Текст книги "Байки под хмельком"

Автор книги: Сергей Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Одна нога здесь, – другая там! – приказал Сухой и вложил в ладонь Голубева сторублевую бумажку.

Лейтенант захлопнул дверь с другой стороны кабинета, а подполковник разлил оставшуюся в бутылке сорокоградусную влагу в три стакана и похвастался, кивнув в сторону исчезнувшего Голубева:

– У парня большое милицейское будущее. Талант, можно сказать!

Они выпили за молодое поколение работников правопорядка, и через несколько секунд лицо подполковника приняло цвет переспелого помидора.

На протяжении получаса судья и прокурор вспоминали свою молодость: ах, раньше, когда были силы и здоровье, они могли на двоих уговорить и четыре и даже пять поллитровок! Но что – они! Служил в прокуратуре в то время старичок-следователь, так тот рабочий день начинал с опрокидывания двухсотграммового стаканчика. К обеду – ещё одного. И не мешал ему алкоголь. Мало того, следователь считался лучшим по профессии в районе!

Наступала пора снова наполнить стаканы, дабы произнести тост за былые времена, троица, словно, сговорившись, перевела взгляд на настенные часы, а затем на двери, в проеме которых вот-вот должен был появиться будущее городской милиции – лейтенант Голубев.

Но прошел час, а Голубева все не было.

– Ну, где же твой талант? – с подозрением спросил прокурор.

– За такие дела – срок давать надо! – добавил судья.

– Щас заявиться, – постарался успокоить гостей начальник УВД, но уже чувствовал, что с подчиненным случилось что-то неладное. До магазина ходьбы – десять минут. Обратно – столько же. По всем расчетам пузыри давно должны были стоять на столе. А голубь сизокрылый, словно в воду канул.

Прошло ещё полчаса. Судья и прокурор молча курили.

– Может по дороге случилось какое-нибудь происшествие, да мой Голубев по долгу службы...

– Какое, на хрен, может быть происшествие? – перебил подполковника судья, – Его же не на происшествие послали, а выполнять ответственное задание!

– Непорядок! – подтвердил прокурор и поднялся со стула. – Надо самим искать наше будущее.

Уполномоченные властью лица спустились на первый этаж, в комнату дежурного по городу.

– Голубев не объявлялся? – спросил подполковник Сухой у дежурного.

– Это молодой, что ли? – подобострастно поднял глаза на своего шефа дежурный.

– Да, лейтенант.

– Так вон он, в обезьяннике. С дружком.

– Как в обезьяннике? – в один голос удивились прокурор, судья и начальник УВД.

– А что с ними делать? Заявился пьяный, начал требовать у меня стакан. Я не дал. Ну, он и начал мне здесь права качать, пока я его в обезьянник не посадил.

Подполковник, стараясь держать равновесие, зашагал в сторону камеры предварительного заключения. Лейтенант Голубев, лежа на животе, мирно спал. Из заднего кармана выглядывал ствол табельного пистолета. Рядом, с початой бутылкой в руке, похрапывал парень в забрызганной грязью кожаной куртке.

Подполковник лягнул засовом, прошел в камеру и могучей рукой приподнял подающего надежды лейтенанта за воротник.

– Где водка, сволочь?

Голубев с трудом приоткрыл глаза:

– Водки – тю-тю, – и постарался развести руками. – Вот – одноклассника встретил. Выпили за встречу...

– Все три бутылки выпили?

– Обижаешь начальник! Четыре с половиной. – лейтенант кивнул в сторону парня в куртке, – Витек тоже две покупал.

Подполковник сплюнул, отпустил воротник подчиненного, и тот, словно тюфяк, шлепнулся на бетонный пол.

– Господа! – сказал Сухой, обращаясь к прокурору и судья, – Готов замять недоразумение в помещении общественного питания. Приглашаю вас в ресторан.

Лица друзей обволокла счастливая улыбка.

А подающего большие надежды лейтенанта Голубева через неделю перевели в другое отделение. Из городского в районное. Он хоть и талант, но нельзя сразу со студенческой скамьи запрыгивать так высоко.

1999 г.

БЫЛА НЕ БЫЛА!

