Текст книги "Тайны подмосковных лесов"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Он ненавидел эту семью, он желал зла этой семье. Но теперь, когда Катя была здесь, рядом с ним, новые безумные идеи пришли к нему в голову. И не просто идеи, проекты, как раньше – тут было нечто иное...

Он глядел на неё и днем и ночью и ощущал, что испытывает к ней не то, что даже симпатию или страсть, влечение, он испытывал такое чувство, какого не испытывал никогда в жизни. Он сам себе боялся признаться в этом чувстве. Ему уже не нужно было никаких денег за нее, никакой власти над ней, ему нужна была о н а с а м а. Он понимал, что если выпустит её из своих рук, то выпустит уже навсегда, и жизнь утратит для него интерес. Он вдруг стал жалеть о своей бурно прожитой жизни, которой он всегда гордился. Эх, если бы он был чист, если бы не жил под чужой фамилией, если бы не был в розыске! Как это было бы прекрасно – жениться на ней, плюс завладеть её квартирой, дачей, деньгами. Как бы они тогда зажили! Он бы раскрутился, он нашел бы себя в этих новых условиях жизни, он бы открыл свое дело и осыпал бы её деньгами с ног до головы, она была бы королевой. Он бы ничего не пожалел для нее.

У Ворона было много женщин. С четырнадцати лет он жил активной половой жизнью. В двадцать лет он был опытным любовником, и ему ничего не стоило соблазнить женщину. Но только какую?! Оглядываясь назад на прожитые годы, Ворон понимал, что настоящих женщин, честных, порядочных, у него не было ни одной. А некоторые эпизоды жизни породили в нем как ни странно, но именно комплекс неполноценности... Кто-то в упор не хотел видеть его, им нужно было другое – семья, быт, положение в обществе, тихий любящий муж. А он со своей энергией, неукротимой мужской силой, жаждой жизни ко для кого был пустым местом или неприятным досадным эпизодом. Ворон считал это несправедливым, он считал, что только обстоятельства, только то, что он жил в этой совковой стране, не давало ему возможности стать подлинным хозяином жизни, представителем высшего общества. Но вот теперь наступило иное время – распался СССР, освободились цены, создавались частные предприятия, делались колоссальные деньги. И эта жизнь была именно для таких, как он. А он с ужасом чувствовал, что начинает выдыхаться, и новые приключения уже не доставляют ему удовольствия, а наоборот – вызывают чувство брезгливости и усталости от жизни. Он стал понимать, что существование его бессмысленно, но не для чего, не для кого ему предпринимать какие-то шаги, что-то изобретать, рисковать. Вся жизнь стала представлять собой некий порочный круг.

Он гнал от себя прочь мрачные мысли, впадать в депрессию он считал позором для мужчины. Но вот сейчас, сидя здесь в этом добровольном заточении, он передумал очень много. Ему вспоминалась вся его жизнь детство, когда он проникся лютой ненавистью к запрограммированной убогой нищенской жизни, которой жило подавляющее большинство людей. Он любил читать приключенческие романы и задавал себе вопрос – почему в книгах Дюма, Стивенсона, Сабатини люди живут такой интересной жизнью – путешествуют по всему свету, купаются в золоте, убивают ради этого золота, а они с матерью вынуждены стоять за молоком и сахаром в очередях, питаться кое-как, одеваться кое-как, во что-то серое и убогое и при этом слушать нелепые басни про какой-то там новый мир и светлое будущее. Из этого серого мира он решил вырваться во что бы то ни стало. Он искал себе приключений на каждом шагу, ни один аспект жизни не ускользал от него. Драки, спекуляции чем угодно, позже многочисленные любовные связи – все это и составляло его жизнь, он опрометью, сломя голову бежал от серости и скуки совкового бытия. Он вычеркнул из своей памяти мать, он не допускал в эту память никаких мыслей о ней. А когда по ночам в голову все же лезли жалостливые мысли о детстве, о том, как мама укладывала его спать, как сидела около него, когда он болел, как гладила его своими шершавыми руками, целовала в горячий лобик, как дарила ему на день рождения скромные, но всегда такие милые подарки, он скрипя зубами, гнал от себя эти мысли прочь. А утром, убегая от этих мыслей, шел на новые дела, на новые опасные приключения. Так и продолжалась эта жизнь в бешеном ритме, поскольку самым страшным для Ворона было остановиться и подумать. Потому что, если он начинал думать, то ощущал под ногами бездну. Что там позади? Несколько убийств, десятки крупных ограблений, заживо погребенная мать, искалеченная судьба семьи Корниловых... А для чего все это он делал? С чем он пришел к настоящему моменту? Ни дома, ни семьи, есть только сила и опыт, и для чего они ему?

