Текст книги "Где-то в Курляндии"

Автор книги: Сергей Исаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Стокилометровый путь преодолели без каких-либо неожиданностей. В час ночи прибыли в Элисенвару в расположение штаба дивизии.

Здесь газету уже ждали. Несмотря на поздний час, на полевой почте были экспедиторы от всех полков и спецподразделений. Газету в момент разобрали и повезли в части.

А части в это время выходили на исходные позиции для наступления. На рассвете 4 июля воины дивизии вступили в первый бой с врагом в районе Кирконопули, что в 25 километрах западнее Элисенвары.

* * *

Выступив совместно с гитлеровской Германией против СССР, финны вторглись в пределы нашей Родины. Вечером 3 июля они, численностью до дивизии, напали на нашу погранзаставу в районе западнее Кирконопули и продвинулись в глубь советской территории на 6 – 8 километров. Своевременно переброшенная в район прорыва наша дивизия с ходу вступила в бой.

Начинался первый бой, и надо было сегодня же выпустить газету с материалами об этом бое, с показом подвигов героев. Поэтому, несмотря на то, что никто из наборщиков, да и из нас не отдыхал вторые сутки, как только машины были установлены на новом месте и замаскированы, мы начали при свечах подготовку к набору номера.

Все это время у нас не было редактора, и мне приходилось исполнять его обязанности. Наконец прибыл редактор газеты. Когда мы приехали в Элисенвару, он уже поджидал нас здесь. Выходя из кабины машины, я различил в темноте низкорослого человека, приближавшегося к машине. Подойдя вплотную, он спросил:

– Редакция?

– Да, редакция, – ответил я. – В чем дело? Тогда он вместо ответа коротко представился:

– Политрук Таратин, назначен к вам редактором.

Мы горячо жали его руку. Как же, очень вовремя прибыл, перед самыми боями. Теперь работать будет легче, и я, секретарь редакции, смогу меньше находиться за правкой материала, а больше бывать в частях.

В четыре часа утра с Громовым идем к полковому комиссару: он едет в части, и мы вместе уезжаем «на передовую» – это слово впервые появилось тогда и произносилось с каким – то особенным восторгом.

Дорога идет лесом. По ней беспрерывно снуют автомашины, подвозящие боеприпасы. Полковой комиссар свернул на КП, а мы пробираемся в полки. Один полк расположен на берегу озера, на противоположном берегу которого – финны; другой – правее, километрах в двух. Туда пошел Громов, а я остался здесь. Сзади, в леске, – огневые позиции наших батарей, исходный рубеж для танковой атаки.

За ночь здесь успели сделать многое: отрыли траншеи, ходы сообщения, оборудовали командный пункт полка. В землянке, вырытой на холмике и тщательно замаскированной, стоял полусогнувшись командир полка – высокий седой полковник Парамзин. Он разговаривал по телефону. Возле землянки сидело несколько политработников. Замполит старший политрук Кочергин давал указания своему политсоставу.

До начала наступления оставалось полчаса. Полк имел задачу из-за озера ударить во фланг прорвавшейся группировке финнов, опрокинуть ее и уничтожить в междуозерье. Еще раз проверяются все мелочи, заканчиваются последние приготовления. Я принес с собой только что отпечатанную листовку с вечерним сообщением Совинформбюро за 3 июля, центральные газеты. Их сразу отправили в батальоны.

Политработники разошлись по местам. Я пошел в первый батальон. Батальон сосредоточился в лощине, немного правее озера, и ему предстояло начать атаку.

Бойцы сидели в глубокой траншее, пулеметчики проверяли запасы лент. Слышались тихие команды.

И вдруг воздух потряс ураганный гул – началась артиллерийская подготовка. Вступили в дело «мясоедовские трубы» (так у нас называли орудия по фамилии начальника артиллерии дивизии полковника Мясоедова). Заработали сразу десятки орудий.

Артиллерийская канонада длилась более часа. Когда огонь был перенесен в глубину, из кустарника вырвались танки и двинулись в обход озера. Одновременно поднялись батальоны. Финны опомнились и открыли частый огонь. Но его заглушило мощное «Ура!» наступавших воинов.

