Текст книги "Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине."

Автор книги: Сергей Гусев-Оренбургский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

6. Исключительный случай

Ушомир жил тревожною жизнью: из разных мест кругом поступали сведения об избиении евреев. В Ушомир стали съезжаться крестьяне всех окрестных деревень, все вооруженные. И была крестьян такая масса, что ими заполнилось все местечко. Вошли они со всех сторон, и обходили как бы дозором все улицы.

Евреи в тревоге попрятались по домам.

Но крестьяне стали успокаивать евреев, говоря, что они к ним ничего не имеют, что они имеют в виду только Коростень, где засела коммуна, и что они решили посчитаться только с коростеньскими евреями.

Евреев же ушомирских они просили к ним присоединиться.

Выдавали им какие-то свидетельства с печатью.

Взимали за свидетельства по 10 рублей.

Выдавали они их всем евреям от 16 до 40 лет, и при этом грозили, что если кто не получит свидетельства, то будет убит. Этим они как бы приобщили ушомирских евреев к своему движению. Многих из пришедших крестьян мы хорошо знаем. Старики из них говорили, что они идут неохотно, но их принуждают к этому. Крестьяне не только не трогали никого, но ничего у евреев не брели, в если что брали, то платили за все.

Утром все они ушли в Коростень.

В тот же день, отступая, прошли обратно через Ушомир. Но они бежали на этот раз боковыми улицами, многих из них убили.

На другой день появилась группа вооруженных всадников, которые бросились на базар и стали избивать встречных евреев, У них был зверский вид, резко отличавший их от мирного вида бывших раньше повстанцев-крестьян.

По базару пошла тревога.

Все бежали, кто куда мог.

Но тут явились на базар местные крестьяне и стали защищать евреев:

Они спрашивали всадников:

– Зачем вы сюда пришли?

– Расправиться с евреями, – отвечали те.

Крестьяне заявили, чтобы они не смели трогать ни одного еврея, так как ушомирские евреи идут вместе с крестьянами, а если тронут хоть одного еврея, то крестьяне по-своему расправятся с всадниками. Те стали отговариваться.

– Мы пришли не для того, чтобы убивать евреев, а выловить снаряды, которые петлюровцы бросили в реку.

И вскоре скрылись.

… Так благородно поступили с нами ушомирские крестьяне…

7. Бегство

В нашей колонии Горщик живет около 100 семейств немцев-колонистов, а среди них около 10 еврейских семейств, занимающихся мелкой торговлей и молочным хозяйством. Жили мы с немцами всегда дружно. Во время петлюровского движения нам стало плохо. Петлюровцы постоянно врывались в колонию, отбирали у нас имущество, а раз забрали моего брата и, несмотря на защиту немцев, увели его с собой и по дороге расстреляли. Между тем, заволновалось крестьянство окрестных деревень и начало организовать свои полки против большевиков. Крестьяне страшно не довольны были большевиками за то, что они принуждают будто бы всех сельских и городских жителей кушать из одного котла.

То есть вводят коммуну.

А виновниками коммуны они считают евреев.

И вот в четверг 11-го июля появились в нашей колонии первые повстанцы окрестных деревень.

В течение нескольких минут колония была переполнена ими. Они двинулись к полотну железной дороги. Все были вооружены, у всех было одно стремление: выгнать большевиков из Коростеня. Вечером человек 12 из них вошли к нам и велели мужчинам идти с ними к вокзалу.

Мы пробовали отказаться.

Мы никак не ожидали, что крестьяне, с которыми мы до сих пор жили в согласии, так зверски смотрели на нас и поступали.

Мы вынуждены были пойти с ними.

По дороге зашли в другой еврейский дом и еще забрали двоих, так что всех арестованных нас стало пять человек. Мы опять стали просить их отпустить нас объясняли им, что мы такие же крестьяне, как они сами, что мы вовсе не коммунисты, и они напрасно арестовали нас.

Но они отвечали:

– Раз жиды, то уж и коммунисты… и всех вас надо перестрелять.

Мы поняли, что напрасно говорить.

Шли молча.

Вокзал был переполнен крестьянами-повстанцами, которые с зловещим любопытством смотрели на нас. Каждый по-своему обвинял нас и каждый выдумывал для нас наказание.

Отовсюду звучало одно:

– Смерть.

Мы слушали и молчали.

Так просидели до часа ночи.

К этому времени прибыли с позиции 5 повстанцев, они обобрали и раздели нас почти догола. Они уже успели убить двух «коммунистов» евреев, и никто из повстанцев не сомневался в принадлежности этих убитых к коммунистам.

Дошла очередь и до нас.

