Текст книги "Тайны подмосковных лесов"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Нет, не сохранилось, я их выбросил, – глядя в сторону, пробормотал Андрей.

– Послушай, Андрюша, – поморщился майор Николаев. – Не морочь мне голову. Дело-то, небось, выеденного яйца не стоит. Наворотили вы с Катюшей дел по молодости ваших лет, и прячется она где-то. А с родителями такое несчастье, и она ничего не знает. Бабушка, дядя её с ума сходят, у них похороны на носу, а Кати нет. Не время сейчас до ваших игр, Андрей, ох, не время. Говори, где она, мы туда съездим с тобой и заберем её. Ну, говори, скорее, где она. Честное слово, я так занят...

– Я вам сказал правду, – монотонным голосом пробормотал Зорич, понимая, что никто тут не верит ни единому его слову. – Ее похитили вчера около её подъезда. Их было двое, вернее – трое, водителя я не видел. "Черная Волга", звонок ко мне домой. Да, и человек, явившийся ко мне домой и узнававший, когда мы с Катей приедем. Спросите моих родителей, опросите соседей по дому, которые наверняка слышали шум, видели машину...

– Спросим, спросим, – покачал головой Николаев. – А пока я буду вынужден задержать тебя, Андрей Валерианович.

Он нажал кнопку, и вошел дежурный милиционер.

– Отведите его в свободную камеру.

– В камеру?! Меня в камеру?!!! Да за что?! – крикнул Андрей, холодея от ужаса, услышав это слово.

– Посидишь, подумаешь. А как захочешь нам рассказать правду, дай знать. Надоело слушать твои байки, у меня серьезных дел по горло. Ее родственники не захотели сами поговорить с тобой по душам, а обратились в органы. А родственники эти люди очень влиятельные. Вот я и вынужден с тобой время тратить, Дон Жуан доморощенный. Уведите его!

– Руки за спину! – скомандовал высоченный милиционер.

Андрея повели по коридору, около одной из камер приказали встать лицом к стене. Открылась дверь камеры, и он вошел туда. Дверь со скрежетом закрылась.

...Маленькая камера, три кровати, тусклая лампочка. На двух койках сидели двое парней постарше его, лет двадцати.

– Здравствуйте, – сдавленным голосом проговорил Зорич, находясь в каком-то затуманенном состоянии.

– За что тебя? – не здороваясь, спросил один, крепкий, белобрысый, коротко стриженый. Другой, черноволосый, кавказского типа мрачно глядел на него круглыми масляными глазами.

– Меня? Да ни за что! Не знаю я, за что, – сбивчиво отвечал Андрей.

– Мозги только нам не пудри, – сказал стриженый. – Что тебе предъявляют?

Для полного счастья ему не хватало рассказать этим дебилам о своих страданиях и терзаниях, которые он испытал за последние сутки. Он даже имени Кати не желал произносить в этих стенах, даже думать о ней было как-то стыдно, настолько все это не сочеталось.

– Ограбление ларька, – буркнул Андрей, чтобы те от него отвязались.

– А где ларек-то? – мрачно осведомился стриженый.

– Ларек-то? Да... там... у... на Киевском. На вокзале.

– Свистишь, парень, никакого ларька там не бомбили. Сами там пашем. Нашел, кому заливать. Ты что нам лапшу вешаешь? А ты не по сто семнадцатой ли часом проходишь? Что-то похож больно... Красавчик...

– А не пидор ли ты? – уточнил чернявый.

– Какой я тебе пидор, сволочь?! – встряхнулся, наконец, Зорич от своей спячки. Они стали его всерьез доставать.

– Тихо, тихо, ты, – подошел к нему стриженый, буравя его своими бесцветными коровьими глазками. – Ты чего, братку, нам гонишь? Мы тут тебя живо в разум приведем, фраерок. Говори, падло, за что взяли?

– Ничего я тебе не скажу, кто ты мне такой?! – обозлился Зорич, сжимая кулаки.

– Ну, смотри, – пригрозил стриженый, загадочно улыбаясь. Второй продолжал мрачно и красноречиво глядеть на Андрея. Его черные как маслины глаза были словно затуманены, видимо, наркоман.

