Текст книги ""Притащенная" наука"

Автор книги: Сергей Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3 – Корифеи «притащенной» науки

Академик Лысенко Трофим Денисович

Академик Лысенко, вне всякого сомнения, даже среди корифеев советской притащенной науки, занимает положение лидера. Конечно, не только по вреду, который он своей неуемной, но хорошо управляемой энергией нанес биологической науке (хотя это приходит в голову прежде всего). Первый он еще и по той причине, что в его личности, как в фокусе, сошлись все наиважнейшие качества лидера именно советской притащенной, т.е. обезмысленной науки, – безграмотность, опирающаяся на безапелляционность; научная нечистоплотность, прикрываемая демагогическим разглагольствованием о благе народа; наконец, уникальный политический нюх, всегда верно ориентировавший его в направлении самой важной народнохозяйственной задачи. И, конечно, умение убедить политическую элиту страны в том, что задача эта будет решена только с помощью его «методов».

Одним словом, нам предстоит разобраться в сути того уникального явления, которое историками науки названо «лысенковщиной».

Начнем с того, что сам Лысенко в рамках собственного понимания того, что есть наука, шарлатаном безусловно не был. Он являлся типичным представителем так называемой «народной науки», о которой мечтали еще А.И. Герцен, В.С. Соловьев и многие другие русские мыслители с той лишь разницей, что в советские годы «народной наукой» называли совсем не то, что имели в виду эти философы. Лысенко стал лидером именно советского образчика «народной науки», т.е., попросту говоря, антинауки. Сам же он был убежден в обратном. Не зря Лысенко с гордостью носил звание «народного академика», считая себя представителем «науки колхозно-совхозного строя».

Лысенковщине как социально-политическому и историко-научному феномену посвящена громадная литература. Мы сошлемся лишь на самые основные труды [367]  [367]Дубинин Н.П. Генетика – страница истории. Кишинев. 1988; Гайсинович А.Е. Зарождение и развитие генетики. М., 1988; Эфроимсон В.П. О Лысенко и лысенковщине // ВИЕ и Т. 1989. № 1 – 4; Любищев А.А. В защиту науки. Статьи и письма. Л., 1991. 296 с.; Дубинин Н.П. История и трагедия советской генетики. М., 1992. 384 с.; Сойфер В. Власть и наука. История разгрома генетики в СССР. М., 1993. 706 с.; Медведев Ж.А. Взлет и падение Лысенко. История биологической дискуссии в СССР (1929 – 1966). М., 1993. 348 с.; Александров В.Я. Трудные дни советской биологии. Записки современника. СПб., 1993. 262 с.; Левина Е.Л. Вавилов, Лысенко, Тимофеев-Ресовский. М., 1995. 160 с.; Шноль С.Э. Герои и злодеи российской науки. М., 1997. 464 с.; Степушин А.Е. Лысенковщина глазами очевидца. М., 1997. 232 с.; Колчинский Э.И. В поисках Советского «союза» философии и биологии (дискуссии и репрессии конца 20-х – начала 30-х гг.). СПб., 1999. 274 с.


[Закрыть].

Поразительно то, что Лысенко – тщедушный (в научном смысле) человек – сумел не только практически остановить развитие биологической науки, генетики прежде всего, но и отбросить ее на долгие десятилетия на задворки мировой научной мысли.

Между тем генетика – одна из немногих наук, в развитии которой русские ученые еще в 20-х годах добились впечатляющих успехов. Но она слишком сложна для восприятия «народными академиками», к тому же оперирует понятиями, вовсе им чуждыми, – гены, хромосомы, мутация. Зачем весь этот буржуазный бред, когда люди, строящие социализм, нуждаются в хлебе уже сегодня, и советские аграрии, вооруженные самым передовым в мире мичуринским учением, обеспечат страну хлебом «без ген и хромосом».

Американский генетик Чарльз Давенпорт писал 17 декабря 1936 г. на имя Государственного секретаря США [368]  [368]Вавилов Ю.Н. Неизвестное письмо американского ученого в защиту советских генетиков // Вестник РАН. 1992. № 6. С. 101.


[Закрыть]: «Я часто рассказываю американским студентам по специальности “генетика человека” о том, что Россия ушла далеко вперед по сравнению с США в этих исследованиях». И далее: «… мешать работе таких людей, как Вавилов, равносильно не только национальному самоубийству, но и удару в лицо цивилизации».

