Текст книги "Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине."

Автор книги: Сергей Гусев-Оренбургский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

2. Раввин

В местечке Словечно крестьяне живут вперемешку с евреями, так: изба крестьянская, изба еврейская. Только центр местечка заселен евреями. Русское население местечка в большинстве бедное, земли мало, и они шли на заработки, которые находили в последнее время у евреев и были таким образом с евреями связаны. Евреи по своему, имущественному положению не отличались от мужиков и также нуждались, как и крестьяне, ходили согнутыми, оборванными и забитыми. В то время, как по всей Украине бушевали погромы, здесь христиане относились к евреям благожелательно и даже обещали защищать местечко от погромщиков из других деревень. Но это отношение немного изменилось, когда большевики заняли город Овруч и захватили уезд. Они хмурились и говорили:

– «Жидовская власть»…

Но евреев не трогали.

Однако антиеврейское движение уже началось по окрестностям. В деревне Тхорино, под лозунгом:

– Долой спекулянтов коммунистов.

Не впускали еврейских вдов в деревню, куда они ходили за куском хлеба и картофеля для своих детей. Уже местами стали бить евреев и отнимать последний кусок хлеба.

И вот в это самое время получился из Овруча декрет о том, чтобы метрическая регистрация перешла от священника в отдел управления волостного исполкома. Немедленно же был созван волостной сход всех окружных деревень.

На сходе обсуждался декрет.

Настроение было возбужденное и антисемитское, крестьяне в один голос кричали:

– Це все от жидов… они хотят закрыть церковь и удалить священника.

Евреев на сход не допустили.

Даже еврея, члена комбеда, прогнали:

– Жиды нам не потрибны.

Исполком не принял никаких мер, чтобы успокоить народ и объяснить им цель и сущность декрета, напротив, намекал, что надо протестовать и не принимать декрета. Уходя со схода, крестьяне кричали:

– Буде вам коммуна, буде вам церкви закрывать.

От встревоженных евреев отправилась делегация к священнику с просьбой объяснить крестьянам, что евреи здесь не причем. Священник обещал это сделать и заявил, что за его прихожан нечего бояться. Но несмотря на это, через два дня распространился слух:

– Ночью будет погром.

Вечером по улицам стали попадаться крестьянские парубки из окрестных деревень. Было немедленно назначено дежурство: человек 30 евреев дежурило до часу ночи. Кроме того, было нанято 5 надежных крестьян, и вместе с милиционерами поставлены на страже. Но тут появился начальник милиции и стал разгонять еврейскую варту, говоря, что он обойдется и без нее.

Вартовые умоляли его разрешить остаться.

Вместо ответа, он сделал несколько выстрелов.

Со всех сторон местечка показались бандиты и погромщики с винтовками, вилами, ломами, они спешили с криками:

– Ура-а… бей жидов… бей коммунистов.

Послышался треск разбиваемых стекол и дверей. Нельзя описать ужас и крики женщин и детей, внезапно проснувшихся от звериного воя бандитов и ружейных залпов. Евреи стали разбегаться по огородам. Со всех сторон хлынула толпа мужиков и баб с мешками, и принялись ломать двери и грабить.

Еврейские женщины прыгали в окна.

Прижимая к груди детей, они пытались бежать, но их встречали выстрелы и побои.

Ужас увеличивался с каждой минутой.

В мутном сумраке ночи мечутся женщины с криком и воплями:

– Где мои дети?

Спешно тащат награбленное.

Здесь избитая женщина валяется, там тяжелораненый.

…Так до утра…

При свете зари грабители-крестьяне всех соседних деревень рассеялись, оставив за собой осколки стекол, разбитые двери и пустые дома, с избитыми там стариками, которые не могли скрыться.

Евреи с плачем стали возвращаться к своим домам, а местные крестьяне с насмешкой говорили:

– Мы вас не трогали, это другие показали вам, как быть большевиками.

В этот день началось бегство евреев из местечка. Они шли по всем дорогам, спасаясь в деревни и в Овруч, пешком, потому, что подвод нельзя было достать. Они шли со своим жалким скарбом, со случайно захваченными вещами, женщины с детьми на руках. По пути крестьяне злорадствовали и насмехались над беглецами. Лишь местами женщины и крестьянки сокрушенно качали головой, и что-то сочувственно шептали.

Кто остался – попрятался по рвам, по кустам, по огородам.

Милиция пьянствовала весь день.

Слышались буйные песни.

