Текст книги "Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя"

Автор книги: Сергей Марков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Ещё через год, 19 июля 1980-го, Травкин встретил Маркеса на площади Революции в Никарагуа – шёл парад по случаю первой годовщины победы народа над диктатором Сомосой. Маркес сидел среди самых почётных гостей.

«Ещё один год мировой революции, – сказал он. – Никарагуанская революция – первая, которая у нас получилась, потому что в кубинской революции, вернее, в её победе, мы не принимали участия. А в этой – да, она нам удалась, и необходимо бороться за то, чтобы победили другие. Урок Никарагуа может быть очень полезным для остальных стран Латинской Америки. Сейчас в нескольких сотнях километров отсюда льётся кровь, народ Сальвадора ведёт гражданскую войну против тирании. Так вот, я считаю, что через год Сальвадор будет накануне первой годовщины победы революции!»

Предсказание Маркеса не сбылось. Да и с никарагуанскими сандинистами оказалось всё не так просто и радужно. Их лидер, Даниэль Ортега, в котором и советские деятели души не чаяли (направляли ведущих писателей, политобозревателей брать у него интервью, замечательных художников писать его портреты, например, самого молодого народного художника Сергея Присекина), заявит позже, что приветствует частную собственность и крупный капитал, а «команданте Ортеги давно уже не существует». Дочь обвинит пламенного революционера в том, что тот с раннего детства систематически насиловал её, притом на глазах матери. Вслед за девушкой в газете «Эль Пайс» в педофилии и инцесте обвинит Ортегу и писатель Варгас Льоса, а бывший вице-президент первого сандинистского правительства Серхио Рамирес – в установлении вслед за диктатурой Сомосы диктатуры своей собственной «кровосмесительной» семьи; Гарсия Маркес же – «нобелевский лауреат-правдолюбец» – никак не откликнется.

Впрочем, всё это вполне могло быть наветами и происками американского империализма, для которого победа сандинистов была второй после Кубы костью в горле.

Круг власть имущих друзей нашего героя неизменно расширялся. Но порой – и трагически сужался. 31 июля 1981 года пришло известие о том, что панамский генерал Омар Торрихос Эррера погиб в авиакатастрофе. На похороны Маркес, к всеобщему удивлению, не полетел, заявив: «Я не хороню своих друзей». (И на похороны одного за другим уходивших хохмачей из «Пещеры», притом именно в той очерёдности, которую предсказывал в романах Маркес, он не ездил.)

…В середине 1960-х молодые панамцы всё чаще стали проникать в зону Канала и выражать несогласие с американской оккупацией. В октябре 1968 года в Панаме произошёл военный переворот, которым руководил полковник национальной гвардии Омар Эфраин Торрихос Эррера (названный отцом редким в Латинской Америке именем Омар в честь поэта Омара Хайяма). Полковник больше всего на свете любил две вещи – девушек («ничто человеческое ему не чуждо», свидетельствовал Маркес; Торрихосу, как Боливару, юные наложницы согревали постель чуть ли не в каждой деревне) и самолёты. На одномоторном самолёте он совершал облёты отдалённых территорий Панамы, называя это «домашним патрулированием», во время которых решал проблемы простых панамцев. Нередко он брал с собой в небеса и своего колумбийского друга Габриеля Гарсия Маркеса. Однажды диктатор, как называла Омара американская пресса в том числе и из-за дружбы с Фиделем, отправился с неофициальным визитом в Мексику, и мгновенно (как обычно в Латинской Америке) произошёл организованный ЦРУ военный переворот. Но Торрихос тайно вернулся в Панаму и прошёл до столицы победным маршем, к которому примкнуло более ста тысяч человек.

Он провёл аграрную реформу, превратил Панаму в международный финансовый центр, покончил с неграмотностью. Среднегодовой доход панамца при Торрихосе стал выше, чем в любой другой стране Латинской Америки.

