Текст книги "Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине."

Автор книги: Сергей Гусев-Оренбургский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

VIII. Чернобыльская хроника (Дневник еврея)

7-е апреля

В шесть часов вечера по городу разнеслись упорные слухи, что наступает Струк. Спустя час появился верховой с разведкой, разгоняя толпу:

– По домам, Струк наступает.

Словно радио, эта весть облетела весь город, ужас охватил жителей. Все стали удирать: кто лодкой, кто подводой. На улицах чувствовалось нечто предвещающее катастрофу, – зловещее, таинственное. Всюду слышался стук затворяемых ставень. Потом наступила тишина, как перед грозой. Все попрятались, с замиранием сердца ожидали.

В 9 часов вечера началась пальба.

До полночи трещали ружья и пулеметы.

Дрожа от ужаса, мы не находили себе места, где укрыться, надеясь все на победу большевиков, как вдруг раздался специфически, известный нам по предыдущим вступлениям звук трубы.

И крик:

– Кавалерия вперед, пехота к работе.

Мы поняли, что Струк вступил в город.

Прислушивались в смертельном томлении.

По всем улицам, со всех сторон, раздавались выстрелы, звон разбитых стекол, гул, шум, душераздирающие визги и крики. Вооруженные бандиты врываются в квартиры и стреляют, убивают.

Подходят к каждому дому с криком:

– Жиды коммунисты, откройте, а то убью…

– Перережем…

– Утопим всех как собак… Хозяин, отчини.

Мы таились в ужасе и оцепенении.

Вот подходят к нашему дому.

Начали стучать, послышался громовой удар, выстрел у наших дверей. Я решил пожертвовать своей жизнью, – детей спрятал в погреб и открыл дверь. С озверелыми лицами, налитыми кровью глазами, кричали:

– К стене, жиды-коммунисты. Уже успели придти с позиции и попрятаться дома.

Целили револьвером.

– Где твои молодые коммунисты?

А кто-то сзади кричал:

– Для чего вы нашу церковь осквернили?

Я упал от ужаса с плачем.

Молил о пощаде. Они кричали:

– Если хочешь остаться живым, отдай все твое добро.

Обыскали.

Забрали часы и 3 тысячи рублей. Ушли, говоря:

– Все равно завтра всех жидов потопим.

Я пошел к детям, успокоил их, что вот отделался деньгами и остался жив.

Дети меня провожали плачем, а я их просил до утра не выходить из погреба.

Кругом слышны были адские крики, детские визги, выстрелы в домах и крики:

– Гвалд… ратуйте… за что убиваете?!

Отовсюду несутся истерические дикие крики терзаемых евреев.

Спустя час снова стук у моих дверей.

– Жиды, отчините!

Ворвались.

– К стенке. Снова целят в меня.

– Оружие давай… деньги давай… убьем.

Я им отдал три тысячи рублей.

Забрали мыло, духи, электрические фонари, разбрелись по комнатам, забрали одежду. Ушли, заявляя:

– Все равно завтра вас отправим в Екатеринослав самоплавом.

Смеялись уходя:

– Ох… будет завтра всем жидам… перережем и перетопим.

К пяти часам постучала новая партия.

Она, как оказалось позже, спасла нас от смерти. Среди нее находился некий Харитон Сергиенко, живший у меня еще во время нашествия Лазнюка.

С плачем умолял я его о защите.

Он говорил:

Почему убили Гордиенко, почему жиды-коммунисты на позицию выступили.

Я ему разъяснил, что мирные граждане в этом не повинны.

Он спросил, где дети, и посоветовал мне позвать детей, уверяя, что не допустит банд.

8-го апреля

Утром узнал, что по всему городу Варфоломеевская ночь не миновала ни одного еврея. Я подхожу к окну. Передо мной ужасная картина, леденящая душу. Бандиты с голыми шашками носят тюки и драгоценности, базар полон крестьянскими телегами, – оказалось, перед наступлением Струк распорядился чтобы все крестьяне с подводами следовали за армией грабить и принимать участие в погроме; солдаты и крестьяне взламывают замки и двери и расхищают товар. Из квартир тащат подушки, перины, одежду, сахар, домашний скарб.

