Текст книги "Байки под хмельком"

Автор книги: Сергей Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Сотрудники районного отделения милиции были отлично осведомлены о кустарном водочном производстве. Но поймать за руку главу фирмы "ГУЛЯЕФФ" не могли. И не только потому, что первая леди района, жена главы местной администрации предпочитала ликер с "крылышками", а её муж, готовясь ко сну, не забывал о рюмке "сомцовки", но и потому, что ни один из жителей не признал себя обманутым или потерпевшим. Ведь как выходит по юридическим канонам: чтобы подвести человека под статью, нужны свидетели. А потребители и не помышляли становиться свидетелями...

2000 г.

РЕКЛАМНАЯ КОМПАНИЯ

В одной деревне, которая на картах значилась под именем Наливки, добрая половина жителей самогон производили, чем оправдывали название своего места жительства. Кстати, очень качественный и в то же время крепкий. Не гнали только дети и совсем дряхлые старики. Уж местная милиция и штрафовала подпольных бутлегеров, и за решетку на пятнадцать суток садила, и по душам воспитательные беседы проводила, а с самогонщиков как с гуся вода. Один милиционер, который был участковым на три деревни, даже свою собственную старшую сестру, ярую самогонщицу, пробовал осадить: "Что же ты, сеструха, гонишь зелье на продажу и тем самым чернишь нашу славную фамилию?" А сестра только зубы скалит: "Ты, братуха, нашу фамилию не тронь. Это ты погоны надел, чем навлек позор на все семейство. А наша фамилия в округе – сродни тому самому водочнику Смирнову. Только он был известен в общероссийском масштабе, а мы пока в районном. Пока..." Заплатила сестричка штраф по всей строгости закона и поскакала в свою избу бражку квасить.

В общем гнали жители самогон, продавали всем желающим в любое время суток, а излишки везли на районный рынок. Утопят в бочке с солеными огурцами или с квашеной капустой литров десять самогоночки и стоят себе за прилавком. Покупатель и огурчики сразу приобретает, и поллитровочку в догонку купит. Кто же огурчики без запивки ест? И районному жителю явная экономия и деревенскому бизнесмену прямая прибыль. В магазинах-то государственную водку меньше чем за сорок рублей не купишь, а на базаре бутылка 50-градусного самопала из Наливок за двадцатку обойдется. Понятно, куда обывателя и мещанина ноги несли.

Так вот, районное начальство с таким перекосом в местной экономике никак смириться не могло. Деньги от продажи водки в местный бюджет почти не поступали, зато самогонщики споро возводили коттеджи из облицовочного кирпича, покупали иномарки и даже ездили в санатории, дабы подлечить нервишки. Хотя и выгодным делом они занимались, но в то же время и опасным. Потому как продажа спирта домашнего приготовления считалась незаконной предпринимательской деятельностью.

Когда начальник районного управления внутренних дел получил очередной выговор и поставлен перед дилеммой – или милиция начинает всерьез работать, или вы подаете в отставку – решил он прибегнуть к самым радикальным мерам. Торговцев квашеной капустой и солеными огурцами из Наливок на районный рынок не пускать, на въезде в деревню установить круглосуточный стационарный пост. Наряду проверять все транспортные средства выезжающие из Наливок с целью обнаружения крупных партий самогона. Просил также начальник содействия у районных властей и местной печати, дабы в районной газете публиковать имена и фамилии самых ярых самогонщиков.

Хреновая жизнь настала в районе для выпивох. На мизерную зарплату через магазин шибко не разгуляешься. А благодетели из Наливок на рынке больше не появлялись. На выезде из деревни стоял пьянящий запах высококачественного продукта. Милиция беспощадно выливала на обочину дороги самогон. В печати были опубликованы первые нарушители. Под крупным заголовком "Позор самогонщикам из Наливок" перечислялись имена и фамилии Смирнова Лукерья из дома № 22, Анисимов Петр из дома 41, Задонская Марья из дома 24, Трухина Пелагия из дома 50.

Через неделю корреспонденты газеты опять опубликовали разоблачительную статью, где пригвоздили к позорному столбу самогонщиков. В конце публикации шел список из двух десятков фамилий, владельцы которых были уличены в производстве и продаже самодельных спиртных напитков.