Не нравилась Андрею вся эта ситуация. Не зря его посадили именно в эту камеру. "Надо быть настороже", – подумал он, вспомнив книги и фильмы про тюрьму.

Ночью он и не пытался заснуть, все равно бы не получилось. И это спасло его. Только он было начал задремывать, то есть видеть сквозь мутную полудрему свои обычные кошмары, как почувствовал, что его душат. Он сразу открыл глаза, и увидел перед собой перекошенное от злобы лицо стриженого. Пальцы были крепкие, словно железные.

– Сейчас мы с тобой поговорим по-другому, сучонок, – шипел стриженый, извергая зловоние в лицо Андрею. – Я знаю, за что ты сидишь, и почему нам не говоришь. Сто семнадцатую тебе предъявят, понял? Изнасилование, причем, несовершеннолетней. А ты нам гонишь... А за это... Сейчас...

Андрей слышал, что тех, кто сидит за некоторые статьи, в том числе за изнасилование несовершеннолетних, опускают в зоне. Правда, он не ожидал, что такое может произойти здесь, в камере на Петровке... Он встряхнул с себя остатки кошмара, виденного в полусне, обратившись к кошмару наяву. Он резко оторвал железные пальцы стриженого от своей шеи и быстро вскочил на ноги. Тут же получил сокрушительный удар в челюсть от черноволосого. Увернуться не успел и грохнулся на пол. Молнией черноволосый бросился на него и попытался ударить его ногой в живот, но тут Андрей сумел провести прием защиты, и черноволосый тоже полетел на пол. Андрей бросился на него и заломил ему руку мощным приемом, который он освоил особенно хорошо, тренируя его многократно. Еще одно движение, и рука черноволосого хрустнет пополам.

– Уйди, падло! – крикнул он стриженому. – Одно движение, и я сломаю ему руку. Движение, разумеется, было сделано, и Андрей провел прием. Рука хрустнула, и черноволосый отчаянно завопил. Дверь открылась, и в камеру вбежал дежурный. Стриженый успел прыгнуть на свою койку и накрыться одеялом.

– Ой-ой-ой! – истошным голосом орал черноволосый. – Он мне руку сломал! Он ненормальный!!!

– Точно псих! – как будто спросонья, говорил стриженый. – Гражданин начальник, мы спим, а этот припадочный бросился на него, и вот...

– Ты что? – тихо спросил милиционер с угрозой в голосе. – Иди за мной.

Андрея вывели из камеры. Милиционер ввел его в какое-то маленькое темное помещение. Там сидел ещё один, безликий, лупоглазый. Закрыли дверь. Комната освещалась тусклым светом лампочки. В помещении было две табуретки, и больше ничего. И двое перед ним. Молча, ни говоря ни слова, первый ударил его дубинкой сзади по почкам. Жуткая боль пронизала все тело, и ужас, главное – ужас от всего происходящего, от этих метаморфоз жизни. Ведь только вчера он был самым счастливым человеком на Земле, рядом с ним была его любимая Катя, и вот – как же причудливы повороты злой судьбы! Кати нет, она неизвестно где, а он здесь – в этой мрачной камере, и его непонятно за что стражи порядка лупят дубинкой. Ему нанесли несколько сильных ударов и, главное, совершенно молча, ничего от него не требуя, ни о чем не спрашивая. Просто били, и все. То один, то другой. Лишь какие-то гортанные звуки извергались из их уст. Типа "н-н-н" или "м-м-м" и изредка глухо затаенное в недрах глубокой души словечко "блядь".

Андрей понимал, что сопротивление здесь совершенно бесполезно и ни к чему хорошему бы не привело. Он молча, стиснув зубы, все терпел. Терпел и тогда, когда, потеряв равновесие, упал на холодный бетонный пол, и они стали бить его сапогами по ребрам. Терпел и глядел в их холодные коровьи бессмысленные глаза и не понимал, получают ли они от всего этого хоть какое-то удовольствие, или им вообще чуждо всякое понятие об удовольствии, даже об удовольствии издеваться над беспомощным человеком, а просто у них работа такая – бить совершенно неизвестного им человека непонятно за что.

