых, никаких участковых здесь нет. И ваше присутствие зафиксировано прибывшей оперативной группой.

6. Безумство

Я застал себя уже на лестничной клетке.

До этой беспомощной отвратительной минуты я еще пару раз пытался пробиться к разуму непреклонного загадочного официального Игоря Игоревича, дилетантски рапортуя к его гражданским ответственным чувствам, вяло, внушая, что его властная дознавательная контора ошиблась адресатом.

Я предпринял и явно неудачную попытку втащить этого обходительно ледовитого господина на свою законную территорию...

Что-то лепетал о "дорогом" госте, о чашке кофе, о его природной интеллигентности, на что он тут же терпеливо отпарировал, не меняя выражения окаменелости рта и скул:

– Благодарю за приглашение. Если вас интересуют мои корни. Я из простых русских людей. Вам не следует искать двойной смысл всего происходящего с вами. Судьбе угодно выдвинуть вас на передний край. Идет необъявленная третья мировая война. Уходят на обочину, закапываются в норы – лишь отъявленные негодяи и трусы. Так что наша "контора" не ошиблась адресом. О нашем разговоре знать никому не нужно. О дальнейших нештатных ситуациях вас уведомят.

– Неужели трудно сказать мне, наедине – жив Цимбалюк или...

– Именно – "или". Если вас устраивает именно подобный вариант. Детали вас не должны волновать. В процессе операции вам многое откроется. И последнее – никаких самостоятельных движений. Любые вопросы, любых официальных лиц вы обязуетесь игнорировать.

– Любезный Игорь Игоревич, вас послушать – получается, я добровольно стал...

– Во-первых, господин Типичнев, ни о каком добровольстве речи быть не может. Волею Провидения вы оказались в перекрестье интересов могущественных легальных групп. Да, пока вы – "первый свидетель". Затем – пассивный участник. В дальнейшем активный сторонник. Отныне вам никого и ничего страшиться не следует. Любые устрашительные акции, от кого бы они ни исходили, будут взяты нами под контроль. И превентивно уничтожены вместе с их носителями.

Мелькнула злорадная справедливая мысль о дожидающихся у меня на кухне именно аналогичных "носителях" благодетелях, – но отчего-то, промелькнув по обочине сознания тут же стушевалась, справедливо полагая, что во всех этих ночных нештатных ситуациях существует явно единая подлая подоплека. Не из этой ли "могучей" конторы те подонки...

Бог разберет эту дикую ночь с неслыханным для меня унижением, готовностью стрелять по живым мерзким мишеням, предложением этого странного роботизированного типа о каком-то недобровольном сотрудничестве на неких полях сражения третьей мировой...

И только оказавшись, наконец, в единственном числе перед интеллигентски хлипким обношенным фасадом своей квартиры – перед дверью, жалко взывающей о починке, я по-настоящему уразумел: чудеса этой обычной обывательской осенней ночи отнюдь не ошиблись дверью, потревожив старый дребезжащий звонок её...

Страшная увлекательная история, с долгой-предолгой присказкой, начинает приоткрывать свои кошмарные потаенные чуланы-страницы.

Почему я скрыл от Игоря Игоревича, что дома меня, вероятно, поджидают страшные существа, носящие обыкновенные человеческие покровы, говорящие почти нормальным русским языком, подверженные рутинным человеческим страстям и инстинктам...

Неужели не дождались...

Неужели весь этот маскарад с выбиванием несусветной суммы долларов натуральная липа? И меня всего лишь с тренированной наглостью пытались, так сказать, разболтать, развести. С единственной целью – чтоб отдал свою тайну, свою информацию, которая...

Не получилось здесь, – тут же подсунули новейший текст с новейшими исполнителями, задействовав в качестве декорации квартиру моего соседа-чудака, мастера на все руки, убежденного индивидуалиста Цимбалюка. Подсунули загримированный под зарезанного мужика труп, который зачем-то выдают за погибшего безвременно хозяина квартиры...