Я не успел осмотреться, как в лощине появились плотные цепи бойцов, выскочивших из траншей. С криками «Ура!» они двинулись вперед, в обход озера. Увлеченный порывом, я также выскочил из траншеи и побежал рядом с кричащими бойцами. Разобрать сначала ничего было нельзя – кругом стоял гул, пулеметная трескотня, многоголосые крики. Кое – где в цепи люди падали, скошенные огнем. Я опомнился только тогда, когда рядом упал боец, выронив из рук винтовку. Лишь тогда дошло до моего сознания все происходящее. Посмотрел на себя и ахнул – в руках полевая сумка с бумагами и листовками, которой я размахивал в воздухе. Быстро вытащил из кобуры револьвер и побежал дальше.

Это было мое боевое крещение, первое реальное ощущение настоящего боя.

Стремительной атакой наши батальоны сбили финнов и потеснили их. Но враг упорствовал, переходил в контратаки, пытаясь удержать занятые рубежи. Бой продолжался весь день и утих только к вечеру. Наши части отбросили финнов назад к границе.

Первый бой и первая победа! Нелегко далась она – многие бойцы и командиры сложили свои головы. Погиб младший политрук Котов – мой однокурсник по Ленинградскому военно – политическому училищу имени Энгельса. Он поднял роту в атаку и с возгласом «За Родину!» повел ее в бой. Его скосила вражеская пуля на самом берегу озера.

Воины в первом бою действовали храбро и самоотверженно. Сколько примеров беззаветного мужества и отваги дал этот бой! Вечером мы с литсотрудником возвращались в редакцию с исписанными блокнотами о героях боя, с полными сумками заметок, написанных бойцами и командирами сразу после боя на клочках бумаги, наспех.

Имена героев первого боя, их подвиги надо было как можно скорее довести до всего личного состава, популяризировать их и увлечь ими всю красноармейскую массу. Это могла сделать только газета. И она сделала это.

Мы вернулись в редакцию поздно вечером. Здесь материал ждали с нетерпением. Правда, многое уже было набрано – заметки поступали помимо нас, раньше: с попутными машинами, связными, а то и легкораненые, направляясь в медсанбат, заходили в редакцию и охотно рассказывали о своих боевых делах.

Не ужиная и не умываясь, первым долгом садимся за оформление материала. Разбирая свои записки, я обнаружил, что угол блокнота оторван и края его обгорели. Начал рассматривать, и оказалось, что полевая сумка насквозь пробита пулей.

Материал подготовили быстро. Заметки сразу же из-под карандаша шли на просмотр редактору и в набор. Всю ночь работали над газетой – набирали, верстали, печатали. К утру газета была готова, и мы снова, как только начало светать, с тюками свежей газеты, в которой был описан вчерашний бой, отправились на передовую.

Утром бой разгорелся с новой силой. Финны подбросили подкрепления, имея целью сбить наши части, восстановить положение и развить прорыв глубже. Четверо суток, то затихая, то снова разгораясь, шли ожесточенные бои. Дивизия выдержала свыше двадцати пяти атак. Бойцы, хотя многие из них впервые приняли участие в бою, сражались стойко и мужественно.

В этих боях были захвачены первые пленные – финские солдаты и несколько офицеров. Один из них – солдат Арвид Бруно – сам перебежал на нашу сторону. Бруно, по профессии столяр, был мобилизован в армию и зачислен в инженерный батальон. Он, как и многие другие рабочие, не хотел воевать против Советского Союза. Выбрав удобный случай, Арвид перешел на нашу сторону. И вот он в потрепанных резиновых сапогах и изорванной одежде стоит перед советскими бойцами.

– В Финляндии, – сказал он, – дают на день по 200 граммов хлеба, а мяса и картофеля рабочие и крестьяне давно уже не едят. Все вывозится в Германию для снабжения армии.