И милиция своего добилась. По вечерам над избами и баньками по-прежнему курился крепкий дымок, но из Наливок самогон больше никто не вывозил. Зато потянулись в деревню люди со всего района. Кому-то пару ящиков нужно было купить на свадьбу, кто-то приобретал самогон на поминки, а кто-то впрок запасался. Народ в Наливки вереницей шел, не говоря уже о набегах воскресных "летучих троек" состоявших из мужиков, самых ярых ценителей наливкинского самогона. Доставали из карманов газетки и вели разумные беседы: "Ага, прошлый раз мы брали у Лукерьи Смирновой, которая проживает в доме 22, пойдем-ка теперь к Петру Анисимову. Вот и адресок дом № 41.

А газета гвоздила и гвоздила самогонщиков. На первой полосе появлялись все новые фамилии. Но нарушители такому общественному наказанию только радовались. Самые догадливые самогонщики, о которых газета забыла упомянуть в прошлом номере, специально шли с полными бидончиками к милицейскому посту, и когда их ловили за руку и изымали пойло, торжественно называли свою фамилию. И не уходили до тех пор, пока в протоколе не отражался полный адрес, с номером дома и названием улицы. А самые ушлые шли прямо в редакцию, слезно каялись, но просили, чтобы их имена включили в списки ярых самогонщиков.

Журналисты "районки" первыми и смекнули, что за рекламу можно брать если не деньги, то первоклассный первач.

А начальника районного УВД все-таки сняли...

2000 г.

СТИХИЙНЫЙ ЛОМБАРД

Одна предприимчивая тетка самогон гнала. Ни день, ни два и даже не месяц. А гнала столько, сколько себя помнит. Еще когда родная бабка была жива и также гнала самогон, она на печи лежала и наблюдала, как булькает хмельное зелье, как из трубочки капает в трехлитровую банку злой первач. Как этот самый первач разливается по бутылкам и как бутылки исчезают в карманах ночных гостей.

Тетка та продолжила семейную династию. Так же как и родная бабка, а потом и мамаша, она тоже гнала самогон и продавала его всем желающим. Гони двадцатку и забирай пузырь. Между прочим, самогон был гораздо крепче государственной водки да к тому же и стоил в половину меньше. Вот только не всегда могли мужики даже эту самую двадцатку в своих карманах отыскать. Ну, не было у них двадцатки, потому как зарплату порой по полгода не выдавали. Но без зарплаты прожить можно, как оказалось, и больше. А вот без выпивки душа тосковать начинала.

Иногда тетка отпускала первач в кредит. Правда, требовала с покупателя расписку. Мол, я, такой-то, такого-то числа в такое-то время занял у тетки двадцать рублей. Через час ещё двадцать, а через два – ещё столько же. Не писать же, что такой-то купил бутылку самогона по цене двадцать рублей за пол-литра? За такую расписку можно и срок получить.

Одни мужики охотно слюнявили карандаш и писали документы. Другие составлять расписки и ставить свои подписи под ними наотрез отказывались, зато запросто оставляли в залог свои личные вещи, которые не всегда имели какую-либо ценность. За несколько лет работы на самогонном фронте у тетки таких вещей – целый музей собрался. Чего здесь только не было! Шапки и телогрейки, сапоги и валенки, зажигалки и портсигары, упаковка с мылом, шорты детские, трусы мужские, автомобильная камера, бинокль без двух линз, початая пачка сигарет "Мальборо", правда, упакованная "Примой" без фильтра, мундштук от гаванской сигары, шарф спартаковский, электрический чайник, оказавшийся без спирали, четыре мраморных слоника, статуэтка волка из мела, уносящего Аленушку, портрет Никиты Сергеевича Хрущева, приспособление для резки яиц, паспорт без фотографии на имя Воронихина Петра Николаевича и удостоверение городского контролера по проверке билетов в трамваях и автобусах. Еще в годы перестройки паспорт без фотографии и удостоверение оставили в залог городские ребята, приехавшие в колхоз на уборку картофеля.