Мы не зря во вводном разделе к этой книге, да и в первой главе столь подробно останавливались на тех национальных «осо-бостях», которые приобрела завезенная в Россию еще Петром Великим европейская наука. И главное – в том, что все свои национальные своеобразия она получила как итог активного отторжения русским миросозерцанием европейского практицизма, дотошности и конкретности.

Абсолютно прав профессор В.П. Филатов, что «популярнос-ти “мичуринской стороны” лысенковщины – а такую популярность нельзя отрицать – способствовали некоторые глубокие традиции нашей отечественной культуры. В частности, нельзя не видеть здесь явной близости того образа науки, который отстаивался рядом представителей радикальной (прежде всего народнической) мысли, с одной стороны, и утопически-консервативной, с другой. В рамках этих традиций космокритический пафос преобразования и регуляции природы по разумному плану был тесно увязан с критикой специализированной, оторванной от народной жизни “кабинетной”, “городской” науки, являющейся плодом “западной”, “протестантс-кой” культуры» [369]  [369]Филатов В.П. Об истоках лысенковской «агробиологии» (опыт социально-философского анализа) // Вопросы философии. 1988. № 8. С. 19.


[Закрыть].

От такого противопоставления оставался всего один шаг до «всеобщей науки», «науки для всех», понятной любому, даже неучу. Наука оказывается при этом «всеобщим делом», а не привилегией кабинетных затворников, отгородившихся своими фолиантами от народа. Так, у родоначальника своеобразного философского течения – русского космизма, Н.Ф. Федорова «всеобщее знание» оказывается синонимичным «сельскому» и оно – это знание – должно опираться не на лабораторный эксперимент, а на «всеобщее наблюдение», которое, само собой, должно питать не какую-то там конкретную, а «всеобщую науку». Научный опыт ставят вообще все люди «в естественном течении природных явлений» [370]  [370] Там же. С. 19.


[Закрыть].

Понятно, что сама атмосфера послереволюционного погрома способствовала реактивизации этих, мягко скажем, странных идей. Они оказались милы сердцам марксистов-диалектиков, для которых всегда рассуждения о деле были куда важнее самого дела. А уж когда поднялась волна борьбы за национальные приоритеты и стали сражаться с чуждым советской науке западным влияниям, доехали, как говорится, до точки. Так, академик М.Б. Митин, «философский попугай» мичуринской биологии 9 марта 1949 г. в «Литературной газете» воспитывал другого философа Б.М. Кедрова. Тот «ляпнул» в одной из своих работ о Д.И. Менделееве, что наш знаменитый химик боролся за интернационализм в науке. М.Б. Митин этого стерпеть не мог: «Эти рассуждения Б. Кедрова чудовищны и ничего общего с марксизмом-ленинизмом не имеют. Марксизм-ленинизм учит, что в классовом обществе нет и не может быть “единой мировой науки”, нет и не может быть “единого мирового естествознания”» [371]  [371]Дубинин Н.П. История и трагедия советской генетики. М., 1992. С. 236.


[Закрыть]. Как все это увязать с русским космизмом Федорова, например? Понятия не имею. Скорее всего, никак.

И все же, если оставить в стороне этот давно канувший в историческое небытие безграмотный лепет, то остается вполне резонный вопрос, который задавали себе многие историки драмы советской биологической науки, – почему социально-политическая и экономическая идеология большевизма сфокусировалась именно на генетике? Почему она стала пострадавшей стороной? [372]  [372]Акифьев А.П. Генетика: осмысление прошлого // Вестник АН СССР. 1991. № 1. С. 138 – 143.


[Закрыть]

Мне думается, что пострадала все же вся советская наука, а не только биология. Генетика оказалась лишь самой яркой и трагической страницей истории советской науки. Причина та, о которой мы только что писали: в смертельном единоборстве здесь сошлись два взаимоисключающих образа науки – традиционно-европейский, силой насаждавшийся в русской почве еще Петром I, и отторгавшей его «народной науки», притащенной большевиками. Лидером традиционалистской европейской биологической науки в СССР был академик Н.И. Вавилов. Лидером «народной мичуринской биологии» – академик Т.Д. Лысенко.

Не будем к тому же упрощать ситуацию: оба эти лидера – фигуры колоритные, яркие, талантливые. За спиной каждого – армия сторонников. Открытое противостояние Вавилова и Лысенко, длившееся более 10 лет, стало трагедией шекспировского масштаба. В ней участвовали и герои, и злодеи, и предатели, и перебежчики, и раскаявшиеся, и доносчики, и льстецы, и правдоискатели. Одним словом, трагедия науки стала личной драмой многих тысяч честных (и не очень) ученых. Но главное все же – в другом. Строившийся большевиками «от ума» социальный строй оказался мертворожденной утопией. И прежде всего он был несостоятелен экономически. Страна жила нищей полуголодной жизнью. После нескольких лет нэпа с 1928 г. народ получил продовольственные карточки. Его попросту было нечем кормить.