На допросе Бруно сообщил, что многие финские солдаты сдались бы в плен советским войскам, если бы не свирепый режим и репрессии, которыми преследуют не только солдат, но и семьи сдающихся в плен.

Во время боев наша дивизионка выходила ежедневно; кроме того, выпускались листовки со сводками Совинформбюро. Газета популяризировала героев боев, воодушевляла на подвиги, давала ценные советы бойцам.

«Ничто, даже угроза смерти, не может заставить воина Красной Армии выпустить из своих рук оружие, – писалось в газете. – Надо помнить, что оставление или потеря оружия есть преступление перед Родиной. Бросить оружие в бою – это значит нарушить военную присягу, изменить Родине, а изменникам и трусам нет пощады и места в наших рядах».

9 июля части дивизии, выполнив свою задачу, вышли из боя. Дивизия перешла в резерв командующего армией и передислоцировалась на левый фланг фронта – под Выборг, в район небольшой станции Тали.

Редакция расположилась на опушке живописной рощи. В этой же роще – штаб дивизии. Утром и вечером снова слушаем радио, принимаем сообщения Совинформбюро и печатаем листовки. Радио приносит вести о боях на островском, полоцком, бобруйском, новоград-волынском направлениях. Под напором фашистских войск, вооруженных до зубов собранными со всей Европы оружием и техникой, наши армии вынуждены отходить.

Связались в Выборге с редакцией городской газеты «Виипурский большевик». Сотрудники редакции помогают нам в получении информации и изготовлении клише по нашим фотографиям.

Под Выборгом простояли около полумесяца. Части пополнились людьми и техникой. В ночь на 24 июля поступил боевой приказ: выступить в направлений Сорта-валы. Как стало известно, большие силы финнов и немцев потеснили наш правый фланг и вплотную подступили к крупному городу на северо – западном побережье Ладожского озера – Сортавале. Чтобы задержать врага, в этот район срочно перебрасывается наша дивизия.

Выезжаем ночью. Все части следуют на машинах. Путь в 150 километров был преодолен к утру.

Два дня части готовятся к бою. В лесах недалеко от Сортавалы сосредоточиваются пехота, артиллерия, танки. Враг обстреливает Сортавалу, город горит, едкий дым пожаров стоит в воздухе. Редакция вместе с тылами и медсанбатом остановилась у красивого местечка Лахденпохья.

Утром началась артиллерийская подготовка, после чего наша пехота двинулась в атаку. Развернулись ожесточенные бои в районе небольшой речушки Тахма-йоки (в 6 километрах западнее Сортавалы), которые не прекращались несколько дней. Вначале наши части потеснили противника, форсировали реку, перерезав железнодорожную магистраль. Но на третий день под натиском превосходящих сил врага пришлось отойти.

С каким беззаветным мужеством сражались наши воины! Находясь все время в батальонах, мы собрали много материалов о подвигах бойцов и командиров. Наскоро обрабатывая здесь же, где-нибудь в траншее или воронке от авиабомбы, эти материалы, мы отправляли их со связными и с почтовыми экспедиторами в редакцию.

В этих боях особенно отличился полк Парамзина. Он еще в мирное время был передовым и в боевой, и в политической подготовке и теперь под Элисенварой, на Тахма-йоки, дрался самоотверженно, успешно выполняя боевые задачи. Весь личный состав очень любил своего командира – строгого, храброго и вместе с тем заботливого и душевного. «Мы – парамзинцы», – с гордостью говорили бойцы. «Парамзинцы!» – гремела о них слава в дивизии. Даже противник знал парамзинцев, чувствовал не раз на своей шкуре их сокрушительные удары и несколько раз бросал листовки о «красных дьяволах – парамзинцах».

На опыте парамзинцев наша газета учила всех воинов искусству бить врага.

