Текст книги "Император Александр I. Политика, дипломатия"

Автор книги: Сергей Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 44 страниц)

Строганов подал новую ноту, на которую рейс-эфенди объявил, что, во-первых, турецкие войска войдут в Молдавию и Валахию, несмотря на покорность тамошних бояр. Во-вторых, греки, спасшиеся в России, должны быть выданы. В-третьих, паши будут управлять княжествами до назначения господарей, а господари назначатся только тогда, когда беглые греки будут выданы Россией, наказаны, и спокойствие восстановится в княжествах. Строганов со своей стороны потребовал: 1) немедленного отправления господарей в княжества вместе с войсками; 2) приказа войскам действовать только против вооруженных инсургентов, а не против безоружных жителей, 1-го мая рейс-эфенди объявил, что всякий корабль с хлебом, идущий из Черного моря, должен отдавать свой груз в правительственные магазины. Строганов протестовал энергической нотой, а между тем буйство черни продолжалось, потому что само правительство подстрекало ее, объявив, чтобы мусульмане удваивали бдительность и деятельность, 17-го мая Порта отвергла приведенные выше предложения русского посланника относительно Дунайских княжеств и настаивала на своих мерах. Строганов не согласился. 21-го мая пришел первый русский пакетбот: рейс-эфенди дал знать посланнику, чтобы пакетбот вышел немедленно из Босфора, иначе капитан-паша употребит силу; наконец, Порта запретила перевозить вещи посланника из Перы в летнее пребывание, в Буюкдере. Тогда Строганов объявил, что императорская миссия не может продолжать сношения с Портой, а пакетбот не выйдет до тех пор, пока не будут готовы депеши.

«Мой язык и особенно мои услуги, оказанные в начале восстания, казалось, тронули турок, – доносил Строганов. – Некоторое время турки думали, что я буду содействовать их кровавой и мстительной системе действия относительно греков. Но скоро потом Порта, убеждаясь, что Россия не смеет объявить ей войну, подумала, что мы тайком поджигаем возмущение. Она в этом смысле истолковала помощь, которую я оказал несчастным, и убежище, которое они нашли в русских владениях. Она с неудовольствием видела мои усилия предотвратить опустошение княжеств и убийства в столице; она с трудом принимала мои представления об оскорблениях, нанесенных христианской религии. Заявления России остановили, по возможности, общее восстание. Но это благодеяние было оплачено удвоенными жестокостями и преступлениями. Средства защиты у греков этим ослаблены, тогда как реакция стала кровожаднее прежнего. Кровь христианская льется повсюду, и невиновный лишается жизни в видах отомщения некоторым виновным. Покровительственное вмешательство в дела княжеств, признанное за Россией трактатами, допущено, правда, по форме, но совершенно отстранено от дела. Я здесь игрушка коварной мстительности Порты, меня занимают пустыми переговорами, тогда как войска оттоманские действуют и предаются неистовствам. С презрением отвергают предложения справедливые и гораздо более полезные утеснителям, чем утесненным, ибо если бы они были приняты, то недоставали бы достаточного ручательства для великодушных видов императора. Услуги, оказанные императорским посольством, забыты. Каждое событие ведет к новому оскорблению, и мои старания удалить все то, что может оскорбить интересы турок, не производят на них никакого действия. Права русских подданных, интересы торговли явно нарушены. Наш флаг подвергся оскорблению, матросы убиты или ранены, и это оправдывается радостью и жаром войск мусульманских! Меры произвольные, нарушающие наши привилегии, приняты, а мы не удостоены совещанием об них. Проход через Дарданеллы запрещен нашим судам, нагруженным хлебом. Велено осматривать корабли вопреки смыслу договоров».