Власти требовали от ученых повышения урожайности основных сельскохозяйственных культур. Требовали скорейшего выведения новых урожайных сортов. Генетики отвечали: на это необходим отведенный природой срок. Сторонники «мичуринской биологии» готовы были отрапортовать уже ближайшей осенью. Так интеллектуальный потенциал и моральный облик лидеров двух альтернативных начал в биологии, выйдя на социально-политический уровень, стали объектом выбора политической элиты страны. Ясно, что выбрали то, что проще.

Лысенко, само собой, нельзя воспринимать только как агрессивного агронома-недоучку. Нет. Он был зловещим социальным явлением, злокачественной опухолью, приобретенной биологией в нездоровом советском климате. Она, собственно говоря, и вырасти могла только на этой почве.

Коли так, то возникает еще один вопрос, который задал философ Б.Г. Юдин. Можно ли считать такие явления, как лысенковщина, наукой? «Во всяком случае, основной тезис многих критиков лысенковщины – это то, что она была не наукой, а шарлатанст– вом» [373]  [373]Юдин Б.Г. Социальный генезис советской науки // Вопросы философии. 1990. № 12. С. 30.


[Закрыть]. Сам Б.Г. Юдин считает, что лысенковщина – все же наука или, в нашей терминологии, она является характерным проявлением советской обезмысленной науки. Время ее зарождения и расцвета совпало с годами взбесившегося ленинизма и, конечно, недобитые остатки буржуазных русских ученых ничем не могли сдержать напор рвущихся к власти шариковых. Старая классическая генетика не имела иммунитета против этого как бы самозародившегося вируса.

* * * * *

И все же, как появилась лысенковщина? На чем она произросла? Отвечая кратко, можно сказать: на нереальности большевистских планов и большом желании все же внедрить их в жизнь. Власти от науки были далеки, они ее не понимали. Но были вынуждены кормить народ и требовали от специалистов повышения урожаев да еще в недееспособных коллективных хозяйствах. Подлинные ученые, что мы уже отметили, таких посулов дать не могли. Но уже подросла плеяда наспех обученная на рабфаках специалистов советской генерации, их было значительно больше, чем тех, кто кропотливо трудился на опытных делянках и в лабораториях. Они прочно усвоили только одну заповедь: раз партия сказала, так тому и быть. И они обещали в кратчайшие сроки поднять урожайность до невиданных ранее высот. Причем это не патологический авантюризм, это авантюризм от недоученности.

И среди них объявился трудолюбивый и не без способностей биолог, который искренне уверовал в свой метод яровизации (В дальнейшем на базе этого метода родилось учение академика Лысенко, а уж из него вылущилась особая «наука колхозно-совхозного строя»). Можно, конечно, называть Лысенко «бесом» и, развивая далее образность Достоевского, приписывать ему «ложный ум» [374]  [374]Акифьев А.П. Генетика: осмысление прошлого. Указ. соч.


[Закрыть], но только это ничего не даст для осознания неизбежности появления на определенном этапе социалистического строительства явления подобного лысенковщине.

Почему? Только по одной причине: история лысенковщины ничего общего с историей биологической науки не имеет. Она – явление социально-политическое. А потому лысенковщину надо воспринимать как материал к политической истории нашей страны. Все дело в том, что сама история того времени нуждалась в такой личности, как Лысенко. Поэтому ее появление было неизбежно. А уж что у нее окажется в портфеле – «мичуринская биология» или другой вариант «народной науки», – не суть и важно. Генетика в условиях строительства социализма в отдельно взятой стране была все равно обречена [375]  [375] Беседа с В.П. Эфроимсоном // «Огонек». 1989. № 11. С. 10 – 12.


[Закрыть].