Они устроили совещание и порешили, что нас нужно заколоть штыками. По военным соображениям они отказались от прежнего своего намерения – расстрелять нас, так как боялись, что стрельба вызовет панику среди повстанцев, разрывавших полотно железной дороги. Выполнение смертной казни взяли на себя эти 5 новоприбывших.

Каждый взял за руку одного из нас.

И повел.

Ночь была темная.

Даже на ближайшем расстоянии ничего нельзя было отличить. Предсмертные судороги охватили нас. Языки наши прилипли, и мы не могли произнести ни одного слова. Каждый был погружен в свои мысли и старался не думать о предстоящей смерти.

Мы все-таки надеялись жить.

Наконец молчанье прервал мой отец.

Он стал просить убийц пощадить хотя бы меня, – единственного кормильца остающихся сирот.

Но те на мольбы старика отвечали:

– Каждый за свои грехи погибает.

Вдалеке темнел большой дремучий лес. Нас туда и вели.

Трех старших, моего отца и еще двух евреев, шедших за нами, прикололи штыками. Убийцы так ловко это сделали, что несчастные не успели вымолвить слово, как, обливаясь кровью, упали. Остались в живых только я и еще один еврей Гольдис.

Убийцы взялись за нас.

Державший Гольдиса, приказал ему лечь грудью кверху, для того, объяснил он, чтобы еврей видел, как его будут убивать.

Но Гольдис не послушался.

Лег спиною кверху, чтобы хоть не видеть, как вонзится штык в его тело. Однако убийца настаивал на своем, и бедному еврею пришлось подчиниться. Злодей поднял штык высоко, чтобы возможно ловчее вонзить его в грудь еврея, а бедняга лежал и все это видел. Но в это время, когда штык должен был вонзиться в его тело, он схватил его обеими руками и не дал опуститься ниже. Убийца хотел вырвать штык из его рук и потянул к себе винтовку. Но это послужило только в пользу Гольдиса, который не выпуская штык из рук, был поднят с земли. Мужик с большой силой потянул к себе винтовку, и на этот раз еврей выпустил из рук штык

Мужик не удержался на ногах и упал.

А Гольдис убежал.

Я только слышал, как стали кричать:

– Ловии-те!

Мужик, державший меня, не имел штыка, и решил застрелить меня. Для того, чтобы я не удрал, один из них держал меня за руку. А другой выстрелил.

Пуля проскользнула мимо щеки.

Но не задела.

Он прицелил опять к щеке.

Выстрелил.

Но я отклонил голову и пуля опять не задела меня.

Третий раз он выстрелил.

Пуля ранила руку державшего меня.

Тот отпустил меня на миг.

Я, не теряя времени, побежал.

Убежал я почти в одно время с Гольдисом.

По нас открыли стрельбу.

И опять пролетела пуля, которая задела только кожу моей спины.

Мы побежали без оглядки.

Нет возможности описать того ужаса, какой мы чувствовали в это время.

Я не знал, что делаю. Какая-то сила толкала меня прочь от этого ужасного места, и я ей повиновался, бежал… пока не прибежал к дому одного немца.

И там мы скрылись.

12 дней просидели мы у этого немца, боясь показаться на свет.

Семьи убитых убежали в Ушомир.

Две недели лежали убитые в лесу, пока не стали разлагаться. Немцы боялись заразы, и решили закопать их в землю.

Но мужики не допустили их к лесу.

8. Австриец

10 еврейских семейств в селе Давидовке жили всегда в мире с местными крестьянами. С появлением петлюровцев отношения ухудшились. Они увидели, как зверски поступают петлюровцы с евреями, видели, что евреев можно безнаказанно грабить и убивать, и решили «потеребить немного своих жидков».

Они обвиняли нас в том, что мы продаем хлеб большевикам, что мы виновны во всех реквизициях, которые совершают большевики.

Приехал как-то отряд красноармейцев в колонию Горщик, в 7 верстах от нас, и там арестовал несколько немцев-колонистов в качестве заложников для выдачи молодых людей, подлежащих мобилизации. Крестьяне нашей деревни, услыхав о том, решили присоединиться к другим селам, уже восставшим против большевиков, и вооружившись пошли разрушать полотно железной дороги и наступать на Коростень. Мы уже оставили дома и, в тяжком предчувствии разбежались по деревне, чтобы спрятаться у крестьян. Но ни в один крестьянский дом нас не впустили. Два кулака нашего села приказали крестьянам никого из евреев не укрывать.

У одного из кулаков жил сапожник австриец.