Из донесений Строганова видно, что он считал войну необходимой и думал, что медленность со стороны России ведет только к большему кровопролитию. В ответ на свои донесения он получил следующую депешу: «Мы не можем скрыть от себя, что ход событий и особенно ошибки, которые Порта делает одну за другой с самой пагубной поспешностью, предвещают Турции близкую и неизбежную катастрофу. Вместо того, чтоб затушить революционный дух, Порта его распространяет; вместо того, чтоб погубить окончательно дело революции, она старается его облагородить; наконец, вместо того, чтоб доказать греческому народу, что заводчики смуты его обольщают и вводят в заблуждение, она всеми мерами доказывает ему, что ему больше ничего не остается, кроме отчаяния или смерти. Она вооружается не для собственной защиты и безопасности: она нападает на христианство. Она сама подает знак к беспорядку, призывая на помощь ярость слепого фанатизма; сама уничтожает для себя возможность существовать вместе с христианскими правительствами, как будто греческие революционеры заседают в ее советах и ведут ее к погибели. Если крайности, которым предаются турки, продолжатся; если в их владениях наша святая религия будет каждый день предметом новых оскорблений; если они будут стремиться к истреблению греческого народа – то понятно, что Россия, равно как и всякая другая европейская держава, не останется спокойной зрительницей такого нечестия и таких жестокостей. Мы не смешиваем заводчиков смуты и их приверженцев с людьми, которых турецкое правительство в своей беспокойной свирепости преследует с таким варварским ожесточением; мы не будем оспаривать у Порты права поставить первых в невозможность исполнить их планы; но Порта должна признать справедливым и необходимым успокоить вторых. Здесь вся трудность. Но Россия, сильная сознанием добра, которое она сделала грекам, и желанием доставить им спокойное пользование уступками, необходимыми для их гражданского существования и для их счастья, – Россия будет искренно трудиться для получения этого полезного результата, если только турецкое министерство даст ей к тому средства. Если же турецкое правительство будет продолжать свою систему разрушения и нечестия, то вы должны оставить Константинополь со всеми чиновниками и людьми, принадлежащими к посольству».

Понятно, что эти события и вероятнейший исход их сильно беспокоили австрийское правительство, которое должно было отвираться всеми силами не допускать до войны между Россией и Турцией: война с Россией отвлечет турецкие силы, поддержит восстание, необходимо поведет к связи между Россией и греками, тогда как сохранение дружественных отношений между Россией и Турцией отнимет у восставших всякую надежду, заставит их положить оружие и надолго уничтожит русское влияние на Востоке, ибо Россия оставит без помощи своих единоверцев. Узнавши о константинопольских кровавых сценах, о казни патриарха, Меттерних написал для австрийского интернунция в Константинополе графа Лютцова инструкцию, в которой говорилось: «Вся Европа исповедует христианство, империя Русская принадлежит к Греческой церкви; движение не замедлит сообщиться христианам, и правительства, самые приязненные султану, легко могут быть вовлечены в такие действия, которые по своим результатам будут гораздо опаснее для Порты, чем для государств христианских, взятых вместе». В то же время Меттерних написал графу Нессельроде: «Император приказал мне составить инструкцию для своего интернунция, которую я спешу сообщить вам. Вы убедитесь, что правота чувств моего августейшего государя нисколько не потерпит от разности исповеданий в религии истины и мира; казнь верховного пастыря Греческой церкви возбудила в императоре такое же чувство негодования, как если бы это преступление было совершено над верховным пастырем церкви Римской».

По поводу этого письма графу Головкину, русскому посланнику в Вене, поручено было представить австрийскому министерству, что турецкое правительство объявило войну религии, которую исповедует Россия, и предает истреблению целый народ, в котором император принимает постоянное и искреннее участие по единству вероисповедания и по договорам. Император требует одного, чтобы Порта отказалась от системы, разрушающей ее собственное владычество, и приняла другую систему, которая позволила бы ей существовать вместе с другими европейскими государствами. Император приглашает всех своих союзников соединить все свои усилия и дать почувствовать турецкому министерству необходимость такой перемены. Но каков бы ни был исход дела с турецкой стороны, император никогда не отступит от пути, им себе начертанного; его всегдашнее желание – поддерживать во всей неприкосновенности союз, столь счастливо установленный и наблюдаемый европейскими державами, следовательно, не иначе как по соглашению со всеми союзниками император желает видеть восстановление порядка на Востоке, чтобы обеспечить для Европы и с этой стороны консервативную систему. Император не думает, чтобы христианская Европа могла согласиться на истребление целого христианского народа, да и – оставя в стороне религию – одно человеколюбие не может допустить до такого печального снисхождения. Чем более император, по согласию со всеми союзниками, не одобряет предприятия зачинщиков греческой революции; чем прискорбнее для него мысль, что это событие, быть может, связывается с ненавистными происками заводчиков смуты в другом государстве, тем важнее, по его мнению, не дать людям преступным опасного торжества, или предоставив в их пользу последствия революции, если она получит успех, или позволив туркам истребить целый народ.

