Текст книги "Спасите наши души!"
Автор книги: Сергей Львов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
СУББОТА
Вечер. Ася возвращается домой. Одна. Павел ее не провожает. А три часа назад, худой, длинный, в плаще чернильного цвета и новой светлой шляпе, он ждал Асю в вестибюле метро, сунул ей в руку букетик подснежников, обрадовался. Все было хорошо. Так бы и оставалось, если бы не ее упрямство. Увидела: отвечать на вопрос ему не хочется, и больше спрашивать не надо было. Но Ася снова спросила. И Павел снова не ответил. Она стала допытываться. И вот добилась: идет домой одна, и больше они никогда не встретятся. Никогда!..
А если бы не добивалась? Если бы не спрашивала? Если бы не настаивала? Тогда получилось бы еще хуже. Даже и подумать невозможно, что бы тогда было.
Дома она сказала, что придет после одиннадцати. Отец поднял глаза от газеты, посмотрел строго, но промолчал: он почти не разговаривал с Асей.
Но если она вернется домой не в одиннадцать, не в двенадцатом, а сейчас, отец не выдержит характера.
– Что случилось? – спросит он.
– Ничего, – ответит Ася.
Не поверит. Пожмет плечами: «Не хочешь, можешь не говорить». Будет молчать, молча негодовать на того, кто посмел обидеть его дочку.
А ее никто не обижал. Так получилось. И получилось потому, что она послушалась отца. А если бы она его не послушалась?
Идти домой, где спросят, почему так рано пришла, не хочется. И вместо того чтобы доехать на метро до самого дома, она поднимается наверх и идет пешком по бесконечному бульвару.
На Асе новое пальто из красного бобрика, синий берет, капроновый шарфик в пеструю клетку. В руке – нарядная сумка. Сумка не ее. Сумку она взяла у соседки по лестничной площадке Марины, которая работает в «Гастрономе» в столе заказов. С тех пор как Ася кончила школу, Марина признала ее взрослой. Они подружились. Вот и подарочный набор купили вместе в складчину, а потом разделили: Марине – сумку, Асе – шарф. Но в торжественных случаях они соединяют набор.
– Чтобы сохранить ансамбль, – говорит Марина и поясняет: – Ансамблем называется гармоническое соединение разных частей туалета, решенных в одном стиле и подходящих друг к другу по цвету и форме.
Вычитала где-то. Она модница, ходит в Дом моделей на сеансы и потом долго объясняет, что должно идти Асе. Будто Ася может тут же все это себе купить. Но пальто из бобрика Марина одобрила. И прическу тоже, хотя никакой специальной прически нет. Дома Ася соврала, что в их цехе иначе нельзя, и коротко подстриглась.
– Угадала свой стиль, – сказала Марина.
А Павел, когда Ася рассказала, что подстриглась всего за месяц до знакомства с ним, пожалел, что не видел ее раньше, с косой. Но теперь это не имеет значения. Все, что касается Павла, больше не существует. Месяцев этих, когда она только о нем думала, не было. Зимы этой не было.
...С утра ждали, что день будет холодный, как вся неделя, но с обеда потеплело. Вечером на мокрых дорожках бульвара стало людно.
Молодые люди оборачиваются на Асю: идет рыженькая, курносая, быстрая. Сумкой размахивает, через лужи прыгает. Это сама Весна торопится. Концы шарфа только отлетают! Как не заговорить с ней?
И заговаривают. А что брови у Весны нахмурены, не замечают. А может быть, замечают, да только дела им до этого нет.
Парень в коротком пальто на костяных пуговках и с лихим капюшоном сказал:
– Ух ты, рыжая, а какая хорошенькая! И прыгнула законно!
– Сегодня комплименты старшим говоришь, завтра в школе пару схватишь. Тоже законно.
Мальчишка растерялся: откуда знает, что он еще школьник? Не сообразил: выдали серые форменные штаны под лихим пальто.
– Ладно, гуляй себе! – сказал примирительно.
А нахала постарше: «Алло, детка, разве мы не знакомы?» – Ася отбрила ледяным голосом, да так, что он разинул свой глупый рот, только сигаретка прилипла к губе.