Каждая оставленная в залог вещь – отдельная история. О некоторых тетка вспоминает с благоговением, о других – со слезами смеха на глазах. Вот вся потертая кроликовая шапка. Ее в марте прошлого года в обмен на бутылку самогона оставил лихой шофер из соседнего села Витька Толкач. В начале апреля снова заявился к тетке, только не за шапкой, а ещё за одной бутылкой. На этот раз расплатился болоньевой курткой на синтепоне. А в конце апреля снял с себя резиновые сапоги, один из которых был с дырой, получил новый спиртовой кредит и до сих пор носа не кажет. Дед Матвей, когда тайком от жена всех мраморных словников с комода поснимал, принялся таскать фигурки якобы из китайского фарфора. Конечно, никакой это был не китайский фарфор, а обыкновенное российское стекло. Но самогонщица товар все равно отпускала, надеясь, что с пенсии дед все-таки расплатиться за спиртное. А он возьми, да отдай Богу душу...

Конечно, действительно ценные вещи, как обручальное кольцо или водительские права, выкупались без промедления. Бывает так: сегодня человеку приспичило принять двести пятьдесят граммов, а денег нет, а домой наведываться не хочется. Вот и оставляет он до утра ценную вещь или документ. И чуть свет уже стоит около калитки. Другие, кто расплачивался рваными шарфами, шапками или сапогами и не думают приносить деньги, считают, что выгоднее и целесообразнее приобрести взамен старой новую вещь. Таким тетка самогона больше не дает.

Однажды приходил участковый. Он здесь один на четыре деревни. Сначала нахально требовал литр самогона, грозился арестовать, упрятать за решетку. Но тетка таких участковых видела-перевидела! И тогда милиционер поменял гнев на милость. Пистолет в задний карман засунул, а кобуру в обмен на две бутылки самогона предложил взять в залог. Вошла в положение – взяла. Только участковый дальше калитки никуда не смог уйти. Выпил стакан и рухнул возле крылечка. Тетка в сени-то его кое-как втащила. Здоровый боров оказался. А утром, когда лейтенант проснулся, пистолет уже в кобуре лежал. На столе тарелка с дымящейся отварной картошкой стояла, малосольные огурчики и графинчик с чистейшим самогоном.

Тот участковый целых три дня гостевал. Обещал разобраться со всеми должниками. Но выгнали его из милиции. Жена усугубила. Нажаловалась руководству управления внутренних дел, что муж ей изменяет, погряз в пьянстве, детей родных воспитывать отказывается...

Если каждую вещь, оставленную в залог любителями заложить за воротник приравнять к поллитре, то тетка-самогонщица имела бы сейчас целую водовозку первача. Обменяв который на деньги, можно было бы безбедно полгода отдыхать на Кипре...

Да кому он этот Кипр нужен. В деревне-то с мужичками-выпивохами куда как веселее!

2000 г.

ВЗЯТКОДАТЕЛЬ

Всем членам бригады повысили квалификацию. У кого был третий разряд получил четвертый. Кто имел четвертый – удостоился пятого. Митрич, бригадир, как говорят, прыгнул выше головы и получил шестой. Хотя, честно сказать, на шестой он не тянул. Но зато дружил с заместителем начальника цеха, а это что-то да значит.

Словом, все остались довольны, удостоились прибавки к жалованию и по этому поводу закатили отчаянную пьянку. Только Антон Синюхин на этом празднике жизни был лишним. Он один из всей бригады не был квалифицирован на более высокий разряд. Как имел четвертый, так и продолжал его иметь. Все веселились, а он сидел за столом хмурее тучи и молча заглатывал по полстаканчика.

– А ты сходи к начальнику цеха, – наконец обратил внимание на грустную мину Синюхина Митрич, – Поговори по душам. Глядишь – тоже повысят разрядность.

– По душам это как? – иронически спросил Синюхин.

– Ну как? Расскажи про свою замотанную жену, про тещу-пилу, про детей, которые хотят хорошо есть и пить...

– Рассказывал уже, – махнул рукой Синюхин.

– Ну и что?

– Рано, говорит, тебе, Синюхин разряд повышать. Ты, говорит, Синюхин, инициативу проявляешь, только когда по стаканам разливать нужно.