Некоторым из нас удалось спрятаться в одном крестьянском сарае, и мы там таились несколько дней. Но вот пришли два крестьянских парня нашего села «с фронта», т. е. от линии железной дороги, и заявили крестьянам от имени своего коменданта, чтобы они собрали всех евреев в один дом и оттуда их никуда не выпускали. Мы решили свои норы оставить и стать под их защиту. Вдруг вошли в наш арестный дом четверо чужаков-соколовцев с намерением нас перебить, но хозяин дома, которому мы внесли 200 рублей, чтобы не дал нас в обиду, не позволил им выполнить их замысел.

И они ушли ни с чем.

Так просидели мы еще сутки.

Тут вошли к нам 7 других чужаков-соколовцев.

И обобрали нас.

Сын мой в это время прятался в сарае.

Видя, что бандиты вошли в дом, он решил выйти из сарая и спрятался во ржи, потому что слышал их разговор убить всех. Об их таком решении мы ничего не знали и были рады, когда они собрались уходить, не обнаружив спрятавшихся.

Но тут вошел сапожник-австриец.

Вооруженный винтовкой, он стал срамить бандитов за то, что они не убивают жидов.

Те все же ушли, никого не тронув.

Австрии пошел за ними.

Кто-то из крестьян указал ему место, где спрятался мой сын и с ним некоторые другие. Австриец пригласил товарища, бандита нашего села, и с ним вместе отправился на поиски.

Нашли моего сына.

И с ним еще еврея.

Убили их.

Вынули из кармана деньги с документами и пошли отыскивать остальных, нашли и хотели убить, но некоторые крестьяне не допустили этого, боясь мести большевиков – «жидовских защитников».

Я указал на мое несчастье.

Хотел пойти забрать дорогой мне труп.

Но крестьяне не хотели выпустить меня.

А через час пришли другие и с злорадством заявили мне:

– Собаки уже грызут твоего сына.

Не вытерпело мое сердце.

Вырвался из дому.

Побежал к штабу повстанцев.

Просил у них повозку, чтобы забрать своего сына, валялся как собака у ног их. Вымолил повозку. Поехал забрать труп.

Потом вырыл могилу в кладовой и там на время похоронил своего сына.

Пришли крестьяне и велели вынуть труп, чтобы, разлагаясь, он не заразил воздух.

…Зарыли его в поле…

В это время повстанцы скрылись, разбитые; и пришли большевики. Крестьяне освободили нас и приказали просить большевиков не сжигать села. С хлебом и солью, с болью в сердце, мы вынуждены были защищать, оправдывать крестьян.

9. По глухим углам

Мой муж был рабочим на стекольном заводе, близ села Обиход, уже 15 лет. В час ночи подъехали к заводу 12 человек бандитов.

Страшно испуганные, мы бросились к дверям и открыли их бандитам, думая этим смягчить их, но они сейчас же, по входе в избу, выстрелили из винтовки и убили моего мужа.

А потом стали бить меня прикладами.

Я, обезумев от ужаса, не издала ни одного звука, и это избавило меня от верной смерти.

Забрав из хаты, что могли, бандиты ушли.

Дети подняли страшный крик.

Бросились к своему дорогому отцу, думая оживить его.

Но труп уже остыл.

А бандиты, не довольствуясь этим убийством, бросили бомбу в хату.

К счастью, разрыв ее никого не убил.

……………………………………………………………………………………………………

В деревне Буки убили двух пожилых евреев. После убийства одного из них, вторично явились бандиты и хотели убить жену и детей его.

Бандит уже поднял винтовку, целясь.

Но тут подбежал случайно подоспевший крестьянин и закричал:

Что ты делаешь?..

Убей лучше раньше детей, не оставляй сирот!

С этими словами он выхватил винтовку у бандита.

Тем спас все семейство.

…………………………………………………………………………………………………….

Парни села Шершни, где мы живем, заперли дверь нашего дома. А потом вломились к нам вооруженные люди. Они назвали себя соколовцами, хотели убить мою жену и требовали денег. Когда же она заявила, что денег нет, они стали кричать:

– Все коммунисты!

Жена сказала, что мы не коммунисты.

Но они закричали:

– Вы жиды-коммунисты, сжигаете наши деревни!

Они забрали всех нас, вместе с детьми, и повели к командиру на ту сторону реки. Туда же из других дворов свели еще евреев, всего человек 18.

Всех поставили в ряд.

Один из крестьян распорядился зарядить винтовки.

– Но хорошо заряжайте, – заявил он, так, чтобы можно было сразу 8 человек уложить.

Тогда моя дочь и невестка стали умолять о спасении, обещая отдать за это спрятанное во дворе золото. Их повели ко мне во двор. Отдали все что имели, до двух тысяч рублей.