Личность же самого Лысенко, весьма точно корреспондировавшая психофизическим особенностям «вождя народов», придала всей этой истории своеобразный, граничащий с атавистической патологией окрас. Все же Лысенко – прежде всего фюрер по своим потаенным вожделениям. А потому – фанатик: слепой, плохо образованный, напористый и агрессивный. Он больше верил, чем знал. Больше шумел, а не учился. Одним словом, как считал Н.П. Дубинин, Лысенко удачно нашел в нужный для партии момент желанные ею слова и сумел убедить в своей правоте малограмотное советское руководство. Ведь в экономическом отношении социалистическая система оказалась бесплодной, а потому наиболее приемлемыми для нее обещаниями Лысенко были (с позиций нормальной науки) посулы, беспардонные по своей наглости [376]  [376]Дубинин Н.П. Указ. соч.


[Закрыть].

Одним словом, заняв позицию своеобразного ученого оценщика в борьбе классической генетики с «мичуринской биологией», Лысенко одержал сравнительно легкую победу в заведомо неравной схватке «личной принципиальности» (Вавилов) и «государственной вседозволенности» [377]  [377]Савина Г.А. Чистые линии (В.И. Вернадский и Н.И. Вавилов) // Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР. Сб. статей. М., 1995. С. 36.


[Закрыть]. К тому же за спиной Лысенко уже стояла наготове армия специалистов-биологов советской генерации – в массе своей малограмотных, зато самодостаточных и без царя в голове. То, что говорил Лысенко, было им понятно, зато профессора-биологи буржуазной выучки были излишне образованы, а потому раздражали.

Лысенко сначала рекрутировал своих сторонников из студентов, затем из аспирантов, а через некоторое время – из профессоров и даже академиков.

* * * * *

Рассмотрим более внимательно одну из главных сторон этого уникального феномена советской обезмысленной науки и попытаемся ответить на вопрос – что же позволяло Лысенко в течение более чем 30 лет удерживать безраздельное господство над одной из самых тонких и экспериментально обоснованных наук. И это несмотря на утверждение одного из самых авторитетных и бескомпромиссных наших генетиков В.П. Эфроимсона, будто бы «не было ни одного образованного биолога в тридцатые и сороковые годы, кто мог бы вполне серьезно воспринимать лысенковское “учение”» [378]  [378] Беседа с В.П. Эфроимсоном. Указ. соч. С. 10.


[Закрыть]. Слова эти, конечно, лукавые, ибо таковые были и в большом числе.

На одну из причин неправоты В.П. Эфроимсона в определенном смысле цинично указал и сам Лысенко. В 1935 г. на совещании «передовиков урожайности по зерну» он заявил, прямо глядя в зал: «В нашем Советском Союзе, товарищи, люди не родятся, родятся организмы, а люди у нас делаются (! – С.Р.), – трактористы, мотористы, механики, академики, ученые и т.д., и т.д. И вот один из таких сделанных людей, а не рожденных, я…» [379]  [379]Сойфер В. Горький плод // Огонек. 1988. № 1. С. 27.


[Закрыть]. И не только. «Сделанной» оказалась вся советская интеллигенция – во всем согласная с властью, а не перечащая ей, послушная и трусливая. Не были исключением и ученые. Поэтому цепочка «взаимопонимания» выстраивалась простая: Лысенко внимал власти, а рядовые биологи (его сторонники) внимали ему.

Было у него еще одно правило поведения, твердо им усвоенное: как только он начинал раздувать очередной мыльный пузырь, одновременно намечались оппоненты – враги (лучше – враги народа). Если что-то из обещанного не выполнялось, значит сработали вредители, их надо срочно изолировать.

Затем надувался новый пузырь и все повторялось. Причем обвинялись не открытые оппоненты, а скрытые – из лагеря генетиков, ибо (в этом Лысенко был убежден твердо) вся контра – там. Там самые образованные, самые знающие, а значит – злейшие. К злейшим с некоторых пор стал относиться и бывший благодетель Лысенко академик Н.И. Вавилов [380]  [380]Сойфер В. Власть и наука. История разгрома генетики в СССР. М., 1993. С. 12 – 13.


[Закрыть].

Невозможно игнорировать еще одну – скорее всего, самую основную – причину возвышения «учения» Лысенко: полное «срод-ство» этого «учения» с марксистско-ленинской идеологией.

Дело в том, что как только большевики окончательно закрепились у власти и наладили рабочий контакт с Академией наук (1918 г.), они развернули жаркие диспуты «на философском фронте» о непременном базировании любых естественнонаучных исследований на базовых постулатах диалектического материализма.

В основе всех такого рода дискуссий лежала статья Ленина «О значении воинствующего материализма» (1922 г.), ибо в ней недвусмысленно указывалось на союз материализма и естествознания. В 1925 г. перевели на русский язык «Диалектику природы» Ф. Энгельса и в обязательном порядке стали изучать ее во всех вузах страны.

