Текст книги "Где-то в Курляндии"

Автор книги: Сергей Исаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– А где ты, братка, на каком фронте бьешь фашистов? – спросил Иван.

– Сейчас бьем прижатых к морю немцев в Курляндии.

– Что это за Курляндия, где она? – спросила Маруся.

– Военная тайна, сестренка. Маленькая ты еще знать, – с улыбкой отвечал Андрей.

– Вовсе не маленькая. Уже на ферме работаю, – с обидой в голосе заявила Маруся.

– Я знаю, – вставил Иван, – это в Прибалтике.

– Значит, где-то в Курляндии воюешь, – сказала мать. – А весной мы оплакивали тебя, когда похоронку получили. Теперь надолго к нам?

– Да вот долечусь окончательно и на фронт.

– Что, опять ранен? – встревожилась мать.

– Ничего, уже заживает.

– Тебе надо отдохнуть с дороги. Ложись. Еще успеем наговориться.

Андрей улегся в постель. И странное дело: когда мечтал о поездке домой и добирался сюда – мысли были здесь, с родными; а теперь, приехав к ним и увидевшись с матерью, сестрой и братом, уже думал о фронте, о бойцах роты, о том, как они там воюют, и потянуло туда, к боевым друзьям.

4

В зимнем лесу шаги слышны далеко. Поэтому разведчики пробираются особенно осторожно. Впереди движется парный дозор, по бокам – одиночные. Ядро группы ведет старшина Удовенко – один из опытнейших разведчиков дивизии, ее ветеран. Во скольких поисках он участвовал – и не упомнит. Не один десяток «языков» числится на его счету.

Уже четвертые сутки разведгруппа действует во вражеском тылу. Углубились более чем на 30 километров от переднего края, собрали много важных сведений о системе обороны немцев, но продолжают двигаться дальше. Предстоит выяснить, где находятся резервы противника, производит ли он перегруппировку своих сил.

Маршрут движения Удовенко выбрал по лесу, параллельно шоссейной дороге. Идти старались бесшумно, наблюдая за дорогой. Дозорные разведывали все впереди себя и давали сигнал ядру, после чего оно передвигалось по следу головного дозора.

Внезапно рядом затрещали выстрелы. Удовенко приказал ползти по-пластунски. Белые маскхалаты разведчиков слились со снежным покровом. Подобравшись ближе, старшина понял, что головной дозор напоролся на вражеский патруль, охранявший шоссе. Быстро перебежали к обочине и всей группой ударили по гитлеровцам. Схватка была короткой. Трупы пятерых фашистов оттащили подальше в лес и, пока не подоспели более крупные силы противника, быстрым шагом двинулись в чащу.

Вскоре вышли к дороге из Салдуса в Кулдигу, расположились незаметно и весь день наблюдали за этой оживленной магистралью, по которой часто проезжали отдельные машины, колонны грузовиков с пехотой, танки, артиллерия.

Ночью натолкнулись на дозор разведывательно-диверсионной группы, заброшенной в свое время советским командованием в глубокий тыл противника и действовавшей в лесном массиве южнее реки Абавы. Удовенко был предупрежден перед уходом на задание о возможности такой встречи и получил на этот счет необходимые указания, в том числе и пароль. Но встреча произошла неожиданно.

Шагавший впереди разведчик задел сухую ветку, и та хрустнула. В то же мгновение из-за деревьев раздался глухой возглас:

– Стой! Кто идет?

Удовенко назвал пароль и, услышав отзыв, включил фонарик. Навстречу вышел заиндевелый, в белом полушубке парень с автоматом и предложил следовать за ним.

Через некоторое время старшина сидел в жарко натопленной землянке и беседовал с командиром разведгруппы Капустиным. Тот интересовался, что нового на фронте и скоро ли добьют зажатых в курляндском мешке фашистов. Удовенко в свою очередь расспрашивал о трудностях борьбы во вражеском тылу.