Они ушли.

………………………………………………………………………………………………

Когда в Словечно начались убийства, там оказались знакомые мне мужики из деревни Бегун, я с ними решил ехать. Крестьяне как будто охотно согласились взять меня с собой и мою семью.

Приехали в Бегун.

Я просил раньше завезти к знакомому крестьянину, но того не оказалось дома. Хата его была заперта. Мы вынуждены были заехать к тому мужику, который нас привез.

Он спрятал нас в амбаре.

После этого он поехал опять в Словечно, и мы, считая его своим доброжелателем, просили его передать знакомым мужикам, чтобы они спрятали оставшиеся вещи наши и прислали нам хлеба.

Он вернулся уже ночью.

Семья моя спала.

Мне же не спалось.

Я слышал какой-то странный разговор хозяина с его женой.

До меня донеслись слова:

– Что бы там ни было, а ты спрячь вещи, чтобы они не нашли.

Хозяйка вошла к нам и с тревогой заявила, чтобы мы уходили, так как она боится за себя и за своих детей, если нас найдут у них.

Мы вышли.

Мужик повел нас в другое место.

Было темно.

Мы не знали, куда он ведет нас.

Он говорил, что ведет к амбару брата, но привел совсем в другое место. Там сейчас же подошло несколько человек с винтовками и шашками.

С криком:

– Руки вверх!

Выстрелили в воздух. Начали грабить нас.

Потом подошли к моему сыну Давиду.

Выстрелили в него.

Он упал тяжелораненый.

Моя старуха жена, желая спасти другого сына, стала перед бандитами.

Ее прокололи штыком.

Застрелили другого моего сына.

Жена моего старшего сына стала перед бандитами с ребенком на руках, надеясь спасти мужа своего, который еще жил, хрипел и просил дать ему пить… и рукой он делал движете – закрыть ребенка.

Стали бить меня по голове поленом.

Я упал, окровавленный.

Так из всей нашей семьи осталась только невестка с восьмимесячным ребенком, которая стала за мной ухаживать, но вскоре впала в полубезумное состояние. Она целовала руки у мужиков, просила о помощи. Но безумный вид этой несчастной женщины с распущенными волосами, с ребенком на руках, вызвал у них только смех.

Они ушли.

Я потом еще раз явились справиться – живы ли?..

…………………………………………………………………………………………………….

Мы жили на станции Турчинке, но петлюровцы все ограбили у нас, а сами мы спаслись только чудом и переехали жить в Кутузово. Но там дороговизна была ужасная, и я вынуждена была послать своих двух мальчиков домой, в Турчинку, чтобы достать немного провизии.

Утром мальчики ушли. И больше мы их не видели. Крестьяне убили их.

– Чтобы уменьшить число крестьянских поработителей – говорили они.

Их убил, как «маленьких щенят», мужик села Топорищ, который находился в повстанческом отряде, он снял с них одежду и бросил голые трупы в яму.

Лишь на следующий день узнала я об участи детей моих, с большим трудом пробралась в село и увезла дороге трупы.

В это время отступили петлюровцы, в село вошел 9-й красноармейский полк. Но он немного уступал своим предшественникам. Нет слов для описания лишений. Вынуждены были спать мы на голой, сырой земле, потому что постели были разграблены крестьянами. Питались одними сухарями. После ухода 9-го полка, проведали свое добро. От имущества ничего не уцелело. Что было спрятано у крестьян, больше не было возвращено. Мы застали только обломки наших домов. Окна были внутри, мебель сожжена, крыши разрушены. Осталось только поплакать немного на развалинах когда-то родных и милых построек.

Тут пришли соколовцы.

Крестьяне подняли новое восстание против большевиков и евреев. Ни один еврей не смел выходить за порог дома. Из местечка не выпускали, ежедневно грабили.

Требовали контрибуцию.

Опять были разбиты соколовцы.

Пришел большевистский отряд.

Было расстреляно 15 повстанцев, а остальные разбежались. Но когда красноармейцы хотели расстрелять двух пойманных мужиков, евреи упросили отпустить своих недавних угнетателей. Зато, когда этот отряд оставил местечко, банда опять ворвалась и подожгла местечко со всех сторон. Стреляли при этом в евреев, задумавших тушить пожар. Только разразившаяся гроза не дала огню распространяться. Снова евреев не выпускали из местечка под угрозой расстрела, и они не смели появиться на улицах.

Я переехала с детьми в Коростень.

…Не имею ни хлеба, ни рубахи, чтобы прикрыть свою наготу.

10. Мальчики

Было наступление на Коростень.

