Текст книги "Где-то в Курляндии"

Автор книги: Сергей Исаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Необычайно жарким было лето 1944 года в Прибалтике. И не только потому, что стояли знойные солнечные дни, лишь изредка перемежавшиеся дождливыми. Климат здесь, как и на других участках советско-германского фронта, определялся накалом борьбы советских войск против немецко-фашистских захватчиков. Смелые удары по противнику на Карельском перешейке и овладение Выборгом и Петрозаводском, сокрушительный разгром врага в ходе операции «Багратион» и полное изгнание оккупантов с белорусской земли, блестяще проведенные операции наших войск в западных областях Украины, в Молдавии, Польше и, наконец, начавшееся освобождение Прибалтийских республик – все это были звенья единого, четко спланированного и умело осуществленного исторического наступления Советской Армии в том памятном сорок четвертом году.

Результатом этих победоносных операций, проведенных Советскими Вооруженными Силами в течение четвертого военного лета, явилось очищение от фашистских захватчиков территории нашей Родины и восстановление государственной границы СССР на всем ее протяжении – от севера до юга.

Лишь на небольшом участке латвийской Курляндии она еще оставалась под пятой врага.

1

Лейтенант Алексей Никандров, комсорг 704-го артиллерийского полка, находился в третьей батарее, когда поступил долгожданный приказ о наступлении. Ночь на 21 июля 1944 года выдалась тихой, безветренной. Лунный серп скупо освещал кустарник, скрывавший огневую позицию батареи. Изредка раздавались взрывы вражеских снарядов да со стороны переднего края доносились автоматные и пулеметные очереди.

Никандров и замполит батареи капитан Морозов сидели на снарядных ящиках и вели беседу. Разговор, естественно, касался только что полученного приказа. Молодой, порывистый Алексей был возбужден, говорил громко, то и дело вскакивая и размахивая руками.

– Ну вот и наш черед подошел, – сказал он. – А то слушаем, как другие воюют, и стыдно становится. Белорусские и Украинские фронты бьют немцев, а мы все отсиживаемся. Теперь дадим фашистам жару и тут. Так ведь, Саша?

Александр Морозов обычно умерял пыл комсорга своей степенностью и рассудительностью. Но тут и сам поддался возбуждению друга и заговорил горячо:

– Да, верно толкуешь: засиделись мы. Пора ударить по врагу так, как громят его наши войска на других фронтах. Солдат уже трудно сдерживать, все рвутся в бой и каждый день спрашивают: скоро ли вперед пойдем?

Действительно, после ожесточенных боев в январе-феврале 1944 года и стремительного выхода на подступы к Пскову и Острову прошло уже много времени, в течение которого особенно активных действий не велось. Фронт здесь стабилизировался. Части 198-й стрелковой дивизии, в которую входил 704-й артполк, как и другие части и соединения 116-го корпуса 67-й армии, занимали прочную оборону между Псковом и Островом. Войска совершенствовали свои позиции, вели бои местного значения, изматывая и обескровливая противника, и настойчиво готовились к решительным сражениям, к операции по освобождению Советской Прибалтики. И вот этот час наступил.

Войска соседних 1-й ударной и 54-й армий перешли в наступление несколькими днями раньше и успешно развивали его в направлении Острова и южнее. Севернее готовилась к удару по врагу 42-я армия. Таким образом, приходил в движение весь 3-й Прибалтийский фронт, созданный Ставкой Верховного Главнокомандования в апреле 1944 года.

Алексей Никандров резко поднялся.

– Пойду к комсомольцам. Надо потолковать, помочь уяснить задачу.

– А мы с парторгом соберем коммунистов, – сказал Морозов, тоже вставая с ящика. – Работы нам в эту ночь предстоит много,

Спустя некоторое время Никандров вышел из землянки, где провел обстоятельную беседу с комсомольцами, и снова уселся на снарядном ящике. Спать не хотелось. Да и до сна ли было в такую ночь! Предрассветная прохлада освежала разгоряченное от возбуждения лицо, в голове калейдоскопом проносились различные воспоминания.