– Трудности есть, и немалые, – говорил Капустин. – Плотность войск противника высокая: куда ни ткни пальцем, попадешь в немца. Полуостров не такой уж большой, а крупных лесных массивов мало. Но мы не сидим сложа руки, выполняем свои задачи, с партизанами связь поддерживаем. Недалеко от нас, севернее Кулдиги, действует сильный отряд «Саркана булта», по-русски «Красная стрела». В нем около трехсот человек. Командует им Семенов – уроженец Даугавпилса, большой отваги человек. А комиссаром у них бывший батаяьон-ный комиссар пограничных войск Стрельников. Много лесных боев провел отряд с карателями, уничтожив не одну сотню гитлеровцев и их приспешников и захватив много трофеев. Все партизаны вооружены трофейным оружием. С этим отрядом у нас особенно тесная связь, часто выручаем друг друга.

Капустин подбросил в печурку сухих дровишек и продолжал:

– Есть еще несколько сильных отрядов. Западнее, недалеко от Либавы, в Циравских лесах действует партизанский отряд во главе с известным командиром Мацпаном. А на севере, за Вентспилсом – отряд Аболиня. Много хлопот доставляют немцам наши отряды. Группа «Заслуженного» – так мы зовем партизанского командира Ивана Малашенка – в октябре уничтожила в Зурском лесу проезжавшего там контр-адмирала немецкого флота Бемера. И фашисты ничего не могут поделать с партизанами.

– Нашему командованию, – заговорил Удовенко, – нужно как можно больше знать о том, что творится здесь у немцев. Мы собрали кое-какие данные, но они неполные.

– Охотно поможем, – сказал Капустин. – Сведений у нас накопилось много, а передать их не в состоянии. Рация не работает, батареи сели. Поэтому передадим с вами. А еще попросим вас переправить очень ценного «языка». На днях партизаны захватили немецкого майора. При нем портфель с документами.

* * *

Пленного привели незадолго до выхода разведчиков в обратный путь. Это был щеголеватый офицер средних лет, видно, матерый фашист. Держался он надменно, ни на кого не смотрел и не отвечал на вопросы. Когда он повернулся к огню, Удовенко увидел его лицо. И вдруг уловил что-то знакомое. Серые наглые глаза, высокий лоб, вытянутая шея. И небольшой шрам над правой бровью.

Шрам…

И сразу всплыло в памяти… Лето 1942 года. Район Любани. Удовенко возглавлял тогда группу разведчиков. Поиск оказался неудачным. Разведчики нарвались на вражескую засаду и почти все погибли. Удовенко был чем-то оглушен, а когда пришел в себя, то увидел, что лежит в сарае, сквозь дырявую крышу которого пробиваются солнечные лучи. Он тихо пошевелился: руки, ноги целы, но тело заныло от боли. Мозг обожгла страшная мысль: «В плену. Попал к немцам». От досады и бессилия заскрипел зубами.

В середине дня его повели на допрос. В просторной деревенской избе за столом сидел майор с сигаретой в зубах.

– С каким заданием шел к нам? – спросил по-русски. Удовенко промолчал.

– Какие ваши части стоят против нас? – снова спросил офицер, уже заметно раздражаясь.

– Ничего я вам не скажу, – твердо заявил советский разведчик.

– Не скажешь? – зло выкрикнул офицер приподнимаясь.

– Не скажу и не спрашивайте.

– Ах, так? Я тебя заставлю говорить!

Офицер выскочил из-за стола и рукояткой пистолета с силой ударил сержанта в лицо. Подбежало еще несколько гитлеровцев, стали избивать, выкручивать руки. Удовенко все побои и истязания переносил молча.

Его поставили на ноги, и офицер сказал ему:

– Ответь на вопросы, и мы сохраним тебе жизнь. Снова молчание. Снова побои и истязания.

Теперь офицер сделался особенно лютым. Кричал, топал ногами. Доведенный до бешенства упорством русского разведчика, он схватил пистолет и, направив его на сержанта, закричал во все горло:

– Или ты заговоришь, или сейчас же получишь пулю!