О самом полковнике Парамзине говорили как об отважном и умелом командире, за которым каждый пойдет в огонь и в воду. И он на самом деле был таким. Парамзин – бесстрашный и вместе с тем хладнокровный и расчетливый командир. В трудные минуты боя его высокую фигуру можно было видеть и в окопах рядом с бойцами, и на огневой позиции батареи, и у пулемета. Бойцы издалека узнавали его и с радостью говорили:

– Наш командир здесь!…

…Вечер. Беспрерывно идет дождь, стынут ноги, коченеют руки. Дождь размыл узкие тропы, враг отрезал все пути отхода. Подразделения полка во вражеском кольце. Кажется, нет никакого выхода. Но Парамзин спокоен, он что-то обдумывает, делает расчеты. И через некоторое время смело ведет бойцов на прорыв.

…Крупные вражеские силы обрушились на левый фланг полка. Там моментально появляется полковник, и под его руководством воины опрокидывают противника.

Не раз финны бежали под натиском парамзинцев, бросая оружие и оставляя десятки и сотни убитых. О парамзинцах говорили с уважением и любовью: «Парамзинцы дерутся как львы! Парамзинцы не знают страха в бою!»

Тяжелые бои на Тахма-йоки длились больше недели. Газета поднимала боевой дух воинов, воодушевляла их на подвиги, на примерах лучших учила военному мастерству.

* * *

Обстановка на нашем участке продолжала осложняться. Бросив до десяти финских и немецких дивизий на Карельский перешеек, враг потеснил многие наши части и в ряде мест глубоко вклинился в нашу оборону, Для некоторых частей создалась угроза оказаться отрезанными или попасть в окружение. Поэтому по приказу командования дивизия начала с боями отходить от Сорта-валы и Лахденпохьи в район железнодорожной станции Хитола и небольшого местечка Куркийоки.

В такой обстановке редакции приходилось очень трудно. Бывали случаи, что в течение дня мы меняли свое местоположение по два-три раза, Только заглушим моторы автомашин и начнем разгружать их, готовясь к набору газеты, как снова поступает команда – немедленно свертываться и ехать дальше. И все же газета выходила. Работали прямо на ходу, каждую минуту стоянки использовали для набора. Даже шоферы стали помогать: Уэйков самостоятельно набирал заметки, а Ющак помогал верстальщику Михайлову.

Редакция часто подвергалась бомбежкам, артиллерийскому обстрелу. Однажды налетело девять «юнкерсов». Бесстрашный Хаджибрам Нагучев – наш наборщик – бросил котелок и, схватив ручной пулемет, забрался на крышу кузова наборной машины. Вот передний «юнкерс» вошел в пике. Нагучев не успел выпустить по нему очередь, как раздался нарастающий свист и за ним страшной силы взрыв. Когда рассеялся дым, мы увидели такую картину: в пяти метрах зияла огромная воронка от бомбы, машина, на которой сидел Нагучев, лежала на боку, а сам Нагучев с пулеметом отлетел на несколько метров в сторону.

Вот это удар! Правда, все обошлось более-менее благополучно, никого не ранило. Но обед пропал. Не только каши, но и котелков, которые принесла с кухни Маруся Сорокина и поставила на пне у машины, нельзя было найти.

Такие переделки случались часто. Как-то типография переехала на новое место – к железнодорожной станции. Расположились в лесу и начали готовить номер газеты. Был душный вечер, недалеко ухали пушки, ядовитый дым пожаров тянулся над лесом. Вдруг почти рядом раздались один за другим три оглушительных взрыва. Что такое? Смотрим вверх. Самолеты? Нет, ничего не видно и не слышно. И вот опять два взрыва. Ага, артиллерия. Снаряды рвутся совсем близко. Пришлось машины отвести под защиту скал.

Обстрел с короткими перерывами продолжался всю ночь. Но работа не прекращалась. К утру номер был готов. А утром мы обнаружили в обеих машинах пробоины от осколков.

…И снова отходим. Далеко вперед убегает гладко укатанная автомобильными шинами дорога. Она пересекает неубранное поле, узкой полоской вьется между двумя невысокими холмами, огибает глубокий овраг возле рощи и скрывается где-то там вдали, за окутанным мутно-серой дымкой перелеском.