К вечеру ужас усилился: стали привозить убитых из деревень, тех беглецов, которые думали там найти спасение.

Наутро в четверг их хоронили.

…Крики и отчаяние…

С раввином во главе решили собраться на площади и умолять бандитов не продолжать больше мучить местечко.

Раввин был замечательным человеком в общине, он считался красой еврейской ортодоксии всего овручского уезда. Кроме своих богословских знаний, он был и светски хорошо образован. Его все уважали, и даже крестьяне обращались к нему за разрешением своих споров и поступали по его слову.

Теперь он стоял перед ними просителем.

Приглашен был и местный священник,

Когда все собрались, евреи принесли бандитам хлеб-соль.

Раввин произнес речь:

– Дайте нам всем уйти живыми или же убейте всех на месте, говорил он, не мучьте поодиночке.

В ответ ему кричали:

– Це вам коммуна, це вам жидовское царство.

Раввин стал плакать перед ними.

Просил и умолял.

Но в ответ звучали насмешки.

Тут выступил священник с речью.

– Хотя евреи все это заслужили, – говорил он, – они издали декрет об отделении церкви от государства и во многом другом грешны, но все же по евангелию нельзя убивать и грешных людей.

Помолчал и добавил:

– А впрочем… делайте, как хотите.

Не переставали весь этот день грабить и бить встречавшихся по дороге евреев.

Евреи бродили по местечку, как безумные, не зная, куда им укрыться на ночь. В деревни уже боялись бежать, ибо видели результаты: смерть сторожила со всех сторон. К вечеру было немного успокоилось: начальник местного почтового отделения с некоторыми крестьянами устроили митинг и вынесли резолюцию не допускать дальнейших грабежей и убийств. Он устроил дежурство по местечку и разогнал кое-каких негодяев. Но евреи не доверили кажущемуся спокойствию. Они все собрались в один дом и там все вместе тихо сидели.

В три часа ночи волна бандитов смыла все заставы. Ворвались в дом, где собрались евреи, – убили тех, кого успели, остальные разбежались.

Тяжело ранили раввина.

Ночевавшие в огородах по рвам, по кустам, услышав крик и плач бежавших по местечку, покинули свои ненадежные убежища, начали в панике бежать по улицам. Но тут их встретили градом пуль и многих убили и ранили. Большинство евреев бросилось бежать по дорогам на Овруч.

Оставшиеся с раввином стали заботиться о его спасении: он был тяжело ранен в грудь.

Повели его в больницу.

Вместе с ним и других раненых.

По дороге бандиты ударом штыка покончили с раввином.

Перебили раненых.

Кого ни встречали, – детей, женщин, стариков – всех расстреливали.

У одной женщины подняли штыком четырехлетнего ребенка в воздух…

И закололи.

3. Необычное

Глубокой ночью на улицах Словечно я услышала дикие крики, ружейные выстрелы, звон разбиваемых стекол и сразу поняла, в чем дело. Разбудила всех своих детей, поторопилась скорей забраться в кладовую, потому что там нет окон и безопаснее от пуль. До утра мы находились в кладовой, и в дом к нам никто не заглянул.

Утром я вышла на улицу.

Увидала многих крестьян: все мои хорошие знакомые и друзья; обратилась к ним с просьбой приютить меня и детей.

Они отказали.

Кругом евреи с ужасом делились впечатлениями о событиях минувшей ночи и с тревогой говорили о предстоящей. Я с детьми решила уйти из местечка.

Вскоре сынок мой Цалик уже сопровождал нагруженную подводу с остатками нашего добра. Посадив детей на воз, мы тронулись по направлению к Овручу. Но на выезде из местечка мы встретили бегущих евреев, они кричали нам, что выехать не дают, местечко окружено со всех сторон и на всех дорогах заставы.

Мы повернули назад.

Воз опрокинулся, все рассыпалось.

Я взяла малых детей на руки и все оставила на дороге, захватила только ценности: серебряные ложки и вилки, бокалы: все это забросила в ближайший огород, и пошла, гонимая сзади бандой. Разыскала остальных детей. Заметив, что многие бегут в дом Аврума Вера, не зная куда деваться больше, поспешила с детьми туда же. Трудно мне передать пережитое в этом земном аду… Да, да… все комнаты битком набитые евреями. Старики, женщины, дети укрылись под столами, кроватями, кушетками. Когда раздался с улицы первый выстрел, все как по команде бросились на пол. Тут же раздался сильный стук в двери.