Очень быстро сторонники материализма в естествознании поделились на два лагеря: механистов и диалектиков. Механисты отрицали все, что не находило объяснений с позиций классической диалектики. Само собой, сюда попала и генетика. Она стала врагом механистов.

Механисты твердо знали: за что они «за», а за что – «против». Они были за ламаркизм, точнее за его утверждение о наследовании приобретенных признаков и за их изменчивость только под влиянием внешней среды.

Большевики не разбирались в этих хитросплетениях биологии, но им было важно главное – ламаркизм слился с марксизмом. Следовательно, марксизм – не только социально-политическая схема, но и философский фундамент естествознания. Такой ламаркизм А.С. Серебровский остроумно назвал «ламарксизмом» [381]  [381]Маневич Э.Д. А.С. Серебровский и борьба за генетику // ВИЕ и Т. 1992. № 2. С. 78 – 93.


[Закрыть].

Нам нет нужды подробно освещать все многочисленные и всегда надуманные псевдофилософские диспуты 20-х годов. Они были бессодержательны и несвободны. Остановимся лишь на вехах, имевших окрас смерти.

В октябре 1930 г. очередная «дискуссия» состоялась в Институте красной профессуры и на президиуме Коммунистической академии. Ее почтил своим вниманием Сталин. Он встретился и с философами и с естественниками от философии. Именно там он изрек непонятный, а потому безумно страшный тезис о «меньшевис-твующем идеализме», несущим в себе сразу двойной убойный заряд – и политический, и философский. 26 января 1931 г. опубликованное в «Правде» постановление ЦК ВКП(б) о журнале «Под знаменем марксизма» окончательно разоблачило и «меньшевиствующий идеализм» и механистов.

И хотя механисты отрицали генетику, а большевики пригвоздили механистов, генетикам радоваться этому успеху не пришлось. Искать логику в высказываниях большевиков – все равно, что рыться в торбе нищего в поисках золотого слитка. В этом же номере «Правды» генетики прочли, что группа ученых заняла явно антимарксистскую позицию, а выразилась она в том, что эти ученые решили заниматься генетикой вместо того, чтобы штудировать «материалистическую диалектику как методологию естествозна-ния» [382]  [382] Там же.


[Закрыть].

То был сигнал к началу открытого погрома генетиков. Особенно усердствовал председатель общества биологов-марксистов Коммунистической академии эмбриолог Б.П. Токин. Он даже собрал и издал специальный сборник научных трудов «диалектиков» [383]  [383] Против механистического материализма и меньшевиствующего идеализма в биологии. М.-Л., 1931.


[Закрыть]. В нем он призвал активно вторгаться в работу ВАСХНИЛ и ВИРа. Авторами «вредительских теорий» были в этом сборнике названы самые уважаемые генетики того времени: Н.К. Кольцов, Н.И. Вавилов, Ю.А. Филипченко и многие другие.

В.И. Вернадский внимательно проштудировал это собрание сочинений «диалектиков» и 28 февраля 1932 г. оставил в дневнике такую запись: «Читать нельзя: больное, невежественное. Для психиатра. Картина морального разложения… Убогие люди и полное отсутствие понимания научной работы» [384]  [384]Савина Г.А. Чистые линии… Указ. соч. С. 17.


[Закрыть].

Всю эту философскую ветошь мы описали потому, что именно ею пользовался Лысенко; только прикрывшись ею, он был способен скрыть немощь своего «учения». На самом деле, учение Лысенко выросло из «мичуринской биологии», а она являлась не столько биологической, сколько социологической схемой [385]  [385]Батыгин Г.С. Советская социология на закате сталинской эры (несколько эпизодов) // Вестник АН СССР. 1991. № 10. С. 90 – 107.


[Закрыть]. Суть ее такова: все живое – это продукт среды, а среда поддается целенаправленному изменению (вспомним сталинские планы преобразования природы), отсюда непреложный вывод: все живое также поддается направленному изменению, т.е. если говорить о человеке – воспитанию. Получилось таким образом устраивающее большевиков «научное» обоснование их ключевой идее фикс: воспитание человека нового типа. Поэтому «мичуринская биология» сразу стала необходимо нужной новой идеологии, она стала ей конгруэнтной.