Распивают по улицам вино и наливку.

Вот и к нашему дому подъезжает подвода, но Сергиенко выходит к ним и говорит: Здесь уже все забрано. Забегает бандит в еврейском капоте.

– Жиды-коммунисты, спекулянты, где вы?

Но Сергиенко его прогоняет.

Днем Струк устроил у церкви митинг для армии и крестьян, присутствовала тысячная толпа. Он призывал:

– Бей жидов, спасай Украину!

Он говорил:

Жиды оскверняли церковь, выбросили иконы из гимназии, убили Гордиенко…

У народа разгорелись страсти.

С подъемом, с энтузиазмом пошли убивать, топить и грабить. В наш двор ворвалась банда солдат и крестьян, они в диком озверении кричали:

– Гей, вы… у вас в погребе прячутся коммунисты.

Наседали на меня.

– Чи ты русский, чи ты жид?

Я вооружился смелостью и ответил:

– Все равны.

– Ага, значит жид.

Ударили прикладом.

– Ходимо в штаб… али на Екатеринослав.

К счастью подскочил Сергиенко и уговорил не трогать меня. Они обыскали дом, погреб и ушли. К вечеру я узнал, что в городе ужас и трагедия. Сафьяна и Гуревича заставили пойти бросать в реку убитых евреев. В дом в Запольского ранили старика, убили сына, остальных двух сыновей забрали с собой, заставили их собрать убитых и бросить в реку, после чего и их самых туда бросили. Десять человек забрали из синагоги, избивали, проделывали над ними инквизиционные пытки, заставляли их петь на улице.

Расстреляли и бросили в реку.

9-го апреля

Погром продолжается во всей своей широте, каждого попадающегося молодого еврея принимают за коммуниста и убивают. Бандиты расхаживают по городу, грабят и ведут к реке, но, прельщаясь деньгами, большею частью освобождают. Местные мещане расхаживают по городу, как будто это к ним не относится, и со скрытым злорадством взирают на ужасы…

10-го апреля

Погром продолжается.

Ходят по домам, все попадающееся под руки, забирают, ищут у евреев оружие, многих арестовывают. Дома, оставленные жильцами, разрушаются вплоть до превращения в пепел.

Пронесся слух:

Большевики наступают на пароходе из Киева. В течение получаса город опустел, солдаты уехали к речке Уше. Но наступление оказалось мифом, и солдаты, возвратившись, говорили:

– Ваше счастье, что не было наступления, а то бы ни одного жида не оставили в Чернобыле.

К вечеру сильные обыски.

Некоего Смоленского нашли на чердаке, повели в штаб, но по дороге застрелили.

11-го апреля

Несколько спокойнее.

Награбленное по-прежнему носят, но реже. Струк через старосту заявил, чтобы евреи собрались в синагогу. Трепет всех охватил. Я тоже пошел в синагогу. По дороге остановили солдаты:

– Жид, куда идешь?

Я ответил:

– Пан атаман пригласил нас в синагогу.

В синагоге я увидел много рыдающих женщин и несколько стариков. Я призывал прекратить плач и стон и обдумать, как облегчить создавшееся положение.

Вдруг заходит пьяный Алеша.

Он успел уже многих потопить и теперь, в каске, держа в одной руке голую шашку, в другой револьвер, обращается к нам с речью:

– Жидовня! Всех вас надо с корнем убить, детей, молодых, да и стариков изрубить.

Я со слезами умолял его о пощаде.

Доказывал нашу невинность.

Грозя мне револьвером, он ответил:

– Я со Струком не считаюсь, я сам по себе. Если дадите мне 100 000, оставлю вас в живых.

Мы обещали собрать, и он ушел.

Все, как один человек, решили отдать до последней копейки, искупить себя от смерти, и тут же собрали некоторое количество денег и выбрали специальную комиссию.

Спустя полчаса вошел Струк.

Я обратился к нему с приветственной речью, обещал за всех ему повиноваться, разъясняя ему, что мы невинные страдаем и являемся козлом отпущения.