Затянувшись самокруткой и прикрывая ее ладонями, Алексей задумался. Поднял голову и прислушался к шелесту пролетавших над батареей снарядов. Небо уже начало алеть, звезды потускнели. Лишь на севере невысоко над горизонтом все еще ярко мерцала одна из них, Алексей вглядывался в нее, и ему казалось, что видит он не звезду, а зеленый глаз семафора. Вот так же мерцает он в темноте, когда вырываешься из-за поворота и ведешь тяжелый поезд к станции,

И встают в памяти родная станция на Калининщине, где жил до войны, депо, паровоз, многие месяцы работы помощником машиниста. Любил он свою профессию и всю душу вкладывал в работу. Едет, бывало, а в ушах ветер свистит, быстро мелькают телеграфные столбы, и две тонкие линии рельсов все бегут и бегут вперед. От всего этого дух захватывает!

В 1940 году Алексей ушел в армию. А до того был активистом Осоавиахима, с гордостью носил значки «Ворошиловский стрелок», ГТО и ПВХО. В армии стал артиллеристом.

С первых дней войны сержант Никандров на передовой. На фронт ушла почти вся их семья: четыре брата – Сергей, Николай, Михаил и Василий – защищали Москву и дрались на других фронтах; две сестры – Валя и Вера – пошли работать на оборонный завод.

Алексей был сначала наводчиком, а потом – командиром орудия. На его счету все больше становилось уничтоженных складов с боеприпасами, разрушенных огневых точек, истребленных солдат и офицеров противника.

Особенно запомнились ему зимние бои 1942 года в лесах и болотах недалеко от реки Волхов. При наступлении на небольшую станцию, что на железной дороге Мга – Кириши, его расчет попал в трудное положение. Фашисты яростно обстреливали позиции нашей артиллерии, а затем перешли в контратаку. Расчет не знал устали, расстреливая рвавшихся вперед гитлеровцев. Но вот кончились снаряды, а немцы уже совсем близко. Они пытаются ворваться на огневую позицию. Тогда Никандров организовал круговую оборону, пустив в ход стрелковое оружие. Когда же фашисты приблизились вплотную, он поднял расчет в рукопашную. Штыками и гранатами бойцы уничтожили до двух десятков гитлеровцев. Враг был отброшен. За этот подвиг Алексей был награжден орденом Красного Знамени.

Потом Никандров окончил краткосрочные курсы младших лейтенантов и стал комсоргом полка. Но свою родную третью батарею навещал очень часто. Вот и теперь, в ответственный момент перед боем, он здесь.

* * *

Рано утром началась артиллерийская подготовка. Грохот сотен орудий и минометов слился в сплошной гул. Он заглушил все звуки, даже рев проносившихся в воздухе «илов», бомбивших вражеские позиции, и лязг гусениц танков, выдвигавшихся на исходный рубеж.

Никандров был с расчетом, которым когда-то командовал. Его всегда влекло к батарейцам. Нравилось смотреть на слаженную работу номеров, встречаться и разговаривать по душам с хорошо знакомыми ему бойцами. Здесь служили люди разных национальностей, но действовали все как один человек. В этом была и его заслуга – первого командира орудия. Сейчас расчетом командовал старший сержант Валентин Шквиря, слывший опытным огневиком.

Расчет действовал сноровисто. Наводчик русский Смирнов, заряжающий армянин Вартанян, правильный украинец Тармонюк, ящичный белорус Зенкевич – каждый четко выполнял свои обязанности. То и дело слышались отрывистые слова команд и докладов:

– Первое?

– Первое готово!

– Огонь!…

Гремел выстрел, тяжелая 122-миллиметровая гаубица вздрагивала всем своим могучим телом, и в сторону противника летел очередной смертоносный «подарок». Алексей помогал подносить снаряды, а когда старший сержант Шквиря был ранен осколком вражеской мины и ему начали делать перевязку, заменил командира орудия.

К расчету подошел командир огневого взвода лейтенант Демьяненко и тронул Никандрова за локоть. Сквозь гул стрельбы прокричал ему в ухо:

– Комбат с КП сообщает, что разбита водокачка на станции Черская, где сидели немецкие наблюдатели.