Двери сейчас же открылись. Вошли бандиты.

Мы умоляли их нас не трогать, предлагая деньги. Они взяли их, больше 40.000, а предводитель обратился к нам:

– Я вам дал сроку два дня убраться отсюда. Вы не ушли… теперь я с вами расправлюсь.

Приказал выходить из комнаты.

Первым вышел мой зять, за ним дочь Эстер, третья была я с ребенком на руках. При выходе были устроены кордоны. Они рубили, кололи, били шашками, штыками и прикладами. Мои дети, – Эстер и ее муж, – получили сильные раны, я отделалась ударом приклада в плечо. Передо мной – мои дети, полуживые, а позади – крики сотен оставшихся…

На площадь гнали десятками евреев.

На улицах уже всюду валялись трупы наших братьев и сестер. Я видела картину, приводившую меня в оцепенение… Никогда я не забуду: среди убитых лежала жена одного из соседей, а ее добивал ногою в голову крестьянин.

…О, Боже, неужели ты этого не видишь…

Всех нас собрали в кучу.

У мужчин были сняты сапоги.

Раздались крики:

– Русские на боку.[3]3
  Возможно, «русские, в сторону!» – Д.Т.


[Закрыть]

Два бандита уже угрожали нам расправой.

Я начала умолять их не трогать нас, предлагала отдать им все наши драгоценности, заброшенные мною в огород. Те согласились, и мы пошли.

Я думала:

Что будет, если кто-нибудь забрал их.

Но все было в целости.

И я отдала им.

Один из них дает мне три ложки и говорит:

– На, получи, может, останешься в живых, и будет тебе, чем кушать.

Но другой выдернул их у меня.

– Ступай!

Счастливые освобождением, мы тронулись в путь, чтобы хоть как-нибудь уйти из этого проклятого места.

Моя дочь снимает свою блузку, всю в крови, набрасывает на меня.

Мама, на тебе крови не видать, – говорит она, прикройся, это может по дороге и спасет тебя.

Я не возражала, пошли дальше.

Мои раненые дети едва плелись.

Когда проходили мимо дома крестьянина Косынки, его мать водой омыла раны дочери и говорила:

– Скорей удирайте, а то совсем плохо будет.

На второй версте нас снова догнали те двое, что забрали драгоценности, вместе с крестьянским мальчиком 12-ти лет, вооруженным маленьким ружьем. Угрожая расстрелом, потребовали отдать все, что осталось. Они ушли. Опять мы были свободны. Падая от истощения, мы добрались до села Петруши.

Но крестьяне отказали нам в приюте.

Ни за что подводу не хотели дать, чтобы доехать до ближайшего села. Голодные, оборванные, измученные, как бы проклятые Богом, поплелись мы дальше. По пути встречные мужики кричали нам вслед:

– Коммунисты… большевики.

Крестьянский мальчик догнал нас и снял пиджак с моего зятя, говоря:

– Жаль пиджака-то, жиды… выпачкается кровью.

И, уходя, выкрикивал насмешки и издевательства. Насилу добрались до лачужки одного мужика, живущего в лесу на пятой версте от станции Петруши.

И нам показалось, что мы во сне. Было так необычно…

…Как чудо.

Мужик сказал нам:

– Зайдите в избу… не бойтесь, не бойтесь.

И стал хлопотать, накрывать на стол. Накормил нас супом.

Говорил ласковые слова.

Мы готовы были плакать и целовать его.

Мы благодарили его и хотели уйти дальше.

Но надвинулась ночь.

Он оставил нас ночевать.

А утром запряг лошадей и отвез поглубже в лес, где находилось уже много евреев. Мы попросили у евреев одолжить нам несколько рублей, чтобы вознаградить мужика.

Но он наотрез отказался.

– Нет, нет, что вы…

И, ласково простившись, уехал.

4. Старики

Я живу на самом краю Словечно, и домик мой старый, кривой, полуразвалившийся. Мы с женой люди бедные и очень старые. Первые дни погрома к нам никто не заходил, и мы уже думали, что на нашу хижину никто не обратит внимания.

Но утром зашел сосед и ограбил нас.

Угрожая револьвером, заставил покинуть дом.

Мы пошли в местечко.

На улицах валялись трупы, повсюду протекала человеческая кровь. Шло сильное зловонье от трупов и крови. Все дома были разбиты, окна, двери поломаны, в домах побитая посуда, мебель, разорвано и побито все. В одном доме особенно было много трупов. Трупы лежали один на другом… Трупы женщин и детишек. В одном доме я видел туловище без головы, голова лежала возле. Даже печи разрушены в домах.