Ворон глядел на Катю и испытывал огромный прилив сил от её присутствия. В то же время ужасался своим действиям – он отправил на тот свет родителей Кати, он приказал изнасиловать её, она не может выехать отсюда похоронить родителей, успокоить родственников, она, разумеется, в розыске, её ищут. И разумеется, она ненавидит его, ненавидит, даже не зная, что смерть её родителей на его совести. И ему плохо от этой её ненависти, ему безумно хочется хоть как-то понравиться ей, привлечь её внимание, но как это сделать, он понятия не имеет.

Его раздражало и то, что Катя лучше относилась к Хряку, чем к нему, у того она искала хоть какой-то поддержки. А с ним только ледяная вежливость, то ужас, то сонное равнодушие в глазах. Она боялась и люто ненавидела его он ощущал это каждую минуту. А ненавидеть она умела, Ворон чувствовал в Кате характер. Но ненавидеть-то ещё ладно... от любви до ненависти, как известно, один шаг. Но он холодел от мысли, что если бы он снял очки, и она бы увидела его безобразный правый глаз, покрытый мутной пленкой, она могла бы почувствовать к нему отвращение. А почему у него такой глаз?! Кто в этом виноват?! Он что, родился таким?!!! При этих мыслях в нем закипало бешенство, и вновь хотелось мстить, уничтожать, унижать... Но чем больше он распалялся, тем больше она нравилась ему.

Играть с Катей в молчанку далее становилось невыносимым, и он решил объясниться с ней.

Попросив Хряка сходить в магазин за продуктами, Ворон, наконец, остался с Катей один на один.

Она сидела на стуле и смотрела телевизор. Ворон заметил, как она бледна, как она ломает пальцы и закусывает губы. Ему вдруг стало безумно жалко её, он испытал к ней неведомое доселе чувство нежности. Эти бледные щеки, распущенные по плечам черные волосы, эта её беспомощность перед ним и в то же время молчаливая гордость, чувство собственного достоинства – все это волновало и будоражило Ворона.

– Катюша, – тихо произнес он. – Как ты себя чувствуешь?

Сам содрогнулся от пошлости своих никчемных слов и даже покраснел от досады на себя. Как она могла себя чувствовать, запертая здесь, изнасилованная, только что потерявшая родителей и не имеющая возможности их похоронить?!

– Прекрасно, – тихо ответила Катя, все ещё находящаяся под воздействием таблеток, подмешиваемых Вороном в еду. – Лучше некуда.

– Я понимаю. Я все понимаю. Только вот ты меня понять не хочешь.

– Ну отчего же? – как-то жутковато улыбнулась Катя. – Я прекрасно поняла, что со мной здесь сделали ваши друзья. Я прекрасно понимаю, что все это сделано по вашему приказу.

– Нет! – возразил Ворон. – Я здесь не при чем. Это дикари, скоты, оголодавшие в местах заключения. Ты же видела, как я бил этого Рыжего.

Катя равнодушно пожала плечами, даже не взглянув на Ворона.

– Ладно, – махнула она рукой. – А для чего вы меня здесь держите? У меня погибли родители, волнуется бабушка. Что вам от меня надо? Кто вы вообще такой?

– Я-то? – побледнел вдруг Ворон. – Да никто. – Снял очки и странно улыбаясь поглядел ей в глаза. Она невольно вздрогнула и отвернулась. – Я призрак, выходец с того света. Ты такого никогда не видела. Так вот погляди.

Что-то необычное было в его поведении. И что-то жуткое в его облике без очков – левый глаз яростно глядел на её, а правый, бессмысленный, покрытый белой пленкой тоже что-то выражал, непонятно только что. Кате стало страшно.