Надолго запомнились сержанту этот крик и эта поза. Серые наглые глаза… высокий лоб… вытянутая шея… Собрав все свои силы, Удовенко, словно кошка, пригнулся и, рванув стол, опрокинул его на упавшего фашиста. Угол стола угодил офицеру в лоб. На сержанта набросились охранники, схватили, связали руки и втолкнули в тот же сарай.

Брошенный на земляной пол, он остался лежать неподвижно. Впал в забытье. Не помнил, как прошла ночь. Очнулся от стука засова и скрипа дверей. Двое гитлеровцев вывели его из сарая, измученного, окровавленного. Подгоняли прикладами и пинками.

Деревня еще спала. Утро было тихим. Розовел восход. В поле стоял легкий туман. В небо стремительно взвивались жаворонки, в кустах щебетали птицы Удовенко смотрел на все это широко открытыми глазами. Кажется, вся природа, несмотря на жестокую войну, наполнена неистребимой жаждой жизни. А он идет на смерть. В том, что его ведут на казнь, Удовенко не сомневался и лишь сожалел, что погибает так глупо, не выполнив задания и не отомстив за гибель товарищей.

Подошли к небольшому оврагу, где стояла наспех сколоченная виселица с переброшенной веревкой. Удовенко поставили на табурет и набросили на шею петлю. Толстый немец в роговых очках приготовился выбить табурет из-под его ног. Сержант вобрал побольше воздуху и крикнул:

– А все же победа будет за нами!…

Не успел он это договорить, как сзади раздались выстрелы. Мгновенно ослабла на шее веревка, и от сильного толчка он упал на землю. Когда открыл глаза, то увидел склонившихся над ним бородатых людей с оружием.

– Ну, парень, в сорочке ты родился, не иначе! – проговорил один из них, широко улыбаясь.

– Кто вы? – удивленно спросил сержант, медленно поднимаясь.

– Мы партизаны. Налетели на деревню, разбили фашистский штаб и, уже уходя, заметили место казни. Подоспели вовремя.

Удовенко ушел с партизанами, пробыл у них, пока не оправился, а потом с их помощью перешел линию фронта и благополучно прибыл в свою часть, где его совсем уже считали погибшим.

– Значит, старый знакомый? – очнувшись от воспоминаний, сказал Удовенко. – У-у, гадина, припомнил бы я тебе все, да надо в штаб доставить. Уж ты-то заговоришь, все расскажешь. И как ты уцелел и сумел от партизан улизнуть?

– Что, встречались разве? – с удивлением спросил Капустин.

– Да, приходилось, – нехотя ответил старшина. – Вот и метка у него над глазом от той встречи осталась. Ну, нам пора. Двинулись!

* * *

А в это время в штабах немецкой группировки в Курляндии царил переполох. И было отчего переполошиться: пропал адъютант командира корпуса майор Эберт, да еще с важными документами – оперативными картами, планами передислокации, которые он вез из штаба группы армий «Север» к себе в корпус. Неужели попал к партизанам или выкрали русские разведчики?! Это же чудовищно!

Генерал– лейтенант Узингер -командир 1-го армейского корпуса, узнав, что его адъютант не вернулся к установленному времени, пока не стал докладывать командующему армией, а ждал, что майор появится позднее. Потом позвонил в Кулдигу и услышав, что тот давно уехал, всерьез забеспокоился. Прошли еще сутки. И тогда генерал вынужден был доложить о пропаже своего адъютанта.

Командующий армией метал громы и молнии, а затем, немного поостыв, распорядился обыскать весь путь следования майора. Но это ничего не дало. Доложили в штаб группы «Север», и оттуда поступил приказ: командиру корпуса немедленно явиться к начальнику штаба группы армий.

И вот генерал Узингер примчался в Кулдигу. В просторной приемной начальника штаба генерал-майора фон Нацмера он встретил нескольких генералов из корпусов и дивизий. Адъютант сообщил, что фон Нацмер находится у командующего группой и придется немного подождать.

Узингер подсел к генералу Герцогу – командиру 38-го армейского корпуса, с которым давно был хорошо знаком, разговорились.

– Что, вызвали для объяснений? – поинтересовался Герцог, который уже знал об этой истории.