Шли как безумные, не зная куда, зачем.

Увидели бегущую толпу евреев.

Присоединились к ней и побежали.

Направились все вон из местечка, но по какому направлению ни пытались бежать, везде стояли люди и стреляли в нас. Всех нас бегущих согнали в один дом. Собралось там много евреев мужчин, женщин и детей. Вошли бандиты, двери заперли и потребовали денег. Получив их, дали залп в окно помещения.

Пуля ранила в голову мою старуху.

Опять вошли, стали рубить всех шашками и дрючками, – меня ранили в руку. Я притворился мертвым, чтобы спастись. Один из бандитов крикнул:

– Эй, кто из вас жив, вставайте.

Все лежали.

Они ушли.

Я поднялся, нашел жену среди трупов женщин и детей, и мы вышли из помещения. По улицам везли убитых на телегах. Жена моя едва могла двигаться без посторонней помощи. Мы направились в свою избушку. По дороге нам кричали, чтобы мы уходили из местечка, чтобы ни одного из жидов тут не осталось.

На вопрос, куда же нам идти, повсюду в нас стреляют?

Отвечали:

– В могилу.

В доме мы застали разрушение.

Моя жена впадала в обморочное состояние, никаких средств остановить кровь не было. Тряпками мы кое-как завязали наши раны. Моя жена подошла к луже во дворе и в этой луже приводила себя в чувство. Мы решили отправить дочь нашу из местечка, она молодая, ей еще нужно жить.

Но она отказалась оставить нас.

Тогда мы все втроем поплелись в Овруч…

5. Борьба за жизнь

Незадолго до погромов в Словечно явился ко мне на дом заведующий районом лесного дела Савчинский и сказал, что крестьяне на своем тайном сходе решили покончить с «жидами-коммунистами». Он счел своим долгом порядочного человека предупредить нас. С товарищем по службе мы тотчас отправились к местному уважаемому деятелю Ратнеру, где застали еще несколько человек. Нас выслушали, но опасения наши стали разбивать, ссылаясь на искони установившиеся хорошие отношения между евреями и крестьянами. Мы вышли немного успокоенные. Однако ночью же разразился погром. Мы услыхали дикие крики:

– Начинай!

Бросились прятаться на «вышках».

Ночью грабили обезлюдившие квартиры, разбивали все, уничтожали.

Утром по местечку распространился слух, что крестьяне решительно высказались по еврейскому вопросу:

– Какая нам польза, что вырезали пару десятков евреев. Ведь будет же восстановлена какая-нибудь власть, тогда оставшиеся евреи будут указывать на участников крестьян, и будут взыскивать с них награбленное. А потому следует вырезать всех от мала до велика, чтобы некому было жаловаться и взыскивать

Евреи собрались в синагоге, обсудили вопрос и решили: они всем обществом дадут крестьянам расписку, что ни при какой власти не предъявят никаких исков, но с условием, что местным исполкомом будут приняты самые энергичные меры для прекращения грабежа и насилия.

Отправили депутацию в исполком.

Председателю и секретарю изложили нашу просьбу, и просили дать ответ немедленно, я со своей стороны убеждал их в необходимости мира:

– Ведь еврейского населения насчитывается в местечке до 2000 человек и, если крестьяне начнут поголовно резать, все-таки, на худой конец сотни две спасутся бегством, – и они поднимут шум на всю страну, – им ведь нечего будет терять, – и тогда виновные будут наказаны и всем несдобровать.

Председатель обещал устроить заседание.

– Через два часа дам ответ.

Но прошло и больше времени, а ответа все не было. Снова пошли мы в исполком. Секретарь объявил нам, что крестьяне, члены исполкома, не желают пойти с евреями ни на какие переговоры, а мысль, что они за выступление против евреев могут понести какую-нибудь кару, кажется им прямо таки смехотворным. И получив такой ответ, снова, собрались в синагоге и порешили немедленно устроить народное собрание из всех евреев и крестьян местечка.

На собрании член исполкома – крестьянин стал прямо призывать к погрому.

Евреи одеваются в шелк и меха, – говорил он, – евреи, ничего не делая, живут припеваючи.

Другой стал говорить:

– Жиды у меня, как перец в носу…

Напрасно мы протестовали против обвинений и надругательств, слова наши не производили никакого впечатления на крестьян.

