Текст книги "Привратник 'Бездны'"

Автор книги: Сергей Сибирцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Этот ветхий чекист, видимо, наконец-то впал в (полагающийся ему по всем видам на долгожительство) маразматический склероз. Шурочка его, понимаешь, сантиментальный эксперт по интеллигентным мертвецам! Ясно и болвану, откуда обидчивые ноги растут, – пренебрег таким роскошным могутным девичьим тылом...

А кстати, и в самом деле, – осел и догматик! Такие чарующие слоновьи воспоминания добровольно отверг... Разве не подлинный психопат с ярко выраженной интеллигентской шизоидностью...

Разумеется, дедушка-соседушка и приберег (затаил) мелкую обидчивую месть, – скоренько признал в обугленной человеческой головешке сопредельного малоуважаемого соседа, полыхнувшего от собственной пожаронестойкости, в момент очередного водочно-многолитрового заплыва... Оттого и взялся живым факелом...Обыкновенное рутинное самоубийство тихого холостякующего одиночки-алкаша.

После таких непредусмотрено меланхолических картинок зажглось внутри моего обиженного несправедливостью и наветами одно единственно красочное рекламное клише: "Винно-водочные продукты".

Самое горькое и отвратительное: у меня отсутствовала нужнейшая информация: что поделывает мой чернобокий товарищ и любимчик... Ведь это прирученное мистическое существо абсолютно не приспособлено для решения простейших жизнедеятельных проблем: добыть пищу (и не абы какую) и отыскать проточную водопроводную воду, поспать в приличных условиях и ласку получить традиционную – мученическую ласку от сумасшедши соскучившегося хозяина...

Где ты, мой дружок, Фараончик? За что тебе-то всякое жизненное непотребство достается? Если я, непонятно каким образом выбрался живым из обложенной огнем квартиры, – почему бы и моему любимцу не спастись?

Есть, правда, у меня на примете дикое подозрение: кто-то невидимый и не узнанный, можно сказать, бесплотный, умеючи спас всего меня от нелепого, но явно кем-то запрограммированного, возгорания.

Исчезновение положительно любых всполохов сознания произошло через считанные мгновения после лицезрения ужасающей фантасмагорической картины шевелящегося смрадно пахучего фонтана огня... Я впал в какое-то исключительное беспробудство, до селе неиспытанное.

И еще меня безостановочно мучит одна догадка: я точно знаю, что являться в свою исковерканную жаром и жирным пряным пеплом квартиру мне строго настрого воспрещается. То есть, вновь кто-то посмел залезть в мои индивидуальные мозги и дал хладнокровную установку, которая запрещает вернуться на пепелище...

Наслышан и давно о всяческих волшебствах в психиатрии и способах электронного, торсионного и прочего зомбирования, которые представлялись мне всегда натуральной мило-обывательской бульварной чертовщиной... Все эти доморощенные колдуны и маги, приличные денежные суммы собирают с добродушного теледичающего народонаселения, давным-давно превращенного в электоратную послушную телестадомассу...

Но я, – я, типичный, ни во что дьявольское не верующий, индивидуалист! Как же я попался на такой глупый, в сущности, пустой крючок... Впрочем, там была нанизана бесхитростная наживка вроде девочки-малолетки, Настены...

В моих мозгах случилось настоящее озарение! Как только в моей дырявой, растревоженной памяти всплыло это сказочное девичье имя, – в голове тотчас же вспух едва видимый ряд цифр. По мере восстановления портрета этой вульгарной девицы, перспективного агента Братства, набрякшие цифровые линии-штрихи становились контрастнее, отчетливее... Вот они! – с е м ь цифр!

Телефон срочной связи с диспетчером виртуального Ордена "посточевидцев", в котором я должен, еще числится под псевдонимом "первосвидетель"...

В эти чудесные минуты мозгового просвещения, все предыдущие прилипчивые мысли о злозомбировании сами собой отстали, отвалились ненужной перхотной шелухой. В моих, разом просветленных, точно охлажденных импортным кондишем, извилинах поселился неизъяснимо божественный покой.