Мы не коммунисты, ведь виновные удрали все до одного.

Он ответил:

– Погром постараюсь прекратить.

12-го апреля

Еврейские женщины поодиночке, как бы крадучись, стали появляться на улицах. У меня в доме собралась комиссия. Струк потребовал денег для содержания армии. Ему дали 30 000 рублей и предводителям его, Кравченко, Фещенко и другим, по 5000 рублей, всего 60.000 рублей.

13-го апреля

Погром принял хронический характер.

По всем домам бандиты продолжают свое действие, бывают единичные случаи убийства и бросания в реку, получаются сведения о погромах из окружающих деревень. В Гацановичах крестьяне убили старика, жену его и дочь. В Кошовке отца и сына, в Нагарцах подожгли еврейский дом и загнали туда евреев…

14-го апреля

Кравченко прислал новое требование:

«Негайно доставити 25.000 рублей, а то будете считаться нашими ворогами и каратись по часу войскового стану».

Мы собрали.

Послали к нему с деньгами делегацию.

Он ответил, что фактически «хлопцам дали 24 часа погулять, но хлопцев нельзя удержать». Все же обещал завтра выпустить объявление о прекращении грабежа.

15-го апреля

Появились на улицах некоторые евреи, удрученные, мрачные, с поникшей головой. Заметно кое-какое движение на базаре. Бандиты расхаживают по городу, проявляя свои действия. К вечеру по армии был приказ, что через час приезжает к ним делегация из Межигорья от Зеленого, обсуждать совместное наступление на Киев, и еврейским музыкантам велено встретить делегацию церемониальным маршем. Евреи, вместо исправления традиционного «седера», удрали в погреба, попрятались по норам, предчувствуя новую беду. По ночам налеты на квартиры, насилия, издевательства, грабежи.

16-го апреля

Арестовывают много невинных молодых людей, мотивируя, что они коммунисты. Ходят по квартирам со списком коммунистов. Однофамильцев избивают шомполами, шашками до потери сознания.

17-го апреля

Каждая минута грозит новой провокацией. В домах делают тщательные обыски, подбрасывают ружья, потом ведут в штаб, вымогают последние гроши и забирают последние крохи.

18-го апреля

Одну еврейку тащат к реке по той причине, будто какой-то русский мальчик заявил, что эта женщина сказала: у русских будет такая же пасха, как у евреев. Целую семью тащат к реке за то, что они будто бы имеют сношение с Киевом. Канун русской Пасхи еще больше волнует нас. Собравшиеся в церкви волнуются: кто-то пустил слух, что евреи бросят бомбу в церковь. По дороге в Чернобыль возили убитых деревенских евреев, но из одной деревни вышло несколько крестьян, и побросали их в реку.

19-го апреля

Получена на имя комиссии заметка: «негайно доставити в штаб сто пар белья и пять костюмов». Беготня по всем улицам, многие отдают последнюю рубаху, ибо все увезено и разгромлено. В течение дня с трудом достали 60 пар белья и отнесли в штаб. По городу расклеены объявления о прекращены грабежа. Патрули останавливают грабителей, нагруженных тюками, говоря лаконически:

– Знаете, приказано не грабить, ступайте.

20-го апреля

Нет минуты без волнения.

Приходят пострадавшие ко мне, заявляют о постигшем горе: у того корову забрали, у другого лошадь, у третьего подушку последнюю. По ночам творятся ужасы.

Вдруг забегает одна девушка в слезах.

– Гвалд, с из шлехт, идин. Печатаются у Рыслина объявления о поголовном избиении евреев.

Несколько человек пошли узнать. Жена Рыслина прибегает взволнованная.

– Евреи, спасайтесь, где можете, нашего наборщика патрули заперли в типографии и под угрозой заставляют печатать «Выдозву».

Весть облетела город.

…Новая беда, новое несчастье.

21-го апреля

10.000 экземпляров «Выдозвы» разослали по деревням и роздали солдатам. Мы пошли к Струку совместно со священниками и судьей. Он ответил, что грабежей больше не будет, ловить будут только коммунистов, а невинных жертв не будет больше.