– Да, да, я призрак. Я никто. У меня ничего нет. Я вне общества, вне государства, вне нормальной жизни. У меня есть только тело, изуродованное лицо, душа и... ты, Катюша, сидящая рядом. Ты, которая так ненавидит меня.

– А как же по вашему я должна к вам относиться? – Его слова обнадежили её, она словно ждала от него чего-то. Робкий лучик надежды мелькнул в её душе.

– Это уж дело твое. Только не делай поспешных выводов. Я не могу рассказать тебе, кто я такой, кто мои родители, как я прожил свои сорок шесть. Если я тебе все это расскажу, ты содрогнешься и возненавидишь меня ещё больше. Я могу говорить только о настоящем. А о настоящем я скажу лишь одно – для меня в жизни сейчас нет никого, кроме тебя. Я л ю б л ю т е б я, Катя, и привез тебя сюда, потому что не могу без тебя жить...

Ворон неожиданно распалился от своей лжи, входя в роль и веря самому себе. Потому что, если бы он не верил самому себе, то уж Катя никак бы не поверила ему.

– Моя жизнь не стоит ни гроша, – продолжал он. – У меня нет ни одного близкого человека, и поэтому я готов отдать за тебя свою жизнь. Но моя никчемная жизнь тебе не нужна. Ты слишком молода и неопытна, чтобы знать цену жизни. Тебе нужны покой, стабильность, нужен этот парень, с которым ты ездила в Питер. У тебя впереди будущее – институт, карьера, любовь, дети. У меня ничего нет ни позади, ни впереди. Позади мрак, впереди туман. Только настоящее, вот чем я живу. А настоящее – это ты, красивая, молодая и любимая. И если бы ты полюбила меня, то я бы отдал тебе все, что у меня есть и будет, и прежде всего, самого себя.

– Что вы такое говорите? – пролепетала Катя. – Я... да не верю я вам. Вы по моему, просто глумитесь надо мной. Вы затеяли что-то жуткое.

– А ты поверь. Раз в жизни и навсегда, – говорил Ворон, постепенно ощущая, что говорит правду. Ведь действительно, сейчас ему ничего другого, кроме нее, не нужно было. А что будет, завтра, он не знал. – Пойми, Катя, человеку раз в жизни дается шанс. Человек раз в жизни встречает другого человека, который ему предназначен Богом. Вот и нам с тобой дается шанс, Катя. Твои родители погибли, у тебя никого нет. И у меня никого нет... Н и к о г о, – подчеркнул он, на мгновение потупив взгляд. – Давай, уедем со мной, далеко-далеко, я обещаю тебе красивую интересную жизнь, я буду всю жизнь носить тебя на руках, я осыплю тебя деньгами, я буду считать своим позором, если кто-то будет одет лучше тебя, если кто-то будет красивее тебя, если кого-то будут любить больше, чем тебя. – Из каких-то тайников памяти, из прочитанных в детстве романов извлекал Ворон эти слова, и слова эти становились для него единственной существующей реальностью. Все было в порядке вещей – Ворон был упрям, и иногда ему безумно хотелось чего-нибудь, денег, например, или какую-нибудь вещь... Теперь же он жаждал вещи одушевленной. И в процессе своего монолога сам для себя сделал вывод – он должен добиться своего, именно это и есть отныне цель его жизни.

Он снова надел темные очки и придвинул свой стул поближе к ней.

– Я знаю, Катюша, ты боишься меня, ты ненавидишь меня, ты считаешь, что это я подстроил то, что здесь произошло – видит Бог, это не так, сказал Ворон. Он не боялся Божьего гнева. – Я сам жертва обстоятельств. Я могу быть другим... Как ты красива! – вдруг закричал он. – Я сделаю так, как ты захочешь. Ты совершенно свободна, ты можешь сейчас же ехать домой. Только пойми одно – никто никогда не будет любить тебя так, как я. Твой парень нормальный сильный смелый человек, но у него вся жизнь впереди, а у меня ты – единственная, последняя любовь. Ты рождена для меня, Катя, ты должна быть со мной. Ты сама поймешь это.

Из всех слов, произнесенных Вороном во время его опереточной тирады, Катя очень хорошо поняла одно "ты свободна, ты можешь сейчас же ехать домой." Это был её шанс... Ей пришла в голову неожиданная мысль.