Я понял, что мне нечего страшиться грядущего, – часа, дня, года, десятилетия, столетия, тысячелетия.., – все обойдется. Все сложится, как и следовало тому быть.

Чтобы освоиться и слегка освободиться от безумных прозрачных помыслов, чтобы не сойти с ума от переполняющего (все мое, до селе, словно отбитое, душевное нутро) созерцательного райского упокоя, я каким-то невероятным усилием остатков злой былой воли двинулся в направлении ближайшего кафе, в котором непременно должно присутствовать старинное божественное снадобье от умопомешательства: в ы п и в к а...

На мое идиотское счастье, буквально за углом от телефонной будки, призывно приятельски ощерился трактирный электронный трафарет – "Русский пьяница".

Я до ощутимой боли комкал пальцы в кулаках, моя физиономия, не скрываясь, лучилась непотребным благожелательством к себе подобным: женщинам и старикам, юным фуриям и нахальным, смачно цвыркающим жевательной резинкой, пацанам и прочим джентльменам.

Я нес свое, изъявленное неземным сердечным благополучием, лицо, точно собственный оживший барельеф...

Я пребывал в мифологическом уединении от переизбытка блаженства, неизвестно каким образом (и главное, за какие заслуги?!) свалившегося на мою голову, – именно, свалившегося, точно сказочный золотой кирпич...

Очухаться от этого оглушающего подарка-презента мне поможет известное скоропомощное средствие, имеющее полновесные горячительные градусы... Причем, странное дело! Мои ноги отказывались исполнять команду: шагать, и пошустрее в сторону "Русского пьяницы"...

Поэтому пришлось, прямо на (очень медленном) ходу выдумать способ воздействия на завредничавшие органы передвижения. Я передвигался в нужном направлении незнакомо пьяным маневром: корпус мой норовил выскочить вперед вместе с одурманенной от счастья головой, а ноги поневоле вынуждены были подтягиваться...

Вследствие чего производился механический шаг, другой. И дело мало помалу подвигалось. Вероятно, со стороны я выглядел не окончательно оправившемся от контузии, а то и сбежавшим от диетической лазаретной кормежки...

Уличное вечернее столичное народонаселение между тем жило по своим суетным сутолочным законам. И каким-то чудом, я не оказался грубо затертым и затоптанным в очередной тротуарной неровности...

Скорее всего, мою натужливо устремленную фигуру подразумевали, как идущую с какого-то приятельского фуршета, дружеской конторской посиделки.

В сущности, мне были глубоко безразличны соболезнующие мимолетные взгляды прохожих, слегка недоумевающих увиденному контрасту: беспечная светлоликая физиономия, источающая Бог знает какие флюиды дауновского благодушия и почти приблатненная походочка, одинокого господина, по всей вероятности, принявшего лишнюю дозу горячительных напитков, или употребившего чудных сушеных грибов, которыми издавна морят мух...

Впрочем, и головной убор, соответствовал гипотетическим дурманящим краповым красавцам: революционный чегаваровский берет, без знаков принадлежности к каким-либо спецназовским группировкам, глубоко, по брови, насажан на звенящую от дуроломного неизъяснимого счастья голову.

Волочащиеся собственные ходули удобно болтаются в антрацитных турецких слаксах. А непослушный магнитно притягивающий асфальт скребут едва разношенные бурые ковбойские казакины.

Туловище забрано под плотно-кольчужный малиновый французской вязки свитер, поверх его черная на шотландской подкладке джинсовая жилетка, которую укрывает объемная альпинистская канадка цвета слякотной проезжей части, по которой упорно продираются подзаляпанные частные, служебные и прочие бандитские авто, в основном иноземного конвейера.

Я не предвидел, что на одоление этого короткого отрезка пешеходного пути, уйдет такая прорва драгоценного времени, которое по каким-то внеземным законам остановилось во мне, с момента приземления на мою бедную башку кирпича-счастья, – или счастливого кирпича...