22-го апреля

По городу распространяются воззвания, что жиды, капиталисты, коммунисты церковь осквернили, сами деньги делают, царя хотят. Пьяные солдаты расхаживают по городу, входят в дома, стреляют. Идут повальные обыски по ордерам, забирают последний фунт сахару и муки, изрывают штыками в погребе, на чердаках и во дворе, переворачивают все вверх дном. Сено увозят в штаб. Мальчишки русские бегают по улицам и призывают солдат:

– Идемте, у нас на улице у русского жид прячется.

Толпой солдаты бегут ловить его.

Русские начертили у ворот кресты.

Написали: «Здесь живет христианин».

Евреев в дом не впускали.

23-го апреля

Пошел с членами комиссии к Кравченко просить о вылавливании трупов из реки. Он ответил – Струк не разрешает, это может взволновать население, и наотрез отказал. В городе тревожно, обыски продолжаются.

Некоторых арестованных, избитых до потери сознания, за большую сумму денег удалось освободить.

24-го апреля

Многие крестьяне, пользуясь случаем, предъявляют иски к евреям. Один еврей успел из деревни Корогод удрать, а свою корову оставил у соседа-крестьянина. Теперь тот пришел в Чернобыль и заявил:

– Слухай, Янкель, три года назад ты у меня одолжил 30 рублей и не отдал. Теперь отдай за ци гроши корову, бо вона тоды стоила 30 рублей и дай росписку, что не маешь претензии, а то у меня тут сын в армии, и он тебя убьет.

Еврей, конечно, согласился.

25-го апреля

Требуют новую контрибуцию в 40 000. Отдаем последнее гроши. Бандиты, приезжие с Межигорья, избивают по улицам, грабят. Заходят в дом, требуют:

– 1000 рублей или девушку.

В городе снова паника, девушки в отчаянии согласны покончить жизнь самоубийством, но не попасть в руки насильников.

Ко мне зашел командир кавалерии Уланов, пьяный поздравил с праздником, просил одолжить пару тысяч. Рассказывает, что вчера у них в штабе разбирался вопрос, как поступить с евреями.

Я говорил им, что не надо всех убивать, отошлем их в Палестину.

…Просили мы некоторых мещан уговорить Струка разрешить им вылавливать трупы, но он отказал:

– Воду можно пить, – сказал он, – жиды уже, наверное, доплыли до Киева. Много денег вы взяли у жидов за просьбу. Лучше вы мне доставьте того жида, что заплатил вам, и бросьте его в реку, так я вам дам награду.

26-го апреля

Струк уверяет солдат, что Киев окружен. Обещает им при взятии Киева 10-ти дневный погром. Объявлена мобилизация. Универсал призывает бить жидов-коммунистов. Со всего уезда стекаются тысячи мобилизованных, среди евреев волнение и паника, По городу маршируют солдаты с оркестром музыки. У волостного правления произносят зажигательные речи против коммунистов.

27-го апреля

Частые провокации. Увидали у одного краску от крыши и сказали, что это христианская кровь. Евреев этого дома избивали. К одному в дом зашло несколько солдат, выстрелили из окна и закричали:

– Жиды в нас стреляют.

Поднялся шум, переполох, изувеченных евреев потащили в штаб и расправлялись с ними.

28-го апреля

Струк уехал в Горностайполь. Кравченко отправляет экспедицию для погрома в Камарин и произносит речь:

– Ни одного жида не оставьте там, ни одного жида, всех жидов в Днепр, остальных в Палестину.

Оркестр провожает их маршем.

29-го апреля

Еще отправляет солдат в села убивать евреев. Кравченко за деньги разрешил вылавливать трупы. К вечеру приехали из Камарина, нагруженные чемоданами и награбленным, хвалятся:

– Потопили 58 детей и женщин.

30-го апреля

К Струку через разведчиков попало в руки письмо одной еврейки, отправленное из Чернобыля в Камарин к мужу: «Двести бандитов отправляются в Камарин, удирайте». Струк передал по телефону приказ ночью Кравченко: «Всех убить за шпионаж». Через час телеграмма: «Если дадут 60 000, оставьте их».