Петя Градусник, с вытаращенными как у глубинного окуня глазами, нарисовался в сквере около лавочки. Кличку свою – Градусник – Петя получил за то, что все кто его знал, ни разу не видели Петю трезвым. Все время под градусом.

Честные люди, успев принять по сто граммов, теперь блаженно забивали "козла", от души треская по фанерному листу. Градусник взмахнул руками, звонко шлепнул себя по бедрам:

– Там! Та-ам та-ако-о-ое! Там – у-у-х!

– Что там? – Спросили друганы Градусника.

– Та-ам... В коммерческий магазинчик на площади кто-то бомбу подложил. У-у-ух!

– Ну и что?

– Как что? – Федя чуть было не подавился вопросом, – Бомба там! Сейчас ка-ак...

Он снова поднял обе руки вверх и тут же развел в стороны:

– Сейчас ка-а-ак жахнет. Вся площадь водкой умоется. В магазине же водки, коньяку и борматухи всякой – ящики, ящики!

В подтверждении своих слов он пнут разорванной кроссовкой по ящику, на котором сидел один из доминошников.

– Но ты-то что волнуешься? Водкой тебя бесплатно все равно не угостят, а вот милиция в кутузку отправит как пить дать! Сейчас слетятся – только встречай. Площадь оцепят и всех без разбору в воронок, в воронок... Нет, Градусник, не хрен там делать, на площади.

В сквер влетел вой милицейских сирен.

– Эх! – чуть не плача, снова взмахнул руками Градусник, – Как жахнет, неделю вся округа будет перегаром дышать.

Он понимал, что на площади показываться опасно, но ноги сами двигались в сторону заминированного магазинчика.

Магазин был оцеплен, и продавцы в синих фартуках и такого же цвета пилотках стаяли за спинами милиционеров. Чуть ли не к каждому из них подбегал директор магазинчика, лицо кавказской национальности, и с мольбой в голосе твердил:

– Там же товару тысяч на двадцать. В долларах. Что делать?

– Саперов ждать, – без всякой жалости отвечали милиционеры.

Одна продавщица делились с подругой:

– Я только телячью колбасу взвесила товарищу, два килограмма, положила на стол перед ним, а он говорит, что это у вас в углу за граната? А она такая зеленая, круглая. Он и про колбасу забыл, так и осталась на прилавке лежать. А я к Самвелу, директору...

– Там товару, тысяч на двадцать пять. Долларов... – стонал директор Самвэл, дергая очередного мента за рукав.

– Отвяжись!

Из-за оцепления вдруг выскочила рыжая дворняга и устремилась к магазинчику. Через секунду выскочила из него в батоном колбасы в зубах.

– Ох, сволочь! – во всю глотку заорала продавщица, – Вон ту телячью колбасу я как раз покупателю и взвесила! Брось, тварь, брось! Фу!

Дворняга под хохот милиционеров и других ротозеев бросилась за магазинчик. Градусник, восхищенный подвигом собачонки, переминался с ноги на ногу.

– Там товару почти на тридцать тысяч долларов. Если граната взорвется – все разлетится!

– Это точно – ничего не останется, – подтвердил капитан и сдвинул фуражку на затылок.

– Была не была! – сам себе сказал Градусник и, протиснувшись между двумя ментами, бросился к магазинчику.

Сам себе удивлялся: откуда столько прыти взялось, если с утра во рту не было ни капельки спиртного.

– Держи его! – послышалось сзади – Лови!

– Взорву! – неожиданно для самого себя заорал Градусник.

Он уже влетел в магазинчик, перепрыгнул через прилавок, схватил с витрины две литровых бутылки водки и стрельнул глазами в угол. На упаковочном столике, рядом с контрольными весами и в самом деле лежала зеленая граната. Как бывший солдат Градусник сразу определил, что граната была без запала. Он выскочил из магазина и крикнул в сторону ментов:

– Это РГД один. Без запала. Вместо чеки – целлофан. Скоро расплавится и...

К нему направлялся милиционер в чине капитана.

– А ну-ка иди сюда.

– Ага, ща-ас. – сказал Градусник.