К этим общим рассуждениям присоединяются частные относительно России, ее положения, веры, ею исповедуемой, и договоров, заключенных ею с Оттоманской империей; но Россия никогда не будет действовать в своих исключительных видах и без соглашения с другими государствами. Россия требует от этих держав, чтобы они прямо сообщили ей свои намерения, свои желания, средства, по их мнению наилучшие для счастья Востока, если турецкое правительство, не приняв более благоразумных и умеренных мер, вызовет события, предупреждение которых для нее самой всего выгоднее; русское войско, готовое отразить всякое нападение с ее стороны, будет готово тогда осуществить план, который союзные дворы начертят по общему соглашению для отвращения несчастий, которыми турецкие смуты могут грозить другим государствам европейским. Но и в этом случае, как всегда, русское войско пойдет не для распространения границ империи, не для доставления ей перевеса, которого она не желает, но для восстановления мира, для утверждения европейского равновесия, для доставления странам, из которых слагается Европейская Турция, благодеяний политического существования – счастливого и для других неопасного.

Смысл этих внушений был очень ясен. Турецкое правительство по своему характеру не может уладиться со своими христианскими подданными таким способом, какой может быть терпим христианской Европой вообще и Россией в особенности; следовательно, необходимо уладить дело вмешательством европейских держав по общему их соглашению. Порта не согласится допустить это вмешательство; надобно принудить ее к тому силой – и русское войско будет готово привести в исполнение приговор нового конгресса, причем русский император обязывается не думать о своих частных выгодах. Таким образом, Союз будет поддержан, и система, принятая Союзом, не будет нарушена; поход в Турцию будет предпринят также против революционеров, ибо если восставшие греки восторжествуют, то это будет торжество революции; если же восторжествуют турки, то известно, как они воспользуются своим торжеством, и это опозорит Союз, опозорит правительства перед народами. Император Александр писал к императору Францу: «Я не буду разбирать причин греческого восстания, но имею основание думать, что революционеры произвели революцию на Востоке с целью разобщить союзные державы. Я думаю также, что Союз, который победил их в Неаполе и Турине, предохраняя от заразы остальную Италию, победит их в Леванте, сопротивлением этому новому испытанию и свидетельствуя пред целым светом несокрушимость связей мира и дружбы, существующими между европейскими державами».

Европейские державы сочли опасным для себя принять русские предложения, к счастью для греков, разумеется, потому что в 1821 году конгресс, собравшийся по восточным делам, не мог бы постановить для греков таких выгодных условий, какие были постановлены в тридцатых годах. Не могли освободиться от страха пред могуществом России, предложения которой поэтому казались дарами данаев, и потеряли самое удобное время для решения Восточного вопроса наиболее сообразно со своими желаниями. Для Англии и Австрии была противна мысль о вмешательстве, и о вмешательстве под русским знаменем. Впустить русское войско в турецкие владения! Русский император, правда, обязывается, что его войско будет только приводить в исполнение общие решения держав; но успехи этого войска (и как далеко будут простираться эти успехи?) разве останутся без влияния на будущие общие распоряжения? Турки будут противиться, и благодаря этому сопротивлению русское войско займет Константинополь; что тогда постановит конгресс для счастья жителей Балканского полуострова, – конгресс, на котором будет председательствовать владыка Византии? Во всяком случае, как бы в Петербурге ни золотили пилюлю; как бы ни представляли, что поход будет направлен против революции, допустить этот поход – значит допустить противоречие принятой системе: в Италию войско ходило против возмутившихся подданных для восстановления законного правительства, а в Турцию войско пойдет против правительства, чтобы заставить его не очень строго поступать с возмутившимися подданными. Быть может, это все равно для людей, желающих установления общего европейского правительства, обязанного умерять движения и сверху и снизу, водворяя всюду правила человеколюбия, религии и нравственности, исполняя законные требования всех; но австрийский канцлер и английские министры вовсе не принадлежат к числу таких людей – для них это не все равно.