Но самой сокровенной мечтой мятежного полковника, которым восхищался наш герой, была передача Панамского канала под юрисдикцию Панамы. Переговоры длились десятилетия. В сентябре 1977 года, уже с администрацией президента Джимми Картера, они пошли более конструктивно, договор был подписан и с 1 января 2000 года Канал передавался Панаме, как и гора Анкон – символ столицы. Если бы США отказались подписывать договор, то террористическая группа «последователей Че» взорвала бы дамбу на искусственном озере Гатун, вода бы вытекла в Атлантику, а чтобы снова создать запас воды для работы Канала, потребовалось бы не менее трёх лет тропических ливней (как в романе Маркеса). Советская дипломатия к тому времени уже установила с Торрихосом конфиденциальные отношения. В США подсчитали, что для ведения войны в Панаме им пришлось бы задействовать более ста тысяч человек, а второго Вьетнама позволить себе вашингтонская администрация не могла.

Торрихос часто повторял: «Я не хочу войти в историю, я хочу войти в зону Канала». Но ему не довелось попасть туда живым. Подписав исторический американо-панамский договор, посчитав свою программу выполненной, «высший лидер панамской революции» пытался отойти от активной политической деятельности. Его всё чаще стали посещать мысли о смерти.

Маркес встречался с Торрихосом 20 июля 1981 года, за десять дней до трагического конца, и также разговаривал с генералом о смерти, причём именно в авиакатастрофе. «Может быть, это вызвано тем, что генерал знал, насколько Гарсия Маркес боится летать на самолетах, хотя вынужден делать это постоянно, – предполагал Мутис. – Генерал, зная, что Маркес ненавидит летать, часто шутил, что Габо чувствует себя в полёте спокойно только тогда, когда вместе с ним летит Торрихос. А чтобы ещё больше успокоить знаменитого писателя, генерал обычно предлагал ему сразу после взлёта стакан виски».

Тело генерала Торрихоса принесли на гору Анкон, где к тому времени уже развивался национальный флаг Панамы. Там состоялось прощание народа с лидером освободительной революции.

77

Двадцать первого мая 1981 года вместе с Кортасаром, Фуэнтесом и вдовой Сальвадора Альенде Хортенсией он присутствует на инаугурации Миттерана, которому суждено было рекордное в истории Франции по продолжительности 14-летнее президентство. Эта инаугурация станет первой в череде инаугураций президентов и премьер-министров, на которые потом приглашался Маркес. Через много лет, когда Франсуа Миттерана не стало, Маркес рассказал, как они познакомились: «Однажды, очень давно, в конце приёма в резиденции французского посла в Мехико мы собрались у камина выпить кофе с коньяком. Там были и несколько французов, которые помогли мне, так сказать, стать гостем Миттерана. Невозмутимый, с улыбкой на губах, сидя в своём кресле, он предложил нам всем рассесться вокруг и побеседовать о литературе. Пабло Неруда до этого говорил ему про меня, дарил мои книги, переведённые на французский, так что он знал… Миттеран был, конечно, политиком и говорил в основном о политике, как и все другие политики мира, с которыми мне приходилось общаться. Но он был и писателем, у него замечательные дневники! Субъективные, разумеется, как у всякого писателя, например у меня. Когда ему указывали на его субъективность, он очаровательно отвечал: „Это лишь иллюзия лирического характера“. А в тот вечер у камина в Мехико он сказал, что иногда наши мысли напоминают стихи, которые нам снятся…»

– Под этим мостом я пил дешёвое вино с клошарами! – сказал Маркес, когда вышли после инаугурации на набережную Сены. – Я сам в середине пятидесятых был здесь фактически клошаром, на вечеринках, относя посуду на кухню, доедал, впервые признаюсь, даже Мерседес об этом не рассказывал.

И пригласил друзей «прямо сейчас, немедленно», как вспоминал Кортасар, вместе полететь «отдохнуть, наговориться вдоволь о поэзии, о музыке, придумать вместе что-нибудь». Но, к сожалению, ни Кортасара, ни Фуэнтеса из Парижа не отпустили в тот раз дела (а другого раза, как бывает в жизни, не представилось).