В другое время Ася не ушла бы с бульвара, из упрямства бы не ушла: кого ей бояться?
Но сегодня и петушки, пробующие басить, и нахалы постарше, словно бы привешенные к пышным кашне, мешают ей думать о том, что случилось. А не думать об этом нельзя.
Чтобы ей не мешали, она переходит на тротуар. От большого красного дома пахнет горячим тестом, шоколадом, ванилью.
Когда они переехали в этот район и в первый раз здесь гуляли, отец объяснил:
– Кондитерская фабрика тут!
«Вот бы где работать!» – подумала Ася. Позже было решено стать укротительницей тигров: понравилась Людмила Касаткина в фильме с таким названием. Еще позже – врачом. К брату Андрею приходила докторша с зеркалом на лбу; зеркало ослепительно сверкало; родители разговаривали с докторшей так, что было видно: нет для них во всем свете человека главнее.
Потом прежние желания показались смешными: детство кончилось. И она позавидовала Андрею: он на три года моложе, но ему все ясно с того дня, когда получил в подарок первую коробку красок, – хочет рисовать!
А чего хочет она? Самостоятельной быть. И поскорее. И покуда отец советовался с друзьями и, как он торжественно объявил дома, вел переговоры у себя на карандашной фабрике, где работал мастером графитного цеха, Ася устроилась сама.
Все решили руки: узкая кисть и длинные гибкие пальцы.
– К таким рукам еще бы слух... – сказала учительница в детской музыкальной школе, куда Асю однажды привел отец.
Слух был неважный, музыке учиться не пришлось. А музыкальные руки пригодились: Асю взяли на часовой завод на конвейер сборки будильников. Спасибо рукам!
И она уже привыкла и уже несколько месяцев дает матери свою долю в хозяйство. И пальто из красного бобрика к весне первый раз в жизни купила на собственные. И когда хочет, может купить себе билеты. Например, в цирк. Покуда Ася училась в школе, на театр деньги отец давал: считал, что это тоже относится к учению. Про цирк раз и навсегда сказал: баловство. И когда она в первый раз в жизни сама пошла покупать себе билеты, взяла билеты в цирк. Чтобы самостоятельность почувствовать.
Какие удивительные совпадения случаются в жизни! Если бы она не купила тогда этих билетов, если бы Марину вдруг не заставили в тот вечер дежурить в столе заказов, если бы она не увидела Павла, который проходил мимо цирка, увидел ее, задержался в толпе перед входом и, растерянно оглядываясь, нерешительно спросил: «Не лишний ли у вас билет?» – они бы не познакомились.
Впрочем, это уже не имеет значения. Тогда познакомились, сегодня раззнакомились. Навсегда!..
И все-таки она вспоминает, как это было.
...Молодой человек с вежливым голосом купил у нее билет, и они оказались рядом. Места были хорошие. Даже слишком. Когда по арене проскакала белая лошадь с седым расчесанным хвостом, Асе показалось, что комья из-под копыт летят ей прямо в лицо. Она откинулась на спинку кресла.
– Испугались? – спросил сосед.
– Что вы? Ни чуточки! – ответила Ася счастливым голосом, радостно блестя глазами. – Я очень люблю лошадей.
В антракте они остались сидеть на своих местах. Разговорились.
– Я и не собирался в цирк, – сказал новый знакомый, – но рад, что попал. – Он помолчал. – Я действительно совсем не собирался. А увидел вас, решил: обязательно спрошу про билеты. Мне очень захотелось, чтобы у вас был лишний билет...
Он сказал это серьезно и просто. И Ася не отшутилась, а тоже серьезно кивнула головой, будто в том, что он сказал, нет ничего особенного, а потом сразу похвалила белую лошадь и прыгунов с перекидными досками.
– В темпе работают! Держат ритм, – сказала она с уважением. Она знала, как это трудно – держать ритм.
Сосед согласился и добавил:
– Это удивительно, какие трудности превозмогает человек, если имеет желание.
Асе понравилось, как он это сказал. Такие слова можно и к ней отнести, если вдуматься. Это ведь только кажется, что у нее все так просто вышло: пришла на завод и стала к конвейеру. Но она про себя ничего не сказала, а соседа спросила, не приезжий ли он.