Поражаясь сама себе, она вдруг обняла его за шею и слегка потянула его в свою сторону. При этом он резко вздрогнул, как от электрического тока и внимательно поглядел в её глаза. От её прикосновения ему стало так хорошо, как не было никогда в жизни. Неожиданно вспомнилась мать, её теплые руки, гладящие его, её губы, целующие его в воспаленный болезнью лоб. А Катя поражалась сама себе. Она должна была предпринять что-то необычное, чтобы вырваться отсюда, она должна была играть роль, крепко держать себя в руках, понимая, что имеет дело с очень опасным человеком.

– Вы говорите странные вещи, Петр Андреевич, – прошептала она. – Я даже не знаю, как отвечать на ваши признания.

– Но ты веришь мне? – перешел на шепот и Ворон, гладя своей мощной рукой её черные волосы.

– Да. – еле слышно произнесла Катя. – Таким словам нельзя не верить.

Ворон вздрогнул всем телом и крепко обнял её, прижал к себе. Катя тоже вздрогнула, вдруг припомнив все, что произошло за последние дни. Но отталкивать его было очень опасно, и преодолевая ужас и отвращение, она тоже прижалась к нему.

Эту сцену прервал сильный стук в дверь.

Ворон быстро вскочил со стула и выглянул в окно. Затем открыл дверь, и в комнату ввалился, едва держась на ногах, Николаша, бледный, неумытый, в шляпе и плаще и с жутким выхлопом изо рта.

– Что случилось? – Он мгновенно стал тем Вороном, которого боялись и уважали окружающие.

– Понимаешь... Взяли, повязали твоего Рыжего. Сегодня утром приехали менты и... Налей водки, ради Христа, умираю...

Ворон налил ему стаканчик водки, тот залпом выпил и рассказал подробности произошедшего.

– Все, что ни делается, все к лучшему, правда, Катя? – произнес Ворон, немного подумав. – Надо нам разбегаться в разные стороны. Сейчас придет Дмитрий Степанович и будем собираться. Так-то вот, Катюша...

Катя испуганно глядела на него. Опять надвигались какие-то перемены. Куда он теперь её повезет?

Он почувствовала на себе какой-то пристальный взгляд. Повернула голову. В дверном проеме стоял Хряк с двумя сумками в руках и молча, печальными глазами глядел на нее. В его глазах Катя увидела сочувствие, увидела какую-то напряженную мысль.

... Хряк понял, что не может дальше продолжать играть в игру, навязанную ему Вороном. Уже несколько дней перед ним стоял мучительный вопрос, что ему делать – идти против законов товарищества или против законов совести. До него отчетливо дошло, что впервые в жизни он совершил убийство – двойное убийство людей, не сделавших ему ничего плохого. Ворон говорил ему, что Аркадий Корнилов стал виновником смерти его двоюродного брата. Подчиняясь законам братства, Хряк помогал Ворону и согласился на то, чтобы подрезать на мосту корниловскую "Волгу". Но в машине оказалась женщина, Маша Корнилова, хоть Ворон уверял Хряка, что Аркадий будет один. И увидев Машу, Хряк по инерции продолжал действовать. Правда, он не использовал всех возможностей классного водителя и безусловно оставлял Аркадию шансы проехать роковой мост. Но... Аркадий, видимо, не очень хорошо водил машину, к тому же Хряк заметил, что он очень испугался, увидев вблизи лицо Ворона и окончательно потерял управление. "Нет, нет, были у него шансы, были", – уверял себя Хряк. – "Я бы на его месте запросто проехал мост." Но тем не менее, совесть мучила его ужасно. А потом... застреленный гаишник, насилие над Катей... Хряк плохо знал биографию Ворона, но хорошо понимал, что в его собственную биографию Ворон внес несколько черных несмываемых пятен. И он твердо решил помочь Кате выбраться из лап Ворона...

... Он стоял в дверях и молча глядел на Катю.

– Вот и Дмитрий Степанович пришел, – улыбнулся Ворон. – Слышь, Дим, Рыжего-то повязали. Ты не беспокойся, у нас теперь от Кати секретов нет, она в курсе.

– В курсе чего?