По моим подсчетам, я находился в счастливой дурацкой прострации уже бесконечное число часов... Бесконечные часы столбнячного счастья!

Но главное, черт меня возьми, я должен, во что бы то ни стало добраться до этого спасительного трактирного крыльца...И главное, – помощи ждать мне неоткуда.

Но самое наиглавнейшее – мой мозг до счастливой органистической боли прожигали семь цифр, – номер известного только мне (мне!) телефона...

Однако каким-то чудом я сумел избежать жутко сладостного желания: набрать нужные цифры и говорить, изливаться, делиться тайной радостью озарения...

В конце концов, не выдержав искуса счастья, я лишился сознательных чувств, но эта мелкая напасть не помешала моей второй фанатично трезвой скептической натуре дотащить мое тело до вожделенной высокой стойки, и тотчас же влить в счастливое беспамятливое нутро не разбавленных никакой фруктовой и прочей гадостью двести граммов "Столичной".

Минут через пять, я стал более-менее осмысленно существовать в этой странной квазипраздничной жизни. Натуральная грешная жизнь в очередной раз вытащила меня буквально за шкирку из нектарного блаженнейшего болота могильной неги...

Окончательно спустил меня на грешный земной (вечно грешащий!) материк чужой женский взгляд. Еще не вполне освоившись на местности, не отрывая проясняющихся глаз от оголенного толстого донышка стакана, я понял, – меня исподволь (мимоходом) изучает некая особа. Я давно заметил за собой этот невеликий дар: ощущая чей-то взор, сразу определиться с полом любознателя.

Точно, – эти выразительно гиацинтовые с профессиональными холодинками глаза принадлежали барменше. В упор, столкнувшись с ненавязчиво подведенными янтарно-кошачьими глазами, я тотчас же обнаружил в сердечном предбаннике щемящую тахикардию... Щемящее чувство усиливалось в геометрической прогрессии...

Я уже желал, – жаждал обладать этим чужим женским животом, не модельно-плоским, не обряженным в чревоугодные жгуты сала, а чарующе подчеркивающим не обрюзгшие светло-брючные бедра.

– Вы, сударыня, простите, сегодня до скольки? – начал я с предварительной конной разведки.

– Наш бар открыт до пяти утра. Не боитесь опьянеть?

– В каком смысле? По-вашему я много выпил?

– Двести граммов не разведенной водки – норма на целый вечер. А вы сразу... У нас чудесные горячие блюда. Пожалуйста, меню.

– Я не голоден, благодарствуем. Сударыня, двести граммулек для вашего покорного... Для меня – это только разбег!

– Вы, профессиональный пьяница? Шли бы лучше домой.

– А ваше милое заведение посещают исключительно – трезвенники? А я желаю соответствовать доблестному названию вашего нескоромного учреждения...Впрочем, перед вами, сударыня, отнюдь, не профессиональный любитель зеленого змия. А во-вторых, я нынче, в некотором роде – бездомный. Трагически сложились обстоятельства...

– Жена выгнала... – вскользь съязвила прекрасная русокосая барменша, занимаясь какими-то своими специфическими делами, впрочем, публики рядом не наблюдалось.

– Увы! Я милая сударыня, некоторым образом – погорелец. А еще прежде разведенец. Обстоятельства...

– ...сложились не в вашу пользу, – холодно закончила за меня шарман-плотская служительница коктейлей.

– Увы... Как раз, в мою пользу. Иначе бы я здесь... У вас, сударыня, чрезвычайно обширный обручальный обод. Значит, замужем. И, догадываюсь, муж любит. И могу предположить, – обожает! Есть за что...

Эту мою фривольную фразу шарман-барменша, вроде как проигнорировала, не пожелала продолжить. Значит, здесь, дядя Володя, ты чуть перегнул палку. Нехорошо...

– Вам, что, совсем негде ночевать? – деловитым будничным тоном регистраторши поликлиники проронила барменша.

– А это, в сущности, вас, сударыня, не касается! – ни с того ни с сего выперла из меня хамская подростковая реплика.