Оказалось, действительно приезжий. Тоже десятилетку кончил. Нет, не в этом году. Учится. К сожалению, не в самой Москве, а за городом.
– А я работаю, – сказала Ася. – Это тоже очень интересно.
И новый знакомый согласился, что это, конечно, тоже интересно.
В конце второго отделения при затихшем оркестре и притушенных огнях, под тревожную барабанную дробь фокусник в черном плаще поджег под куполом цирка огромную палатку. Вместе с палаткой сгорела вошедшая в нее женщина в золотых туфельках, черных трусах с золотыми блестками и чешуйчатом золотом лифчике. Барабанная дробь оборвалась.
Стало слышно, как трещит догорающее пламя. Когда от палатки остались только хлопья сажи, оркестр заиграл снова, и из облака белого дыма возникла сгоревшая женщина. Она соскользнула вниз по канату и, еще веселее улыбаясь, еще нестерпимее сверкая золотыми туфельками, золотыми блестками на трусах и золотой чешуей лифчика, обежала на носочках арену, помахивая рукой и приседая.
Фокусник раскланялся. Представление окончилось. Ася вышла из цирка вместе с Павлом. Она уже знала, что его так зовут.
– А меня зовут Ася, – сказала она.
– Анна? Или Анастасия? – спросил Павел.
– Анна у нас мама. Анастасия – очень длинно. А я просто Ася. Даже и в паспорте так записано: Ася Владимировна. Мне к метро.
– И мне тоже. Вы позволите вас проводить?
– Пожалуйста.
...Вот так они и познакомились. На прощание условились встретиться снова. И Павел спросил:
– А вы меня узнаете?
– Еще бы! – горячо сказала Ася и смутилась: он это мог понять не так, как она подумала. А она подумала, что его трудно не узнать: какой-то он ни на кого не похожий. А может, это так кажется, потому что у него переменчивое лицо: он все время думает про что-то свое, и эти мысли пробегают по лицу, как свет и тень. Но это все Ася поняла позже, когда они познакомились по-настоящему. Подумать только, сколько всего должно было произойти, чтобы они познакомились! Но сегодня это уже ничего не значит. Могла же она вообще не познакомиться с Павлом!
Ася и сама себе не может объяснить, чем он ей так понравился, почему она всю зиму ждала его звонков, радовалась, когда он приезжал, огорчалась, когда он не мог выбраться. А он жил где-то за городом и часто приезжать не мог. Когда приезжал, Ася показывала ему Москву. Они шли по улицам. Ася глядела на него, худого и длинного, всегда снизу, но, может быть, потому, что она объясняла, а он внимательно слушал, все время чувствовала себя главной, и совсем не так, как с Генкой, и уж совсем не так, как с Вадимом.
Генка, Геннадий – впрочем, он не возражает, когда его во дворе называют по имени-отчеству, – очень важный. Стоит ему перейти через улицу и появиться в их дворе, как к нему подходят самые занятые, самые солидные люди их дома. Одному нужно выяснить, почему в его «Темпе» при корректировке яркости уменьшается размер кадра. Другой хочет знать, как избавиться от треска в приемнике. Третий сообщает, что на семейном совете решено купить магнитофон, и желает осведомиться о принципиальных особенностях разных схем и марок. Мало ли какие вопросы задают соседи молодому радиотехнику, особенно с тех пор, как в вечерней газете была помещена заметка об оригинальном любительском приемнике, сконструированном Геннадием Никоновым, и фотография самого конструктора, который гордо поднял подбородок, но не сумел спрятать улыбку. Генка отвечает подробно, с удовольствием сыплет терминами, чертит карандашиком схемы, покапризничав, соглашается зайти посмотреть, посоветовать и на следующий день дарит Асе цветы.
– Привыкай, Рыжик, – скромно говорит от Асе, – у хороших врачей тоже все хотят получить консультацию на ходу. В наш электронный век Геннадий Никонов всегда будет в центре общественного внимания.
Что значит «привыкай» и почему она должна к нему привыкать?
Но последнее время Генка почти не появляется в их дворе. Иногда звонит по телефону.