Слышалась со всех сторон ружейная и пулеметная стрельба. Еврейское население всей округи попряталось, зная, какая опасность ему угрожает. У нас в селе Белошицах появилась разведка из двух соседских крестьян. Один был вооружен винтовкой, у другого простая палка со штыком.

День был праздничный.

Крестьяне сидели кружком, когда появились разведчики, и тотчас началась шумная беседа. Разведчики уговорили наших мужиков присоединиться к ним и восстать против большевиков.

– За громадянску владу.

Долго уговаривать не пришлось.

Крестьяне единогласно решили присоединиться к повстанцам. И первым делом они нарядили погоню за успевшими разбежаться евреями.

Несколько крестьянских мальчиков-подростков вскочили на лошадей и помчались за жидами-коммунистами, как они кричали. Им удалось настигнуть несколько еврейских мальчиков, бежавших в Коростень.

Те увидали своих прежних сотоварищей. Увидали их вооруженными. Поспешно спрятались в рожь.

Но те соскочили с лошадей, нашли, поймали их во ржи…

И стали бить чем попало. Шпионы – кричали они. Долго сыпались удары. Потом погнали их обратно домой.

…Женщины и дети шатались по полям, и никто не хотел впустить их в дом.

11. Единственно уцелевшая

Мне сорок лет, я торговка.

7-го апреля я села в Киеве на пароход «Барон Гинсбург». Пароход отправился в д. Суховичи за сахаром. Его арендовали 3 сухачевских еврея, которые уже от себя взяли пассажиров. Я села на пароход заспанной измученной и не осмотрелась – кто и сколько пассажиров с нами ехало. Я забралась в угол и дремала. Проснулась я от шума, Евреи были ужасно встревожены и перепуганы.

– Что делать… стреляют.

Действительно я услышала ружейную трескотню и удары пуль, пробивавших стенки парохода.

Я вся содрогнулась и растерялась.

Все несчастье, что произошло потом, – не сохранилось почти в моей памяти. Я все видела, слышала и делала, как в летаргическом сне. Я еле вспоминаю, как пароход причалил к берегу и как к нам ворвались 5–6 озверевших бандитов с ружьями.

Они стучали ногами об пол и командовали:

– Евреи отдельно, русские отдельно!

Русские отошли в сторону.

Раздалась новая команда:

– Женщины отдельно!

Мужчин вывели, должно быть на палубу. Нас осталось, кажется, три женщины под конвоем нескольких бандитов.

Потом нас вытащили на палубу. Мы рыдали, теряли сознание.

Бандиты взялись сначала за престарелую женщину и бросили ее в реку – как была в одежде.

Потом бросили меня.

Я лишилась чувств.

Не знаю, как доплыла до берега.

Надо думать, что меня вынесло течением, и я нащупала руками болотистую землю и выкарабкалась на болотистый остров, заросший прутьями. Сколько я там лежала – не знаю. Когда я пришла немного в себя и начала осматриваться, я увидала, что на другом берегу реки происходит что-то необычайное: там стреляли, шумели, кричали. Я глубже забралась в тростник и лежала там. Одежда прилипла к телу, все члены окоченели. Так пролежала я два дня и две ночи.

На третий день, на рассвете заметила лодку с двумя крестьянами, поняла, что тут все равно погибну, и решила попросить мужиков, чтобы они перевезли меня на другой берег. Мужики согласились и перевезли меня до села Межигорья.

Я вошла в коридор женского монастыря.

Спряталась под ступеньками.

Сколько там пролежала – не знаю.

Когда раскрыла глаза, увидала возле себя сестру милосердия, которая приводила меня в чувство. Она отнеслась ко мне с большим состраданьем, забрала меня в свою келью, дала мне теплого молока.

Сняла с меня одежду и высушила ее. Посадила у печки.

Гладила мою голову и утешала с большой сердечностью.

Она подержала меня у себя несколько часов, а после этого велела уйти, потому что из-за меня:

– Монастырь может постичь несчастье.

Я ушла.

Но идти в деревню побоялась.

Я пряталась в монастырском дворе, в хлеву для свиней – он был пустой. Я лежала на сырой и грязной земле. Но и тут недолго продолжался мой покой.

Мужик привез свиней.

Он меня не обидел, отнесся ко мне сочувственно, только сказал:

– Уйди… уйди.

И объяснил, что боится.

Так в течете 5–6 дней бродила я из хлева в хлев, из одной дыры в другую. Питалась сама не знаю чем, а если и знаю, то не могу этого назвать. В деревне все время стоял сплошной гул: стреляли, играли на гармонике и до глубокой ночи пели веселые песни.