– А ты и ему налей, – сказал кто-то из членов бригады, – Начальник цеха – тоже человек. И этим делом не меньше нас забавляется. Любит водочку. Я как-то к нему в кабинет ворвался, а там! Водки – море! И две бабы полуголых. Начальники цехов разряжаются.

– Что же я с ним на брудершафт пить должен?

– Зачем на брудершафт? Ты денег не пожалей, купи ему бутылочку водочки или коньяка в праздничной упаковке и оставь на столе.

– Взятку дать что ли?

– Ну почему сразу-таки взятку? Подарок. Сувенир.

В фирменном водочном магазине Синюхин пристальным взглядом изучал полки с многочисленными бутылками. Водки, коньяки, джины, ром. Даже текила имелась. Хрен его знает, что за напиток, Синюхину такое пойло ни разу не приходилось пробовать. Зато бутылка была фигуристая и стоила столько, за сколько можно было купить шесть пузырей отечественной, родимой и ежедневной.

– Девушка, – отважился обратиться Синюхин к продавцу, – А какой напиток можно подарить в качестве презента? Допустим, любимому начальнику?

Продавец внимательно оглядела невзрачный прикид Синюхина и без интереса спросила:

– Какой суммой располагаете?

Синюхин на несколько секунд замешкался, но потом четко произнес:

– Триста пятьдесят.

– Коньяк армянский. Или водка "Юрий Долгорукий" в литровой бутылке.

Синюхин купил "Долгорукого". Все-таки целый литр! Да и коробка цветастая, с золочеными буквами. После того как с водкой разделаешься, такую и на видном месте хранить можно. Например, в серванте или на книжной полке.

На другой день после смены, подбодренный товарищами, Синюхин поплелся в цехоуправление. Секретарша начальника цеха уже упорхнула. Синюхин приоткрыл дверь и увидел за столом медвежью фигуру начальника цеха. Тот что-то писал.

На скрип двери начальник оторвал глаза от листков бумаги и увидев Синюхина, казалось нисколько не удивился.

– Тебе чего, Синюхин? Опять за жизнь пришел разговоры говорить?

Синюхин, придерживая под мышкой коробку с "Долгоруким" перешагнул на территорию кабинета.

– За нее, Виктор Павлович, за жизнь.

– Бьет ключом? И все по голове? – бросил трафаретную шутку начальник.

– По голове, Виктор Павлович. – Ответил Синюхин переминаясь с ноги на ногу. Он не знал, как вести себя дальше. Благо на выручку пришел начальник цеха.

– А что это у тебя под мышкой, Синюхин?

– Это? – Синюхин уже держал коробку в вытянутых руках, – Это Долгорукий! Юрий. Родоначальник Москвы. То есть – это водка такая – "Юрий Долгорукий".

Начальник цеха подпер тяжелый подбородок кулаком, удовлетворительно цокнул:

– Мне кажется, Синюхин, пора тебе повышать квалификацию. Засиделся ты на четвертом разряде. Тебе не кажется?

– Засиделся, Виктор Павлович. Еще как засиделся. Теща-сука каждый день напоминает о моей зарплате. Гроши, кричит, получаешь.

– Ты поставь своего "Долгорукого" вон на ту полку. Уронишь от волнения не дай Бог!

Синюхин с радостью избавился от презента.

– Ну что ж, Синюхин, передай своего бригадиру, чтобы писал на тебя представление на получение пятого разряда. Пора... – сказал начальник, взял со стола карандаш и погрузился в изучение производственных планов.

– Мне можно идти? – после некоторой паузы спросил Синюхин.

– Иди, дорогой. Спеши к своей теще.

Обрадованный таким поворотом дела, Синюхин заскочил в тот же водочный магазин, где днем раньше приобрел "Долгорукого", купил "четвертинку" и чуть ли не на крыльях полетел домой. Пятый разряд, в чем он теперь не сомневался, был ему обеспечен. Начальник цеха слов на ветер не бросает.