– Что, наша работа? – переспросил Алексей.

– Видимо, наша. Ведь нам эта цель была определена.

Артподготовка длилась ровно час. Потом огонь был перенесен в глубину обороны противника, и наши стрелковые подразделения при поддержке танков устремились на штурм вражеских позиций.

Небольшая возвышенность, на которой в кустарнике располагалась третья батарея, господствовала над окружающей местностью. От нее на несколько километров вперед простиралась низина. Она доходила до самой железнодорожной насыпи у станции Черской, служившей немцам передним краем. Вся эта местность просматривалась даже без бинокля. Над насыпью еще стлался дым отбушевавшего здесь только что огненного вихря артподготовки, но к ней уже двигались наши танки и цепи атакующих стрелков. Там беспрерывно строчили автоматы, раздавались выстрелы танковых пушек. Порой оттуда доносилось далеким эхом солдатское «Ура!».

– – Двинулись наши, – сказал лейтенант Демьяненко. – Держитесь теперь, фрицы!

Алексей посмотрел вправо, в сторону Пскова. Над городом полыхало пламя, поднимаясь выше сверкавших на солнце куполов собора.

– Жгут уже который день, – пояснил Демьяненко, проследив за взглядом Никандрова. – Чувствуют фашисты, что не удержать города, вот и уничтожают все. Варвары…

– Да, заждались нас псковичи, – промолвил Алексей, – скорее надо спешить к ним на помощь.

К полудню стало известно, что части дивизии прорвали вражескую оборону и успешно продвигаются вперед. Заняты станция Черская и несколько деревень. Гитлеровцы откатываются к реке Великой.

А вскоре поступило распоряжение сменить огневые позиции. Батарея свернулась быстро, и через некоторое время мощные тягачи уже вытаскивали орудия к пролегавшей недалеко полевой дороге.

Подъехали к станции Черской. Здесь еще утром были немцы, тут проходил их передний край – траншеи, железобетонные огневые точки, колючая проволока, противотанковый ров. Все это было разрушено, перепахано снарядами, танками. Артиллеристы видели плоды своей работы. На станции тоже были сплошные разрушения, разворочена верхняя часть кирпичной башни водокачки. Валялись разбитые пушки, пулеметы, повозки. У дороги стояли два подбитых танка и самоходка. И всюду трупы фашистов.

Новую огневую позицию оборудовали в полутора километрах за станцией, у деревни Орехова Гора. И снова батарея открыла огонь по отступавшим войскам противника.

Назавтра утром Никандров собрался разыскивать КП полка, но пришедший на батарею почтовый экспедитор Нил Кольцов сообщил, что на станцию перебазировались тылы дивизии, в том числе и медсанбат, и что несколько медсанбатовских работников подорвалось там в заминированном немецком блиндаже.

«Аня! – сразу же пронеслось в мыслях у Алексея. – Не случилось ли с ней чего?»

Он вскочил в машину, направлявшуюся в тыл за боеприпасами, и попросил подвезти до станции. Там без труда разыскал медсанбат. Палатки были развернуты недалеко от насыпи, в лесопосадке. Подойдя к одной из них – то была операционная, – Никандров столкнулся с вышедшим оттуда главным хирургом Смотрицким.

– Здравствуйте, товарищ майор, – произнес Алексей и спросил: – У вас что-то случилось здесь?

– Здравствуйте, лейтенант, – протянул ему руку Смотрицкий. – Да, случилось… Трагическая нелепость.

Он достал папиросу, предложил закурить Никандрову и, взяв его за руку, отвел от палатки.

– Давайте присядем, покурим. А туда нельзя ходить, – кивнув в сторону палатки, сказал хирург. – Там уже все сделано, что можно было. Помощь оказана. Только, к сожалению, некоторым она не понадобилась.