Для отступления оставался только один путь. За магазин и через забор. А там – как Бог даст. За магазином дворняга уплетала свою телячью колбасу. В заборе зияла дыра. Градусник сконцентрировался и оказался по ту сторону. Теперь нужно было показать спринтерскую скорость. За забором послышался грозный рык дворняги и отчаянный мат милиционера.

"Молодец, Бобик! – думал Градусник, крепко зажав в руках две литровые бутылки. Он бежал к закованным в бетон берегам городской речки. – "Была не была, переплыву, а там и согреюсь. К тому же с утра во рту ни капли не было..."

2000 г.

ДОЛГОЖИТЕЛЬ

Мой сосед по лестничной площадке, бывший водитель первого класса, а ныне человек праздного образа жизни, Санька Величко утверждал, что проспиртованному человеку, коим он и является, никакие болезни не страшны. Ни чума, ни оспа, ни простуда. И даже СПИД и тот не прилепится, если после этого самого дела, обильно окатить это самое дело, сорокоградусной.

Санька тыльной стороной ладони звонко трескал по внутренней стороне другой ладони и активно начинал обсуждать спорный вопрос.

– Вот, допустим, у вас, молодой человек, грипп или простуда. Вы идете в аптеку и покупаете разные втирания. А основа всех втираний – что? Правильно – спирт! На днях я дегустировал одно наружное средство и могу прямо сказать, что изготовлено оно на ректификате самый высокой очистки. Или у вас, скажем, сердечно-мышечная недостаточность. Что вам пропишут? Правильно – настойку боярышника. Чудесная вещь! Клюкнешь 50 миллиграммов и ещё хочется лечиться. А если вы в постели с собственной женой немощны советую принять несколько стопок пантокрина. Заметим, не капель – а стопок. Отсчитывать капли – это удел подростков и стариков.

Лечился Санька каждый день, предпочитал внешние втирания заменять внутренними возлияниями. Болезнь у него была только одна – похмелье. Как любил говорить Санька, выпил он ещё в восьмом классе, и вот с тех пор больше не пьет, только похмеляется. А потому ведет вполне здоровый образ жизни.

Как-то мы с ним встретились ранним утром. Я возвращался после пробежки, а он из круглосуточного магазина.

– А ты был прав, – после взаимного приветствия заявил он мне, хотя я совершенно не знал, в чем же я мог быть правым.

Санька не заставил себя ждать и пояснил:

– Правильно делаешь, что и в морозную погоду занимаешься бегом. Долго жить будешь. Но...

Можно и не бегать и быть здоровым.

– Это как? – улыбнулся я.

– Если хочешь прожить лет двести – спи в холодильнике.

– Интересно...

– Наукой доказано. Я тут намедни в одной научной статье прочитал, что если снизить температуру тела на два-три градуса, продолжительность жизни можно удвоить. А если твоя температура будет, скажем, не 36,6, а 26,6, – то полтыщи лет проживешь запросто!

– И как же её снизить на десять градусов?

– Я же тебе русским языком говорю – летом спи в холодильнике, зимой на балконе и будешь омолаживаться.

Он спохватился:

– Ой, что-то я заболтался тут с тобой. Вот и внутреннее средство в кармане нагрелось. Пойду охлаждать.

...День был июньский и солнечный. Температура за тридцать. А около нашего подъезда стояла неотложка. "К кому бы это?" – не успел подумать я, как из подъезда вынесли носилки с Санькой. Как потом выяснилось, в тот день после внутренней смазки ему очень жарко стало. Он принял прохладную ванну не помогло, даже пробовал влезть в свой старенький холодильник – не вместился. И тогда открыл морозильную камеру и, рассевшись в кресле засунул в неё ноги. Как раз по колено. Вентилятор обдувал залысины. Санька с удовольствием принял сто граммов и... уснул.

Врачи поставили диагноз – отморожены ступни ног. А вот если бы холодильник был с таймером, и от жары бы спасаться было можно и омоложением заниматься.

Это Санька потом уже говорил, выйдя из больницы...

2000 г.

ПРОКАЗЫ ДЕДА МОРОЗА

В канун рождества и Нового года жителям Свистуновки Дед Мороз послал подарок. КАМаз до верху груженый шампанским. И не каким-нибудь обыкновенным, а марочным, экспортным...