— Ты, конечно, завтра занята? – небрежно спрашивает он. – Ну-ну, валяй. Привет историку!
Историк – это Вадим, студент, Асин сосед по подъезду. Геннадий считает, что у Аси для него нет времени из-за Вадима. Ася пыталась объяснить ему, что с Вадимом они просто дружат, давно, еще со школы.
– Знаю, читал, – сказал Генка. – В журнале для детей. «Прошу редакцию объяснить: могут ли мальчики дружить с девочками?» Редакция отвечает: «На этот вопрос мы попросили ответить заслуженную учительницу школы». Засим фотография какой-то засушенной личности и ответ: «Могут». Учительница стыдит тех, кто этого не понимает. Она стыдит, а мне не стыдно. Мы ведь не в шестом классе. Мы с тобой взрослые люди.
– А мне с Вадимом интересно, – говорит Ася.– Он мне все объясняет.
– Подумаешь! Объяснять я тоже могу. Хочешь, лекцию прочитаю? Про цветное телевидение, например.
– Мы с Вадимом говорим совсем про другое.
– Вот-вот, я тоже думаю, что про другое. Привет!
Он резко бросал трубку. А потом все-таки проходил по их двору, небрежно раскланиваясь на ходу: «Нет, нет, в ближайшие дни очень занят», – и поглядывая на Асины окна.
– Может, пойдем куда-нибудь, а? – спрашивал он. – Ну, например, в зоопарк. Зверей посмотреть, себя показать.
Генка забавный. С ним весело. Он с Асей мирился и ссорился, исчезал и появлялся, небрежно звал ее Рыжиком, а однажды нарочно, чтобы она узнала об этом, пригласил на танцы Марину.
Но она привыкла к его выходкам и вообще привыкла к нему: он был похож на мальчишек из ее класса. Вадима она знала давно и тоже к нему привыкла.
А Павел? Тут было все другое... Павел появился тогда, когда началась ее самостоятельная жизнь, в день, когда она сама купила себе билеты. Они встречались не в Асином дворе, не на ее улице, а где-нибудь далеко от дома, в городе. Часто он приезжать не мог, всегда спешил, и все это было таинственно и совсем по-взрослому.
Очень хотелось Асе познакомить Павла с Вадимом. Очень хотелось знать, что про него скажет Вадим. Очень хотелось, чтобы Вадим ей самой помог разобраться, что с ней такое происходит. Не решилась. Побоялась, что он удивится так же, как удивилась Марина, когда увидела Павла.
– Ну, что ты в нем нашла? – сказала она. – Совсем не твой стиль!
Ася сердито ответила:
– Как ты не понимаешь?! У нас это серьезно. При чем тут стиль?
Нет, Вадим удивился бы совсем иначе. Он снял бы свои очки, потер их, надел бы снова и сказал:
– Видишь ли, дружок, чтобы ответить тебе на твой вопрос...
Так он всегда начинал свои долгие рассудительные советы.
Но не станет она советоваться с ним о Павле, и вообще не станет она больше о Павле думать. Могла она не знать, что он существует? Вот и не существует! Месяцев этих не было, ничего этого не было! Так она решила твердо. И выполняла это решение целых сто шагов. А потом снова стала вспоминать, как Павел ее в первый раз поцеловал. Никто ее раньше не целовал. Генка один раз попытался, но она на него так прикрикнула! Он только забормотал что-то невнятное про детские журналы, взрослых людей и электронный век. А Вадиму и в голову подобное не приходило.
А Павел – это было уже зимой – поцеловал ее. Ася запомнила этот вечер. Шел сырой снег и, хотя было вроде не холодно, оба озябли: долго ходили по улицам. Они вошли в подъезд и остановились на площадке около батареи отопления.
Павел взял Асину руку в мокрой варежке – на улице она лепила снежки – и сказал озабоченно:
– Замерзли пальцы.
Он осторожно снял мокрую варежку, взял ее руку в свои ладони, и руке сразу стало тепло. И щекам тоже стало жарко. Павел неловко наклонился и поцеловал ей руку, а когда поднял голову, она увидела, что он побледнел, и неожиданно для себя самой потерлась головой о его плечо. И тогда Павел поцеловал ее волосы, на которых растаял снег, и поцеловал ее в щеку, а потом осторожно в губы. И у них обоих сильно застучали сердца.