Отдыхать Маркес любил в Гаване в отеле «Ривьера», где по распоряжению правительства лучший сьют был всегда зарезервирован для него. Или на острове Кайо Ларго – резиденции самого Фиделя, где носились по волнам на быстроходном американском катере «Акуарамас». Особенно довольна была Мерседес, как сама она рассказывала профессору Мартину. Кастро умел очаровывать женщин – всегда был обходителен, по-старомодному галантен, что ей льстило. Маркес вёл себя с Фиделем, как младший брат, жаловался на невзгоды, но знал, «когда можно подурачиться, выступить в роли придворного шута, но не переступал границ дозволенного». Отдыхал он и в резиденциях других глав государств – Панамы, Колумбии, Венесуэлы… Но и отдыхая, забавляя власть имущих анекдотами, принимал участие в политической жизни. Так Маркес откликнулся гневной статьёй «С Мальвинами или без них» на быстротечную войну Англии с Аргентиной за Фолклендские (Мальвинские) острова. Не совсем понятно было из статьи, на чьей стороне автор (порой это было для нашего героя характерно – политическим журналистом с ясной, выверенной на верхах и однозначной позицией в отношении того или иного события он не стал), но скорее всё-таки – Аргентины.

Напомним, что весной 1982 года произошла война между Великобританией и Аргентиной из-за Фолклендских (Мальвинских) островов. Аргентинская военная хунта решила подправить тогда своё пошатнувшееся внутреннее положение, вернув острова, ещё в 1833 году захваченные Великобританией. Великобритания по приказу «железной леди» Тэтчер, которой для укрепления собственных позиций тоже нужна была «маленькая победоносная война», направила к Фолклендам военные силы, и Аргентина сразу потерпела полное поражение. Благодаря этому военная хунта была свергнута.

Между тем коммунистические и прокоммунистические режимы по всему миру погружались в тяжелейший, «последний и решительный», как покажет время, кризис, начавшийся с польской Солидарности. Реакция Маркеса, этого Чарли Чаплина мировой литературы в эпоху наступающего мирового кризиса коммунистической идеи, была оригинальной. По заданию нескольких журналов он полетел на «Конкорде» «в компании апатичных бизнесменов и сияющих дорогих проституток» в Гонконг и Бангкок и написал забавный, откровенный, на грани с порнофолом репортаж из мировой столицы секс-туризма, в котором констатировал, например, что американские отели, где воздух свежий, а простыни чистые, как нельзя более располагают к занятиям любовью. Он уверял, что по большому счёту только любовь и секс – достойные литературы темы, что сам он лишился невинности в тринадцать лет и никогда ничего не имел против секса, но секс, по его мнению, «особенно хорош в любви, а иначе грозит превратиться в простую механику и физические упражнения, к которым лично он с детства тяги не испытывал…».

Возможно, кризис «коммунистического жанра» склонил его в начале восьмидесятых и к интервью журналу «Playboy», от которого много лет он отмахивался. Интервью состоялось по его предложению в Париже, мировой столице любви. Журнал послал на интервью наиболее цепкую и сексапильную из своих молодых корреспонденток – Клаудию Дрейфус (которая станет впоследствии – в том числе и благодаря откровенному, вызвавшему огромный интерес интервью Гарсия Маркеса, – всемирно известным интервьюером, специализируясь именно на знаменитых писателях).

Вначале Маркес разъяснил читателям «Плейбоя» в США и во всём мире свою политическую позицию, особенно подчеркнув то, что они с Фиделем Кастро «гораздо больше говорят о культуре, чем о политике» и что «это настоящая давняя мужская дружба без всякого расчёта». Затем обратился к главной теме журнала – любви и сексу. Сказал, что никто, «ни один из нас не знает другого, даже очень близкого человека», и они с Мерседес – не исключение; он до сих не имеет ни малейшего представления о том, сколько ей лет. «„Да, в молодости у меня было много проституток, – признавал Маркес. – Они были моими друзьями. Я ходил к ним не столько заниматься любовью, сколько для того, чтобы избавиться от одиночества. Как коллекционер хранит монеты или марки, я храню воспоминания о моих проститутках. И с сентиментальностью пишу о них в моих книгах… Вообще, надо сказать, что сексуальная инициация начинается дома. О ком тайно мечтает отрок? О кузинах, о тётушках… Но там – табу. А проститутки – это совсем другое. И они действительно были моими добрыми друзьями – и те, с которыми спал, потому что не было ничего ужасней, чем спать одному, и те, с которыми почти никогда не спал, а просто делился своей повседневной жизнью, своими мечтами о будущем… Я всегда говорил в шутку, что женился, чтобы не завтракать в одиночестве. Конечно, Мерседес считает, что я порядочный сукин сын… Вы спрашиваете, есть ли у меня слабости? Сколько угодно! Главная – моё сердце. В эмоционально-сентиментальном смысле. Если бы я был женщиной, то не мог отказать… И в характере у меня много женского. Мне необходимо, чтобы меня любили. Это для меня главное. Я и писать стараюсь как можно лучше, чтобы меня сильнее любили“. – „Это похоже на нимфоманию“, – замечает Клаудия Дрейфус. „Совершенно верно, – соглашается Маркес. – Но нимфомания своеобразная – нимфомания сердца… Если бы я не стал писателем, то был бы пианистом в баре, чтобы любящих наполнять ещё большей любовью и притяжением, влечением друг к другу… Извечное, неизбывное половое влечение – что может быть сильнее и выше этого? Для меня несомненно: смысл жизни – это любовь… И писать стоит только о любви, потому что всё остальное – от лукавого. Мой следующий роман будет, конечно же, о любви, о страстной безумной безнадёжной вечной любви мужчины и женщины…“»