Стоп, стоп! Вернее, этот самый Дед Мороз, проказник, ничего жителям Свистуновки специально не посылал, а сделал так, что каждый селянин мог набрать себе этого самого экспортного шампанского, естественно бесплатно, столько, сколько можно унести за один раз. КАМаз-то на свистуновском повороте так занесло, что он перевернулся.

Вот салют был! Бутылки из ящиков вывалились, сколько их разбилось никто не считал. Только под фурой – море пенное! А пальба какая началась! Некоторые очевидцы аварии, когда КАМаз медленно заваливался на бак стрельбы испугались и со всех ног домой бросились. А самые сообразительные по запаху учуяли, чем был наполнен кузов и сразу смекнули, что стреляет.

Пока молодой водитель пока из кабины выбирался, пока за голову хватался, ахал и охал, самые расторопные уже свои сумки и авоськи экспортом набивали. Когда ещё в жизни удастся марочного шипучего вина до отвала напиться!

Мудрый дед Степан, много повидавший на своем веку, комбикорм-то из мешка прямо на снег высыпал и молодому водителю с огромной шишкой на лбу путь до ближайшего телефона целехонькой бутылкой указал. Там – на другом краю села, в ветеринарной лечебнице. Хотя в ста метрах от "шампанской катастрофы" находилось правление колхоза, где телефоны стояли в каждом кабинете. Обязался дедуля за ту самую бутылку, которую в руке держал, свято охранять перевернутую фуру. Но как только водила, прихрамывая на одну ногу, пустился докладывать об аварии, дед, забыв про старость и радикулит в спине, принялся закидывать в мешок бутылки словно поленья в печь.

Рядом с ним споро работали ещё с десяток ветеранов труда. А со всей деревни к месту бесплатной раздачи спешили свистуновцы. Некоторые успели даже сани запрячь. Другие, совершенно ничего не поняв из сбивчивых рассказов очевидцев, двигались в сторону КАМаза с ведрами и коромыслами, а самые запасливые – с сорокалитровыми молочными бидонами. Батюшки, как ошиблись! Но разве их можно было в чем-то винить? Ведь дошла до них счастливая весть о том, что экспортное шампанское вовсе не в фуре и не в ящиках было, а в цистерне, а потому раздача производилась только в разлив.

Несколько молодцов, чтобы всем желающим хватило доступу к кузову, содрали брезентовый тент, и кузов теперь был похож на скелет динозавра, в котором копошатся маленькие людишки. Напрасно дед Степан кликал внуков, возвращавшихся из школы и просил, чтобы они на крыльях неслись домой за новыми мешками. Учетчик Дынин, самый честный и правильный житель Свистуновки, а по сути дела ярый трезвенник и окончательный язвенник, подбросил водителя КАМаза до ветлечебницы на своем занюханном "Москвиче"-развалюхе. Как они мчались видела тетка Сидориха.

Через десять минут к месту аварии на своем мотоцикле подъехал участковый. Мимоходом закинул в коляску несколько бутылок и стал уговаривать толпу не брать грех на душу и отступиться от чужой собственности. Да где там! Кто станет его слушать. Пока он с одного бока хватал халявшиков за полы полушубков и оттаскивал от кузова, с другой собирали бутылки с ещё большей решимостью. Наконец примчался "Уазик", в который вместилось, наверное, все районное отделение милиции. Общими усилиями все свистуновцев от машины оттеснили. Водителя повели допрашивать в правление колхоза – якобы там теплее. Зевак припугнули: дескать через несколько минут начнется обход дворов на предмет сдачи награбленного. Все разбежались прятать дедморозовские подарки. Что и нужно было стражам порядка. Первый же "Беларусь", следовавший на скотный двор с огромной телегой позади, был остановлен мановением полосатой волшебной палочки. Коровий ужин в виде огромного стога сена был извечен из телеги и накаченные молодые руки милиционеров принялись лихо забрасывать ящики из фуры в телегу.

Когда водитель КАМаза, допрошенный по всем правилам юридического искусства, вышел из правления, он даже не узнал свою фуру и прошел бы мимо нее, если бы не заботливые милиционеры. О каком шампанском можно было вести речь, о каких ящиках, если даже фары с кабины машины были аккуратно свинчены.