Как же быть? Надобно стараться протянуть время и не допустить до войны между Россией и Турцией. Средство к тому можно найти в самой сложности вопроса, в темноте, отсюда проистекающей. Вопрос представляет две стороны: общеевропейскую и частную – русскую; надобносначала, для уяснения вопроса, разделить эти две стороны, заняться прежде требованиями России, которая считает себя оскорбленной, ищет удовлетворения; надобно уяснить, определить точнее эти требования. Они основываются на трактатах: надобно определить с точностью смысл трактатов – так ли толкуются известные статьи; можно начать длинные переговоры по этому случаю, а между тем султан покончит с греками; тогда можно будет уговорить его быть поснисходительнее, а Россию оставить в стороне, занять ее чем-нибудь на Западе.

В Вене было положено действовать осторожно, не раздражать русского императора, сдерживать султана. Лютцов, получивши инструкции в этом смысле, начал действовать ревностно, ревностнее, чем даже сколько желало его правительство, потому что был грекофил и вполне сочувствовал русскому посланнику. Иначе поступал английский посланник в Константинополе лорд Странгфорд, который с островитянской бесцеремонностью выражал свое сочувствие к Турции и несочувствие к России. Граф Головкин должен был заявить австрийскому министерству, что в печальном положении барона Строганова в Константинополе единственным утешением были ему почти ежедневные знаки участия, оказываемые ему австрийским интернунцием; министры шведский и датский следуют благородному примеру графа Лютцова; но английский посланник не разделяет великодушных чувств своих товарищей. Вместо того чтобы поддерживать барона Строганова в печальной обязанности уяснять турецкому правительству его собственные интересы, лорд Странгфорд, наоборот, одобряет Порту в ее странных расположениях. Его постоянно холодное и не очень приличное обхождение с бароном Строгановым, возрастающая день ото дня приязнь к Дивану могли только усилить в турецком правительстве опасные надежды, что его ложные и жестокие меры найдут одобрение и поддержку в британском кабинете.

Действительно, между Диваном и представителем Англии была большая дружба. Порта с надеждой и сочувствием обращалась к Англии как к державе, не участвующей в Священном союзе, которого турки так боялись. Всевозможные, даже неслыханные почести были расточаемы лорду Странгфорду и его жене; предложен был и подарок – собрание медалей, конфискованных у казненного Ханджери, и благородный лорд принял его. За то Странгфорд признал за турецким правительством право забирать хлеб с иностранных судов в свои магазины, против чего протестовал Строганов; разумеется, при этом английский посланник определил цену, безобидную для своих купцов. Турецкие министры с восторгом выставляли разницу в поведении России и Англии: русский консул в Патрасе явился главным виновником восстания, английский консул там же первый предостерег Порту; Россия принимает к себе изменников. Ионическая республика отсылает их назад; английский флаг в Архипелаге будет защищать турецкие корабли против греческих разбойничьих судов, русский флаг развевается на этих судах; они плавают с русскими паспортами, и русский консул в Хиосе, убежавши в Ипсару, вооружил там корабли, которые потом соединились с кораблями Гидры и Специи. Лорд Странгфорд в своей речи уверял султана, что Англия никогда не допустит, чтобы кто-нибудь напал на турецкие владения; Строганов вопреки договорам отказывается возвратить азиатские крепости [20]20
  То есть не хотел истолковать Бухарестского договора об азиатских границах в пользу Турции.


[Закрыть]и хочет отнять у Порты право управлять провинциями, ей принадлежащими, и наказывать возмутившихся подданных.

Позволяя или предписывая своему посланнику такое поведение в Константинополе, английский кабинет старался убедить русское правительство, что оно должно терпеть все, что бы ни происходило в Турции, 16-го июля он сообщил в Петербург, что Англия оплакивает крайности, какие позволили себе турки, свирепствуя против греков; порицает поведение Порты относительно барона Строганова и дает своему посланнику приказание употребить все средства для обращения турецкого правительства к более умеренным принципам и к мерам, в которых русский император мог бы найти доказательство уважения к особе его представителя. В случае если Порта позволит себе какое-нибудь насилие против барона Строганова или кого-либо из его товарищей, лорд Странгфорд немедленно оставит Константинопольи объявит турецкому правительству, что английский король не может держать своего посольства в стране, где международное право и характер представителей иностранных государств более не уважаются. Если фанатизм и упорство турок сделают бесполезными все усилия лорда Странгфорда, Англия желает, чтобы Россия продолжала свою систему долготерпения, дабы дать туркам время успокоиться, покинуть свои заблуждения, перестать питать недоверчивость. Англия ласкает себя надеждой, что Россия продолжит свою систему долготерпения: во-первых, потому, что смуты турецкие нисколько не нарушают внутреннего спокойствия России; во-вторых, потому, что вооруженное вмешательство нарушит мир между Россией и Портой не только для настоящего времени, но и на будущее и, быть может, будет иметь печальные последствия для Европы; в-третьих, потому, что разрыв России с Портой будет торжеством для врагов порядка, ибо эти преступные люди были виновниками греческой революции и возбудили ее для того, чтобы занять Россию и воспрепятствовать ей следить за их пагубными заговорами и уничтожить их в других государствах европейских.