Без всяких эмоций два блюстителя порядка пинали и лупили его, а потом так же спокойно отвели обратно в камеру. Открыли перед ним дверь, и он почти вполз в дом родной, где теперь оставался только один обитатель стриженый, делавший вид, что спит. Второго, видимо, отправили в лазарет. Это обстоятельство немного ободрило Андрея. Он лег на койку и прикусил губу, чтобы не застонать от боли и унижения, которые он испытал. Что происходит? За что все это? Зачем они все это делали? Ведь они должны искать преступников, искать Катю, которую похитили! А вместо этого заперли его здесь и лупят ни за что.

Его сокамерник молчал, сопел, хотя было ясно, что он не спит. Связываться, однако, боялся, а, может быть, берег силы для нового броска. Но Зорич не боялся его, знал, что один на один он с ним справится без проблем, не зря он несколько лет занимался и дзюдо, и карате. Вот и пригодилось...

Он не спал всю ночь. Он думал. Пытался переосмыслить все, что с ним произошло. До вчерашнего дня он считал, что весь мир понятен и уютен, что он предназначен для него, для его спокойной и радостной жизни. Оказалось все совсем иначе. Он понял и то, что на его долю выпали испытания, то есть, кто-то свыше послал их ему. Возможно это расплата за его недолгое, мимолетное счастье с Катей. И он должен с честью пройти через эти испытания, чего бы это ему не стоило. Против него было все – и люди, и обстоятельства. За него – только правда, только его душа, только его любовь к Кате. Катя... Катя... Катя! Что с ней?! Что с ней?!

Он вдруг вскочил как ошпаренный.

– Ты чо? – испуганно спросил стриженый. – Ты чо, правда, больной, что ли?

– Заткнись, гнида, – очнулся Зорич.

– Я заткнусь, – пообещал стриженый. – Ты погоди, фраер, это здесь тебе лафа, скоро тебя переведут в СИЗО, там с тобой по-другому побазарят. Ты и за Юрика ответишь, что руку ему сломал...

– Я и тебе сейчас что-нибудь сломаю, – пообещал Андрей.

– Смотри, не споткнись только, – предупредил стриженый. – Ты не у мамочки дома. С тобой побазарят... Юрик чувак известный, ты за него ответишь, фраерок недорезанный.

Зорич не слушал его. Он лег на койку и думал об одном: "Где Катя?!" Он даже поражался себе, как он мог вообще думать о чем-то другом – о себе, о своем теле, ноющем от побоев резиновыми палками и милицейскими сапогами, о своих счетах с этими дебилами, о своем будущем, о перипетиях коварной судьбы. Он должен был думать только об одном – о том, чтобы спасти Катю. Она же в руках бандитов! Надо было во что бы то ни стало спасать её, убедить майора Николаева искать её, а не тратить на него время. Пусть его держат здесь, пусть бьют каждый день, издеваются, морят голодом, только бы искали ее!

Утром он потребовал свидания с майором Николаевым.

– Зачем тебе? – как ни в чем не бывало осведомился тот дежурный, который так умело лупил его по почкам и ребрам.

– Рассказать кое-что хочу, – скривил губу Зорич. – О деле, о деле, вспомнил кое-что на досуге... – Он взглянул дежурному в глаза. Никакого выражения в этих водянистых глазах не было.

– Скажу, – пожал плечами дежурный. – Только он сегодня навряд ли будет. – И вышел.

На завтрак принесли водянистую кашу и стакан жидкого чая. Андрей выпил чаю, пожевал хлеба. Стриженый наяривал кашу за обе щеки...

Целый день он просидел сиднем в камере, молча. И сокамерник тоже молчал. Так мучительно, сонливо, бесполезно прошел целый день. Потом снова наступила ночь... И опять день... И опять ночь...

... Только на третий день его вызвали к майору Николаеву.

– Здравствуй, Андрей, ты что-то перекореженный весь какой-то. Заболел?

– С сокамерниками подрался.

– Да? – помрачнел Николаев, и глаза его заблестели злостью. – Ну, допустим, так... А что ты хотел сообщить мне? Какие новые сведения?

– Нет у меня никаких новых сведений! – закричал Зорич. – Вы Катю не ищете, вот в чем дело! А она в опасности! Если вы мне не верите, пошлите кого-нибудь в Ленинград вот по этому адресу, позвоните туда, наконец! Меня там видели многие люди и в субботу и в воскресенье. Чем вы вообще занимаетесь? Время только теряете!