...Под утро в квартире Синюхина раздались настойчивые звонки. Теща поплелась в прихожую. А через несколько секунд в квартиру влетели несколько людей в милицейской форме. Невзирая на полураздетую жену, растормошили Синюхина в кровати. Антон и приподняться не успел, как ему на запястья "браслеты" нацепили. Вывели на кухню и словно дубиной по голове:

– Вы, гражданин Синюхин, обвиняетесь в покушении на убийство.

– Какое покушение? Вы меня с кем-то путаете! – стуча зубами ответил ничего не понимающий Синюхин.

– Водку "Юрий Долгорукий" в литровой бутылке вчера вечером приносили своему начальнику цеха?

– П-приносил, – сознался Синюхин, – Это не взятка – п-презент.

– А в ту водочку, какой отравы подмешали?

– Зачем мне подмешивать? – не понял обвинения Синюхин.

Милиционеры сделали ехидные улыбочки и переглянулись.

– Он ещё дурака из себя корчит! Не отвертитесь, Синюхин. Мы уже допросили всех челнов вашей бригады и сделали вывод, что вы хотели отравить своего начальника цеха из-за личной обиды. Из-за того, что только вам не повысили производственный разряд. Отомстили, так сказать...

– Убивец! – выпалила теща, стоящая в дверях кухни и внимательно следившая за разговором.

– Да вы с ума сошли! Я эту водку даже из коробки не вынимал. Как купил в магазине, так и передал её Виктору Павловичу. Вы у него спросите!

– В том-то и оно, что спросить не можем. Ваш Виктор Павлович с тяжелым отравлением теперь "отдыхает" в реанимационном отделении. В каком магазине брали водку?

– На Заводской улице. В ликероводочном.

– В каком часу?

– После работы это было. Около семи вечера.

– Продавца помните?

– Ну а как же! Девица такая вся из себя расфуфыренная.

– Скорее всего самопал продавали, – сказал один милиционер другому.

– Надо ехать к открытию и арестовывать всю партию, – ответил коллега и, взглянув на обескураженного Синюхина, спросил, – А с этим что будем делать?

– С собой возьмем. Для опознания. Собирайтесь, гражданин Синюхин, поедете с нами.

Синюхин потряс руками в наручниках:

– Как же я штаны надену?

Наручники с Синюхина сняли. Три часа, которые он находился в отделении милиции, нервно курил одну за одной сигареты. На голодный желудок. А потом они поехали на задание. На Заводскую улицу, где находился ликероводочный. Синюхин сразу указал пальцем на девицу, которая вручила ему самопального "Долгорукого". Милиционеры носились по помещениям магазина, кричали на продавцов, перетаскивали ящики с водкой. И никому из них до Синюхина не было дела.

– А мне теперь что делать? – обратился он к старшему по званию.

– Тебе? – переспросил страж порядка, – Можешь идти домой. После вызовем как свидетеля. По факту продажи фальсифицированной водки.

– И все? – удивился такой быстрой развязке Синюхин.

– Мало? Можем привлечь и как взяткодателя.

– Это не взятка была – презент!

– Иди, иди! Потом разберемся. Презентатор!

Синюхин поплелся на завод.

– Звездец твоему пятому разряду! – участливо вздохнул бригадир Митрич. – Вообще, Синюхин, тебе лучше подать заявление на увольнение по собственному желанию. Не то начальник цеха тебя с дерьмом сожрет. Как пить да уволит по тридцать третьей.

– Как пить дать уволит. – согласился Синюхин, – Кстати, как он там?

– Говорят, оклемался. А ты, Синюхин, форсируй, форсируй. Беги в отдел кадров пиши заяву.

Синюхина не уволили. Кадровик не стал брать на себя такой ответственности и решили подождать выписки из больницы начальника цеха. Тот заявился на работу через неделю. Заметно похудевший. Сразу распорядился вызвать Синюхина.

Ни жив ни мертв Синюхин перешагнул знакомый порог и предстал пред тусклые очи своего начальника.

– Сукин сын ты, Синюхин! – сказал начальник цеха.

– Да, сукин сын, – согласился Синюхин.

– Ну тогда иди.

– Куда?

– В бригаду, на свое рабочее место. Ты что думаешь, что я буду разбрасываться квалифицированными рабочими пятого разряда?

Синюхин дернулся, но около порога замер.