Опера, смачно отрыгивая экспортной углекислотой, как-то сразу задались вопросом: а вообще уцелела ли в кузове хотя бы одна бутылка шампанского? Вона стекла-то сколько! Вино здесь, по опросам свидетелей, рекой лилось! Нет, парень, благодари Господа, что после такой аварии сам жив-здоров остался, руки целы, ноги целы и голова не разлетелась вдребезги, как бутылки с шампанским. А если так, какое здесь может быть уголовное дело?

Сели в свой Уазик и уехали в сторону исчезновения трактора "Беларусь" с прицепом.

Только дед Степан пожалел мальчшку-водителя. Неопытный еще! Зубами выдернул пробку из бутылки с самогоном, налив полный стакан и протянул шоферу.

Тот с отчаяния на морозе опорожнил посудину в три глотка, и словно рыба на воздухе раскрыл рот – самогон у деда крепостью далеко за семьдесят. Ни вдохнуть ни выдохнуть.

– На-ка вот, на-ка, лимонадиком запей! – и дед протянул открытую бутылку с экспортным шампанским.

Новый год неумолимо приближался, из дворов доносились помповые выстрелы, через изгородь летели пустые бутылки, группа удалых голосов вспомнила о камыше...

2000 г.

ЗАНАЧКА

Вооружившись топором, дед Егор направился к сарайке-развалюхе. И когда это старая дура уймется? В прошлом году сварливой бабе восьмой десяток пошел, а она все прыгает и носится, будто ещё столько же прожить собирается. Да хрен бы с ним этим полуразвалившимся сараем! Так нет же: "Пойди, старый хрыч, подправь крышу.

Дед Егор зашел внутрь сарайчика, шарахнул от досады со всего размаха топором по гнилому стропилу. Прохудившаяся крыша затряслась так, будто на улице шестибальное землетрясение разыгралось. Что-то свалилось на темечко деда Егора. Благо не увесистое – ни колун, ни гирька и не кусок шифера. Глянул на пол – матерчатый сверток лежит размером с пачку папирос. Поднял "сюрприз", развернул выцветшую бархотку и остолбенел. Пачка трехрублевых купюр образца 1961 года! Нераспечатанная, в банковских ленточках с зелеными полосками и надписью: "Государственный банк СССР. 3 Х 100". Триста целковых! В те времена на эти деньги можно было сто бутылок водки купить, и ещё бы червонец на закуску остался!

У деда Егора вдруг колени затряслись, испарина на лбу выступила. Не выпуская из рук тряпицы с деньгами, опустился на какой-то ящик. Ба! Это ж та самая премия, которую он получил почти сорок лет назад за досрочную уборку хлеба. Кому по полтиннику вручили, кому сотню, а им, троим водителям, по три месячных оклада! Триста с лишним карбованцев. Дед Егор помнит, как на двенадцать рублей купил четыре поллитры, какую-то мелочь бабе сунул, в то время молодой жене, а нераспечатанную пачку трешек никому не отдавал. Его премия, десятью потами заработанная. А потому думал он по трешечке по выходным и праздникам из общей пачки вытаскивать, чтобы душа не тосковала.

Ах, как они, три главных ударника коммунистического труда, упились в тот день! Он и до сих пор не помнит, как оказался дома, как утром шарил по карманам штанов и рубахи в поисках пачки с трешками. А потом до обеда гонял свою жену-ведьму по всему двору, требуя хотя бы десять рублей на опохмелку. Он был уверен, что именно супруга, пока он спал, и конфисковала деньги. А баба на всю улицу голосила, рыдала и клялась – не брала! Не лазила по карманам! Сам, ирод, пропил или где-то потерял. Да разве за двое суток пропьешь такую сумму!? Даже если в день по три бутылки выпивать, целый месяц можно было бы ходить пьяным. Значит потерял, значит выпали из кармана. Егор на несколько раз чуть ли не на карачках измерил путь от элеватора, где они гудели в тот вечер, до дома, за каждый кустик заглянул, всю траву ладонями обшарил, но денег не нашел. Грешил на комбайнера Виктюка, что он нашел чужие деньги. Тот как раз холодильник в сельмаге купил. В аккурат выложил за аппарат двести восемьдесят целковых. Но Виктюк, когда узнал, что Егор его очернить перед всей деревней хочет, привел прямо на двор бухгалтера, который и показал строку в ведомости, где напротив фамилии Виктюка значилась сумма двести рублей. А восемьдесят он со сберкнижки снял. Тоже запись имеется.