– Успокойся, Андрей, успокойся... Допустим, вас двоих видели в Ленинграде, и я верю этому. Но в Москве-то вас вдвоем не видел никто.

– Можно найти водителя, который вез нас к Кате домой. Я помню марку машины, цвет, приметы водителя. В Шереметьево ограниченный контингент водителей, я знаю...

– Допустим... Допустим он довез вас до дома. Но дальше-то что? Темнота и мрак. Ниточка обрывается. Ты идешь утром в школу, а её нет. Нигде нет. И ты её не ищешь. Да, хорошо, водитель привез вас к её дому, а потом вы направились в другое место. И там вы поссорились. И ты её, допустим, не нарочно, а случайно... убил. Ну что, не бывает? У нас тут такое бывает... Тебе и не снилось, что тут у нас бывает...

– Обалдели вы, что ли? – вытаращил глаза Зорич. – Я убил Катю?!

– А почему бы и нет? Ну не умышленно, разумеется, а мало ли что – от ревности, от обиды. Дело молодое, страсти, все кипит, слово за слово и... Сколько такой бытовухи через нас проходит... Вот недавно на улице Гримау нашли два трупа. Женщина с ножевой раной под сердцем, а мужчина вообще весь ножом изрезан, смотреть страшно. И прекрасно известно, кто убил. Сожитель её, ранее судимый, видимо, из ревности. Вопрос только, обоих ли он или только его, а тот её, ну это проверить легко. А сам в бегах, ищут. Бытовуха, Андрей Валерианович, самое страшное и массовое дело – дикий у нас народ. Чуть поссорятся, словами дело решить не могут, сразу за кулаки, потом за нож, топор, монтировку, ну, словом, что в руки попадется.

– Да вы меня за кого принимаете? У меня отец доктор наук, дед был профессор Петербургского университета, и прадед тоже, какая там может быть бытовуха?

– Мало ли что? Навели мы о тебе справки, с родителями твоими говорили. Да и ты с виду неплохой парень. Только..., – сузил он глаза. – Кати нигде нет, – резко выпалил он. – У нас и знаменитая киноактриса по сто третьей проходила за умышленное убийство. Всякое бывает...

... Андрею пришлось провести в камере ещё два дня. Прошли они уныло и тягостно. Гробовое молчание с сокамерником, трехразовая отвратительная кормежка, постоянно горящая лампочка... И мысли, мысли, мысли, доводящие до исступления, до бреда, до кошмара. Неотвязные сны, скрежет зубов по ночам, глухой стон страдания, стиснутые кулаки...

На третий день Андрея вызвали к майору.

– Так, Андрей Валерианович, – сказал Николаев, глядя на Зорич более приветливо и даже улыбаясь. – Мы нашли свидетелей в вашу пользу. На ваше счастье один человек видел всю сцену Катиного похищения, драки. И несколько человек видели долго стоявшую во дворе черную "Волгу" с забрызганным грязью номером. Проверили мы и то, что вы с Катей действительно были в Петербурге, и водителя нашли, который вез вас из Шереметьева. Так что вас скоро отсюда выпустят под подписку о невыезде. Подождите пока в коридоре, а мы тут оформим кое-какие документы.

– Но как с Катей? Ищут ее?!

– Ищут, ищут, но не так все это просто. Черная "Волга" без номера, а, может быть, она ещё и не черная – темно же было. И двое мужчин – хилый в плаще и шляпе и молодой, крепкий... Трудновато по таким приметам найти, тем боле мотивы преступления совершенно непонятны. Никаких звонков, требований...

– Да, второй молодой, рыжий, конопатый, мерзкий такой. Волосы кудрявые...

– Рыжий? – усмехнулся Николаев. – Что-то везет мне сегодня на рыжих. Ну ладно, выйдите в коридор, сейчас я документы оформлю и пойдете домой. А то родители с ума сходят, телефон обрывают...

Андрей вышел из кабинета и сел на стул рядом с дверью. Сердце его яростно билось – слава Богу, он свободен... Но Катя, Катя... И вдруг сердце его забилось по другому – от радости... Потому что по коридору вели... того самого рыжего, с которым он сцепился у Катиного дома, который преграждал ему путь, которого он ударил ногой в спину. Это был он, Андрею хватило тех минут, чтобы его запомнить, безусловно, это был он!