Я быстро отыскал чужие, вполне равнодушные глаза коктейльной миледи, и не обнаружил там ни обиды, не заслуженного легкого презрения. Эти спокойные нефритовые глаза принадлежали взрослой, знающей себе истинную цену, женщине.

– Это вас касается. Еще грамм сто, и вам обеспечена ночевка в ментовской.

– Пардон, а милиционеры, что не люди? И вообще, сегодня, я намерен надраться до состояния риз, так сказать. Потому что у меня в мозгах сидят и ждут своего подлого часа семь горячих циферок... Я желаю их забыть! Залить водкой. И забыть...

– Я живу в этом доме. На третьем этаже, – глядя, куда-то мимо меня в зал, все тем же будничным тоном доложилась странно заботливая барменша.

Интересный поворот темы, дядя Володя, а?

– Поздравляю. Очень удобно. Для начальства. Чуть что – подавальщица всегда под боком, – вновь вклинился я с каким-то идиотским ерничаньем.

– Я – бармен. "Подавальщицы" работают в зале.

– Ладно, товарищ бармен, еще сто безо льда. И без содовой. Мы, все-таки вышли из русских пьяниц. Ну вот. И смотреть на клиента таким призывным взором во время несения службы, – чревато... А потом, пойду гулять и месить вечерние столичные прошпекты, и... Авось, кто и подберет, милосердный...

– Вы бы шли домой. Выпили прилично. И пришли сюда, – уже не сухой... Или вы мелкий... любитель мелких скандалов?

Я только сейчас обратил внимание, что некоторые предметы в виде шеренг ярких бутылок приобрели киношно-красивую гнусную зыбкость. А начальница бара, – грубиянка и зануда...

– Я любитель великих... женских форм. А на формах что? Ничего! Абсолютно... И это правильно. А вы, чудачка! Интересное явление, я точно в море, в симпатичном ялике, – и никого на сотни миль вокруг. Только я – и, ваши чудесные телесные телеса...

Боже, неужели я так пошло самовыражаюсь...

... А потом со мной, видимо, случился вполне очевидный обморок на почве перебора "столичного" злачного снадобья. Каким образом (и в каком виде!) я отключился, не упомню. Или во время собственных идиотских разногольствований... Или во время отправления естественной невеликой нужды в трактирном сортире...

Никаких положительно субъективных воспоминаний моя память не сохранила. Впрочем, подобные провалы во времени стали настолько привычны и необходимы моему организму, что чрезмерно длительно недоумевать этим эпизодическим отключкам я уже давно прекратил. Жизнь моя непутевая давно уже преобразилась в некий пунктирный след.

Вот и сейчас, размежив налитые неподдающиеся веки, пытаясь сориентироваться, так сказать, на новой местности, я больше всего обрадовался, что тело мое, слегка отдающее чужеватостью, принадлежит в данную минуту лично мне.

И мгла перед глазами не сплошная иррациональная чернота, но с проблесками какого-то далекого свечения... И нахожусь я, скорее всего в постели.

Чтобы в точности удостовериться, что мои чувства не надувают меня, я приложил некоторые самостоятельные усилия. Для чего, выбросив перед собою руку, с приятным ощущением следопыта попытался отыскать предполагаемую родную стену, – и уткнулся...в нормальную пустоту, ничем особенно громоздким не заставленную.

Этим же правым щупом без излишней суетливости принялся обследовать спальную местность вокруг, относительно своего нынешнего беспамятного местопочивания.

Предметы, которые попадались под чуткие пальцы, не оставляли никакой надежды, – местопребывание мое, более чем незнакомо, хотя и по-барски обширно. То есть до такой степени обширно, что куда бы ни забредала моя ищущая длань, – краев постели не достигала...

– Ядреная сила, – не кровать, а натуральный аэродром! И куда меня черти занесли? Вот еще причуда судьбы...

Причем, в голове преобладала чрезвычайно мыслительная ясность, – ни один мало-мальски серьезный сосуд не напоминал о своем существовании. Такой прозрачной, можно сказать, дошкольной безоблачной ясномыслительности, – в своей, эпизодически мучимой мигренями, голове тренированного выпивохи, – я что-то не припоминал.