– В курсе всего. Этот Рыжий оказался мерзавцем и подонком, мало того, что они здесь учинили, так он, оказывается, обвиняется в убийстве двух людей. Я-то думал, такой простачок-дурачок, ан нет – зверюга ещё та... Как же порой ошибаешься в людях!

– Что делать думаешь? – спросил Хряк.

– Да вот хотел с тобой посоветоваться. Заложить он нас может, надо бы разбегаться, я так полагаю.

– Я, так, например, никуда отсюда не поеду, – тихо сказал Хряк. – Мне бояться нечего.

– Да, да, Дима, разумеется... Я себя имею в виду. Да и Катюша поедет домой... Как у тебя с транспортом, Дима?

– Сам знаешь, сижу здесь, ничем не занимаюсь.

– Ты сходи, сходи к своему приятелю, возьми у него тачку... Очень нужен транспорт... А Помидора не хочу трогать... И ты, Николаша, вали отсюда. Все отрицай, про нас ни гу-гу... Не мне тебя учить. Да и Рыжему я верю, ничего он про нас не скажет, не так уж он глуп, побоится заложить. Так что, не бойся ничего, Николай, ты ещё немало ханки за свою жизнь выпьешь...

Николаша нырнул за дверь, а Хряк мрачно поглядел на раскрасневшегося вдохновленного чем-то Ворона и буркнул:

– Тачку взять, это не газету купить. Не знаю, дома ли он, и не продал ли он её вообще... – И вышел. Деньги всегда были при нем, оставлять дома последние накопления при таких гостях было более, чем неразумно.

И снова Ворон с Катей остались одни.

– Ты все ещё боишься меня? – прошептал Ворон, садясь рядом с ней.

– А как вы думаете?

– Да, конечно..., – пожал плечами Ворон, снял очки и протер их стекла носовым платком. Потом внимательно поглядел на Катю. Она слегка вздрогнула, слишком уж жуток был его белый правый глаз.

– Было бы время, я бы тебе рассказал, почему у меня такой глаз, вдруг со злостью в голосе сказал Ворон. – Поверь мне, видеть только одним глазом очень неприятно. Лучше, разумеется, чем совсем ничего не видеть, добавил он, о чем-то сосредоточенно думая, будто что-то вспоминая.

Катя пристально смотрела на Ворона, и ей почему-то стало ещё страшнее, чем раньше. Он смотрел своим единственным зрячим глазом в одну точку, и глаз этот горел лютой ненавистью, видимо, Ворон вспоминал того, кто лишил его глаза, а, может быть, и чего-то еще. И непонятно почему, она испытала чувство вины за увечье Ворона.

– Скажите, Петр Андреевич, – спросила Катя. – А вы действительно знали моих родителей?

– Знал, Катя, знал, – ответил Ворон и снова надел очки. – С ними связаны определенные воспоминания. Довольно странные воспоминания. Мы когда-нибудь поговорим об этом...

"Как же, однако, причудливы, повороты судьбы...", – подумал он. – "А не беру ли я на себя слишком много? Может быть, отпустить её восвояси, и дело с концом?"

И неожиданно сам себе категорически ответил: "Нет! Я слишком далеко зашел для простого смертного, и обратной дороги нет. Она поедет со мной, и будь, что будет. Деньги, роскошь, свобода – все это обязательно будет, но это есть у многих. Но мало у кого так своеобразна жизненная линия, мало кто так умеет играть с жизнью, как я. Она будет моей. И в этом есть что-то дьявольское, что-то заманчивое. О н а, и х дочь будет моей... Да разве же можно отступиться от такой идеи? Да ни за что..."

Примерно через минут сорок за окном послышался шум мотора. Ворон выглянул в окно.

– Ого, Дмитрий Степанович опять на колесах! Ну, живем! – потер он руки.

– Он отвезет меня домой? – наивно спросила Катя.

– Конечно, конечно, – улыбался Ворон. – Он нас всех отвезет туда, куда нужно.

– Ну, Петр, я снова при машине! – громко объявил Хряк, улыбаясь своими белыми по-юношески зубами. – Деньги отдал, доверенность он мне написал. Заверить бы надо у нотариуса... Но, можем и без этого ехать, куда надо...

– Вот завтра и поедем, – сказал Ворон. – Пошли, тачку посмотрим...