– По-видимому, так, – ответил Узингер. – Наделал хлопот этот Эберт.

– Наверняка он уже у русских, – убежденно произнес Герцог. – Может, даже сам перебежал.

– Ну нет, не может быть. Не таков Эберт. Стопроцентный наци, – возразил Узингер.

– Не ручайтесь, – перебил его Герцог. – Из этого проклятого мешка скоро все начнут разбегаться. Не только офицеры, но и генералы. Пока упрямцы, сидящие в ставке, не поймут наконец, что давно надо оставить этот никому не нужный полуостров и эвакуировать нас в Германию.

– Но ведь постепенно войска выводятся. Вот и сейчас переправляются три дивизии, в том числе одна из моего корпуса, – заметил Узингер.

– Правильно, – подтвердил Герцог. – Но это же не эвакуация. Ставка вынуждена перебрасывать эти наиболее боеспособные соединения в Восточную Пруссию и на центральный участок фронта, где русские развернули мощное наступление между Вислой и Одером и приближаются к границам рейха. А сюда пришлют фольксштур-мовцев. Так что придется нам с вами сидеть здесь до тех пор, пока не захлопнется крышка над этой курляндской мышеловкой.

– Тише… – предупредил Узингер, указывая взглядом на сидящих в приемной генералов.

– А что? Так думаю сейчас не я один, – раздраженно промолвил Герцог. Потом наклонился к Узингеру и вполголоса сообщил: – Говорят, у нас ожидаются перемены в руководстве. Шернера отзывают, а на его место будто бы прибудет генерал-полковник Рендулич. Шернер собирается и Нацмера с собой забрать.

– Возможно, – отозвался Узингер, – но я чувствую, что они успеют еще снять с меня шкуру за Эберта.

– Да, в строгости им отказать нельзя, – сказал Герцог. – Я не раз был свидетелем, как Шернер приказывал расстреливать на месте любого солдата или офицера, которые проявили малейшие признаки паники. По существу, наша стойкость здесь, которую так расхваливают в «Курляндском бойце» писаки из ведомства Геббельса, держится на страхе, на массовых расстрелах…

– Ради бога, потише! – взмолился Узингер. – Кругом уши…

В это время дверь распахнулась, и в приемную вошел с папкой в руке генерал-майор фон Нацмер. Ответив на приветствия присутствующих общим кивком головы, он остановил взор на генерале Узингере и пригласил его к себе. Войдя в кабинет, сел за широкий стол и без обиняков заявил:

– Хорошенькую же услугу оказали вы русским, генерал.

– О чем вы говорите? О какой услуге? – удивился тот.

– Не прикидывайтесь удивленным. Я говорю о вашем адъютанте. Сейчас он наверняка уже выкладывает русским все, что знает о нас, подкрепляя доклад прихваченными с собой документами.

– Почему вы так уверены, что он у русских?

– А вы не уверены?

– Пока кет. Может быть, сбился с дороги. Возможно, еще явится.

– Не надейтесь, – отрезал Нацмер. – Машина вашего Эберта, обгорелая, найдена в лесу далеко от дороги из Кулдиги в Кандаву. Об этом только что сообщили. Обнаружили при прочесе Абавского леса. Но ни трупов Эберта и водителя, ни документов нигде не обнаружено.

Узингер помрачнел. Потом неуверенно произнес:

– Даже если Эберт и попал к партизанам, то живым не дастся. Я в этом убежден.

– А я не убежден, – возразил Нацмер. – Командующий группой армий тоже предполагает самое худшее. Он страшно возмущен и требует, чтобы вы явились к нему и лично обо всем доложили.

– Но что же я доложу, когда сам ничего не знаю?

– Тогда откровенно признайтесь в своей беспомощности. Идите к генерал-полковнику.

Шернер даже не пригласил Узингера сесть и не стал слушать доклада, а сразу набросился на него с бранью:

– Ротозейство, беспечность! Как вы допустили, что из-под носа у вас воруют вашего адъютанта? Почему не обеспечили охрану? – не слушая его оправданий, продолжал Шернер. – Сделали подарок русским, нечего сказать. Я доложу об этом в ставку. Думаю, что вам не корпусом командовать надо, а… – Он не договорил, помолчал с минуту, а потом сухо произнес: – Завтра утром представьте письменное объяснение. Можете быть свободны.