Однако, ощущая волшебную отчетливость мыслей, и при этом, абсолютно не чувствуя присутствия хронически паникующих мозговых меридианов, я не мог сосредоточиться и припомнить: каким же таким чудесным ветром занесло меня на этот необъятно опочивальный лежак... И тщетно бродя ищущей ладошкой по шелковому лоску покрывала, – метра за полтора влево от меня, изыскателя, пальцы мои, окунулись во что-то топкое, липкое, напоминающее остывающий негустой кисель...

Подтянувшись вослед брезгливо замершей руке (хотя, видимо, следовало сделать противоположное, более привычное – поднести запачканные в неизвестной клейковине пальцы к носу), я точно собака опустил лицо к липучей хлюпающей луже, и еще на полпути к ней, понял, что вновь попал (влез, втяпался!) в скверную невразумительную историю...

Откуда-то снизу на меня дохнуло специфическим приторно-пряным ароматом свернувшейся крови... Оказывается, я всей простодушно любознательной растопыренной пятерней вляпался в чью-то разлившуюся (вылившуюся!) кровь, которая вероятно еще недавно циркулировала, бегала, лилась по чьим-то венам, артериям, – по всем обширнейшим кровеносным руслам человеческого организма...

Я изо всех сил напрягал глаза, надеясь в предполагаемом месте кого-либо рассмотреть, – все было тщетно. Надежная бархатная мгла, точно сажевая кисея, висела на моих бедных, впустую лупящихся, глазах.

Ломкие нити свечения – и те напрочь растворились в чудовищно безмолвной, сплошь незримой, вдоволь насыщенной расползающимися парами человеческой крови, пустоши... В глубине глотки, помимо моего желания возникло, вначале неуверенное, затем по мере приближения к выходу гортани, все более решительное жутковатое звериное завывание...

И если бы я вдруг не поперхнулся от судороги, схватившей голосовые связки, – мои уши услышали бы нечеловеческий зов отчаявшегося, ослепленного "посвященного" постиндивидуалиста.

И я перехватил инициативу у запаниковавшего горла. Не давши ему даже прокашляться, с хриплой отчетливостью, отрывая каждое произносимое вслух слово, я заизрекал:

– Все господа! Ваши игры скучны. От них одна изжога. Я намерен избавиться от вашей помощи. Я намерен уйти в одиночество. Пожалуйста, сделайте милость, уйдите по-хорошему. Я не обижусь. Я сам как-нибудь...

– Вам чаю, или предпочитаете кофе? – откуда-то пролились в мои уши обыкновенные домашние ласковые слова, произносимые женским, будто бы знакомым теплым голосом.

– Кто здесь?! Отчего я не вижу вас? Откуда здесь кровь?! – слегка вибрирующим, по-дамски нетерпеливым, тоном, завопрошал я, таращась перед собой, полагая на слух распознать место, откуда только что исходили эти теплокровные спокойные звуки. – Довольно играть в идиотские прятки! Нашли, понимаешь, забаву...

– Значит, будете кофе. Со сливками, или без? – опять проникли в мои настороженные ушные силки участливые женские милые слова.

Пошевелив в полнейшей темноте слипающимися, перемазанными животворной пастой, перстами, не решаясь почему-то вытереть их атласным скользким покрывалом, я пытался сообразить: что все-таки э т о значит... Этот, можно сказать, родной голос, который проникал в мою голову как бы одновременно со всех сторон. Именно, – извне... А не из самой (малость) спятившей головы.

– Я бы не прочь рюмку коньяка. Хотя бы "Арома"...А прежде, не плохо бы руки сполоснуть.

– Здесь, Владимир Сергеевич, не трактир. Здесь пьют отборные сорта вина.

– А позвольте, голубушка, полюбопытствовать, – где это "здесь"? И хорошо бы дать свет. Какой никакой, – хоть свечной.