Несколько лет Егор вспоминал о своей накрывшейся премии, а потом горе понемногу истерлось. Прошляпил деньги, потерял...

Теперь, через сорок лет, снова держал в морщинистых руках ту самую пачку денег. Воды-то сколько утекло. Дряблая кожа складками по всему телу висит, черная грива на голове нынче в седой пух превратилась, власть в доме в последние годы от деда Егора к сварливой старухе перешла. А деньги время не тронуло. Банкноты даже не выгорели. Хрустят, отливают зеленью. Слезы у деда Егора на глаза навернулись от обиды. Оказывается не терял он денег-то. Хоть и пьяный вдрабадан был, в вишь как аккуратно завернул в тряпицу и засунул между продольным брусом и обрешеткой крыши. Так что не радостью, а страданием запомнилась та самая премия.

Старуха около плиты хозяйничала, гремела сковородками что-то жарить собиралась, когда дед Егор в избу вошел. Перешагнул порог и встал как вкопанный. Кряхтел, не зная с чего разговор начать. Через минут пять жена все-таки обратила на него внимание.

– Что, уже подлатал крышу?

– Вот, Катерина, – наверное впервые за последние десять лет назвал он свою жену по имени, – Премия нашлась. В сарае под крышей лежала. Триста рублев... Только теперь разве годны они?

Бабка, не выпуская сковороды из руки, подошла к мужу, сощурила глаза и, убедившись, что премия действительно нашлась, со всего маху ударила деда сковородой в левое плечо. В дурную и забывчивую башку сначала метила, но в последний момент пожалела.

– Ирод! Пропойца! Всю жизнь сгубил. Виктюки холодильником тогда обзавелись, Надька Поворова столовый сервиз из района привезла, а я детям даже чулок не могла купить...

Она снова замахнулась на него сковородой, на этот раз метя в самый лоб. Но дед, выронив деньги из рук, подпрыгнул как в молодости, в мгновение дал задний ход, перелетел через порог и затрусил к сарайке. Эх, и чего бабка не послала подлатать крышу лет десять назад, когда ещё в стране коммунизм строить продолжали, когда пели песни про светлое будущее, когда деньги в цене были и за трешку образца 1961 года можно было купить почти бутылку водки!

Из избы вылетали трешки, бабка полы подметала...

2000 г.

РЕБРЫШКИ НА ЗАКУСЬ

Два кладбищенских землекопа могилу копали. День был жаркий, и если бы не мать сыра-земля, которая обдавала работников прохладой, дело могло до обморока докатиться. Тем более оба – с глубокого похмелья.

Время к обеду клонилось. Один из землекопов лопату откинул:

– Пойду в магазин. Колбаски куплю, да чекушечку. А там глядишь заказчик водочки принесет.

– Истину глаголешь, – согласился коллега, – Беги скорее, а я пока донышко могилки подскребу.

Гонец, обтер грязное лицо потной майкой и – откуда столько прыти взялось? – поскакал в близлежащий гастроном. Недалеко – сразу за кладбищем. Товарищ только и успел десять лопат земли наверх выкинуть, как к могиле подошел мастер участка.

– Слышь, ты сию же минуту зайди в контору. Там клиенты пришли выгодный заказ оформлять. Только поторопись, а то с кем-нибудь другим договорятся.

Землекоп даже последних слов не дослушал, выкарабкался из могилы и что было духу понесся к конторе. Кто ж разбрасывается выгодными заказами?

Через четверть часа к месту работы гонец из магазина вернулся. Колбасы не оказалось, так он бараньих ребрышек прикупил. Копченых. Спрыгнул в яму, уселся в углу могилки, сорвал крышечку с чекушки, резко выдохнул и... всем нутром почувствовал, что сверху за ним кто-то наблюдает. Поднял голову заказчик. Явился – не запылился. Качество работы пришел проверять. А чего его проверять-то? Все по стандарту. Два в длину, метр в ширину, полтора в глубину. Покойнички ведь – все равны. И делить им нечего.