И Смотрицкий рассказал, что здесь произошло. Утром медсанбат прибыл в район Черской и стал располагаться на новом месте. Поставили палатки, а несколько медсестер и санитарок во главе с врачом Донцовым пошли осматривать уцелевшие немецкие землянки. Зашли в одну – она оказалась заминированной. При взрыве погибли Донцов, санитарки Травкина и Левкина. Алексей мало знал врача Донцова, но Травкину и Левкину видел часто. Это были прекрасные девушки, веселые, певуньи и плясуньи – не раз выступали в самодеятельности перед ранеными бойцами. Особенно веселой и задорной была Левкина – невысокого роста, курносая, с пышными русыми волосами. Когда ни встретишь ее, она всегда улыбалась и мурлыкала какую-нибудь песенку, чаще «На позицию девушка провожала бойца…». И вот теперь ее проводят в последний путь. Сколько смертей перевидел Алексей за войну, и всегда они вызывали у него тягостное чувство, как будто терял самых близких друзей или родных. Сейчас вот эти девушки. Им бы только жить, любить, детей рожать. А они погибли, притом ужасно нелепо.

«Ну, фашисты, за все заплатите. Бьем вас беспощадно и будем бить еще крепче!»

– И раненые есть? – после некоторого молчания задал вопрос Алексей.

– Есть, и тяжело. Вы помните медсестру Демидову? «Ну кто же не знает Аллочку Демидову», – хотел ответить Алексей, но сказал лишь коротко:

– Помню.

– У нее тяжелое ранение, – промолвил Смотриц-кий. – Перебиты обе ноги. Придется ампутировать. Как жить будет, если выживет?

У Алексея спазма сдавила горло. «Алла, Алла, первая красавица во всей дивизии. Другой такой нет. Сколько мужчин вздыхало о ней, сколько предложений ей делали, но она всегда держалась строго и никому не выказывала особого внимания. И на тебе – такое увечье…»

Алексей хотел спросить про Рогову, но постеснялся. «Лучше разыщу сам». Он посочувствовал доктору, сам тяжело переживая трагическую гибель работников медсанбата, поднялся и зашагал вдоль палаток. Вошел в сортировочную палатку. В ней резко пахло лекарствами, вдоль стен на носилках лежали раненые, некоторые сидели, прислонившись к столбам. Никандров сразу увидел Аню Рогову в халате и марлевой косынке. Она что-то писала за походным столиком.

– Аннушка! – окликнул негромко.

Она подняла голову, заметила Алексея и, нисколько не удивившись, сказала:

– Подожди немного, Алеша, я скоро освобожусь.

Выйдя из палатки, Алексей закурил. Ждать пришлось долго. Наконец Аня выбежала – бледная, усталая. Но и в таком состоянии она была прелестна. Густые темные брови оттеняли бледность лица, большие серые глаза ее смотрели спокойно и выразительно, из-под косынки выбивались черные как смоль волосы.

– Ну, здравствуй, Алеша, – протянула она ему обе руки.

– Здравствуй, Аннушка, – горячо пожимая ей руки, заговорил Алексей. – Знаешь, я так волновался, беспокоился о тебе. Как только узнал, что у вас подорвались на минах, сразу поспешил сюда…

– Да, очень жаль девчат и доктора Донцова. Мы так плакали все. Я ведь едва не пошла с ними тогда, да начальник отделения приказал срочно принимать раненых.

– Может, ты проводишь меня немного? – попросил Алексей.

– Нет, не могу. Я только на минутку отпросилась. Видел, сколько раненых? И все прибывают.

– Потому что бой идет жестокий, – проговорил Алексей, сразу грустнея оттого, что Аня уже уходит. Заметив это, Аня взяла его за руку:

– Не сердись, Алешенька, в другой раз. Сейчас некогда.

Он хотел обнять ее, но она осторожно высвободилась из его рук.

– Заезжай, когда будет по пути. – Она поцеловала Алексея и быстро вошла в палатку.

Алексей постоял еще несколько минут, потом повернулся и медленно направился на КП полка. Шагая по дороге, он думал о том, какая у них с Аней странная любовь.