Много дней движется полк Парамзина. То развертывается в боевые порядки и вступает в яростные скоротечные бои, то снова отходит, избегая опасности оказаться отрезанным. Несколько суток подряд полк сдерживал немецкие и финские авангарды, вел кровопролитные бои, прикрывая отход наших главных сил. Теперь перед полком была поставлена задача: совершить марш, выйти на южный берег реки и заблаговременно подготовить там оборонительный рубеж.

Тяжело ступая по дороге, идут бойцы. На лицах у всех заметна усталость, они покрыты дорожной пылью, обветрены. Люди идут молча, не слышно ни песен, ни разговоров.

Колонна растянулась, сзади движется обоз, по обочине – артиллерийские упряжки с пушками.

Я иду с третьей ротой. Передо мной замыкающим второй роты идет высокий стройный боец. Винтовка висит у него на плече, за спиной вещевой мешок, сбоку котелок.

Фляга давно уже опустела. Рядом с ним боец с ручным пулеметом. Между ними завязывается разговор, и я вслушиваюсь в него.

– Слышь, Гриша, – говорит коренастый и широкоплечий пулеметчик. – Сколько же еще топать – то будем? До чертиков надоело отступать и немцу да финну спину показывать. Ведь Ленинград уже недалеко.

Он помолчал немного, ожидая ответа, и, не дождавшись его, снова заговорил:

– Бросаем свою землю, можно сказать, на растерзание. Посмотришь, и сердце обливается кровью. Может, лучше окопаться и стоять насмерть… Да… у меня под Псковом семья, с начала войны ни одного письма не получил.

– Не один ты такой, – глухо заметил высокий боец. – И не одно твое сердце болит по родной земле. Мне легче, думаешь? Читал, поди, во что они превратили Минск? Я там жил и учился.

Несколько минут они шли молча, потом высокий опять заговорил:

– Как ни сильны гитлеровцы, как ни тяжелы для нас потери, мы победим. Придет время!

– Воздух! – внезапно раздалась команда. Колонна рассредоточилась. Бойцы залегли. Пушки и повозки замаскировали в кустарнике. Дорога быстро опустела. Из-за леса выплыла шестерка «юнкерсов». Они шли на малой высоте, заглушая своим ревом все вокруг. Черные кресты на крыльях и паучья свастика на фюзеляжах. «Юнкерсы» грузно прошли над дорогой и свернули к реке. Оттуда вскоре послышался глухой гул бомбовых разрывов, и там, где была переправа, встали высокие черные клубы дыма.

К вечеру остановились на привал в небольшой роще. С каким наслаждением снял я с себя вещевой мешок, в котором все эти дни носил свои пожитки, и прилег под деревом. Рядом расположился командир третьей роты лейтенант Злобин. Мы молча смотрели на высокий лес, на раскинувшуюся за дорогой мирную деревушку с журавлем колодца посредине улицы и домами с голубыми наличниками. Как дороги они были сейчас для каждого из нас! Это была наша земля, наша Родина.

* * *

Полк занял оборону по берегу реки. Окопы и ходы сообщения были отрыты в полный рост, огневые средства расположены так, что все подступы к реке находились под перекрестным огнем. Пушки стояли на прямой наводке.

Этот рубеж должен явиться непреодолимой преградой для врага, рубежом жизни или смерти. Это понимал каждый боец и командир. От стойкой его обороны зависела своевременная переправа наших остальных частей и вывод техники. Каждый знал, что бой будет жестоким, но что выиграть его надо во что бы то ни стало. Всем запомнились слова командира полка, произнесенные им после окончания инженерных работ:

– Помните, боевые друзья, этот рубеж должен стать стеной, о которую сломают зубы фашистские захватчики. Каждый из вас должен врасти в землю, слиться с ней и ни шагу не отступить назад. Умрем, но выполним приказ!

Я устроился в окопе с пулеметчиками Антонюком и Лысовым. Окоп они отрыли по всем правилам, с площадкой, с нишами, в которых лежали запасные диски и гранаты. Мы смотрели вперед на виднеющийся вдали холм, откуда ожидалось появление противника, но там по-прежнему ничего не было заметно. Изредка пулеметчики перебрасывались несколькими словами с бойцами из соседних стрелковых ячеек. Вокруг царила напряженная тишина.