Закрутил пробку обратно, отставил чекушку в сырой уголок.

– Ну, как? – спросил у заказчика и вылез из ямы. – Нравится могилка-то?

– Хороша! – закивал головой заказчик, присел на корточки и вынул из кожаного портфеля бутылку "Смирновской". – Стаканчик есть?

– Да на хрена он нужен, стаканчик-то? Смирновка и из горла как к себе домой идет.

– Из горла, да ещё без закуски! Как пить дать назад выльется...

– Ну как же без закуски! – сказал землекоп и скатился на дно могилы, Есть закуска. Еще какая!

Через несколько секунд он уже раскрывал бумагу.

– Вот, смотри, какие аппетитные ребрышки! А заметь, сколько мясо-то на них ещё осталось! Бери, обгладывай, сколько хочешь!

Заказчик резко встал и поднес платочек к лицу.

– Да что-то и пить и закусывать расхотелось.

– А зря! – как ни в чем не бывало ответил землекоп и приложился к горлышку бутылки.

Он сделал несколько громких глотков и принялся за закуску. Ловко рвал ребрышки, отделяя одно от другого и смачно обсасывал.

Когда из конторы вернулся коллега, и они уже вдвоем принялись за трапезу, заказчик уже ничего говорить не мог. Только рукой махнул в сторону выхода: мол, я пойду.

– Не беспокойтесь! – в один голос ответили землекопы, отбрасывая в сторону обглоданные кости. К трем часам все будет готово...

2000 г.

В ТЕАТРЕ

Синюхин с женой в театр собрались. В какие-то веки! Последний раз Синюхин был в театре лет тридцать назад, когда учился в девятом классе. Тогда смотрели какую-то постановку о гражданской войне.

Ну, так вот, как и все остальные воспитанные зрители, Синюхин с женой перед началом первого акта выпили в буфете по 150 коньяка и заняли места в зрительном зале.

Спектакль бы так себе. В первом действии главная героиня все время меняла наряды. Это очень нравилось жене Синюхина. А наряды она меняла прямо на сцене. Обнажалась до лифчика и трусиков, и это уже Синюхина держало в напряжении.

В антракте Синюхин снова помчался в буфет, простоял минут десять в очереди и, когда прозвучал третий звонок, ничего не оставалось как только купить три стограммулички. То есть три маленькие бутылочки, по сто грамм коньяка в каждой.

Во втором действии героиня снова начала переодеваться, Синюхин блаженно вздохнул, вынул из кармана бутылочку, и хотел уже было скрутить крышку. Но тут жена взъерепенилась:

– Ты что, совсем рехнулся – коньяк да ещё с горла? Не на футболе же!

– А что такого?

– А ничего. Просто – некультурно. Вот выйди в из зала, а там хоть залейся.

Синюхин долго себя упрашивать не заставил. Поднялся, пролез по ряду и направился к выходу. В холле пить тоже было как-то не с руки. Несколько старушек, которые до начала спектакля продавали программки, смотрели на него, не скрывая подозрительности и презрения. Буфет был закрыт. И Синюхин отправился в туалет. Благо там никого не было. Зашел в кабинку, закрыл её на защелку, опустился на унитаз и свинтил крышечку у первой бутылочки. Закинул голову – отлично пошел коньячок.

Огляделся, вздохнул счастливо, сантехника-то импортная. Рядом хошь салфетки, хошь – туалетная бумага. Ручки все хромированные и на бачке и на дверях. Счастливый Синюхин уже нисколько не жалел, что пошел в театр. Он вытащил из кармана ещё одну бутылочку, подкинул её в руке, поймал, снова подкинул и... не поймал.

Бутылочка упала на колени, соскользнула и плюхнулась в унитаз. Синюхин тут же соскочил с толчка и через прозрачную воду на дне санитарной системы увидел янтарный отблеск бутылочки.