Они вышли во двор. Ворон придирчиво оглядел "шестерку", обошел её со всех сторон, сел за руль, завел машину, послушал шум двигателя, укоризненно покачал головой.

– Да, да..., – нервно произнес Хряк. – Какая есть. Моя лучше была. Ничего, доедем, куда надо. Повожусь ещё сегодня, пока светло.

– Дима, я все, что тебе должен, в ближайшее время верну, – внятно сказал Ворон.

– У меня денег нет, понимаешь, совсем нет! – крикнул Хряк. – Этот гад, как понял, что тачка срочно нужна, так ещё сто баксов добавил. А они у меня последние были, на жрачку, на сигареты...

– Потерпи, Дим, потерпи. Мы сейчас тут дела закончим, и кое-что интересное сотворим. Я тебе обещаю, твоя жизнь после этого круто переменится.

– Вот в это я верю, – мрачно заметил Хряк. – Давненько я в командировку к хозяину не ездил.

– Да, да, будем рисковать! А ты как думаешь? Так просто? Ты ту забурел в своем аэропорту! Ты забыл, что такое настоящие бабки! Ты что, век вечный будешь снимать этот домик и не иметь ничего своего? Ты же профессионал, ты мог бы миллионами ворочать, сейчас деньги делаются, капитал делается на всю жизнь и жизнь твоих потомков! У тебя сын, жена! Век она должна в чужих вшивых волосах копаться?! Ты же вор! Ты должен их обеспечить на всю жизнь! Вот у меня никого нет, я и то о будущем думаю! Я отдам тебе, что с меня причитается, но это же гроши, Хряк! Ты на эти деньги и домик этот выкупить не сможешь! Знаешь, сколько этот куркуль с тебя за него заломит?! Решайся! Не думал я, что ты такой...

– Трус?! – сжал кулаки Хряк. – Я сроду трусом не был! Ответишь за базар, Ворон!

– Я ничего не сказал, ты что? – сразу стих Ворон, широко улыбнувшись. – Ты что в кипиш сразу? Я тебе дело хорошее хотел предложить, а ты в кипиш... Ты вор, профессионал, такие как ты на вес золота, тебе же цены нет. Подумай, прикинь... А пока займись тачкой, в твоих руках и помело полетит как Боинг... Подумай...

Хряк часа два возился с машиной, потом потный, с замасленными руками вошел в дом. Катя лежала на диване, Ворон сидел около неё и что-то тихо говорил ей.

– Закусим! – весело предложил Хряк.

– Конечно, надо сил набираться! – в тон ему ответил Ворон.

Накрыли на стол, пожарили картошки с мясом, открыли пиво. Хряк вытащил из холодильника бутылку "Русской".

– Вмажем за удачу! – встряхнул от бутылкой.

– Можно, – согласился Ворон.

Выпили вдвоем, закусили, потом вышли покурить. В присутствии Кати Хряк испытывал ужасную неловкость и вел себя очень скованно.

– А с ней что дальше? – спросил Хряк.

– Поедет с нами.

– Куда?

– Да есть одно место. Завтра скажу.

– А как же наши дела?

– Дела будут. Все будет, Дима, все будет распрекрасно, как в лучших домах.

– Ветрено что-то сегодня, – поежился Хряк, бросил недокуренную сигарету и вошел в дом. Катя лежала на диване, отвернувшись к стене и свернувшись калачиком. У Хряка екнуло сердце от щемящей жалости к ней.

Они продолжали застолье.

– Слушай, Дим, вздремну-ка я тоже, – вдруг сказал Ворон. – В сон дико потянуло...

Минут через десять в комнате послышалось мерное посапывание Ворона. А ещё минут через пятнадцать Хряк поднялся из-за стола и подошел к Кате.

– Вставай, – тихо сказал он.

– Что вам надо? – испугалась Катя.

– Мне? Ничего. А тебе пора домой.

– Вы что? Правда? – привстала она с дивана и поглядела на Хряка своими большими черными глазами. Хряка опять передернуло от этого взгляда.

– Правда, правда. Поехали, я отвезу тебя до станции. Нет, вот что лучше иди сама, я объясню, как дойти. Здесь на электричке двадцать минут до Белорусского вокзала. А дальше сама разберешься. Вот тебе денег на дорогу...