Однако угроза Шернера не сбылась. То ли он передумал докладывать об этом в ставку, то ли забыл. Во всяком случае, Узингер остался командовать 1-м армейским корпусом. А Шернер вскоре был отозван в ставку. С ним отбыл и генерал-майор фон Нацмер. 25 января группа «Север» была переименована в группу армий «Курляндия». Командовал ею теперь генерал пехоты Гильперт.

Обо всех этих изменениях Удовенко узнал при следующей встрече с Капустиным. В этот раз на обратном пути группа Удовенко столкнулась с колонной врага и вынуждена была вступить в бой. Ударили по ней сразу с нескольких сторон. Колонна рассеялась, среди фашистов поднялась паника. Они не видели, где противник и сколько его. Много гитлеровцев было уничтожено, а шестерых, в том числе обер-лейтенанта, разведчики захватили в плен.

На допросе у начальника разведки дивизии обер-лейтенант рассказал о системе обороны и о резервах на своем участке, сообщил, что на наиболее уязвимых направлениях в землю вкопаны танки и штурмовые орудия, а весь участок прикрывается плотным артиллерийским и минометным огнем. В некоторых местах, где невозможно было оборудовать сплошные траншеи, созданы опорные пункты.

Когда у обер-лейтенанта спросили о настроениях среди немецких солдат, то он сказал:

– Многие уже не верят, что удастся вырваться из мешка. До нас все реже доходят письма из Германии. О создавшемся положении мы узнаем лишь из официальных сводок верховного главнокомандования и сообщений армейского радиоцентра в Либаве, а также из докладов национал-социалистских офицеров надзора. Но и из них все знают о нозом советском наступлении между Вислой и Одером. Так что утешительного мало. Однако солдаты запуганы. За вольные суждения или малейшее неповиновение – расстрел.

Доставленные разведчиками сведения и документы, показания пленных оказались очень важными. Все участники поиска были представлены к наградам. Старшина Удовенко, уже награжденный орденом Славы III степени, теперь удостоился ордена Красной Звезды.

Разведка и на этот раз оказалась на высоте.

5

В начале 1945 года фронт в Курляндии относительно стабилизировался. Правда, немецкое командование предприняло еще одну попытку улучшить свои позиции, сосредоточив для контрудара сильный кулак – около шести дивизий, в том числе две танковые.

5 января в середине дня, после мощной получасовой артподготовки, гитлеровцы перешли в наступление. Завязались ожесточенные бои. Наши войска обрушили на наступавших всю силу своего огня. Артиллерия, гвардейские минометы не давали немцам поднять головы. Их цепи утюжили с бреющего полета наши штурмовики, из засад по вражеским танкам били тридцатьчетверки.

В течение четырех суток, не затихая, гремели бои. Это была последняя попытка командования немецкой группы армий активными действиями поправить свое положение. Однако она успеха не имела. 9 января противник прекратил атаки.

В начале февраля по решению Ставки 1-й и 2-й Прибалтийские фронты были объединены в один – 2-й Прибалтийский. Командующим его был назначен Маршал Советского Союза Л. А. Говоров, одновременно остававшийся командующим Ленинградским фронтом. Задачи войск сводились к одному: продолжать сковывать зажатую в курляндском мешке вражескую группировку, совместно с Краснознаменным Балтийским флотом не позволять гитлеровскому командованию перебрасывать отсюда войска на другие фронты.

Военный совет фронта призвал воинов приложить все силы, чтобы не выпустить из курляндского мешка ни одного гитлеровца, ни одной пушки, ни одного танка.

Хорошо эта мысль была выражена в стихотворных строках, с которыми на следующий день обратилась к воинам дивизионная газета:

Чтоб фрицу не было пути

Ни по земле, ни по воде,

Громи его, чтоб он найти

Не мог спасения нигде.

Ему осталось лишь одно:

В могилу, в Балтику на дно.