И теперь всегда, когда Павел провожал Асю, он целовал ее. И все было, как в первый раз: у них так же сильно стучали сердца и было так же страшно, что кто-нибудь выйдет на площадку, но еще страшнее было расстаться. Невозможно было расстаться! И однажды Павел сказал, как ему тяжело, что всегда приходится спешить на поезд, и как было бы ужасно, если бы они не встретились осенью перед цирком и если бы он вдруг не решился подойти к ней и спросить про билет.
– Обыкновенная счастливая случайность, – сказала Ася своим радостным голосом.
А Павел ответил:
– Нет, предопределение.
Он знал много торжественных слов.
Когда они куда-нибудь шли, Павел старался приноровить свои длинные редкие шаги к ее коротким и быстрым, нагибался в ее сторону, слушал, что она рассказывает.
Асе нравилось, как он слушает. Только иногда она замечала, что глаза его гаснут, словно бы он прислушивается не к тому, что она говорит, а к каким-то своим мыслям. И это сразу становилось видно по его лицу. Но так случалось редко.
Она рассказывала про Москву то, что знала сама, и то, что услышала от Вадима, а больше всего про фильмы, которые смотрела бессчетно в завод ском клубе, где они шли позже, чем в кино, но где зато билеты были дешевле.
А Павел не успевал смотреть новые картины, хотя говорил, что тоже любит кино. И, удивительное дело, он почти ни одной новой книги не читал, о которых спорили в цехе, хотя вообще-то читал много. Но про книги он рассказывать не любил. Зато он замечательно рассказывал про маленький город, из которого был родом. Город старинный, от Москвы недалеко, но ехать нужно летом на пароходе, а зимой добираться совсем трудно. Железной дороги покуда нет, только еще строят. Театра тоже нет. Зато городок тихий, зеленый, на берегу реки, среди лесов и сам весь в садах. Летом в нем много приезжих, и каждый день снизу и сверху приходят большие пароходы, а за рекой дубовый лес, где по воскресеньям бывают гулянья, и рощи березовые, и заливные луга. В июне пахнет сеном и медом и поют соловьи. А в другом конце города за оврагами – осинник. Если костер сложить, осина горит прозрачным синим огнем, как спирт, и пахнет горько. С середины марта в овраге появляются цветы – ветреницы, а в апреле у них самое буйство.
И Ася, которая никогда не была в таком маленьком городке, слушала и удивлялась. Ей было интересно слушать. Может быть, потому интересно, что этот городок – родина Павла. Так и должно быть: его городок так же не похож на Москву, как Павел не похож на всех ее знакомых. Он и говорит совсем иначе: будто книгу читает, в которой описан соловьиный город среди лесов и лугов. Она расспрашивала его про реку, потому что любила плавать и грести. И Павел рассказывал, что тоже когда-то любил реку, и лодку, и греблю, но потом совсем разлюбил.
И еще она знала, что Павел часто даже в воскресенье занят до половины дня. Если приезжает, то только под вечер, и вид у него измученный, и говорит он потухшим голосом. О своем институте, о товарищах по институту он ничего не говорил. Иногда Ася думала: когда они познакомились, он просто похвалился, что учится, а теперь стесняется сказать, что похвалился. Правда, он один раз обмолвился про стипендию, другой раз про общежитие. А больше ничего про институт не говорил. Но Ася не спрашивала. Из гордости. И потому, что ей было все равно: он ей очень нравился. И, может, он где-нибудь в таком месте учится или работает, о котором не полагается много говорить.
Однажды она случайно встретила Павла в городе: приехала в центр покупать подарок матери к дню рождения. Павел был не один. С ним был бледный толстощекий парень с соломенно-желтыми волосами и таким же соломенно-желтым портфелем. Павел смутился, но сказал, как всегда, тихо и вежливо, только обращаясь к ней, как прежде, на «вы»:
– Здравствуйте. Познакомьтесь, пожалуйста. Моя знакомая. Мой... – он помолчал, – мой однокашник.