Разбудили членов комиссии, к утру узнали все евреи.

Собрались в синагоге, разразился плач, рыдания, взывания к Богу, крики, истерики. Бедные евреи говорят:

– У нас нет денег, пойдем сами бросимся в реку.

Многие заложили корову, лошадь, последнюю ценность, кожевники продали сырую кожу русским, каждый нес последнюю лепту искупления.

Собрали 60 000 и отдали Кравченко.

1-го мая

Кравченко уехал. Стало спокойно.

2-го мая

Струковцы удрали. Подходят большевики.

…Что-то с нами будет…

IX. Дьявольский план (Картина губернии с птичьего полета)

Подольская губерния охвачена сильной волной повстанческих движений, которые вместе с петлюровским нажимом вылились в определенную для еврейского населения форму: поголовное вырезывание еврейского населения без всякого исключения во всех местечках и городах. Бандиты, ободренные своей безнаказанностью, в продолжение всего своего существования, обнаглели и делали свое темное дело не спеша, как будто им неоткуда ожидать противодействия. Этим положением и объясняется то обстоятельство, что очень много местечек совершенно стерто с лица земли, а остальные для своего возрождения требуют затраты колоссальных сил, времени и денег. Все население, случайно уцелевшее от рук бандитов, разъехалось по большим городам. Остались только те, которые не могли уехать. Они, эти оставшиеся, предоставлены самим себе. Достаточно войти небольшой группе бандитов, чтобы дорезать оставшееся население. Банды – часто детские, игрушечные. Вздумалось деревенскому молодцу, – зевнул, почесал затылок, подманил чуть ли не леденцами восемь-десять подпасков, взяли дубинки, – вот и банда. И евреи, с искаженными лицами от подобострастия и горя, целуют их запыленные штанишки и платят контрибуции лишь бы спасти свою жизнь. Но и это не всегда удается. Такие условия жизни в местечках и городах придают последним специфический вид: разрушенные дома с темными отверстиями вместо дверей и окон…

…Безлюдные и мертвые улицы… и площади…

Гробовая тишина, испуганные лица.

Еще до сих пор нам не удалось получить точные доклады с мест о положении погромленных городов. Поскольку имеются сведения от инструкторов, погромы, как по своей форме, так и по количеству жертв, бывают от повстанческих банд, число этих погромов увеличивается с каждым днем, сообразно с возрастающим повстанческим движением. Положение ухудшается еще тем, что от этих погромов создается впечатление, что все повстанческие движения есть чисто погромные, т. е., что вся цель этого движения – уничтожить совершенно физически и материально еврейское население, хотя руководители его и стараются придать движению более политический характер. Ведется среди крестьян страшная агитация против евреев, распространяются всевозможные слухи, будто в других губерниях евреи вырезают крестьян, жгут их имущество, уничтожают церкви. Все это служит поводом для неслыханных зверств и кошмарных ужасов, производимых повстанцами над евреями при входе в какое-нибудь местечко.

В губернии нет почти ни одного города и местечка, которые не пережили бы все ужасы погрома последнего времени. Причем ясно обозначилось, что погромы, учиненные повстанческими бандами и петлюровцами дали самое большое количество жертв. Наоборот, разгромы, учиненные некоторыми советскими деморализованными частями, большею частью выливались только в форме грабежа.

Большинство оставшегося в живых разоренного населения не имеет ни продуктов, ни белья, ни обуви. Буквально все имущество разграблено. Люди запуганы, живут в погребах. Вид городов и местечек напоминает пустыню. Можно проехать в разгромленный город или местечко и на улицах не встретить живой души.

Почти каждая семья насчитывает 2–3 убитых, осталось в живых большею частью по одному человеку от семьи.

Раненые и искалеченные.

У кого отрублена рука, кому нанесены 3–5 огнестрельных ран.

Разгромленные остались в той одежде, в которой были в момент погрома.

Все оставшиеся в живых запуганы.