– А...? – Катя показала глазами на Ворона.

– Не проснется, – едва заметно усмехнулся Хряк. – Но на всякий случай, я покараулю. Ты иди, иди, не бойся. Здесь тебе оставаться больше нельзя. И так уж... – Хряк отвернул глаза и сжал кулаки. – Загостилась ты у нас. Но не я звал тебя сюда в гости. А вот проводить – мое дело. У меня сын чуть постарше тебя. Одевайся и пошли.

Катя надела куртку, и они вышли на улицу. Хряк показал ей дорогу.

– Спасибо вам, – со слезами на глазах произнесла Катя.

– Да ладно, – махнул рукой Хряк. – Не за что тебе меня благодарить.

– Но ведь он же опять меня найдет, – с ужасом сказала Катя. – Это так просто.

– На всякий случай на первое время неплохо бы тебе куда-нибудь уехать. А вообще-то не думаю, что он будет тебя искать. У него есть другие дела, очень важные дела, есть ему, чем заняться. Ладно, я тебя подстрахую, в крайнем случае. Взялся помогать – помогу и дальше...

– Но ведь я могу заявить в милицию, – резонно заметила Катя. – И вас тоже...

– Выкручусь, – холодно ответил Хряк. – Только прими, если хочешь, мой совет, не заявляй ни в милицию, ни в прокуратуру. Того, что было, не вернешь, и не все решается с помощью органов. Другие есть методы. А если заявишь на него, он тебя точно из-под земли достанет, я не угрожаю, я просто знаю его породу. А так он дергаться не будет, не до тебя ему, это у него вроде болезни, с глаз долой – из сердца вон.

– А как же я дома объясню свое отсутствие?

– Придумай что-нибудь. Да и, прости за откровенность, кому объяснять-то? Скажешь, друзья увезли тебя, и что-нибудь – свадьба, день рождения, пьянка-гулянка... Любая ложь, понимаешь, лучше правды. Попала ты не по своей вине в этот переплет, так что же теперь делать? Вылезать-то как-то надо... Ты девушка смелая, с характером, сам видел... Переживешь...

– Так он вас убьет за то, что вы выпустили меня...

– Ты обо мне не беспокойся, – улыбнулся Хряк. – Я его не боюсь. Он не по правилам играет. Мы мужчины, мы разберемся. И, кстати, почему ты думаешь, что это он меня убьет, а не я его? Ты думаешь, я не могу убить?

– Думаю – нет, – ответила Катя, прямо глядя ему в глаза.

– Ну и правильно, – неожиданно засмеялся Хряк, положил ей руку на плечо и легонько подтолкнул. – Иди, иди... Туда тебе.

– Спасибо, – тихо сказала Катя и медленно пошла по заснеженной дорожке. Уже ощутимо начинало темнеть...

Хряк дымил сигаретой и смотрел ей вслед. Ему было безумно жалко эту семнадцатилетнюю девочку, которая так много пережила за эти дни и которой, видимо, ещё суждено пережить немало. Она казалась такой маленькой и одинокой на этой дорожке среди убогих деревенских домиков, кривых заборов, злобно лающих собак за этими заборами. Унылая пустошь подмосковного поселка, ноябрьский морозец, увядающая природа – и эта девочка, бредущая по протоптанной в снегу дорожке... У Хряка защемило сердце, и в то же время он вдруг почувствовал огромное ощущение облегчения и освобождения от чего-то черного, паскудного, все последнее время мешающего ему дышать...

13.

Когда Андрея Зорича выпустили на свободу, он первым делом решил идти не домой, а к Кате. Будь, что будет! Хуже уже не будет, думал он. Пусть говорят, что хотят, он все вытерпит. Главное, всем вместе найти Катю. Любыми средствами найти!

Когда он уже подходил к её подъезду, где они столь необычно расстались с Катей, ему стало несколько жутковато. Он чувствовал свою большую вину за то, что произошло. Эта их поездка в Ленинград, как же она оказалась некстати! Но кто же знал, кто же мог знать, что может произойти такое?! Он взял себя в руки, поднялся на лифте и позвонил в квартиру.

... На пороге стояла пожилая женщина, морщинистая, седая, с растрепанными волосами, очень бледная. В глубоко запавших глазах стояло огромное горе.