Внезапно эту тишину прервал сигнал воздушной тревоги. Далекий гул многих моторов все нарастал, и вот мы увидели первую волну фашистских бомбардировщиков, шедших прямо к реке. За первой шла вторая волна. Тяжелые двухмоторные Ю-88 зашли из-под солнца, развернулись и ринулись на позиции полка. Оглушительный грохот заполнил все вокруг. Бомбы рвались одна за Другой.

Ветер не успел рассеять дым от бомбежки, как опять раздался гул моторов. Прислушались. Думали – самолеты, но вскоре отчетливо уловили лязг гусениц и поняли – идут вражеские танки. Бойцы заняли свои места. В напряженном ожидании застыли у пушек артиллеристы, пулеметчики и стрелки плотнее прильнули к прицелам. И вот из-за холма выползли танки. «Восемь… двенадцать…» – считал Антонюк. Танки шли развернутым строем, покачиваясь с боку на бок. За танками показалась первая цепь пехоты – маленькие зеленые фигурки.

Ударила наша артиллерия. Несколько черных взрывов встало на пути танков, затем в стороне, сзади. Однако танки, не меняя направления и не нарушая строя, продолжали ползти. Но вот снаряды стали рваться рядом с передними машинами, две из них завертелись на месте и встали. В этот момент все остальные танки открыли огонь по нашим позициям, из-за холма начала бить вражеская артиллерия. Грохот разрывов, дым и гарь заволокли берег. Однако теперь никто уже не прятался в окопах, а, прижав винтовку или склонясь у пулемета, поджидал неприятельскую пехоту. Горело уже пять танков, два стояли подбитых. Но пехота все еще двигалась вперед. Наши бойцы встретили врага ливнем огня.

И неприятельская лавина не выдержала, повернула назад.

Четыре яростные атаки отбил полк в течение дня. Обескровленный противник прекратил свои попытки прорваться к реке. Опять наступило затишье.

Полк приводил себя в порядок после боя, эвакуировали раненых, укрепляли окопы и пулеметные гнезда.

Подъехала кухня, и всегда веселый, рябой от оспы повар Мухин кормил бойцов рассыпчатой кашей.

Я ходил по ротам, беседовал с бойцами, записывал в свою книжку эпизоды только что закончившегося боя. Мимо пробежал лейтенант Злобин, а за ним шло несколько бойцов. Злобин обернулся ко мне и сказал:

– Там машина штабная затонула, провалилась под мост, и командир дивизии приказал выслать бойцов, чтобы вытащить ее. В машине, в несгораемых ящиках, были важные документы. Когда машина въехала на мост, снаряд угодил в середину его, и она провалилась. Пойдемте туда.

Когда мы подошли к мосту, там уже стояла группа бойцов с веревками, по берегу прохаживался генерал Крюков – командир дивизии. Река в этом месте была широкая и глубокая, не менее трех метров. Стали обсуждать, как достать машину. Отыскать ее на дне было нетрудно, но чтобы подвести под нее веревки, надо было продержаться в воде несколько минут.

И вот один боец выступил вперед.

– Я придумал, товарищ лейтенант, – обратился он к лейтенанту Злобину. – Попросите у генерала разрешения попробовать.

И он рассказал Злобину о своей задумке. Генерал одобрил ее и разрешил испытать. Боец – это был Иван Порубилкин – разделся, взял противогаз, отвинтил от коробки гофрированную трубку с маской и маску плотно надел на лицо. Затем к концу трубки прикрепил длинный резиновый шланг, отыскавшийся у одного из шоферов, взял в руки веревку и нырнул в воду.

Все стоявшие на берегу с нескрываемым любопытством наблюдали за его действиями, дивясь солдатской выдумке.

– Дай мы тебя под мышками прихватим веревками, как водолаза, чтобы тянуть в случае чего, – сказали из толпы.