Познакомились они два года назад во время боев под Любанью, Как-то в полк прибыла группа из самодеятельного ансамбля при дивизионном клубе. Устроили небольшой концерт. Девушки из ансамбля исполняли песни, плясали; баянист ловко аккомпанировал им. Среди девушек Алексею особенно приглянулась одна – чернобровая Аня Рогова. Голос у нее был не сильный, но пела она задушевно, тепло. После концерта он смог переброситься с Аней лишь несколькими словами. Спустя неделю Никандрову довелось побывать во втором эшелоне дивизии, и там он, как бы невзначай, завернул в клуб. Но и на этот раз поговорить им удалось немного.

Потом были еще встречи – то в полку, во время очередного выступления участников ансамбля, то в дивизии, где приходилось иногда бывать. Особенно запомнился Алексею один мартовский вечер. В политотделе дивизии проходило собрание комсомольского актива, после которого состоялся концерт дивизионного ансамбля. Поздно вечером Алексей провожал Аню до землянок, где жили клубные работники. Дорога шла лесом. Падал легкий пушистый снег. Мохнатые ветви деревьев низко нависли над дорогой. Недалеко располагались батареи тяжелой артиллерии РВГК, и их огонь наполнял лес сильным грохотом. В ответ раздавались взрывы вражеских снарядов – шла обычная контрбатарейная борьба. А над лесом летал немецкий ночной бомбардировщик, засыпавший дорогу кассетными бомбами.

Но Алексей и Аня ни на что не обращали внимания. Они шли, прижавшись друг к другу, и молчали. Главное было уже сказано: Алексей заявил, что любит ее и это на всю жизнь, Аня в ответ крепко сжала его руку. Теперь им было хорошо и без слов – жаль только, что двухкилометровая лесная дорога оказалась такой короткой. В землянке клуба все уже спали, и Аня, чтобы не шуметь, молча простилась у входа, крепко поцеловав Алексея.

С того вечера, казалось бы, в их отношения должна была войти ясность и определенность. Но Аня вела себя как-то непонятно: то скучала о нем, ждала встреч, то вдруг встречала его совершенно равнодушно. Вот и сегодня: он так волновался, торопился приехать, чтобы убедиться, что с ней ничего не случилось, а она будто и не рада ему. Это огорчало Алексея, и он не знал, как же ему поступать и можно ли с уверенностью рассчитывать на взаимность с ее стороны.

Добравшись до КП полка, Никандров сразу окунулся в дела. Части дивизии готовились к форсированию реки Великой, и артполку предстояло поддерживать их всей мощью своего огня.

2

Вечером внезапно разразилась гроза, какой не бывало давно. Небосвод раскалывался от оглушительных раскатов грома, тьму разрезали слепящие вспышки молний, и наконец хлынул такой плотный дождь, что казалось, будто выросла сплошная стена из воды.

Батальон 1027-го стрелкового полка к вечеру сосредоточился недалеко от реки Великой. Солдаты, разместившиеся в траншее и готовившиеся к форсированию реки, моментально промокли. Плащ-палатками многие укрывали оружие и боеприпасы, а сами оставались под дождем. Траншею заливало водой, со стенок и с брустверов оползала земля.

– Помогает нам природа, – сказал ефрейтор Реутов, пряча автомат под полу плащ-палатки и пробираясь туда, где уже собралось все отделение. – Сподручнее будет переправляться. Может, немцы и не заметят.

– На это рассчитывать не следует, – возразил командир отделения сержант Митрофанов. – Возможно, и не заметит враг, но надо быть готовыми в любую минуту вступить в бой.

Дождь начал понемногу стихать. В траншее захлюпала вода, и вскоре раздался возглас:

– Ну что, товарищи, не смыл вас тут ливень?

К солдатам подошел майор Завьялов, заместитель командира полка по политчасти, и поздорозался.

– Здравия желаем, товарищ майор, – ответил за все отделение Виктор Митрофанов. – Прижимайтесь к нам. Все-таки затишнее здесь от дождя. Хоть и немудрящее укрытие, а не так сквозь него льет.

Григорий Михайлович Завьялов, в плащ-палатке с капюшоном, с которой ручьями стекала вода, прошел к повороту траншеи, снял капюшон и осмотрелся. Здесь, под легким навесом из веток, стояли согнувшись и сидели на корточках бойцы. В углу тускло светила коптилка из патрона от противотанкового ружья, пламя шипело, когда на него попадали просачивавшиеся сквозь навес капли дождя, и мигало, потом снова вспыхивало.