– Добровольский Григорий, – сказал желтоволосый, сильно окая на каждом слоге своей длинной фамилии.
– Ася Конькова.
– Анастасия или Анна? – спросил Добровольский, слабо пожимая Асину руку мягкой белой рукой, с которой он снял перчатку, такую же желтую, как его портфель и его волосы.
Было неприятно, как внимательно оглядел этот человек Асю: ее берет, ее новое бобриковое пальто, которое она надела, хотя было еще холодно, ее старенькие ботики. Было странно, что он спросил про ее имя то же самое, что когда-то, в первый день знакомства, спросил Павел.
– Просто Ася, – ответила она.
– А мы путешествуем по магазинам, – объяснил Григорий. – Вытащил этого книжника и сидня. А ваш путь куда? Тоже за покупками? Тогда последуем вместе.
Асе показалось, что Добровольский заметил смущение Павла, обрадовался ему и теперь смотрит на них в упор приглядывающимися светлыми глазками.
Но в первом же магазине он про них забыл. Он протиснулся к прилавку, начал громко читать цены, обозначенные на этикетках, расспрашивать в одном отделе, когда ожидают польские долгоиграющие пластинки, в другом – когда поступит телевизор «Рубин-102», стал листать паспорта, разложенные на прилавках, прицениваться к проигрывателям и радиолам. Потом он вдруг увидел огромный радиокомбайн, воскликнул, уже не окая: «Колоссально!» – и ринулся к нему. «И недорого! А отделка какая! Орех!» И, сняв перчатку, Григорий нежно погладил белой рукой полированные стенки радиокомбайна. В другом магазине желтоволосый впился в настольные часы на мраморном цоколе – часы были похожи на маленький надгробный памятник, – стал допытываться у продавца, какой они марки, дается ли на них гарантия, на какой срок, а потом выразил желание послушать бой.
– Уйдем, – сердито предложил Павел.
– Неудобно, – ответила Ася, хотя Григорий, наверно, не заметил бы их ухода. Он примерял часы в золотом корпусе и сыпал вопросами: «Стрелки светятся?», «Корпус антимагнитный?», «Камней сколько?» Но Ася уходить не хотела: ее заинтересовал и встревожил странный знакомый Павла.
Все-таки он оторвался от часов.
– Ох, есть в Москве что купить, есть! – сказал он, когда они вышли из магазина. – Были бы только деньги... – И его светлые глазки даже потемнели от волнения.
– Пустое занятие, – раздраженно и презрительно сказал Павел.
– Я же говорю, что ты книжник. Сегодня оно для нас пустое, а в скором времени будет не пустое. В старину говорили так: в двадцать лет ума нет – не будет; в тридцать жены нет – не будет; в сорок лет денег нет – не будет. По первому пункту мы с тобой, смею надеяться, меры приняли, по второму, – он снова скользнул глазками по Асе – от берета до ботиков, – примем всенепременно. Да и время к тому идет. А про третий... про третий я сейчас вам все объясню.
Но объяснить он не успел. Его привлекла еще одна витрина, и, когда Павел сердито сказал, что никуда больше заходить не будет, Григорий, рассеянно попрощавшись, устремился к двери комиссионного.
– Это твой товарищ? – удивленно спросила Ася.
– Знакомый, – неохотно ответил Павел.
– Мне показалось, вы учитесь вместе.
Павел промолчал. И она опять не обратила на это внимания. Мало ли почему у Павла может быть противный знакомый! Не хочет говорить – не надо.
...Все началось в прошлое воскресенье. Коньковы сидели на кухне за завтраком.
Ася, наверное, в пятый раз за утро сказала:
– Мы с Павлом...
Владимир Михайлович отодвинул тарелку:
– Я все слышу: Павел да Павел. А чем он занимается, твой Павел?
Мать поглядела на Асю. И Андрей, который раньше всех вышел из-за стола и мыл под краном свои кисти, тоже поглядел на Асю. Все трое смотрели на Асю. Ждали, что она ответит. И она поняла, что дома о Павле без нее говорили уже не один раз.
– Учится он, – сказала Ася. Это прозвучало не очень уверенно.
– Где?