– Здесь не трактир. У нас не полагается свет. Свет вреден.

– Что вы говорите! – попытался я съехать на свою привычную ироническую лыжню.

– Я спрашиваю: со сливками, или без сливок? Выбор вина, – по усмотрению хозяина.

– У вас, оказывается, и барин-хозяин обитает! Все, как у людей. Это обязывает, так сказать, гостей... – я помусолил липучими, чрево пахучими костяшками подзатекшей руки, и решительным жестом взялся елозить ими по шелковистой непроглядной местности, полагая, хотя бы частично счистить с них кровянистый кисель...

– Пальцы, рекомендуется облизать. Здесь эта гигиеническая процедура прижилась, – вошла в традицию.

– Барышня, хватит пудрить неопохмеленному человеку мозги. А не то, за себя не ручаюсь. Сойду с ума, прямо здесь! Прямо посреди этой спальной жилплощади. И никакая тьма не поможет. Все-таки, где я? Куда меня занесла нелегкая?

– Вы в гостях у хозяина. Я дежурная помощница. Какие распоряжения будут еще?

– А как я, по-вашему, доберусь до сортира, до ванной. Может, фонариком снабдите гостя? – продолжал долдонить я известный мне занудный этикетный диктант.

– Здесь туалетные комнаты отсутствуют. Это наше завоевание. Здесь люди свободны от предрассудков плоти. Желаете облегчиться, – делаете это в любом месте.

– Любезная "помощница" предлагает ходить под себя?! А как же...

– Еще раз объясняю. Вы вольны, справлять малую и большую нужду, там, где ваш организм захочет.

– Ага! Значит, кто-то прямо сюда – на мою постель! – излил из себя менструальные, так сказать, воды, а я, стало быть...Мне позволено вылизывать чужое дерьмо?!

– Ваше кофе здесь. Сливки добавите сами. Сахар, тоже по вкусу. Здесь, в розочке.

– Боже мой, боже мой! Что за напасти на мою холостяцкую душу... Наконец-то обрел свободу, так сказать, срать, где моя душенька пожелает, ура!

– Да, это одно из первых наших завоеваний. Мы этой традицией гордимся, и дорожим ей. Поживете, узнаете много других достойных традиций. Тоже будете гордиться ими.

Я несколько поперхнулся в душе в отношении благожелательного предложения – "поживете"... Как и полагается настоящему русскому пьянице-фаталисту, запросто проигнорировал сие милое женское небрежное домысливание моего дальнейшего ближайшего существования...

– Значит, освещения, лучины, наконец, – вы, милая невидимка, не обещаете дорогому гостю? А если – на миг, на секунду дать свет... А потом, черт с вами, гасите! Хотелось бы удостоверится, что глаза мои при мне, и что...

Я не успел докончить болтливой своей просьбы, которую плел так от нечего делать, теша остатки былого злого отчаяния, которое, стушевавшись, особенно не досаждало... В мои глаза точно вставили видео проектор с малиновым светофильтром, – я увидел...Увидал представшую предо мною местность всего на ничтожный миг, – на мгновение фотовспышки...

... Старинный дворцовый зал, сводчатый потолок которого терялся в багрово-черном поднебесье, высоченные викторианские черные витражные стекла, мозаичный мраморный пол – весь в каких-то отвратительных напластованиях, натеках, – и посреди этого устрашающего пространства мой вельможный необъятный, безо всякого подобающего балдахина, лежак с полированными инкрустированными спинками...

... По правую руку от меня мелькнул двухэтажный хромированный столик-поднос, алую мельхиоровую столешенку которого подчеркивали мизерная маково-фарфоровая емкость с черной жидкостью в окружении пары микроскопических турмалиново-серебряных сервизных принадлежностей...

Милой, с домашним голосом, "помощницы" мои жадничающие глаза не успели (или не сумели) запечатлеть...

3. Исполнение желаний сумасшедшего

Самое невинное и увлекательное времяпрепровождение – играть с самим с собою в поддавки. Именно, поддаваться всем своим дурашливым помыслам, держа про запас одну единственную немудрящую мысль: в итоге, при любом стечении обстоятельств выигрыш тебе обеспечен.