Это интервью в «Плейбое» не публиковалось почти год, а когда было напечатано, то заняло несколько разворотов, что противоречило устоявшемуся формату главного журнала для мужчин. Его прочли миллионы, в редакцию пришло около тридцати тысяч писем из разных стран, что тоже было рекордом. Двадцать процентов писем – от мужчин, пятьдесят восемь – от женщин, остальные – от девочек в возрасте от одиннадцати до восемнадцати лет (что, безусловно, польстило 54-летнему писателю, он даже перечёл интервью Владимира Набокова тому же «Плейбою» и его «Лолиту»). Адресованы письма были «настоящему мачо», «блестящему душевному стриптизёру», «нимфоману сердца», «мужчине мечты» и т. п. Когда из редакции позвонили и осведомились, не переслать ли хотя бы часть этой корреспонденции ему в Мехико, Маркес, заслушав особо эмоциональные, откровенные выдержки, отказался: «Ни в коем случае! Мерседес зачитается и поймёт, что я не тот, под личиной которого так долго и ловко скрывался».

Итак, он на весь мир объявил о том, что возвращается в литературу. Напомним, что после прихода к власти в Чили Пиночета Маркес дал обет не писать и не публиковать прозу, а посвятить себя всецело публицистике. Впрочем, некоторые биографы допускают, что причинами такого обета могли быть не только категории политического, социального, нравственного порядка, но и вполне прозаические: заканчивая «Осень Патриарха», Маркес почувствовал, что устал, ему стало казаться, что он исписался и необходимо время, чтобы «ключи вновь наполнили исчерпанный колодец». Теперь он задумал роман о любви своих родителей.

78

Тринадцатого декабря 1984 года пришло известие, что в клинической больнице «Бокагранде» города Картахены после десятидневной болезни, накануне своего 83-летия скоропостижно скончался его отец Габриель Элихио Гарсия.

«С отцом у меня были сложные отношения, – признавался Гарсия Маркес в интервью журналисту Мигелю Паласио. – Я увидел его в первый раз в день его 33-летия. Мне тогда было уже шесть лет и девять месяцев. Много лет отец оставался для меня неким мифом. <…> Мне было семь лет, когда я переехал в дом родителей. В тот период понятие „мужчина“ ассоциировалось у меня исключительно с дедом. Я стремился всё делать, как он – говорить, ходить, есть, вести себя с людьми. Отец же абсолютно не походил на деда. <…> Перемена семейного круга отразилась на моей жизни. Отец, в отличие от деда, был очень строг и даже суров со мной, ни разу не приласкал меня. Я понятия не имел, как мне строить с ним отношения, и часто терялся. Вся проблема была в том, что я плохо знал своего отца. Только когда мне перевалило за тридцать, мы наконец начали понимать друг друга и с течением времени все больше сближались. Несмотря ни на что, я многим обязан отцу: именно он привил мне любовь к чтению. Отец обожал литературу и всегда читал с упоением. Читал всё, что попадалось под руку: классику, модные бестселлеры, газеты, журналы, рекламные буклеты, брошюры, листовки, инструкции по использованию холодильников и стиральных машин… Я не устану повторять, что пропагандировавшийся им „культ чтения“ в значительной мере повлиял на мое решение стать писателем».