Графу Каподистриа поручено было написать замечания на эти странные сообщения. Относительно первой причины, почему Россия должна была спокойно смотреть на турецкие события, он заметил: турецкие смуты сильно вредят самым существенным интересам южных областей России. Торговля черноморская остановилась. Княжества Валахия и Молдавия пользуются особенным покровительством России, и, несмотря на то, турки опустошают их, истребляют жителей. Относительно второй причины: если вооруженное вмешательство должно раздражать турок и увековечить вражду между двумя империями, то какие средства предложатся для того, чтобы успокоить Порту и восстановить между ней и Россией дружественные отношения? Умеренность одной стороны – это безнаказанность другой. С марта месяца какое вышло следствие нашей умеренности? Турки не откажутся добровольно от системы, которую преследуют, и нельзя их принудить к тому одними угрозами. Англия более всякого другого государства должна быть убеждена в этой истине. В 1807 году адмирал Дукварт грозил бомбардировать сераль и Константинополь, если Порта не порвет союза своего с Бонапартом. Порта осталась непоколебима. Халиб-эфенди, уполномоченный оттоманский, объяснил это явление одному из русских уполномоченных во время бухарестских переговоров: «Порта знала хорошо, что Англия не хотела ни овладеть сама Константинополем, ни отдать его России, и потому она знала, что ни сераль, ни столица не подвергаются никакой опасности». Турки таким же образом будут смотреть и теперь на угрозы разрыва. Относительно третьей причины: бездействием всего лучше помогать революционерам. Пока в Турции будет происходить резня, внимание России будет приковано здесь. Самое лучшее средство разрушить замыслы революционеров – это как можно скорее покончить греческую революцию.

И в Вене, и в Лондоне сильно желали покончить как можно скорее греческую революцию, но желали, чтобы она была покончена турками безо всякого вмешательства, тогда как в России считали турок неспособными покончить революцию и требовали вмешательства. В ответ на требование русского правительства переменить систему действия Порта отвечала, что эта система естественна и необходима; по объяснениям турецкого правительства, «греческий народ был осыпан благодеяниями Порты и за эти благодеяния отплатил гнусной неблагодарностью, вняв дьявольским внушениям. Порта, действуя по началам справедливости, ее характеризующим, и высокого милосердия, которое постоянно испытывают ее подданные, вначале употребила только средства кротости и убеждения относительно изменников; она заставила патриарха проклясть заблудших членов греческой нации. Однако открылось, что этот самый патриарх, глава нации, был главой возмущения, ибо жители всех мест, куда были посланы грамоты с проклятиями, вместо того чтобы покориться, первые восстали. Жители области Калавраты, в Морее, родины патриарха, восстав первые, осмелились перебить попавшихся в их руки мусульман и наделали множество жестокостей всякого рода: отсюда ясно, что патриарх был главным виновником возмущения, и было доказано перехваченными письмами и документами некоторых верных подданных, что жители Морей, и особенно Калавраты, не могли бы начать возмущения, если бы не были в согласии и не были поддержаны патриархом. Каждое правительство имеет право брать и наказывать без милосердия подобных злодеев для поддержания доброго порядка и блага нации, и так как в подобных случаях не может быть вопроса о различии религии, исповедания, звания или характера, то высокая Порта, убедившись в виновности патриарха и его приближенных, свергла его с патриаршества, назначила другого на его место, и старый патриарх, ставший простым священником, понес заслуженное наказание. История Оттоманской империи представляет много примеров наказания патриархов по статусам империи, и хотя Порта не имеет нужды прибегать к статусам государств иностранных, однако при случае можно привести, что во время царя Петра I русский патриарх был наказан смертью за совершенное преступление, и потом патриарх был совершенно уничтожен. Удивительно, что такой образованный и ученый министр, как барон Строганов, мог не знать этого факта! По соглашению с русским двором Порта отправила войско в Дунайские княжества и успела истребить большое количество бунтовщиков; но всем известно, что княжества еще не совершенно очищены от них; следовательно, войска должны оставаться. Порта, согласно с договором, требовала выдачи бывшего господаря Михаила Сутцо и многих других беглецов, нашедших убежище в России. В одном из своих мемуаров русский посланник упомянул, что его двор принял беглецов под свое покровительство из великодушия. Высокая Порта не может не заметить, что договоры, установляющие взаимные отношения правительств, – одно, а личное великодушие – другое. Между правительствами, связанными посредством договоров, нет большего великодушия, как исполнение этих самых договоров. Выдача этих беглецов особенно важна для Порты в настоящую минуту; в ней заключается самое верное средство к восстановлению порядка и спокойствия в княжествах, ибо страх, что беглецы могли найти убежище в России, особенно питал подозрение между победоносным народом магометанским. Высокая Порта сама не может избавиться от справедливого недоверия, пока эти беглецы находят покровительство. Но когда беглецы будут выданы на основании договоров, тогда будущие господари будут иметь поразительный пример перед глазами. Порта получит доверие и поспешит назначить и отправить господаря».