Отныне враг не знал покоя ни днем ни ночью. Внезапные атаки на том или ином участке, массированные огневые налеты, разведка боем, поиски разведчиков – все это использовали наши войска для того, чтобы держать противника в постоянном напряжении.

В соединениях и частях проводились партийные и комсомольские собрания, совещания партактива. На одном из таких совещаний встретились два старых боевых друга: майор Завьялов – заместитель командира 1027-го стрелкового полка по политчасти и старший лейтенант Никандров – помощник начальника политотдела дивизии по комсомольской работе. Друзья давно не виделись и никак не могли наговориться. А так как Никандрову предстояло вручать в частях билеты принятым в комсомол, то он и отправился вместе с Завьяловым в их полк.

* * *

Вручение билетов организовали непосредственно на передовой: в ротах, на огневых позициях артиллеристов и минометчиков. Завьялов пошел с Никандровым по подразделениям.

Начали с роты старшего лейтенанта Семенюка. В большой землянке собрались молодые воины, принятые в комсомол. Первым к столику из патронных ящиков, за которым пристроился Никандров, подошел рядовой Герасимович.

– Недавно у нас воюет, из пополнения, – сказал о нем командир роты, – но уже показал себя храбрым и исполнительным солдатом. В последних боях не раз отличался, уничтожил до десятка фашистов. А однажды спас жизнь отделенному командиру Митрофанову, когда в того целился фашист. Представлен к награде.

Солдат стоял у стола смущенный и мял в руках ушанку.

– Ну что же, товарищ Герасимович, надеемся, что вы и дальше будете так же отважно сражаться и достойно носить звание комсомольца, – произнес Никандров, вручив ему билет и поздравив с вступлением в ряды Ленинского комсомола.

Следующим к столу подошел ефрейтор Костров, с огрубелым обветренным лицом и задумчивым взглядом серых глаз. Никандров понял, что это и есть тот Костров, о котором подробно рассказывал ему Завьялов по пути в полк. Суть рассказа была такова.

Во время боев в январе-феврале прошлого года Павлу Кострову довелось освобождать родную деревню. Его родители эвакуировались, но там оставалась его невеста Настенька. Страстно любил ее Павел. Они готовились уже к свадьбе, да война помешала.

Деревня горела, подожженная отступавшими гитлеровцами. Жителей нигде не было видно. «Неужели никого не осталось в живых?» – с тревогой думал Павел. И только в конце деревни, у полуразрушенного сарая, Костров увидел одинокую женщину. Он сразу узнал мать Насти.

– Тетя Фрося! – крикнул Костров, подходя к ней.

Первый его вопрос был, конечно, о Насте. Услышав имя дочери, Ефросинья Петровна горько заплакала.

– Нету нашей Настеньки… Увезли ее, проклятью, в Германию.

И она рассказала Павлу о всех тех ужасах, которые пришлось пережить им под фашистским игом, о том, что большинство жителей, особенно молодежь, угнаны в Германию, остальные ушли в леса. Год назад угнали и Настю, и только одну весточку получили от нее через бежавшего оттуда односельчанина. Настя писала, что от темна и до темна работает в Берлине на фабрике, что жизнь невыносимая, их бьют, издеваются над ними. Письмо заканчивалось словами: «Мамочка, когда вернется Павлуша, передайте ему, пусть скорее спешит сюда и выручит меня».

В глазах у Павла потемнело, когда он узнал обо всем этом. Обняв на прощанье Ефросинью Петровну, он сказал: «Я выручу ее», – и побежал догонять свое подразделение,

В тех боях Костров был тяжело ранен, долгое время находился в госпитале и вернулся на фронт два месяца назад. Воюет храбро, имеет несколько наград.

Никандров еще раз внимательно всмотрелся в лицо Кострова и спросил:

– Как настроение, товарищ Костров? Письма из родных мест получаете?

– Получаю. Родители вернулись в деревню, работают в колхозе.

– А от невесты слышно что?

– От Насти ничего нет. Не знаю, жива ли.