Своим многочисленным сыновьям и дочерям (вряд ли он сам точно знал, сколько у него детей) отец не оставил никакого наследства. Так что по этому поводу разногласий не было. Долго не могли договориться о том, где и как хоронить.

«Противоречивая натура отца, – вспоминал младший брат писателя, Элихио Габриель, – проявилась и в его похоронах. Долго вся наша большая семья была будто парализована, а потом, когда все встретились, чтобы обсудить детали похорон, разгорелся жаркий спор и все были не согласны друг с другом…»

По словам брата Хайме, «все мужчины семьи были абсолютно раздавлены, превратились в кучку плачущих детей, совершенно не способных решать практические вопросы. Слава богу, женщины всё сами организовали». (Однако «раздавленность» не помешала братьям «нанести традиционный визит в бордель – в память о былых временах», а может быть, и об отце, жизнь которого была немыслима без борделей.)

«Через несколько дней после похорон, – вспоминал Элихио Габриель, – наша мать как истинная гуахирьянка собрала нас всех и сказала, обращаясь к Габито: „Ну вот. Теперь ты у нас глава семьи“. Он чуть не взвыл: „Мама, что я тебе плохого сделал? Зачем ты меня загоняешь в угол?“».

Он с юности помогал братьям и сёстрам – устраивал в школы, на работу, на лечение, просто давал деньги… Но теперь мать провозгласила его главой – это ко многому обязывало ответственного Гарсия Маркеса.

Смерть отца и «провозглашение» наложили отпечаток на роман, «вынудив думать не только о любви и сексе, но и о других вещах, в частности, старости и смерти» (хотя, повторим, о смерти он никогда не забывал). «Смерть отца, – пишет биограф Мартин, – окончательно примирила с ним сына и придала роману „Любовь во время холеры“ более личностные, хотя это всегда имело место у Гарсия Маркеса, более искренние, пронзительные и глубокие мотивы».

Влиял и компьютер, изменив не только устоявшийся за десятилетия ритм работы, но даже «вмешиваясь» в композицию. Однажды, забыв сохранить текст, Маркес утратил (неожиданно вырубили свет) написанное почти за весь день, больше двух страниц. Он был в ярости, хотел даже поступить с компьютером так, как когда-то в молодости во время волнений в Боготе они с Фиделем поступили с пишущей машинкой: грохнуть об пол. На следующее утро стал пытаться восстановить текст по памяти, но написалась совсем другая сцена, которая оказалась точнее и сильнее…

Ещё в 1982 году Маркес опубликовал статью «Юная старость Луиса Бунюэля», в которой рассуждал не только о философии старости, но и о любви и сексе в пожилом возрасте, – возможны ли новизна и свежесть чувств и чувственности, когда тебе за?.. И теперь, работая над романом «Любовь во время холеры» он вернулся к этим вечным вопросам. Заканчивал роман он уже в Мехико. И всё более заметной делалась перекличка с линией из повести коллеги, нобелевского лауреата Ясунари Кавабаты «Дом спящих красавиц»: «У стариков есть смерть, у молодых – любовь, и смерть приходит однажды, а любовь много раз…» Эта мысль будет прослеживаться и в последующих произведениях Маркеса.

Серьёзен и символичен роман «Любовь во время холеры». Он весь словно пропитан символами. С большим основанием его можно причислить к жанру романтико-символического, чем магического, реализма. И символы, как всегда, высочайшего, библейского уровня.

«Фермина Даса вздрогнула, она узнала этот голос, осенённый благодатью Святого Духа, и поглядела на капитана: он был их судьбой. <…>

Капитан посмотрел на Фермину Дасу и увидел на её ресницах первые просверки зимней изморози. Потом перевёл взгляд на Флорентино Арису, такого непобедимо-твёрдого, такого бесстрашного в любви, и испугался запоздалой догадки, что, должно быть, жизнь ещё больше, чем смерть, не знает границ.

– И как долго, по-вашему, мы будем болтаться по реке туда-сюда? – спросил он.

Этот ответ Флорентино Ариса знал уже пятьдесят три года семь месяцев и одиннадцать дней.

– Всю жизнь, – сказал он».

Hasta siempre… Любимое, кстати, выражение Че Гевары, которое на русский, увы, точно не переведёшь, в ней латиноамериканский менталитет: «До всегда».