Правда простодушной наблюдающей публике будет видится несколько иное, – этот парень отдает все так запросто, и при этом, он ведь, отнюдь, не простак! Но все же с таким явным перехлестом...

Этим посторонним чудакам невдомек, что о правилах этой простецкой игры осведомлен только один человек.

И этим счастливчиком являешься ты, – то есть я!

Разумеется, чрезмерно длительно морочить голову простодушному и умудренному партнеру по этой совместной игре-жизни воспрещается (впрочем, созерцающей публики это не касается), если не желаешь попасть впросак.

А впрочем, "попадание впросак" – это так же может быть одним из ваших (моих) припрятанных козырей-ходов.

Вообще жить, абсолютно полагаясь на свои природные (то бишь, божественные) способности и таланты, – может себе позволить, разве что какой-нибудь гениальный идиот.

Идиоты и те, которые потом причисляются к гениям, – всегда хлебают из одной бездонно непостижимой миски.

Этих сиамонимичных приятелей порою трудно отличать друг от дружки, до того они схожи и привлекательны, – в смысле отталкивающе безобразны в собственной неизъяснимой эгоцентричности, неподвластной обычному среднему человеческому уразумению.

По прошествии времени, однако, именно представители средних человеческих умов, окончательно отделяют одного от другого.

И первому суждено остаться в истории органическим дураком, а второму прощается все его сумасшедше-гениальные проступки, которые выражаются в чем угодно, – в изобретениях и открытиях, в блуде, в создании собственной религии, в художественных, музыкальных, лицедейских, литературных шедеврах...

Разумеется, каждый более мене тщеславный индивидуум полагает застрять в памяти человеческой, отнюдь, не в "органической" безвестно почетной шеренге.

А, впрочем, какая этому тщеславцу практическая польза, что его будут числить гением рода человеческого?

Практически, – никакой пользы. Разве что потомкам, кое-что перепадет, и, отнюдь, не ему, – сумасшедшему, который, скорее всего, закончит свои гениальные дни в совершенно (выражаясь по обывательски) бездарной дурно ароматизированной блаженной (блажной) нищете...

Но существует иная категория небесталанных личностей, к коим никак не приложимы вышеозначенные имманентные синонимы-категории.

Эти личности императивно свыше одарены практической жилкой: лавочник, брокер, коммивояжер, дилер, делец, банкир, магнат, олигарх и прочие держатели рожек золотого тельца, – эти ребята совсем из другого человеческого теста и ряда. Они, как бы из ряда вон...

– ...Я никогда не поверю, что твои миллионы, – это беспрерывная личная бережливость, экономия, скупость, и складывание каждой копейки в кубышку. Ведь эта схема для простодушных тружеников и обыкновенных дураков. Ты, надеюсь, согласен с моими дилетантскими рассуждениями?

– Понимаешь, Володя, следовать, этой замечательной схеме, деловому человеку категорически воспрещается. Деловой человек обязан всегда держать в голове сугубо примитивный бизнес-план. А схема моего благосостояния проста до омерзения. Я, – заработал (не важно как) 5000 баксов. На эту сумму мой приятель брокер скупил акций. А через месяц продал. Но уже не за пять, – а за семь с половиной. Моему дружку брокеру повезло. В этот раз. К этому времени, я регистрирую некий Фонд. Скажем, Фонд поддержки беспризорных кошек, – если угодно. В учредителях Фонда известные советские фамилии. Лучше актерские. Малоимущий, спивающийся народный артист и любимец. Певец, когда-то всенародно обожаемый, а нынче деградирующий, по причине дикой нищеты. Перебивающийся с хлеба на воду ученый с мировым именем, лауреат Сталинской, Ленинской и прочих Ломоносовских. Под эти фамилии я беру кредит в раскрученном центровом Банке. Через полгода, я президент ОАО Фонд "Подбеско". И штампую миллион ценных бумажек, они похожи на казначейские, только с профилем моим, родным. И под сто процентов годовых загоняю бумажки акционерам. К концу года, – я, мультимиллионер. Все, – остальное частности. Через год, я банкрот. А на неких личных счетах в Банках Цюриха, Лондона, Нью-Йорка, – некие суммы наличных, которые не позволят подохнуть с голоду и тоски лично мне. И, надеюсь, моим праправнукам что-то останется. Существует небольшой нюанс, – счета оформлены на подставные лица. А все начиналось с кошек. Бесприютных. Жалобно мяукающих. Впрочем, вместо кошек на титульный лист можно вставить старушек, бомжей, атомные ледоколы и хрущевки, – неважно. Главное раскрутить Фонд. Дать ему голос, – гласность. А вот для этой операции существует – не в природе, – в этой вот башке заядлого троечника, специальная пиаровская схема. Это мое ноу-хау, Володя.