Так, отвергнув хромосомную теорию наследственности, Лысенко предположил, что «наследственность – это всеобщее внутреннее свойство живой материи и, как таковое, оно не требует наличия особой, передаваемой между поколениями, генетической системы, локализованной в хромосомах» [386]  [386]Медведев Ж. Взлет и падение Лысенко. История биологической дискуссии в СССР (1929 – 1966). М., 1993. С. 44.


[Закрыть]. Что же касается внутриклеточных носителей наследственности – генов, то это воспринималось Лысенко и его бойцами не иначе, как враждебная вылазка буржуазной науки, подсовывающая честным советским ученым то, что и увидеть нельзя. «Что это еще за ген, кто его видел? – говорил Лысенко. – Кто его щупал? Кто его на зуб пробовал?» [387]  [387] Там же. С. 47.


[Закрыть].

* * * * *

Первым из крупных русских биологов увидел в дарвинизме всего лишь «кальку» с марксизма К. А. Тимирязев. Сталин, не очень-то вникая в разницу между ламаркизмом и дарвинизмом, понял для себя главное – наследование приобретенных признаков (ламаркизм) «сродно» марксизму. Значит это учение свое, марксистское. А то, что генетика все это отрицает, лишний раз доказывает, что правильно мы ее бьем, наука эта – враждебная, сельское хозяйство на нее опираться не должно. Разобраться в этих примитивных логических двухходовках нашему герою труда не составило. Тем более ему даже лоб морщинить не пришлось. За него теперь это делал гений диалектической демагогии И.И. Презент. Он тонко учуял, где лучше используют его дарование профессионального юриста, предложил себя Лысенко, а тот, само собой, принял это бесплатное подношение. Теперь он мог спать спокойно – ничего лишнего, даже в полемическом запале, он более не ляпнет.

Именно Презенту мы обязаны термином «мичуринская биология», которым, как хлыстом, стегали генетиков на сессии ВАСХНИЛ 1948 г. [388]  [388]Колчинский Э.И. В поисках Советского «союза» философии и биологии (дискуссии и репрессии в 20-х – начале 30-х гг.). СПб., 1999. С. 17.


[Закрыть].

Забегая вперед, скажем, что полную никчемность философского обоснования «мичуринской биологии» и измышлений самого Лысенко об отсутствии внутривидовой борьбы выявили дискуссии 1947 г. в Московском университете. Лысенко, хотя и был в те годы почти непререкаемым оракулом, тем не менее по этому тезису не нашел поддержки в университетской среде. Против него выступили академик И.И. Шмальгаузен, профессора А.Н. Формозов, Д.А. Сабинин и др. Сторонники Лысенко предпочли молчать. Они-то все прекрасно понимали, в какую лужу может посадить их не знавший тормозов и не страдающий излишней образованностью лидер.

Лысенко так был уверен в своей правоте и безнаказанности (для того времени подобное казалось почти невероятным!), что не заметил крупной политической ошибки в своем, казалось бы, чисто биологическом тезисе.

На самом деле, отрицая внутривидовую борьбу, Лысенко тем самым отрицал и борьбу классовую, т.е. ниспровергал самого Маркса, ведь классы – это разные социальные группы внутри одного вида – Homo sapiens. Авторитет Лысенко (и без того липовый) после этой дискуссии резко упал [389]  [389]Медведев Ж. Указ. соч.


[Закрыть].

А как же он сумел все же заработать этот свой авторитет? Когда рушили основы всего, революционность – в слове, позиции, деле – была маяком, освещавшим дорогу толпе. Лысенко в своем деле и стал таким маяком. Ведь он ниспровергал основы буржуазной биологической науки и потому для подраставшего поколения биологов советской выучки стал объектом подражания.

Да и работал он также по-новому, не утруждая себя проверкой и перепроверкой единожды полученного результата. Зачем? Когда можно использовать другой, более действенный, а главное – более быстрый путь.

Протрассировать его не сложно: сначала Лысенко осеняет некая идея, он призывает легковерного журналиста местного значения и тот сочиняет панегирическую статью о революционном методе молодого советского биолога. Затем этот биолог знакомит со своим «открытием» коллег.

Его сотрудники также времени даром не теряли: они подтягивали факты до нужных их кумиру результатов. Затем следовала еще одна газетная публикация уже в центральной партийной печати. После чего Лысенко чаще всего держал победную речь перед «аппаратом». И наконец победные реляции: награды, должности и т.п.

Думаете, все это надуманное ёрничество? Отнюдь. Именно таким манером был внедрен в массы колхозников и одновременно в головы партийных чиновников его печально знаменитый «метод яровизации».