Обратим внимание на то, что чем старше становится Маркес, тем более оптимистичные, жизнеутверждающие выходят у него произведения со счастливым финалом (начинал он, как мы помним, с безысходно-юношеского пессимизма).

Весной 1985 года колумбийской журналистке Марии Эльвире Сампер удалось взять у Маркеса интервью для журнала «Ла Семана». (Попасть к нему на интервью становилось всё труднее. Я и сам столкнулся с этим. Попросив от имени газеты «Советская культура» об интервью, услышал от уполномоченного якобы самим Маркесом PR-агентства, что придётся раскошелиться: за интервью лауреат Нобелевской премии берёт по 30, а с американцев взял 80 тысяч долларов.) Откровенное, раздумчивое, философское интервью было лишено обычной для Маркеса игры и посвящено старости, любви и смерти. Он сказал, что считает себя сильным, но согласен с Че Геварой в том, что нельзя давить в себе мягкость. Что все мужчины от природы нежные создания, а оберегает и спасает их суровость женщин. Что очень любит женщин, потому что чувствует, что они о нём заботятся, он в безопасности с женщинами. Но недавно осознал, что и с женщинами, и с мужчинами ему всё труднее разговаривать, разговоры почти со всеми, кроме друзей, утомляют, он с трудом заставляет себя слушать, а чаще просто делает вид, что слушает. «Я самый вспыльчивый из всех, кого знаю. Потому и самый сдержанный». Сказал, что все его фантазии сбылись. Что сам не ощущает себя старым – но замечает признаки старения и объективно оценивает реальность. Сказал, что у него нет корней – он не испытывает привязанности к месту, где бы ни находился, и чувствует себя сиротой.

Кармен Балсельс, прочтя рукопись романа «Любовь во время холеры», проплакала в лондонской гостинице «двое суток кряду». (Плачущие над рукописями литагенты – тоже уникальное, маркесовское явление.)

Маркес придумал самый невероятный «любовный треугольник» из всех известных мировой литературе. Его герои, по определению, никогда не должны были встретиться. Но мир тесен и чудесен… Любовь победила. Овидий эпохи СПИДа, Маркес создал свою «Науку любви», полную веры в человеческое сердце и с надеждой на Божественную благодать. Овидий, печатающий на компьютере… Понимая, что он скорее всего первый из крупных писателей написал роман на компьютере, Маркес дико волновался, не исчезнет ли текст с дискет, не повредятся ли они, не отсыреют ли… В аэропорту Нью-Йорка он вышел из самолёта с дискетами, висевшими у него на шее, как бусы у папуаса.

Опубликованный почти через двадцать лет после «Ста лет одиночества», роман «Любовь во время холеры» был почти также восторженно принят и читателями, и критикой Латинской Америки, США, Испании, Англии, Франции, Германии, Италии, Швейцарии, Японии, Индии. Эта «чарующая, блистательная и душераздирающая», как писала критика, книга, продемонстрировала «миру, что талант великого колумбийца не только не угас, не померк, но обрёл чрезвычайную новую силу, глубину и яркость».

Роман имеет несколько ложных завязок, а герой появляется лишь на шестидесятой странице текста, когда читатель вдруг оказывается у гроба персонажа, которого он с полным основанием уже зачислил в штат главных. Впрочем, когда всё встаёт на свои места, оказывается, что персонаж, которого читатель похоронил (в прямом и переносном смысле слова), всё-таки не совсем уж и второстепенный. И так, волнами, от одного героя к другому, течёт река повествования, то поворачивая вспять, ко временам давно ушедшим, то стремительно нагоняя современность, закручивая омуты отдельных часов и дней.

Один из основных литературных мизантропов, беспощадный критик всего и вся писатель Томас Пинчон (кстати, ярый антикоммунист), разругавший даже «Сто лет…», признал, что «надо иметь невероятное мужество, чтобы писать про любовь в нынешнее время, но Гарсия Маркес блестяще справился с задачей». И далее: «Боже! Как же здорово он пишет! Со страстной сдержанностью, с маниакальной безмятежностью… А последняя глава – просто чудо! Никогда не читал ничего подобного. Настоящая симфония… восхитительный, душераздирающий роман».

Через много лет Маркес сказал, что перечитав «Любовь…», удивился, как это у него получилось, хотя думал, что скоро умрёт. И был горд за себя.