Собрание разошлось.

Один из организаторов погрома подошел к нам и предложил поладить дело за деньги Мы пошли в дом Ратнера, сговорились и вручили ему 25.000 рублей. Уделили и члену исполкома 1000. Получив деньги, они посоветовали нам собраться в один дом, чтобы лучше охранять было. Мы так и сделали. В двухэтажном доме Ратнера приютилось нас 300 человек. В полночь постучался к нам председатель исполкома, он просидел у нас 3 часа. Сквозь зияющие дыры окон в это время было видно, что крестьяне и крестьянки несут награбленное свертками и тюками. В 3 часа ночи к нам пришел председатель ревкома, сообщил нам, что все время разгоняются громилы и подал знак председателю исполкома, – они вышли вместе, сказав, что скоро вернутся вместе.

Но уже больше не вернулись.

На дворе раздался свист и хлопанье в ладоши. Дом стали обстреливать. Посыпались пули. Я с сыном юркнул через кухню в кладовую. Там уже много мужчин, женщин и детей. Услыхав выстрелы в комнатах, выбили ставню в кладовой и стали вылезать во двор. Я туда же пошел через дверь.

В дверях встретился бандит.

Отрезком рельса в полтора аршина длиной, он замахнулся над моей головой с криком:

Куда-а ты, жид…

В отчаянии я выхватил рельс из его рук.

Размахнулся над его головой.

Он откинулся.

Рельс успел задеть только край его плеча.

Он бросился бежать с криком:

Хлопцы, утикайте… бьют… назад.

Я с рельсом устроился за дверью, ведущей в столовую, и готовился оказать отчаянное сопротивление. Вбежал другой бандит, направил дуло винтовки в дверь, за которой я притаился, и выстрелил. Пуля попала случайно в проходившую невестку Ратнера и убила ее. Я ударил по стволу винтовки, и убийца поспешил скрыться. Считая позицию свою незащищенной, я перебрался в верхней этаж. Бандиты не появлялись больше. Мы все, находившееся еще в доме, через окна стали выбираться во двор, чтобы прятаться, кто куда может: по погребам и сараям.

Клозеты были забиты сплошь людьми.

Вошел в хлев, застал там жену и сына.

Кругом шептались, рассказывали ужасные сцены.

…Один рассказывал, как он притворился мертвым и с него долго-долго стаскивали сапоги, а он сдерживал дыхание. Потом убежал, за ним гнались и стреляли. Дорогой мужик поймал его и, вместе с другими евреями, повел на кладбище хоронить мертвых.

– А потом мы вас убьем, и вас уж сами поховаем, а то нам дуже богацко работы с вами, а як хотите жить, то идить до попа и прохайте его, щоб вин вас всих выкрестив.

…Другой передавал о том, что вынес в доме Абрама Бера. Там они писали и раздавали каждому именные записки, потому что бандиты могут искрошить человека до неузнаваемости и тогда по записке можно будет установить имя убитого. Когда бандиты стали ломиться в дом, евреи легли на пол один на другого, по 10–15 человек в куче. Их стали буквально резать, рубить топорами, шашками. Спаслись лишь те, кто лежал внизу этих куч. Вырезывали груди у женщин, крошили детские тела. Потом, когда стали укладывать на телегу трупы, рассказчик уложил труп своей сестры и вдруг увидел, платье – слишком ему знакомое, на телеге лежал труп его жены. Как оказалось, жена его с ребятами выскочила из окна, но какой-то парень ударил ее штыком в бок. Она упала, возле нее сидели дети – самые маленькие. Умирая, оно беспокоилась за участь детей и сказала им, чтобы они уходили, так как убивают и детей. Дети напоили мать, облили ее холодной водой и убежали по дороге из местечка…

В хлеву мы пробыли долго, прислушиваясь к тишине. Потом пошли через огороды искать убежища у крестьян. Но нас никуда не пускали и говорили, что бандиты только ушли за патронами, но скоро вернутся и тогда покончат со всеми. Тогда мы решили оставить местечко, составили партию в 250 человек – мужчин, женщин и детей.

И пошли по ночным дорогам на Овруч.

Близ деревни, в трех верстах от местечка, по нас сзади стали стрелять, но мы твердо решили не возвращаться, а лучше погибнуть на месте.

И прибавили шагу.

Бандиты опасались стрелять в сторону деревни, чтобы не попасть в крестьян.