– Ну вот, а ты тут разорялся, что все архипросто, архидоступно... Оказывается, существуют неприродные, а изобретенные лично твоей башкой, секреты делания бешенных денег...

– Все ерунда! И секреты мои, – ерунда! Лично для тебя. Ты все равно не сумеешь сообразить, куда их сунуть, пристроить. Я догадываюсь, что тебе будет просто лень кому-то мое ноу-хау грамотно, с умом продать. Потому что ты – не деловой человек. Причем, я подозреваю, и на акции мои ты не позарился. Чтобы их приобрести по номиналу, тоже нужны усилия. Физические, умственные, – не важно. Я прав?

– Цезарь всегда прав! И жена Цезаря, и лошадь его... У тебя как, – с выездным экипажем? Сколько карет в конюшне, так сказать?

– Разве в этом дело. Сегодня два выезда. Завтра десять. Эти материальные пустяки уже давно не занимают мою голову. Все очень примитивно в человеке, – не было достаточных наличных в кармане, зато в голове теснились идиотские картинки: яхты, женщины, машины, какие-то виллы, какие-то заграничные пятизвездочные "хилтоны" с нафуфыренными лакеями, готовых вылизать твою задницу... В общем, понятный бред нищего советского инженера, у которого такая же пустота в лопатнике, как и в голове. Но вот, случилось чудо чудное, – лопатник набит иностранными ассигнациями по завязку. Что дальше? Что делать дальше помраченной голове советского правоверного технократа? У меня чуть конфуз не случился. Затеял, дурик, свести счеты с жизнью. А потому что стало скучно. Скучно просыпаться. Скучно жрать. Скучно ехать в экипаже, который тянет тысяч на пятьдесят. Понятно, в зеленых купюрах. Женщин – любых, – любить скучно. Предлагали мальчиков. Противно и скучно. Сделал вялую попытку застрелиться. Видимо, от тотальной скучищи, – промахнулся. Пуля-дура прошла на вылет, не повредив нужных сердечных сосудов. И лежа в ЦКБ, однажды ночью вдруг меня прояснило. Нужно создать собственное, абсолютно изолированное ото всех, государство. В котором я буду царем, президентом, диктатором, жрецом-оракулом и генеральным патриархом. И действовать в этом лично-моем государстве будут лично-мои законы, и лично-моя вера. И я создал лично-свое государство, с лично-мой религией. Все в натуральном виде – живьем. И это не какая-нибудь жалкая виртуальная игрушка в "Империю". Хотя у меня существуют и свой Храм (Temle), и собственная Башня магии (Magic Tower), и моя единоличная Гильдия (Guild). Я выпестовал собственных Берсекеров и Одержимых, Анти-паладинов и Дьяволов. Лично воспитал классного Молоха! В настоящей жизни эти существа намного интереснее и страшнее. И вобще, все мои подданные живут, согласно лично-моим указам. Все указы подаются в устной форме. Поданные имеют личное право не следовать моим указам. Для этих случаев существует всегда-действующий Главный закон: еретик-оппозиционер уходит от нас насовсем. Впрочем, никто никогда не знает, куда он уходит. Просто его больше не слышно.