– А веревки не слабы? – заметил кто-то из бойцов.

– Выдержат, в воде груз легче…

Долго не показывался боец из воды, только конец шланга, прикрепленный к веревке, слабо колыхался. Наконец вода забурлила, и показалась голая Спина, Выбравшись на берег и сбросив маску, Порубилкин сказал:

– Готово! Можно тащить.

Все взбежали на мост и через перила начали тянуть за веревки. Вскоре на поверхности появился черный верх кузова «эмки». Машина была вытащена, ценные документы спасены.

Комдив генерал-майор Крюков подозвал героя к себе.

– Молодец, солдат! – сказал он и поцеловал смущенного бойца. – От лица службы выношу благодарность.

– Служу Советскому Союзу! – взволнованно ответил Порубилкин.

В этот же вечер я уехал из полка вместе с командиром дивизии и после многодневного отсутствия попал наконец в редакцию, где меня совсем уже считали пропавшим.

* * *

К середине августа положение наше стало еще более тяжелым. В то время, когда полки дивизии самоотверженно дрались, сдерживая натиск превосходящих сил противника, тылы дивизии тоже подверглись удару со стороны врага. Замысел противника был очень прост: расчленить наши силы на части, прижать их к Ладожскому озеру и опрокинуть в озеро.

Рано утром 15 августа проводная связь второго эшелона со штадивом прервалась. Через несколько минут к нашему расположению подъехала машина автобата, и выскочивший из нее старший лейтенант Макаров доложил командиру батальона майору Вершинину, что дорога к штабу перерезана и он не смог туда пробиться.

Это известие поразило всех. Как же так? Тылы дивизии отрезаны. Как могут части воевать без подвоза боеприпасов и продовольствия? Отрезанной оказалась и типография.

Мы не могли примириться с этим. Короткое совещание быстро решило вопрос. «Ехать, немедленно ехать и пробиться!» – в один голос заявили как работники редакции, так и наборщики. Даже Маруся Сорокина, которую наши шоферы почему-то считали трусихой, воинственно схватила карабин и, подойдя к редактору, с жаром заговорила.

– Товарищ политрук, что долго говорить? Едем! Дорога каждая минута…

Таратин не без удивления окинул с ног до головы ее хрупкую фигурку в невероятно широких, видимо, пятидесятого размера, красноармейских брюках и в тон ей скомандовал:

– По машинам!

Работники автобата отговаривали нас, предсказывая неминуемую гибель или возможность попасться.прямо в лапы врагу. Но этих уговоров мы не слушали. Тем более что в машине лежал только что отпечатанный номер газеты, который надо было доставить в части.

С собой мы все время возили большой запас бумаги – тонны полторы. Ее перевозили автобатовские машины. Но теперь пришлось призадуматься, так как с собой всю бумагу нельзя было взять. Погрузили на свои машины сколько можно было, а остальную оставили при автобате и для ее охраны – наборщика Нагучева, хотя он слезно молил не оставлять его, а взять «туда».

Выехали, как только начало светать. Вооружились карабинами, гранатами, револьверами. Было решено выехать на дорогу и в предполагаемом месте прорыва гнать машины на полной скорости, одну за другой. Если только мост не взорван (там был мост через небольшую речушку), то можно будет проскочить.

Вот и дорога. Наши тяжело груженные автобусы быстро несутся по дороге. Слышны частая ружейно – пулеметная стрельба, орудийные выстрелы. В одном месте в канаве возле дороги горит автомашина, немного дальше стоит искореженный трактор. Валяются разбитые повозки, какие-то ящики.

– Жми! – все время подгоняем мы шофера передней машины Ющака. И он жмет. А сами с револьверами и гранатами наготове. Я держу дверцу кабины приоткрытой.

Впереди забелели столбы. Мост. А вдруг он заминирован? Но останавливаться или хоть немного затормозить было уже некогда. Машины с воем проскочили мост и тут лишь раздалось вслед несколько автоматных очередей. Однако было уже поздно, мы прорвались. Только отъехали с полкилометра – прогремел взрыв, и мост взлетел на воздух. Как мы вовремя прорвались! Потом уже ни одна машина не прошла, финны окончательно перерезали дорогу.