Дело было так. Зимой 1928/29 г. отец Лысенко припрятал от «коллективизаторов» два мешка озимой пшеницы. Они благополучно перезимовали под снегом (зима была теплой), весной проросли. Лысенко старший взял их да и высеял – больше-то все равно нечего. А они дали более чем приличный урожай. Еще пшеница на поле колосилась, а центральные газеты летом 1929 г. наперебой печатали статьи об успехе Лысенко (сына, само собой) – «ударника социалистического переустройства деревни». Именно «метод» обработки семян озимой пшеницы холодом Лысенко и назвал «яровизацией», ибо, по его разумению, таким манером озимые сорта становились яровыми.

Итак, научное открытие (если оно имело место) было обнародовано не в научном специальном журнале, а в газете! Как пишет В. Сойфер – и он абсолютно прав! – это уникальный в истории науки факт [390]  [390]Сойфер В. Власть и наука. Указ. соч.


[Закрыть].

Все это, заметим, не случайно. Лысенко обладал уникальным нюхом на конъюнктуру, он почти никогда его не подводил. Он знал, что в СССР для успеха притащенной советской науки куда важнее, если о научном результате протрубят газеты, чем любой, даже самый престижный, научный журнал. Ведь страной правила одна партия, у нее была одна «Правда», и публикация в ней становилась законом и одновременно указующим перстом. Если «Правда» похвалит, научные журналы отреагируют как надо. В этом можно было не сомневаться. Лысенко все это, повторяю, знал превосходно и подобные спектакли ставил не хуже К.С. Станиславского [391]  [391] Вообще, Лысенко вскоре понял, что холодом надо обрабатывать семена яровых, про свой «опыт» с озимыми заставил забыть, ибо у других он ничего не дал.


[Закрыть].

Доложив о своих экспериментах по яровизации в Наркомземе, Лысенко сразу добился желаемого: яровизация тут же приобрела «характер всесоюзной политической кампании» [392]  [392]Резник С. Правда и ложь о Вавилове и Лысенко // ВИЕ и Т. 1992. № 2. С. 68.


[Закрыть]. Началась она в 1930 г. Уже в 1931 г. Лысенко наградили орденом Трудового Красного Знамени. Площади под посевами яровизированной пшеницы к 1937 г. достигли 10 млн га. С 1935 г. Лысенко стал издавать журнал «Яровизация». В нем печатали только его сподвижников.

Почему нарком Я.А. Яковлев поддержал Лысенко, несмотря на открытые предостережения Н.И. Вавилова? Причина проста: он отвечал за дело, в котором ничего не смыслил, – характерный стиль управления народным хозяйством! Причем отвечал в годы, когда шла ускоренная насильственная коллективизация, в стране был страшный, спровоцированный этим партийным начинанием, го– лод [393]  [393] В 1930 – 1933 гг. голод в России и на Украине унес более 10 млн жизней.


[Закрыть]. И в задачу его Наркомата входило получение вполне сносного урожая в полностью недееспособных коллективных хозяйствах. За это дело Яковлев отвечал головой.

Он и ухватился за Лысенко как за спасительную, для себя прежде всего, соломинку, ибо этот агроном лихо брался за решение любых проблем. Яковлев в те годы вообще ничего не знал о генетике, она была ему не нужна. Но когда в 1937 г. он понял, что Сталин всецело доверяет Лысенко, заявил при случае, что генетика – «служанка ведомства Геббельса».

Однако не спасло это ни Яковлева (в то время он заведовал сельскохозяйственным отделом ЦК), ни М.А. Чернова (наркома земледелия), ни А.И. Муралова (президента ВАСХНИЛ): всех их в 1937 г. арестовал Ежов. Лысенко тут же заявил, что все они его слабо поддерживали, т.е. занимались вредительством.

Обладал Лысенко еще одним уникальным даром, которому на самом деле могли бы позавидовать многие, – в своей правоте он был уверен всегда, а кроме того, был твердо убежден: в своем деле он разбирается лучше любого партийного чинуши и это знание он легко трансформировал в манеру общения (почти распутинскую) с чиновником любого ранга. Слушал не он, слушали его. А это надо уметь.