Андрей вскочил со стула и бросился на Рыжего. Конвойный опередил его и заломил ему руки за спину.

– Ты что?!

– Это же он!!! – кричал Андрей. – Майор Николаев! – крикнул он ещё громче. – Вот он! Вот он!

Из кабинета выскочил майор Николаев.

– Вы что, Зорич, с ума сошли от радости? Мы на вас сейчас уголовное дело заведем за хулиганство. Забыли, где находитесь?

– Товарищ майор! – кричал Андрей. – Это же он! Тот самый!

– Рыжий, что ли? А ну-ка, дежурный, отпусти его. Сюда обоих.

Их ввели в кабинет. Николаев велел сесть.

– Говорите, Зорич, – приказал он Андрею.

– Это тот самый человек, который участвовал в похищении Кати. Это с ним мы сцепились около машины.

– Ваши фамилия, имя, отчество? – спросил майор.

– Жабин Эдуард Николаевич, 1972 года рождения, судимый, проживаю в Москве на улице Хулиана Гримау, дом...

– Вы знаете этого человека?

– В первый раз вижу, – спокойно отвечал Рыжий.

– Он утверждает, что вы второго ноября этого года участвовали в похищении гражданки Корниловой Екатерины Аркадьевны.

– Он обознался, гражданин начальник.

– Да это он! Он это! Я его лицо запомнил! Говори, сволочь, где Катя?! Говори, гад! – кричал Андрей, выходя из себя от олимпийского спокойствия Рыжего.

– Гражданин майор, я не желаю это слушать, я повторяю, я этого человека вижу в первый раз, – спокойно, с каким-то презрительным достоинством говорил Рыжий.

– Хорошо. Зорич, выйдите, подождите в коридоре. Хотя нет, раз тут такое дело, дежурный, уведите его в камеру. Вам придется подождать. Вы не волнуйтесь, вас сегодня выпустят. Попозже. Мне надо побеседовать с этим человеком. А вы можете понадобиться.

Зорича вывели из кабинета и вновь повели по длинному коридору. И вновь тяжелая дверь камеры захлопнулась за ним. На него внимательно смотрели коровьи глаза стриженого.

Андрей присел на койку и обхватил голову руками. Сердце колотилось словно маятник...

11.

Было уже около десяти вечера, когда Помидор привез Рыжего вместе с хозяином в николашину халупу. Яростно заливалась хриплым лаем шелудивая собака, пытаясь схватить незваных гостей за ноги.

– Скажи, чтобы заткнулась, убью, – процедил Помидор.

Коля молча прошел в свое жилище. Он и всю дорогу промолчал. То, что он увидел дома у Хряка, потрясло его. Он своими глазами видел, как эти два ублюдка насиловали Катю, она кричала, звала на помощь, он пытался ей помочь, но получил от Помидора мощный удар в челюсть и отлетел в угол комнаты. Тогда он, обхватив голову руками, выскочил из дома на улицу, столкнувшись в входившим Хряком. Голова его горела как в огне. Он ничего не смог сделать, чтобы спасти Машу, ничем не мог помочь её несчастной дочке. Происшедшее за последние дни почти свело его с ума.

... Проскочив в свою комнатушку, Коля схватил дрожащими руками стоявшую на столе бутылку водки, налил себе полный стакан и стал пить водку огромными глотками. Водка текла по его обветренным губам, по птичьему подбородку, организм уже не мог принять эту водку, но не пить он не мог, слишком уж чудовищной была действительность. Он осилил стакан, закурил "Приму", потом затушил бычок прямо об стол и выпил ещё полстакана. А после этого бросился ничком на грязную постель, прямо в плаще и шляпе.

Когда Помидор и Рыжий, посудачив и позубоскалив на улице по поводу прелестей изнасилованной ими Кати, которую им подсунул Ворон, вошли в дом, удачно миновав зубы и когти верного облезлого сторожа, Коля уже спал, похрапывая и постанывая.

– Готов уже, падло! – пробубнил Помидор. – Ну и срач же у него здесь! Живет, как свинья!

– Мрак один, – согласился Рыжий, мечтательно улыбаясь, вспоминая Катю. Да, это телка что надо...