В конце июля барон Строганов уехал из Константинополя. В Вене нашли поведение Строганова сначала нерассудительным, потом страстным, наконец, вероломным и невыносимым. В Вене сочли нужным, чтобы сам император Франц в письме к императору Александру выразил порицание барону Строганову за его поспешный отъезд и торжественным тоном представил печальное состояние Европы, подкапываемой революцией, которая ожидает новой помощи – от войны России с Турцией: «Если общество обязано, быть может, своим сохранением нашему Союзу, то надежда, что оно может выдержать самый сильный кризис, может основываться только на этом же Союзе. Настоящий кризис превосходит все предшествовавшие, потому что мир в последние годы сделал огромные шаги к своей гибели и потому что настоящий кризис грозит подкопать самые могущественные основы и единственное средство спасения для Европы от нашествия самой неистовой демагогии. Все теперь поставлено на линию громаднейших рисков. Ваше величество и я, мы с первого раза угадали план дезорганизующей партии, мы до сих пор счастливо с ней боролись; наша обязанность – не заблудиться на дороге, которую мы проходим вместе, и доказать этой партии, что ее расчеты никогда не сделаются нашими и что сознание наших обязанностей сумеет всегда преодолеть ее хитрости и ее смелость. Я не могу выразить ту скорбь, которая объяла меня при известии об отъезде посланника вашего величества из Константинополя».

Высказывая порицание русскому посланнику за его нерасчетливость в таких важных обстоятельствах, император Франц продолжает: «Знаю, что отъезд русского министра не есть еще война между вашим величеством и Портой; но Европа этого не знает, и зло, с которым мы должны бороться, более в Европе, чем в Турции. Вывод, который сделает публика из событий, который революционеры внушат жертвам своего обмана, – этот вывод будет состоять в том, что между союзными дворами нет уже более солидарности. Я знаю личное положение вашего величества при нынешних жестоких обстоятельствах; потребна вся сила вашей души, чтобы эти обстоятельства не повели к великим несчастиям. Каждый день доставляет мне доказательства обширности и силы зла, произведшего катастрофу, которая нас теперь занимает; каждый день обнаруживает пружины, приводимые в движение для поддержания пожара, и силу, направляющую всецело машину. Верьте, государь, моим словам; я поставлен так, что часто могу предчувствовать истины, прикрытые обманчивой наружностью. Достаточно наблюдать за людьми, которые теперь с необыкновенным жаром защищают самозваные христианские интересы. В Германии, Италии, Франции и Англии – это те самые люди, которые не верят в Бога, не уважают ни Его заповедей, ни законов человеческих. Не думайте, государь, что я не разделяю ваших желаний и ваших забот о благе христианского угнетенного народа; но мы сделаем зло, если противопоставим одну религию другой и если, удалясь с политической почвы, мы поставим себя на почву борьбы, которая имеет мало границ и которой результаты трудно предвидеть».