Из этого следовал важный и для науки вывод: ученые старой выучки, зная эту его манеру, быстро стушуются сами, а более упрямых и принципиальных придется «закляпить» с помощью «органов». Так, летом 1930 г. Лысенко выступил с докладом о яровизации на заседании коллегии Наркомзема. Нарком Я.А. Яковлев был искренне доволен таким активным деятелем. Лысенко манипулировал цифрами с виртуозностью циркового жонглера, ибо твердо знал, что никто его никогда проверять не будет, поскольку при общей хозяйственной неразберихе тех лет проверить его было невозможно. Поэтому очень быстро наука для Лысенко стала системой «карьерных векселей» [394]  [394]Сойфер В. Власть и наука. Указ. соч.


[Закрыть]. И он знал, кому их можно подарить, а кому и продать выгодно. Чаще эти «векселя» оказывались пустыми. Он же, зная это заранее, намечал повинного. А владельцы «векселя» расправлялись с «вредителем» уже своими методами.

Э.И. Колчинский, детально изучивший философские основы «учения» Лысенко, пришел к выводу, что они представляют собой какие-то несвязанные друг с другом обломки науки, замешанные на донаучных крестьянских верованиях [395]  [395]Колчинский Э.И. В поисках Советского «союза»… Указ. соч. С. 93.


[Закрыть]. А.А. Любищев необычайный успех бредоносных речей и писаний Лысенко объяснял так: «несмотря на то, что ненаучность многих высказываний Лысенко была ясна с самого начала, фейерверк его практических предложений был настолько ослепителен, что если бы даже одна пятая из них принесла тот эффект, который был обещан, то все его теоретические основы были бы прощены и даже можно было бы примириться с временным действием установленной им аракчеевщины» [396]  [396]Любищев А.А. В защиту науки. Статьи и письма. Л., 1991. С. 26.


[Закрыть] (После августа 1948 г. – С.Р.).

Да, Лысенко творил в самый благоприятный для себя отрезок истории страны, когда полностью недееспособная экономика должна была в нищей, разоренной революцией стране, возжелавшей шагать в светлое будущее, а значит сменившей христианские верования на идеологическую демагогию, в кратчайший срок наладить сносную жизнь народонаселению, чтобы оно уверовало в идеи большевиков и слепо следовало за ними. Это было время бурного расцвета советской обезмысленной науки, в том числе и «мичурин-ской биологии».

Ее лидером, точнее вождем, и стал Т.Д. Лысенко.

* * * * *

Лысенко вполне искренне считал, что науку может развивать даже неграмотный колхозник. Поэтому в его окружении оказались полуобученные, недобросовестные биологи, которых устраивало, что опыты повторять не надо, что добиваться воспроизводимости – излишняя роскошь, что сопоставлять свои результаты с опытами зарубежных коллег – вообще противопоказано, ведь это значит сравнивать достижения советской биологии с «буржуазной лженаукой». Девиз Лысенко и его окружения был понятен и мгновенно востребован партийным руководством: сегодня – опытная делянка, завтра – колхозные поля [397]  [397]Александров В.Я. Трудные дни советской биологии. Записки современника. СПб., 1993. 262 с.


[Закрыть].

Заметим, что все сказанное – не поклеп исследователя. Почитаем самого Лысенко образца 1939 г.: «Для того чтобы получить определенный результат, нужно хотеть получить именно этот результат; если вы хотите получить определенный результат – вы его получите… Мне нужны только такие люди, которые получали бы то, что мне надо» [398]  [398] Под знаменем марксизма. 1939. № 11. С. 94.


[Закрыть]. Как видим, просто и без затей, а главное, не стесняясь собственной непролазной дремучести.

Лысенко знал главное: стране нужны новые урожайные сорта овощей и злаков, а генетика их может вывести за 10 – 15 лет. Значит, не надо даже лезть в «вейсманистские бредни», надо бить генетику этими сроками. Она не может, а я – могу! Главная движущая психофизическая сила Лысенко – нетерпение мысли. Ведь он – радикальный русский интеллигент в худшем смысле этого слова [399]  [399]Романовский С.И. Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции. СПб. 2000. 366 с.


[Закрыть]. Уже в 1932 г. Лысенко объявил в Одесском институте генетики и селекции, что выведет нужные сельскому хозяйству сорта за срок, установленный ЦКК – РКИ. Так зарождалась не просто антинаука, так за науку выдавалось сознательное жульничество. Против научных основ селекции генетики пойти не могли, а Лысенко пошел, ибо не знал этих самых научных основ. Партия установила срок селекции пшеницы 4 – 5 лет, а Лысенко выдвинул встречный план – в 2,5 года создать путем гибридизации сорт яровой пшеницы для Одесского района. Через 2,5 года отрапортовал: вывел целых четыре новых сорта. Как в сказке «По щучьему велению».