Гроза отдалилась, но дождь, хотя и не такой плотный, как вначале, продолжал идти.

– Задачу все знаете? – спросил Завьялов.

– Знаем, товарищ майор, уяснили, – произнес в ответ командир отделения.

– Это хорошо, что уяснили, – сказал майор и продолжал: – Задача трудная и ответственная. Форсировать такую реку, как Великая, нелегко. К тому же немцы сильно укрепились на том берегу. По рассказам пленных, у них там какая-то линия «Пантера» оборудована. И название-то какое звериное придумали. Но мы ее должны прорвать. Фашистов не спасет никакая линия «Пантера», как не спасают их танки «тигры» и «пантеры». А главное, мы идем освобождать древний русский город Псков. Соседние части наступают на него с севера и востока, мы же будем наступать с юга. Многострадальный город ждет нас…

– А верно, товарищ майор, что в Пскове кремль есть, как и в Москве? – подал голос рядовой Кныш.

– Есть, – ответил с улыбкой Завьялов. – Только поменьше московского. Ведь Псков всегда был передовым бастионом на западных рубежах нашего государства, и его защитники не раз отражали набеги иноземных захватчиков. Здесь сражались и ратники Александра Невского, и полки Петра Первого, и отряды только что рождавшейся Краской Армии. Тевтонские крестоносцы, шведы, полчища кайзеровской Германии – кто только не зарился на богатства этих искони русских земель, не совершал опустошительных набегов! Но и как же колотили их наши предки! Помните Ледовое побоище или войну со шведами? Да и в восемнадцатом году досталось тут немецким полкам, двигавшимся к Петрограду, чтобы задушить Советскую Республику.

– Когда мы освобождали Порхов, – вступил в разговор ефрейтор Реутов, – там тоже говорили, что город был построен давно для защиты от иноземцев с запада.

– Верно, товарищ Реутов, – подтвердил замполит. – Порхов мы освобождали вместе с соседней 285-й дивизией. Помню, ворвались мы в город рано утром 26 февраля. Всюду разрушения, жителей мало. Я беседовал с некоторыми старожилами, интересовался историей города. В доме священника нашли старинную книгу, в которой рассказывалось, как возник город. Я даже выписал себе кое-что. В этой книге говорилось, что в 1387 году по велению новгородского князя были посланы работные люди на реку Шелонь, чтобы там, на пути из Пскова в Новгород, они построили крепость. Подрядчиками князь назначил двух братьев, каменных дел мастеров – Ивана и Севастьяна – и повелел им, как сказано в книге, «воздвигнуть крепость на реке Шелони и поставить город». Так и возник Порхов, служивший после Пскова передовым постом Новгорода и не раз отражавший нашествия захватчиков. И теперь, во время немецкой оккупации, его жители активно боролись с врагом.

И Завьялов рассказал о подвиге киномеханика, взорвавшего здание кинотеатра вместе с находившимися в нем гитлеровскими солдатами и офицерами.

Бойцы внимательно слушали замполита. Дымили самокрутками. Наверху все еще хлестал дождь, слышалась ружейно-пулеметная стрельба, ухали разрывы снарядов и мин. Реутов не пропускал ни единого слова, рассказ о подвиге патриота-киномеханика захватил его. Он слушал и мысленно представлял, как это было.

* * *

…Зрительный зал кинотеатра полон. Немецкие солдаты занимают все ряды, кроме средних – эти предназначены для офицеров. Раздается звонок, гаснет свет, и начинается демонстрация фильма о захвате германскими войсками Франции, Мелькают кадры о походе «непобедимой» гитлеровской армии, о новом немецком порядке в завоеванной стране. Под маршевую музыку показан торжественный въезд Гитлера в Париж. Сопровождаемый оглушительными звуками этой музыки, фашистский главарь проезжает по городу, пренебрежительно посматривая по сторонам. Затем он поднимается на трибуну, чтобы произнести речь. Десятки репортеров направляют на него фотоаппараты, фюрер самодовольно щурится, позирует. В зале звучит «Хайль…», но эти истерические фашистские возгласы заглушает внезапный взрыв страшной силы. В одно мгновение на месте, где только что возвышалось здание кинотеатра, поднялась туча дыма, перемешанного с известковой пылью.