– Виктор Павлович, меня ведь к уголовной ответственности как взяткодателя хотят привлечь...

Начальник цеха впервые улыбнулся:

– Не привлекут. Я следователю сказал, что сам тебя за водкой посылал. Иди, работай.

2000 г.

ЛЯГУШАТИНКА

В константиновской избе, где когда-то родился и жил Есенин, душно. То ли от чрезмерно наполненной гостями, то ли от души натопленной печки. А скорее и от того и от другого. Кто-то декламировал стихи:

Ах, сегодня так весело россам,

Самогонного спирта река.

Гармонист с провалившимся носом

Им про Волгу поет и Чека.

Краем глаза я заметил, как Женька осторожно просачивается к выходу. Уже нахлобучил шапку. "Вот гад, – подумал я, – никак без меня решил заложить!" В машине оставалась маленькая фляжка коньяка. И стал тоже протискиваться к выходу.

– Ну по глотку? – вздохнув свежего морозного воздуха, желанно предложил я на высоком деревянном крылечке.

Рядом с Женькой, облокотившись локтями на перила, стоял пожилой мужик с обгрызенной папироской.

– А что пить-то? – удивленно поднял на меня глаза Женька.

– Как что? Коньяк. В машине, в бардачке.

– А кто тебе сказал, что он в машине?

– А где ж? – задал я вопрос и по печальной физиономии Женьки и по спиртным парам, исходившим от него, догадался, что коньяк приказал долго жить.

Совесть моего товарища грызла недолго. Он вдруг встрепенулся, тронул мужика за рукав телогрейки.

– Бать, а бать! Где здесь можно купить коньяку или водочки?

Местный щелчком швырнул сигарету в снег, повернулся к нам.

– Где ж вы её, етыть, купите, водочки? Уже и магазин и палатки закрыты. У нас, в Константиново, рано закрывают.

– Что ж, так все плохо? – поникшим голосом спросил Женька.

– Ну, почему ж плохо? Здесь самогонку продают трех видов. Забористая самогонка. И не дорогая. Двадцать рублей пол-литра.

– Где? – в один голос обратились мы к мужику.

– Я в доле? – мужик оказался нахалом.

Через минуту, гуськом следуя за местным, мы шли по протоптанной узкой дорожке в конец деревни. Остановились перед небольшим, срубленным в лапу, домом. Женька протянул сотку.

– Бери три. Лишней не будет.

– Каких? – Спросил мужик, – "Есенинку", "Змея Горыныча" или "лягушатинку"?

Мы в недоумении переглянулись, удивленные странными названиями.

– А какая лучше? – спросил я.

– Етыть, у каждого свой вкус. Мне так по душе "лягушатинка". Но могу и "есенинку" и "Змея". Что прикажете?

– Бери всех по одной. – Махнул рукой Женька, – Будем дегустировать.

Через пять минут наш добродетель вышел из калитки, скрестив руки на груди. Таким способом он поддерживал хрупкий товар за пазухой.

– Айда ко мне, – кивнул он головой в сторону есенинской избы. – У меня и помидорчики соленые и хлебушек найдется, и что самое важное, бабы дома нет. Вечерняя дойка.

В темно-коричневых бутылках из-под пива цвет самопала было не различить. Но вот налили по первой "есенинки". Обыкновенный самогон. Правда, чистый, как слеза. И крепкий, зараза. Градусов шестьдесят. Но в глотку льется, как родниковая вода. Между первой и второй – чтобы муха не успеха пролететь. Стопки – по восемьдесят граммов, граненые. Раз, два и бутылке конец.

Евсеич, так звали нашего нового знакомого, сплюнул помидорную кожуру, заулыбался:

– Ну, что теперь? "Горыныча" или "лягушатинки"?

– Что крепче? – спросил я.

– Етыть! Конечно, "Горыныч". На змеях настоен.

– Ты хочешь сказать, что "лягушатинка" – на лягушках? – с недоверием улыбнулся Женька.

– А то как же! На самых настоящих рязанских лягушках!

Он зубами вынул из горла пластмассовую пробку и разлил по стопкам. Пойло было зеленого цвета. Ничем от "Турхуна" не отличить.