– Так, – сказал Помидор, подмигивая ему. – Теперь вот что, парень. Мне велено тебя сюда доставить, я доставил. Сиди тут и не рыпайся. И смотри, никуда не выходи. Скажешь Николашке, чтобы за продуктами сам в магазин бегал. Глядите мне оба!

– Да я что, козел, что ли? – огрызнулся Рыжий.

– Не знаю я, кто ты, да и знать не хочу. Поработали с тобой на пару..., – он усмехнулся блудливо, – и ладно. И гляди – выползешь отсюда, хана тебе! Хреново здесь, а у хозяина хуже. Сиди и не рыпайся, – повторил он, видимо, эти слова доставляли ему удовольствие. – А я поехал.

Помидора ждали в Москве теплая комната, страстная сожительница, сытный ужин с водкой и пивом, и он убрался восвояси.

У Рыжего в кармане было немало денег, но в магазин идти было нельзя. Да и поздно уже. Делать было совершенно нечего. В доме холодно и мерзко. Рыжий заглянул в дореформенный николашин холодильник и обнаружил там один огромный сморщенный соленый огурец и несколько предметов вообще непонятного происхождения, напоминавших засохшие говешки. Больше ничего не было, только шустрые тараканы сновали и в холодильнике и на столе. В углу яростно шуршала мышь. На кровати сопел и стонал Николаша в шляпе и плаще. Последней надеждой была водка в бутылке на столе. Рыжий допил её и включил телевизор. Как ни странно, телевизор работал, и Рыжий посмотрел фильм про шпионов. При этом Николаша захлебывался в жутком храпе. Было даже странно, как это из такой хилой груди может извергаться такой мощный храп... Посмотрев фильм, Рыжий прилег покемарить на продавленном колином диване с торчащими наружу пружинами.

Проснувшись утром, он снова обнаружил Колю в совершенно непотребном состоянии. И, нарушая все запреты, он вышел из дома. Хотелось жрать, курить, выпить, было просто невыносимо тут торчать...Палкой отбился от собаки и побрел по одинокой сельской дороге. Нашел сельский магазин, купил там водки, пива, сигарет, сосисок, хлеба, колбасы...

Шел рыжий по дороге, месил ботинками грязь и не ведал того, что приметила его продавщица, так как фотографии его уже были развешаны около отделений милиции. И уже через день, когда они с Николашей сидели друг против друга, потягивали пиво и мрачно молчали, к дому подъехала машина. Залаяла собака, и тут же в дом ворвались люди в форме, быстро повязали Рыжего, заломили ему за спину руки и повезли его, куда следует. Рыжий как-то особенно и не удивился, знал, что рано или поздно его возьмут. Николаша так и остался сидеть за столом с вытаращенными глазами. Только вздох облегчения раздался из его хилой груди.

Рыжий же сидел в воронке и пытался сообразить, что ему говорить на допросе. Понял, что отпираться от содеянного нет ни малейшего смысла, и самым лучшим в этой ситуации было бы говорить правду. Он знал, что есть такая статья – сто четвертая, убийство в состоянии аффекта, сидел у них в зоне один такой. Так и что? На его глазах Микола убил Люську, как же не возникнуть этому самому состоянию аффекта?

Сюрпризом для него стала встреча на Петровке с тем самым парнем, который был тогда вечером с Катей. Но вот от участия в похищении девушки он решил отказываться категорически. Рыжий понимал при всей своей тупости, что лучше сесть за убийство, чем выдать ментам Ворона. Если он заложит Ворона, жизнь его в зоне будет ужасной, тот таких вещей не прощает. К тому же и групповое изнасилование на нем.

– Гражданин Жабин, – сказал майор Николаев, когда из кабинета вывели Зорича. – Вам предъявляется обвинение по статье сто второй УК Российской Федерации – убийство двух человек, совершенное с особой жестокостью. Гражданки Юськовой, проживающей по улице Гримау и гражданина без документов, обнаруженного с множеством ножевых ран в её квартире. Вы признаетесь в этом преступлении?