– Теперь до Берлина недалеко, – заметил Завьялов. – Наши войска уже в семидесяти километрах от него.

– Но мне-то не попасть туда, – сказал ефрейтор. – А я поклялся выручить Настю.

– Выручат другие. Важно быстрее добить врага. Своими ударами здесь мы ускорим окончательный разгром фашистов, а, значит, и освобождение всех угнанных на немецкую каторгу советских людей, – заключил Завьялов.

– Буду стараться, товарищ майор, – сказал Костров, получая комсомольский билет.

Разговаривая с бойцами, получающими комсомольские билеты, Никандров глубже узнавал их характеры и настроения. Это помогало ему строить воспитательную работу с комсомольцами с учетом их индивидуальных качеств.

* * *

В состоявшейся после вручения билетов беседе шла речь о повышении действенности воспитательной работы с молодыми воинами. Комсорг Михайлов заметил, что важное значение в воспитании у воинов высоких морально-боевых качеств имеет переписка с их родными и близкими. Он привел в пример ефрейтора Пономарева и подробно рассказал об этом мужественном солдате-комсомольце.

– Когда Федор Пономарев уходил на фронт, старушка мать дала ему наказ: «Иди, сынок, защищай нашу землю. Если до меня дойдет весть, что ты струсил в бою, я перестану считать тебя своим сыном. Но в нашем роду никогда не было таких, и я надеюсь, что ты будешь геройски драться с врагом».

Федор крепко запомнил материнский наказ и отважно бил фашистских захватчиков.

«Мама, твой наказ я выполняю. На моем счету уже более двух десятков убитых фашистов. Командование наградило меня медалью «За отвагу», – с гордостью писал Федор матери.

Воины роты помнят его героический поступок в одном из недавних боев по прорыву сильно укрепленного рубежа противника. Немцы, пытаясь задержать продвижение наших войск, открыли сильный огонь. Погиб командир взвода, и атака чуть было не захлебнулась. В этот момент все услышали уверенный голос Пономарева: «Вперед, товарищи!»

Пономарев выбежал вперед, на ходу ведя огонь по траншее противника. За ним бросился весь взвод. В траншее Федор вступил в неравный бой с тремя гитлеровцами. Очередью из автомата он уничтожил двоих, а третий поднял руки. Пономарев успешно командовал взводом до конца боя.

После этого мы написали родным Пономарева коллективное письмо от всех комсомольцев, сообщили о подвигах Федора и поблагодарили за воспитание отважного воина-патриота, – закончил свой рассказ Михайлов.

– Такая же переписка ведется и с семьей бойца Конюхова, – поддержал рассказ комсорга командир роты Семенюк. – Конюхов неоднократно отличался в боях. В одном из них он первым ворвался на вражеские позиции и лично истребил шесть гитлеровцев. Тогда же мы послали на родину письмо, в котором сообщили о его подвигах. На днях получен ответ от его отца, председателя колхоза Михаила Конюхова.

Семенюк достал из полевой сумки мелко исписанный листок и прочитал:

«Большое спасибо Вам, товарищ командир, и всем комсомольцам роты за письмо. Радуюсь и горжусь подвигами своего сына, благодарю Вас и комсомольскую организацию за его воспитание. Ваше письмо я читал всем колхозникам, и ответ писали все вместе. Громите врага еще крепче, а мы, уральцы, окажем вам всяческую помощь. Наш колхоз «Большевик» дал в прошлом году стране много хлеба и мяса, а в этом году будем бороться за еще больший урожай. Желаем и вам новых успехов. Скорее возвращайтесь с победой».

– Эти письма – очень ценный материал, и надо их использовать в воспитательной работе, – сказал Завьялов, – Это будет способствовать дальнейшему укреплению связи фронта с тылом и повышению наступательного порыва наших воинов.

* * *

Никандров с Завьяловым побывали у артиллеристов, в стрелковых батальонах, в спецлодразделениях. К вечеру вручение комсомольских билетов было закончено, и они направились в штаб полка.

Медленно шли через освещенный луной зимний лес; штаб был не близко.

– А как у тебя дела с Аней Роговой? – вдруг спросил Завьялов.