Итак, не должно сходить с политической почвы. Но это чрезвычайно трудно в Восточном вопросе; трудно даже для князя Меттерниха, который в своих инструкциях графу Лютцову принужден был сойти с политической почвы и смотреть русским взглядом. «Порта, – писал австрийский канцлер, – имеет несомненное право требовать выдачи греков, бежавших в Россию; но в то же время мы видим невозможность исполнить эту статью договора, – невозможность, заключающуюся в общем положении дел европейских и в особенном положении русского императора. Султан не может отказаться от Корана, и русский император не может предать своих единоверцев мечу оттоманскому. Все сделано, чтоб бунт превратить в религиозную войну, – и цель, к несчастью, достигнута; таким образом, дело нейдет более о бунтовщиках, но о единоверцах, и не русский император установил это различие! Пусть султан поймет, что теперь государствам легче ввести в Турцию миллион солдат, чем удержаться на линии, соответствующей их договорам и, признаемся откровенно, соответствующей интересу всех сторон. Если Дивану известно настоящее расположение умов в Европе, то он не усомнится, что страсть к приключениям двинет на азиатские поля целые народы, снабженныевсеми средствами к войне, привыкшие к дисциплине, неизвестной в средние века, и которым тесно в пределах государств европейских. Итак, оттоманское правительство имеет неоспоримое право настаивать на выдаче своих бунтовщиков, убежавших в Россию; но этому праву мы противополагаем наше чувство невозможности, в какой находится император Александр выполнить свой договор».

Князь Меттерних требовал от султана и Дивана, чтобы они вникнули в состояние умов в Европе и сошли с политической почвы в интересе России и Европы, тогда как султан, естественно и необходимо, давно уже сошел с политической почвы, только в собственном интересе, в интересе и духе своей религии. «Султан не может отказаться от Корана, и русский император не может выдать своих единоверцев» – этими словами высказывалась вся сущность Восточного вопроса, вся невозможность решить его теми средствами, которые хотел употребить австрийский канцлер, а именно – напугать Диван, заставить его отказаться от требования выдачи бежавших греков, быть податливее к требованиям России относительно частных русских интересов и обходить главный вопрос.

Россия продолжала предлагать другие средства; она говорила Австрии и Англии: «Вы сами убеждены, что теперь турецкое правительство „в безвыходном“ хаосе своих непоследовательностей», не имеет никаких средств быстрого и верного спасения и еще менее оно может найти эти средства, «когда будет истощено собственными конвульсиями» [21]21
  Подчеркнутые строки заимствованы из письма Касльри к императору Александру. Оставить комментарий


[Закрыть]. В Молдавии и Валахии почти все начальственные лица и огромное большинство жителей остались верны султану, и, однако, мусульманские войска опустошили страну. В виду южных областей России турки совершают свои неистовства, подробности которых возмущают человеческое чувство. Разве такое поведение может внушать надежду, что турецкое правительство возвратится к принципам умеренности? Оно произведет то, что греки не поверят никаким обещаниям султана и откажутся навсегда подчиниться его власти. Опыт показывает, что и в странах цивилизованных революция есть продолжительное бедствие, от которого могут излечить только медленное действие времени и мудрость просвещенного правительства. Чего же надобно ожидать от восточной революции и от турецкого правительства, которому будет предоставлено лечить от нее? Наконец, если борьба продолжится, здравая политика может ли позволить видеть равнодушно – здесь разрушение и мщение, там постоянную анархию? Русский император будет простирать свое долготерпение до крайней возможности; но всему есть пределы: обязанности религиозные и политические, заботы о благосостоянии самых прекрасных областей России, интересы торговли, честь флага полагают пределы его терпению. Нет сомнения, что одновременное действие держав, согласное с принципами Великого союза, возвратит Востоку спокойствие и счастье. Нет сомнения также, что успех их общего действия укрепит еще более европейскую систему. Никто более русского императора не желает мира; но он желает такого мира, какого должен желать, – мира, который позволил бы ему исполнить все его обязанности относительно своих единоверцев, – мира, какой был до марта месяца.