* * *

– Мы будем так же мстить врагу, как этот герой, – заявил Реутов после того, как Завьялов закончил рассказ. – За зверства фашистов, за смерть и муки многих советских людей. Можете не сомневаться, товарищ майор, задачу свою мы выполним.

– Хорошо, товарищи. Командование уверено, что вы успешно справитесь с задачей по форсированию реки Великой и прорыву вражеской обороны. Форсирование начнем перед рассветом. Саперы подготовили лодки, плоты. Надо скрытно выдвинуться к реке – и вперед. Желаю вам успеха. Майор ушел дальше по траншее, а отделение Митрофанова начало готовиться к форсированию.

Дождь – уже мелкий, моросящий – еще шел, когда прозвучал сигнал о выдвижении к реке. Солдаты по одному выходили из траншеи. Реутов с Кнышем первыми выбрались по скользким ступенькам наверх. Под ногами чавкала грязь, тьма стояла непроглядная. Лишь по трассам пуль да тусклым вспышкам взвивавшихся над Великой ракет можно было определить в какой стороне река.

– За мной, не отставать, – шепотом скомандовал сержант и двинулся вниз, к воде. Там их встретили два сапера с лодкой и плотом, укрытыми в кустах. Река отливала при свете ракет и взрывов черным глянцем. Противоположного берега в темноте не было видно, но бойцы знали, что ширина реки в этом месте не менее 300 метров.

Тихо спустили лодку и плот. Реутов с Кнышем и пулеметчиками устроились на плоту, Митрофанов с остальными бойцами отделения – в лодке. Отчалили. Справа и слева тоже слышались всплески: отплывали другие отделения и взводы.

Первые мины стали рваться возле них, когда лодка и плот уже достигли середины реки. То ли немцы заметили движение на реке, то ли услышали плеск весел – сразу же открыли минометный и орудийный огонь. Застрочили с противоположного берега и пулеметы. И тотчас по ним ударила наша артиллерия.

Вода кругом бурлила от взрывов. То тут, то там поднимались высокие водяные столбы. Вдруг плот тряхнуло, подняло и швырнуло в сторону. Реутов еле успел ухватиться за связывавшую бревна веревку. Кныш свалился в воду и вынырнул в нескольких метрах от плота. Наконец плот выровнялся.

– Выкупались, – сплевывая набравшуюся в рот воду, сказал Реутов и неожиданно сострил: – Теперь не тек жарко будет в бою.

Начали грести сильнее. И вот плот ткнулся в берег. Быстро спрыгнув на песок, бойцы на минуту залегли, чтобы отдышаться.

– Не задерживаться, вперед! – раздалась команда отделенного.

Реутов встал и начал взбираться вверх по высокому берегу. Сапоги скользили по мокрой траве. Он лез, останавливался и опять лез. Над головой свистели пули, где-то рядом ухали взрывы. Вот и гребень берега. Петр бросает одну за другой гранаты и дает очередь из автомата. Рядом раздается дружное «Ура!». Реутов и Кныш подхватывают его и прыгают в немецкую траншею. Прочесывают ее из автоматов.

Затем бегут дальше. Стрельба и крики «Ура!» увлекают их вперед. Вот и вторая траншея. Только спрыгнули в нее, как вблизи стали рваться вражеские мины.

– Закрепляйся! – донесся голос Митрофанова. – Приготовиться к отражению контратаки!

Стало уже совсем светло, дождь кончился. Огонь противника усилился. Немцы били изо всех видов оружия по своим первой и второй траншеям, занятым нашими воинами. На реке рвались тяжелые снаряды: гитлеровцы пытались воспрепятствовать продолжению переправы советских войск.