– На днях возвращается в дивизию после окончания снайперских курсов, – ответил Алексей, несколько смутившись, – Писала редко, да и письма все какие-то разные. То очень теплые, ласковые, то холодно-рассудительные, то насмешливые.

– А может, ты редко ей пишешь, и она обижается? – перебил Григорий Михайлович.

– Да нет же, – возразил Никандров, – пишу часто. Возможно, не все письма доходят.

– Я уверен, что все у вас будет хорошо, – сказал Завьялов. – Аня – замечательная девушка и любит тебя.

Наконец они добрались до штаба. К их приходу ординарец натопил землянку, приготовил ужин. С мороза приятно было оказаться в тепле. Никандров остался ночевать у Завьялова.

За ужином полились нескончаемые воспоминания. То и дело слышалось: «А помнишь?»

– Да, большой путь прошли мы, Алеша, – задумчиво сказал Григорий Михайлович. – И вот дошли до Курляндии, о которой многие из наших солдат и не слыхали раньше. Теперь уж по всему видно: войне скоро конец. Жена мне пишет, что она уже дни считает до встречи. А сколько их еще будет до победы, этих дней?

– Дождемся, – уверенно сказал Алексей. – Теперь уже совсем скоро.

Весна Победы

1

Капризной, неустойчивой оказалась зима сорок пятого, как, видимо, нередко бывает в Прибалтике. То несколько дней не переставая валит снег, то вдруг ночью вызвездит и такой ударит мороз, что даже в теплых полушубках и валенках пробирает до костей солдат, дежурящих в траншеях у пулеметов, на огневых позициях артиллерии или в боевом охранении. А то внезапно подует с Балтийского моря ветер, и приходит оттепель – снег буреет, оседает и начинает таять. Из-под снежного наста выбиваются ручьи и с веселым журчанием сбегают в низины и овраги.

– Не зима, а черт знает что! – возмущались солдаты-сибиряки, не привыкшие к таким резким переменам погоды.

Однако как ни изменчива была погода, как ни свирепствовали порой холода, по всему чувствовалось, что зима на исходе, что это ее последние потуги, и приметы весны все чаще и настойчивее давали о себе знать.

Весеннее настроение царило и среди бойцов. Все радовались победам Белорусских и Украинских фронтов, громивших врага на его территории и приближавшихся к логову фашистского зверя. Это вдохновляло воинов-прибалтийцев в их борьбе против группировки противника, зажатой в курляндском мешке.

Гитлеровское командование решило перебросить отсюда часть наиболее боеспособных войск для восстановления своего трещавшего на всем протяжении фронта. В конце февраля – первых числах марта началась эвакуация двух пехотных дивизий, а взамен сюда было направлено свыше семи тысяч тотальников. Но Краснознаменный Балтийский флот систематически наносил удары по морским коммуникациям противника. Авиация, подводные лодки и торпедные катера топили вражеские транспорты с войсками и техникой. В сводках Совинформбюро то и дело сообщалось об ударах по транспортам, эсминцам и другим кораблям немцев в порту Пиллау и в открытом море на путях из Курляндии в Германию.

Усиливались удары по врагу и на суше. Наши части продолжали активные действия, не давая фашистам ни минуты покоя и все туже зажимая в клещи окруженную группировку. Командование и политотдел 198-й дивизии в конце февраля обратились к личному составу с призывом сражаться еще мужественнее, проявлять в боях против курляндской группировки еще больший героизм, смелость, отвагу и мастерство. И воины делами отвечали на этот призыв.

В это время в дивизию прибыла большая группа девушек-снайперов. Вместе с ними возвратилась после окончания снайперских курсов и Аня Рогова. Она повидалась с подругами из медсанбата, побывала в дивизионном клубе, где ее тепло встретили девушки из ансамбля. Встретилась Аня и с Никандровым. Встреча эта была настолько задушевной, что у Алексея сразу пропали все сомнения, накопившиеся за последнее время. Но Аня торопилась, и Алексей с болью в сердце проводил ее, пообещав в скором времени навестить на передовой.