Нужно было ответить: «Не знаю». Нужно было сказать: «Спрошу у него». Но Асе больше всего хотелось быть самостоятельной, и она ответила:
– Не интересовалась.
– Встречаешься с человеком, домой его не сегодня-завтра пригласишь, с родителями будешь знакомить – и давно бы пора, – а кто он, это тебя не интересует! Это на тебя похоже!
Совсем это не было на нее похоже. Ася сказала обиженно:
— А если я его спрошу, а он мне не ответит?
И тут за Асю вступилась мать.
– Ты тоже, отец, – сказала Анна Алексеевна, – когда на номерном заводе работал, не очень-то о себе распространялся.
– Секреты свои ваш Павел может не выкладывать, но что он за человек, такого секрета быть не может. Я мастер, ты домашняя хозяйка, Андрейка – учащийся, хотя и лодырь, Ася – сборщица на конвейере, соседская Марина в магазине работает, парень ее – лейтенант. А кто этот Павел... не знаю, как его фамилия? Или ты, может, фамилии тоже не знаешь?
– Знаю. Милованов его фамилия.
– А адресок у товарища Милованова, надо быть, «Почта, до востребования»?
– Я на него анкету не заполняла. Придет к нам, можешь сам заполнить.
Она бы ни за что не ответила так отцу, если бы он не угадал про адрес до востребования.
– Как с отцом говоришь? – крикнула Анна Алексеевна.
Андрей сразу потерял интерес к разговору и выскочил из кухни. У отца заходили желваки под щеками. Он взял газету, которую прочитал до завтрака, и стал изучать ее снова. Ася кинулась через площадку к Марине – выговориться. Воскресенье было испорчено. И всю неделю Владимир Михайлович воспитывал дочь молчанием.
Но теперь это не имело значения. Отец был прав. Раньше нужно было спросить у Павла, кто он и чем занимается. Вот она и спросила сегодня. Спросила – и возвращается теперь домой одна. Теперь-то она знает, кто Павел. Но ни за что не решится сказать дома про то, что узнала.
...А было так. Через несколько дней после ссоры с отцом позвонил Павел. Слышно было не очень хорошо, будто звонит он издалека.
– Я неожиданно свободен до конца недели. Когда мы могли бы повидаться?
– Завтра, – предложила Ася. – В кино рядом с вокзалом идет «Главная улица». Говорят, хорошая картина. А я пропустила. Пойдем?
Павел помолчал.
– Может, в другое кино сходим?
– Но я хочу «Главную улицу» посмотреть.
— Тогда лучше в субботу, – сказал Павел.
...Сегодня суббота. Они встретились в вестибюле метро. В этот субботний час все вестибюли московского метро заполнены шумными компаниями, которые ждут опоздавших, и одиночками, нервно вопрошающими друг друга: «Простите, сколько на ваших?» На руках у родителей торжественно проплывают в толпе малыши, влекомые в гости. Мелькают проигрыватели, гитары, коробки с тортами, первые букеты. Мальчишки завороженно замирают около мастера, который налаживает автомат с газированной водой, потрясенные загадочной сложностью сверкающих внутренностей машины. Продавец лотерейных билетов, раскрутив прозрачный барабанчик, настаивает: «Граждане, не проходите мимо своего счастья. Спешите выиграть «Волгу»! Спешите выиграть дом в деталях!» Торопятся озабоченные пассажиры дальних поездов с тяжелыми чемоданами. Молодые люди говорят в пространство: «Странно, опаздывает», – хотя еще ни одна девушка в этот час свиданий никогда не приходила вовремя.
Ася тоже опоздала. Совсем немного, минут на пять. Она сразу увидела в толпе Павла. Он высматривал ее, беспокойно крутил головой и что-то прятал за спину. Цветы, наверно.
– Привет! – сказала Ася. – Какие новости?
– Какие у меня могут быть новости?.. Вот несколько вечеров был посвободнее, а увиделись только сегодня, – сказал Павел жалобным голосом. – А завтра опять занят. И так всю неделю. Какая ты сегодня нарядная!
– А вчера ты тоже был занят?
– Вчера? Нет. Вчера я как раз совсем не был занят.
– А почему не захотел пойти в кино?
– В кино? В кино я не мог.