Разыскали свои части, сдали отпечатанную газету. Вскоре последовал приказ – немедленно сниматься.

Отходим вместе с частями к Ладожскому озеру. Враг нажимает. На единственной к полуострову Пусу дороге скопилось огромное количество машин, боевой техники. Вражеские самолеты обстреливают колонны. К вечеру насилу выбрались оттуда и въехали в лес. А назавтра – в Нехволу, небольшую деревушку на полуострове Пусу. Через некоторое время – еще дальше, по длинному деревянному мосту на остров в Ладожском озере. Остров небольшой, но на него стянулось много войск, в том числе и наша дивизия, намного поредевшая в ходе ожесточенных и продолжительных боев. Мост с полуострова на остров был взорван, чтобы преградить путь врагу. Таким образом мы оказались отрезанными от своих с одной стороны противником, а с другой – водой. Финны и немцы повсеместно, до самого Кексгольма, вышли к берегу Ладожского озера.

Наш небольшой остров, до отказа забитый войсками и техникой, беспрерывно подвергался обстрелу и бомбежкам с воздуха. Финны стреляют даже прямой наводкой, ведь берег совсем рядом.

Почта не работает, центральные газеты не доставляются. Только и выручает наш редакционный радиоприемник. И как все были удивлены, когда назавтра, 17 августа, вышел свежий номер нашей газеты. Не было никакой возможности передвигаться по острову, даже на кухню с котелком нельзя было пробраться, а газета выходила.

Свои машины мы укрыли между двумя скалами, и работа в них шла полным ходом – в одной набирали, в другой печатали газету. Под машинами устроили жилье, обложили кипами бумаги – осколок не пробьет, а от прямого попадания все равно не спасешься. Здесь же установили радиоприемник, по которому принимали сводки Совинформбюро. Рядом под камнями отрыли щели, окопчики. Печатники Капущенко и Паршаков такой отрыли себе окоп под большим камнем, что в нем можно было свободно улечься вдвоем.

Так мы и работали. Ночью, когда темно, ходили по подразделениям, иногда пробирались и днем, когда обстрел несколько стихал, и собирали материал.

Здесь же на острове встретили День авиации. В этот день нам пришлось наблюдать воздушный бой, в котором был сбит вражеский самолет.

Десять суток продержались наши части на острове. А когда поступил приказ об эвакуации, была оборудована небольшая пристань и началась погрузка на баржи. Сначала были отправлены раненые, за ними техника, а стрелковые подразделения прикрывали эвакуацию.

С огромными трудностями удалось эвакуировать типографию. Под непрерывным обстрелом добрались до пристани и погрузились на баржу. Более тридцати пробоин оказалось в наших автобусах, все баллоны были спущены. Но из состава редакции и типографии никто серьезно не пострадал.

Наконец пароход «Чапаев» взял на буксир нашу баржу и отчалил от острова. На вторые сутки поздно вечером высадились южнее Кексгольма. Здесь наши части уже занимали оборону.

* * *

Над городом Ленина нависла серьезная опасность. Для осуществления своих разбойничьих планов германское командование бросило под Ленинград десятки пехотных, моторизованных, танковых дивизий, насчитывавших сотни тысяч солдат и офицеров. Вражеские войска имели на своем вооружении тысячи орудий, станковых и легких пулеметов, минометов, танков и бронемашин, корпуса авиации.

Ленинград – великий город, колыбель пролетарской революции – в опасности!

21 августа в газетах было напечатано обращение «Ко всем трудящимся города Ленина». Его подписали Глазком Северо – Западного направления Ворошилов, руководитель ленинградских коммунистов Жданов и председатель Ленгорсовета Попков. «Товарищи ленинградцы, дорогие друзья! – говорилось в обращении. – Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск… Будьте стойки до конца. Победа будет за нами!» Обращение призывало ленинградцев формировать новые отряды народного ополчения, укреплять оборону города.