– Что на самом деле, на лягушках? – глядя на зеленую жидкость, скривился Женька.

Я склонился над своей склянкой и понюхал – даже самогоном не пахла. А Евсеич, широко открыв рот, неторопливо влил самопал.

– Как к себе домой пошла! Хороша!

Мы последовали его примеру. И, правда, хороша.

– Летом, мы как французы, ещё и лягушачьими лапками закусываем. Только сейчас, зимой, где их возьмешь?

Женька, всасывая, помидор, что-то промычал в ответ. Я снова потянулся за початой бутылкой. Голова приятно кружилось, и даже казалось, что в ушах что-то квакало.

Евсеич рассказывал о местных умельцах – самогоноварах. Оказывается для "лягушатинки" отлавливают только четыре вида местных лягушек. Непременно зеленого цвета. Именно они, при настое самогона дают напитку "турхуновский" оттенок.

– А при приготовлении "Горыныча", неужели змеиный яд используют?

– Зачем же яд? – удивился Евсеич, – Гадюку разве кто по незнанию в бутыль с самогоном опустит. Ужей отлавливают и в самогон. "Горыныч", сейчас попробуете, градусов восемьдесят будет. Двойного перегона. Ему и цена сорок рублей за бутылку.

Он встрепенулся, полез в карман и положил перед Женькой смятую десятку.

– Вот. Двадцать за "есенинку", тридцать за "лягушатинку" и сорок за "Змея". Десять – сдачи.

"Горыныч" ошпарил полость рта. Мне показалось, что в нем было все девяносто. Чистый спирт!

Женька передернулся, сложил руки на столе и опустил на них голову. Через минуту мирно посапывал. А мы с Евсеичем продолжали беспощадную борьбу со "Змеем Горынычем", приканчивая его мелкими дозами...

2000 г.

РОБИНЗОН

Вадим штурманом на буксире работал. Он и предложил: фигли, такой праздник, в виде неожиданного аванса, отмечать в городских условиях? Можно махнуть на какой-нибудь аккуратненький островок, катер-то под рукой, и уж там дать волю чувствам. Глуши, родимую, за милую душу и ничего не бойся ни милиции тебе, ни начальства, ни жен, ни "хвостов" – желающих выпить на дармовщинку.

Все с бурным одобрением поддержали призыв штурмана. На природу, на природу! Благо, до первого островка, Коврижки, полчаса ходу. По пути можно и "подогреться", а уж там, на острове, развести костерчик и сварганить что-нибудь. Например, крабов наловить. Прелесть, а не закусон!

Полный вперед!

Но на Коврижке уже отдыхала веселая компания. Судя по торпедному катеру, военные моряки. Конечно, можно было разместиться рядом, но Вадим глянул бинокль и объяснил, что у вояк, по всей видимости, водка уже заканчивалась. А пока ещё трезвым портовикам брататься с пьяными матросами не очень-то хотелось. Да и мало ли чего могло случиться?

Направили буксир дальше – к острову с медицинским названием Желтуха. Это ещё час хода на крейсерской скорости. По курсу почти по бутылке на брата и произвели всос. Всем сразу весело стало. Только у одного Синюхина водка поперек горла пошла. Такого случая в своей биографии он и припомнить не мог. Чтоб она по доброй-то воле не лезла. А тут выпьет полстакана, а она, проклятая, обратно. Так во время всего перехода и бегал от рубки к борту. Рыб кормил. А когда пришвартовались, совсем плохо стало. Уж и с морской водой её размешивал, и с соевым соусом для укрепления желудка пробовал пить – ничего не помогает. Только выскочили на берег, Синюхин сразу в заросли полыни и пополз. Чтобы остальному народу праздник не портить. Туда, в кусты, где устроил себе больничную палату Синюхин, и наведывался Вадик-штурман со стаканом народного снадобья. Им, родимым, которым, можно от всего лечиться.

Вроде полегчало. Из своего укрытия видел Синюхин, как на костре крабов варили, как пустые бутылки в разные стороны отлетали, как кто-то купался в ноябрьской воде. А потом уже ничего не видел. Совсем уж похорошело, и он уснул.