– Да, – спокойно отвечал Рыжий. – Я признаюсь в том, что второго ноября в квартире Юськовой Людмилы после того, как этот неизвестный гражданин при мне убил ножом Люську, я, обозлившись, зарезал этого гражданина. А потом с перепугу сбежал. А сами подумайте, гражданин майор, что мне было делать? Этот гад мою Люську зарезал, а я его... в этом самом... в состоянии аффекта.

– Ух ты, какие слова-то знаешь, – подивился его эрудиции Николаев. – В зоне нахватался?

– Может быть, и там. А что, не так что ли? Обозлился я сильно, гражданин майор. Я любил её, мы жениться собирались, понимаете, а она... а они... а он... Пришел, понимаете ли и зарезал прямо при мне. А что мне делать, я железный, что ли? Убил я его, признаюсь, себя не помню, злой был ужасно.

– Давай, рассказывай все подробно...

Рыжий все подробно рассказал, опуская некоторые пикантные детали. Узкое лицо майора, составлявшего протокол допроса, оставалось совершенно каменным на протяжении всего этого гнусного повествования.

– Прекрасно, Жабин, прочти и распишись. А теперь ответь на другой вопрос – принимал ты участие в похищении гражданки Корниловой Екатерины Аркадьевны из дома номер... по Ленинскому проспекту или присутствовал ли при этом второго ноября этого года около десяти часов вечера?

– Нет, гражданин майор, в этом я никакого участия не принимал, так как в это самое время я находился на улице Гримау в квартире Юськовой Людмилы. Я же в убийстве признался. Какая там гражданка Корнилова? Не мог же я быть одновременно в двух местах.

– Это все сочетаемо, Жабин. Сначала там, потом там... Отказываешься, значит?

– Конечно. Не было меня там.

– Проверим, Жабин, все проверим. Ладно. Пока все. Дежурный! В камеру его!

Рыжего увели. Через некоторое время Николаев вызвал к себе Зорича.

– Так, Андрей, вы свободны. Подозрение с вас пока не снято, и я беру с вас подписку о невыезде. Распишитесь здесь.

– Товарищ майор! А как же Катя? Вы допросили этого Рыжего?

– Говорит, обознались вы. Не было его там. Не могло быть.

– Я уверен, что это был он! У меня хорошая зрительная память. С ним был ещё один – худой, хилый такой, в плаще и шляпе. Надо найти его.

– Худой, говорите? В шляпе? Так... Вы идите пока. Идите. Будем искать. Сходите к Кате домой. А найти её – наше дело.

Зорич медленно вышел из кабинета, зажав в руке пропуск.

– Дежурный! Попроси ко мне лейтенанта Горелова, – приказал Николаев. Именно Горелов ездил задерживать Рыжего.

– Послушай, Павел, – задумчиво произнес Николаев. – Ты взял рыжего в поселке... по Киевской дороге. Кто ещё был в том доме?

– Там сидел какой-то алкоголик, весь трясущийся с похмелья и пил пиво. Хозяин этого домишки. Халупа – зайти страшно, запах – не приведи Господь! Человек совершенно спившийся, глаза отупелые...

– А из себя какой?

– Худой очень, хилый, руки тощие в прожилках все, трясутся, как в лихорадке. Поганый он очень, товарищ майор. И холодно у них ужасно в доме, так что этот ханыга сидит дома в плаще и шляпе, я ещё удивился – не в ватнике, а в плаще и шляпе.

– Худой в плаще и шляпе? – вскрикнул Николаев, приподнимаясь с места. – Срочно поезжайте туда. Немедленно. И привезите этого человека сюда.

– Слушаюсь!

... Когда группа вошла в дом, сопровождаемая яростными бросками злой собаки, дверь была открыта настежь. В комнате стоял такой же беспорядок, как и в прошлый раз. Валялись бутылки из-под водки и пива, окурки, на полу кто-то раздавил соленый огурец, и Горелов поскользнулся на этой мерзкой слизи и чуть не упал. Все было как и прежде. Только в комнате никого не было. И в другой тоже. Не было никого и во дворе, и в сортире. Николаша исчез...

12.

Уже несколько дней Катя жила совершенно непонятной, странной жизнью. Рядом с ней дневали и ночевали двое мужчин, постоянно следили за ней, но не обижали, не приставали, не трогали. Хорошо кормили, вежливо разговаривали, только никуда не выпускали. Ворон обещал Кате, что выпустит её на следующий день и отвезет её домой, но уже утром он вежливо, но твердо сказал ей, что это пока совершенно невозможно. Она возражать и требовать не стала.