Может быть, какой-нибудь интеллигент и не пожалел бы утопшего коньяка, но только не Антон Синюхин. На это было несколько причин. Во-первых, выпить хотелось. Во-вторых, стограммовая бутылочка коньяка стоила столько же, сколько стоила полнометражная бутылка водки. А в-третьих, Синюхин не мог позволить, чтобы театральная импортная сантехсистема вдруг вышла из строя по его вине.

Синюхин снял пиджак, повесил его на защелку, засучил рукав белой рубахи и запустил руку в холодную воду. Дотянулся до бутылочки, но она вдруг выскользнула из пальцев и проскочила дальше по трубе – прямо в изгиб водовода. Синюхин опустился на колени и погрузил руку в жерло унитаза по самое плечо. Ему удалось схватить бутылку и зажать её в мощном кулаке. Ага, попалась! Довольный потянул руку обратно, ан нет, кулак с бутылкой застрял в изгибе водовода. Конечно, можно было выпустить бутылку и запросто вытащить пустую ладонь. Но Синюхин не привык отступать перед трудностями. Он повернул кулак с бутылочкой вверх – не пролезает. Повернул вбок – тоже глухо. Да ещё и запястье поцарапал о какой-то выступ.

В это время в туалет стали врываться мужики – второй акт закончился. Захлопали дверцы кабинок, а Синюхин все держал руку с бутылочкой в унитазном отверстии. Ну, не выдавать же себя в таком приватном положении?!

Весь антракт так и просидел на коленях, держа в кулаке бутылочку коньяка. Наконец прозвенел последний звонок и туалет опустел. Освободить руку из "мышеловки" так и не удавалось. Наконец, Синюхин решился отпустить коньяк на волю, благо, у него в кармане грелись ещё сто граммов. Он с болью в сердце разжал ладонь, постарался просунуть руку через сужение и понял, что попался окончательно. Рука в запястье распухла, и прочно обосновалась в унитазе.

"Главное не паниковать!" – успокаивал себя Синюхин. Свободной левой рукой он достал из кармана третью бутылочку, с помощью зубов свернул пробку и вылил коньяк в рот. Стало легче. Он решил, что сразу после спектакля, если кто-нибудь зайдет в туалет, то Синюхин сразу попросит о помощи. Ну в самом деле, не орать же на всю округу сейчас, когда идет третье действие. Через четверть часа за дверью туалета он услышал надрывный голос супруги. Дверь тут же открылась и голос старушки, работницы театра, которая продавала программки, ворвался в его кабинку:

– Товарищ Синюхин, вы здесь?

– Антон, Антон, где ты? – тут же зазвенел голос супруги.

Надо было сдаваться.

– Здесь я, здесь! – он с трудом повернулся и свободной рукой щелкнул замочком, пихнул дверцу от себя. И дамы тут же оценили его нелепое положение.

– Ты что там ищешь? – спросила супруга, округляя глаза.

– Да ничего я не ищу. Рука застряла в изгибе. Там как раз сужение.

– А зачем вы туда полезли? – подозрительно спросила старушка?

– Зажигалку уронил, – соврал Синюхин, заговорщицки подмигивая супруге.

Та ничего не поняла:

– Ты же не куришь?

– Закуришь тут! – в отчаянии махнул свободной рукой Синюхин и скривился от боли. Чувствовал, что рука распухла ещё сильнее, – Да вызывайте кого-нибудь, что ли?

– Кого? – с иронией спросила старуха.

– Кого-кого? Штатного сантехника, врача, звоните в службу спасения, наконец! Самостоятельно я руку уже не вытащу! Вон как распухла! Того и гляди, гангрена будет.

– Вы что, хотите сказать, что из-за вашей руки надо будет снимать унитаз? – прищурилась старуха.

– И как можно быстрее!

– Тогда я вынуждена поставить в известность директора!

Старуха выскочила из туалета.

– Миленький! – пожалела Синюхина жена, – Как же тебя так угораздило? Больно?

– Нет сил терпеть! Хорошо бы наркозу выпить! Ты вот что, сходи в буфет, купи коньячка, и заодно звякни в службу спасения из фойе. Там я видел телефон-автомат. А то пока театральные работники раскачаются, можно и совсем без руки остаться.