– Не мог? – удивилась Ася. – Что-то это у вас, товарищ Милованов, плохо стыкуется.
– Что? – не понял Павел.
– Мастер у нас так говорит, когда мы на сборке чего-нибудь напорем, а потом оправдываемся. Занят не был, меня видеть хотел, в кино со мною идти не мог – странно.
– Занят я действительно не был, но в кино идти не мог. Особенно рядом с вокзалом.
Этот ответ вдруг встревожил Асю. «Очень просто, – подумала она, – я его ревную. Да, ревную. А что? И буду ревновать». У нее захолодело в груди, как в тот день, когда она в первый раз решилась спуститься с горы на лыжах. И она тем же упрямым голосом, которым надерзила отцу, сказала:
– Со мной вчера не мог идти в кино? Не мог? Значит, боялся кого-нибудь встретить? Да? Что ж ты молчишь? – и сразу поняла: угадала!
Павел ответил неуверенно:
– Действительно, есть люди, которых мне было бы нежелательно встретить там... Только ты тут ни при чем.
Но Ася уже не слушала.
– Не хочешь, чтобы тебя увидела со мной какая-нибудь студентка из твоего института? Да?
– Какая студентка? – беспомощно сказал Павел. – Ну что ты такое говоришь?.. Там, где я учусь, нет никаких студенток.
– А я не знаю, где ты учишься. И вообще про тебя ничего не знаю. Ничего.
– Ты ничего про меня не знаешь? – горько сказал Павел.
– А что я про тебя знаю? Встречаюсь с тобой, не сегодня-завтра приглашу домой, с родителями буду знакомить. А кто ты, этого не знаю. И адрес у тебя тоже: «Почта, до востребования».
Все обидное, что сказал отец про Павла, казалось ей теперь справедливым. Остановиться было невозможно, как невозможно остановить на спуске разбежавшиеся лыжи. И так же страшно от холода в груди и... радостно. И чем круче спуск, чем холоднее в груди, тем радостнее. Она сказала, что хочет знать про него все, значит объяснила ему, что это для нее очень серьезно. Павел должен понять ее именно так. Понять и обрадоваться. И начнется у них теперь уже совсем взрослая полоса.
– Ты приезжаешь и уезжаешь. Ты целуешь меня и говоришь, что это было бы ужасно, если бы мы не встретились. А больше я про тебя ничего не знаю.
Он почти крикнул:
– Ты мне не веришь?
– Нет, это ты мне не веришь. Почему ты никогда ничего не рассказываешь о своем институте? Я знаю, что ты живешь в общежитии. А может, ты не учишься, а работаешь? Тогда почему не говоришь где? Почему? Почему не знакомишь меня со своими товарищами? Почему?
– Что с тобой? – испугался Павел.
– Я тебя ревную, – призналась Ася. Голос ее зазвенел, а кто-то внутри восторженно сказал ей на ухо: «Как интересно, Рыжик!»
– Аня, послушай, ревность – недоброе чувство, и я, право же, не даю никаких поводов. Я...
– Я не Аня. Меня, зовут Асей. Запомни и не читай мне, пожалуйста, проповедей.
Павел побелел.
– Значит, ты... – начал он и сам себя оборвал: – В кино опоздаем. Пойдем!
До начала сеанса оставалось, минут десять. Они прошли несколько шагов. Ася резко остановилась, даже ногой топнула.
– Мы никуда не пойдем, – сказала она, – пока ты не скажешь, кто ты такой, что ты делаешь, где учишься.
– Ты этого требуешь?
– Я ничего не требую. Я спрашиваю. Но если ты не ответишь, я уйду.
– Хорошо, я скажу. – Павел глотнул воздух, покрутил головой, будто ему мешал воротник, и сказал: – Я учусь в духовной семинарии.
Все-таки он уже успел хорошо понять Асин характер. Неожиданная шутка помогла. Ася рассмеялась. Громко, беззаботно, весело.
– Это ты потому, что я сказала: «Не читай проповедей», – да? Ладно, не можешь говорить – и не надо. А сейчас бегом, засекреченный товарищ Милованов. В самом деле опоздаем. А я вчера целый час после работы простояла в очереди за этими билетами.