…дичатся людей…

Производят тяжелое впечатление.

Результатом всего этого явилось массовое беженство по Подольской губернии, оставшееся в живых и опасающееся новых погромов еврейское население целиком покидает свои разрушенные города и местечки.

И бежит… не зная куда.

Положение создается катастрофическое.

При настоящем продовольственном кризисе и экономической разрухе, никакой город не может принять сразу новых несколько тысяч человек, кормить их и удовлетворить их продуктами Погромленные остались без вещей, нет у них белья, распространяются эпидемические болезни, свирепствует сыпной тиф. Беженское движение имеет теперь еще громадное политическое значение, в том смысле, что оно, так сказать, фиксирует уничтожение еврейского местечкового населения…

…и даже господствует мнение у евреев, а также и у не евреев, что такое будет решение вопроса: раньше вырежут население маленьких местечек, оставшиеся убегут в более крупные, а в конце концов – и последних уничтожат.

ЧАСТЬ II. Голоса жизни и смерти

1. Котел коммуны

Я приехал в Коростень устраивать столовые в самый разгар гражданской войны. Коростеньскому району принадлежит заслуга быть первым районом погромов на Украине. Но здесь трудно установить момент настоящего подлинного погрома, – выступления происходили здесь неоднократно и стали как бы бытовым явлением. Дело в том, что Коростень является центром военных действий, важным пунктом в стратегическом отношении, лакомым куском для воюющих в гражданской войне сторон. Здесь все время военный лагерь, неподалеку позиции то польско-петлюровского, то внутреннего фронта, и вся власть фактически принадлежит воинским частям, которые бывают, как известно, и «хорошими», и «плохими». К моему приезду под влиянием неудач на фронте, а также из-за мобилизации начались во многих селах и деревнях выступления против «коммуны» и «жидов». Неожиданно для многочисленных еврейских семейств, живущих в окрестных селах и деревнях, – по 3–4 семейства в одном месте, – стали появляться вооруженные крестьяне, созывали сходы, организовали восстания против советской власти и, как необходимый ритуал таких восстаний, ограбления и убийства евреев. Население этих заброшенных, никому из нас неведомых мест, бросилось в свою столицу Коростень, оставило на произвол судьбы все свое имущество, подвергшееся ограблению со стороны местных крестьян, бросило даже семейства…

Разбрелись кто куда.

…«Куда глаза глядят»…

Ужас положения их заключался в обреченности: ведь за ними гнались всюду.

«По их душу», выражались бандиты. Травили и выслеживали, как дичь.

Жертвой становились давнишние жители села или деревни, также ненавидящее «коммуну», как и те, кто их убивал во имя «борьбы с коммуной». В эти местности и не проехать уполномоченному, их не зарегистрируешь на анкетном листе, одинокие могилы этих мучеников не увидят на иллюстрации господа американцы.

Редко брал в массах верх рассудок.

Так в местечке Ушомире повстанцы-крестьяне никого из евреев не тронули. Они созвали евреев в синагогу и объявили:

– Мы явились не для расправы с евреями, а для борьбы с коммуной, и если вы, евреи, окажете нам в этой борьбе содействие, то все будет хорошо.

И предупредили, чтобы евреи не шли на предстоящую мобилизацию, объявленную большевиками. И евреи заявили властям, что они пойдут на сборный пункт только в том случае, если пойдут и крестьяне. Но это – исключение.

Столица района – Коростень – считалась, по-видимому, крестьянами цитаделью коммунизма, и они зорко следили за всем, что здесь происходит. И когда я приступил к организации столовой для пострадавшего от погромов населения и стал устанавливать котел, – тот самый страшный «общий котел», этот подлинный символ коммуны, которым агитаторы пугают крестьян, – слух прошел об этом по окрестности и повсюду стали говорить:

– В Коростене жиды уже строят коммуну.

И посылали евреев:

– Идите до Коростеня, там уже готов котел.

Испуганные в окрестностях евреи, боясь, что их обвинят в устройстве коммуны, просили меня не устраивать у них столовых по образцу коростеньской.