Разумеется, Кате есть не хотелось, но Ворон настаивал на своем, и она боялась перечить ему. После еды она всегда чувствовала некоторую сонливость и полнейшее равнодушие ко всему, видимо, Ворон умел какими-то снадобьями действовать на её психику. Иногда, правда, она просыпалась ночью и произошедшее представало перед ней во всем своем кошмаре. Она боялась даже думать о родителях. Боялась вспоминать о том, как её насиловали два грязных отвратительных мужика. А потом вдруг снова засыпала и просыпалась в полнейшей апатии. Как-то днем она поглядела на себя в зеркало и ужаснулась – под глазами огромные синяки, лицо бледное. Все тело болело. Она поразилась себе, как она вообще все это в состоянии выдержать. Но, отведав кушаний, предложенных Вороном, она опять впала в состояние полного равнодушия ко всему происшедшему и происходящему.

Хряку же вся эта история надоела до кошмара. Он никак не мог понять, зачем все это нужно Ворону, он отчаялся убедить его отпустить Катю восвояси, и ему поневоле приходилось помогать, поддакивать, поддерживать, хотя бы для того, чтобы ситуация вновь не вышла из-под контроля. Хряк не мог никуда отлучиться, не мог съездить к Ларисе, не мог съездить купить машину...

Но действительно, для чего все это делал Ворон? Зачем ему все это было нужно?

Авантюрист по натуре, смолоду одержимый всякими безумными проектами, он жил, как заведенный, как запрограммированный, он крутился словно белка в колесе, ни на минуту не имеющий возможности остановиться. Эта жажда деятельности горячила ему кровь, именно она делала его человеком, иначе жить он не мог. Но теперь, когда ему уже стукнуло сорок шесть, он чувствовал, что надо потихоньку останавливаться и выбираться из этого колеса. Более того – ему захотелось остановиться. Он стал физически ощущать усталость, жуткую усталость от жизни, которую он раньше в своем вечном беге не ощущал никогда. Но не было никакой точки опоры – ни дома, ни семьи, не было ни одного близкого человека. Не было на Земле места, где бы он мог отдохнуть, не было на Земле человека, с которым он мог бы поговорить откровенно, никто не знал ни его настоящего имени, он и сам, казалось бы, забыл его, оно было где-то на дне памяти. Жизнь пролетела быстро. И она была не одна – их было по крайней мере две. Какие-то призраки той, первой жизни маячили перед ним – у него было тогда другое имя, у него была мать, он видел обоими глазами...

И вот он сидит здесь, в уютном домике Хряка, мужика верного, надежного, но такого скучного, чуждого всяких фантазий и смотрит на спящую или бодрствующую Катю, такую молодую, такую красивую и так напоминающую ему ту, первую его жизнь. Она здесь, она полностью в его власти. Он может сделать с ней все, что захочет – избить, поставить на колени, заставить просить пощады, изнасиловать, убить, наконец. В какой-то агонии бешенства он приказал Рыжему и Помидору в их отсутствие изнасиловать её, они сделали это. Жаль только, он сам не мог наблюдать за этим, как бы это разгорячило ему кровь... И тем не менее, он знал, что

э т о было сделано. Но, как ни странно, не только чувство сладострастного удовлетворения испытывал он, зная, что было сделано с Катей по его приказу, он испытывал то, в чем сам себе не мог признаться – чувство стыда, неведомое ему доселе чувство. Он глядел на нее, и ощущение полной власти над этой красивой гордой девушкой, так похожей на свою покойную мать, волновало его, заставляло яростнее биться его сердце. Сейчас весь мир сконцентрировался для него в ней. Когда он велел своим подручным похитить её, им руководила патологическая маниакальная жажда приключений, руководили и меркантильные интересы. Он мог продать красивую девушку в публичный дом Эллочки Жарковской или требовать с родственников денег. Заплатить они могли довольно много – продали бы квартиру, дачу – этих денег Ворону бы хватило на первое время, чтобы раскрутиться, а там бы видно было. И, разумеется месть, прежде всего месть, чувство, порой пропадавшее в беге времени, но возрождавшееся потом с новой силой.