А затем в воздухе послышался гул самолетов. Он все нарастал, и скоро показалась первая волна немецких бомбардировщиков. За первой появилась вторая волна. Тяжелые двухмоторные Ю-88 зашли со стороны солнца и ринулись на небольшой плацдарм на левом берегу Великой, захваченный нашими подразделениями. Из-за реки ударили зенитки, раздались пулеметные очереди.

Петру из траншеи было хорошо видно, как головной «юнкерс», пикируя, стремительно пошел к земле, и вот несколько маленьких черных комочков оторвалось от него. Реутов опустился на дно траншеи. Хотелось вжаться в землю, сделаться как можно меньше.

Оглушительный грохот заполнил все вокруг. Бомбы рвались одна за другой, их разрывы сливались в сплошной гул. Казалось, земля разверзлась. Траншею засыпало. Около Петра упал большой ком земли, на нем дымилась трава. Прилетел сплющенный немецкий котелок. Он задел Петра по каске. Машинально вжав голову в плечи, подумал: «Осколок». Многие бомбы падали в реку, вздымая вверх огромный пенящийся каскад воды.

Бомбежка длилась минут двадцать. Потом все стихло. Два фашистских самолета, сбитых нашими зенитчиками, догорали здесь же, на берегу. Остальные улетели.

С трудом поднявшись, Реутов не сразу пришел в себя от адского рева и грохота. Тишина даже как-то испугала его. Он посмотрел в сторону противника. И вдруг в утренней дымке увидел фигуры немецких автоматчиков. Перед вражеской цепью, неуклюже переваливаясь, двигались к плацдарму танки.

«Один, второй…, пятый», – считал Реутов вражеские машины. Кныш стоял рядом в траншее, тоже впившись взглядом в приближающиеся танки и пехоту.

Внезапно над крайним справа танком взметнулось пламя, он остановился, и из него повалил черный дым.

– Есть один! – крикнул Кныш.

Тут же вспыхнул другой.

Наши артиллеристы из-за реки метко били по вражеским танкам. Вскоре запылал третий… Но два остальных продолжали двигаться вперед. Вот они уже близко, идут прямо на траншею, в которой укрылись наши бойцы, обстреливая ее из пушек и пулеметов.

Реутов строчит из автомата по немцам, бегущим за танками. Он и не заметил, как Кныш выскочил из траншеи и бросился навстречу головному танку. Увидел, когда боец уже взмахнул рукой и бросил гранату. Танк вздрогнул, будто наткнувшись на невидимое препятствие, и остановился. Упал и Кныш, сраженный вражеской пулей.

– Гады! – сжимая зубы, крикнул Реутов. – Получайте за друга!

Он давит на спусковой крючок автомата и бьет длинными очередями по вражеским пехотинцам. Зеленые фигуры падают, цепь их редеет. Недалеко от Реутова строчит пулемет Кузьмина. Бойцы встретили наседающих врагов гранатами. Петр тоже вытащил гранату, но вдруг почувствовал тупой удар в плечо, в глазах потемнело, и он сполз на дно траншеи.

Кругом рвались снаряды, свистели пули. Реутов попытался подняться, но тут же снова упал, потерял сознание…

Очнулся, перетянул рану поверх гимнастерки бинтом. Несколько минут сидел, приходя в себя. Потом поднялся. Все поле перед траншеей дымилось. Оно было усеяно трупами. Догорали подбитые танки. Уцелевшие фашисты отступили за поросший кустарником пригорок.

Затишье, однако, продолжалось недолго. Вскоре последовала вторая контратака. Потом еще и еще. Реутов стрелял из автомата, еле успевая менять диски, а когда они кончились, перебрался к пулемету, оттащив погибших товарищей. Он потерял счет времени, не замечал сочившейся из ран крови. Кто еще уцелел из отделения – Петр не знал. Он слышал все более редкие выстрелы слева, где, по его предположениям, находился отделенный, но скоро и они затихли. Стрельба доносилась откуда-то издали, справа и от реки.

Последнее, что он видел, – это бегущие к нему гитлеровцы, с перекошенными от злобы лицами, в мокрых, грязных мундирах с закатанными до локтей рукавами. Они размахивали автоматами, обходя Реутова с разных сторон.