– Здравствуйте, – поздоровался Андрей.

– Здравствуйте, – еле слышно проговорила она. – Вы кто?

– Я Андрей Зорич, одноклассник Кати.

– Это с вами она ездила в Ленинград? – с каким-то глубоким укором спросила она, впуская его в квартиру.

– Да, – опустив голову, тихо ответил Зорич и прошел в переднюю.

– Мне звонили ваши родители. Позвоните им. Они очень беспокоятся.

– Это потом. Со мной все в порядке.

– Проходите. Садитесь, – тихо сказала бабушка. – Расскажите обо всем, что с вами произошло.

Зорич, запинаясь и волнуясь, попытался взять себя в руки и, опустив интимные подробности, подробно рассказал все, начиная от их знакомства и заканчивая похищением Кати около её подъезда. Бабушка слушала молча с каменным лицом. Лишь иногда по её впалой щеке текла одинокая слеза.

– Я уверен, она жива. Все нормально. Ее найдут. Ее скоро найдут, неуверенным голосом пытался обнадежить Андрей, закончив свое повествование.

Бабушка долго молчала, глядя куда-то в одну точку поверх головы Андрея.

– Я верю вам Андрюша, – наконец, произнесла она. – А теперь идите домой. Там ваши родители, им тоже очень тяжело. А мне остается только ждать. Мне сегодня звонили из милиции, сказали, что напали на след, и Катю скоро найдут. Со мной постоянно ночует Леонид Петрович, брат моего покойного мужа, а иногда и его жена. Они очень помогли мне в эти страшные дни. Разве мне одной справиться со всем этим?

Она ещё помолчала.

– Три дня назад мы похоронили Машеньку, – каким-то совершенно отрешенным голосом добавила она. – Это так ужасно... Это... За что мне все это?! За одно я благодарю Бога – за то, что Ростислав Петрович не дожил до такой минуты. Я просто не понимаю, как все это пережила. Не дай Бог никому видеть такое...

Тут она, наконец, не выдержала, схватилась за лицо руками и зарыдала, бросившись на диван. Андрей понятия не имел, как утешить её. Одно ему показалось странным – почему бабушка говорила только о похоронах дочери, и ни слова об отце Кати. Андрей боялся задавать любые вопросы, он опасался малейшего прикосновения к этому безмерному человеческому горю. Видимо, бабушка считает отца Кати виновником смерти её дочери и избегает говорить о нем.

– Чем я могу помочь вам? – пролепетал Андрей.

– Мне?! – Она подняла голову с дивана и ужасными глазами, залитыми слезами, поглядела на него. – Вы одним можете мне помочь – сделайте так, чтобы Машенька ожила, чтобы она снова была со мной. Вы не знали её – это была такая чудесная девочка, такая красивая, такая нежная, ласковая, такая внимательная дочь. Ни у кого не было таких детей, как у нас с Ростиславом Петровичем. Мы были самыми счастливыми людьми на свете, у нас было все любимая дочка, любимая работа Ростислава Петровича, друзья, достаток. А теперь нет ничего, нет доченьки, нет внученьки. Только одно меня утешает, очень скоро я уйду вслед за ними и там – в раю я встречусь с ними...

Андрей сам глотал слезы, преклоняясь перед безмерным материнским горем. Потом вышел на кухню, налил в стакан воды из чайника и принес ей.

– Выпейте воды...

– Меня зовут Полина Ивановна. Спасибо, Андрюша. – Она выпила воды и с большим усилием поднялась с дивана. Вышла из комнаты, а появилась минут через десять, причесанная, умытая, подтянутая.

Вскоре приехали родственники – пожилой джентльмен весь в черном и сухощавая дама тоже в черном. Вместе с ними приехал и врач.

Полиной Ивановной занялся врач, а пожилой джентльмен сделал знак Андрею выйти с ним в другую комнату.

– Меня зовут Леонид Петрович Полевицкий. Я двоюродный дед Кати. Прошу вас рассказать мне ещё раз о произошедшем. Я, в общем-то осведомлен от компетентных органов, но желательно было бы узнать обо всем из первых, так сказать, рук...

Вошла и его жена, и оба стали внимательно слушать рассказ Андрея.