Сколько спал, сказать сложно. Только открыл глаза и увидел, что по листьям багряных кленов солнечные лучики прыгают. Птички щебечут, где-то вдали прибой гальку перекатывает. Во рту, правда, пересохло, но эта беда поправима. Уж что-нибудь на буксире да осталось с двух ящиков то.

Поднялся и бодрой походкой пошел к берегу. Только буксира не увидел. Головешки от потухшего костра чернели, многочисленная стеклотара искрилась, фуражка штурмана на суку березки висела, атмосфера ещё праздником пахла, а катера не было.

У Синюхана от дурного предчувствия дрожь в коленках объявилась. Тлелась ещё надежда, что ребята решили вокруг острова кругаля дать, экскурсию устроить. Синюхин скорее заправского альпиниста на утес стал карабкаться. Быстро, быстро и вот уже на вершине скалы оказался. Но кругом только одно море и где-то вдали серые очертания материка, откуда они приехали.

И понял Синюхин – не похмелиться ему в самое ближайшее время. Забыли его друзья. Особо не горевал, конечно, дойдут до порта, станут прощаться и хватятся: Синюхина-то на острове забыли. Сразу отрезвеют, подкупят ещё водочки и поспешат на выручку.

Чтобы быстрее в ожидании спасителей скоротать время, Синюхин на берег спустился, где кострище размещалось, стал бутылки собирать, да сливать капельки в пластмассовый одноразовый стаканчик. Больше полстакана накапал. Ишь, как расточительствовали товарищи. Выпил, совсем ему хорошо стало. Правда, холодало, и время уже к осеннему вечеру клонилось. Буксир на горизонте все не появлялся, а на Синюхине лишь рубашка, да парусиновая курточка. Впервые пожалел, что курить бросил, а потому и спички за ненадобностью в кармане отсутствовали.

Всю ночь, хлопая себя руками, словно петух крыльями, согревался Синюхин и бегал по берегу. Чем ближе к утру время продвигалось, тем он больше уверялся, что не заметили его отсутствия товарищи. Поди, теперь дрыхнут с женами в теплых кроватях.

Когда расцвело, на горизонте пограничный катер появился, двигался из залива на вахтенную службу в открытое море. Да разве докричишься, если между погранцами и Синюхиным не меньше двух миль расстояния? Могли, конечно, в бинокль заметить, но откуда им знать, что человек бедствие терпит? Маши руками, ори, хоть голую задницу показывай, а подумают, что перебравший турист дразнится.

К середине дня рыбацкий траулер к порту проскочил. Эти по сторонам в оптические приборы не смотрят, им бы улов успеть сдать на консервный завод.

Снова ночь наступила. Синюхин в лощинку сухих листьев натаскал. Залез в самую кучу: да разве листья согреют? Пришлось периодически гимнастикой увлекаться. Подпрыгивая, одно точно знал Синюхин: после двух суток отсутствия жена, Надежда, спасительница, все-таки проявит беспокойство. Обзвонит друзей закадычных, спросит гневно, где с авансом третьи сутки шляется мой Синюхин? И тогда Вадим-штурман вспомнит, что докер Синюхин на острове в кустах остался.

Почти весь третий день пребывания на острове, Синюхин на берегу камни отворачивал, мелких крабов-волосатиков ловил. Отрывал клешни и высасывал из них сырое мясо. Какая ж гадость, эти крабы!

Надюха, стерва, видимо и не думала волноваться по поводу отсутствия мужа. Наверное, посчитала, что аванс уже пропит. Так чего ж тогда беспокоиться? И на работе, в порту, Синюхина не хватились. Скорее всего, считают, что докер в загул ударился. Такое уже случалось, и начальник участка всегда строго предупреждал Синюхина: чтобы в последний раз. Иначе уволим. Уволят, как же! А кто ж тогда за такую смешную зарплату работать будет!

На четвертые сутки погранцы все-таки заметили подпрыгивающего на скале человека. Изменили курс, направились к острову. Синюхин кричать уже не мог, размазывал кулаками грязное лицо, бормотал: "Дорогие мои, спасители! Да пусть рука моя правая отсохнет, если когда-нибудь первый тост не в вашу честь подниму!"