Текст книги "Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине."
Автор книги: Сергей Гусев-Оренбургский
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Волна погромов докатилась до самого Киева и брызгами крови окропила его предместья.
Я живу, – рассказывает раввин Герцулин, – в слободке Никольской, предместье Киева, состою преподавателем тамошнего маленького ешибота. В воскресенье 31-го августа, с приходом добровольцев, двигавшихся на Киев, стало тревожно среди еврейского населения. Незначительные группы солдат в 10–20 человек отделялись от своих частей и рассыпались по еврейским квартирам. Они громили квартиры, вымогали деньги, осыпая евреев ругательствами и побоями. В этот день не было человеческих жертв, за исключением только одного Найдича, убитого добровольцами за то, что у него будто бы родственник красноармеец. К громившим крестьянам присоединились и местные крестьяне. Все еврейские квартиры были разгромлены до основания, вся домашняя обстановка, – столы, стулья, – расхищена. Еврейское население слободки начало покидать свои жилища и перебираться, кто куда мог, оставляя имущество на произвол судьбы. По уходе евреев, крестьяне стали поджигать оставшиеся пустыми дома.
В понедельник 1-го сентября я бежал из слободки, успев захватить с собою лишь свой тфилин. Я хотел пробраться как-нибудь в город к знакомым. На Печерске, возле одной из казарм, меня задержал солдат.
– Ты еврей? – спросил он меня.
Я ответил:
– Да.
Он повел меня во двор казармы.
Там были какие-то штатские, хлопотавшие за кого-то из задержанных. Эти незнакомые мне люди попытались просить солдат за меня.
Но им ответили:
– Не ваше дело.
Меня повели на вокзал.
По дороге солдат все время грозил мне, размахивал ружьем, требовал денег, но у меня их не было. А встречавшаяся публика громко выражала свою радость по поводу задержания жидовского комиссара.
Привели меня на платформу вокзала.
Ждали какого-то капитана.
Находившиеся на платформе солдаты не переставали угрожать мне саблями и ружьями, но все-таки не трогали меня.
Тут пришел капитан.
Солдат доложил:
– Вот привел вам еще одного жида.
Я начал было умолять капитана отпустить меня.
– Я не причастен к политике, – говорил я.
Показывал ему документ.
Но, не обращая внимания на мои слова, он повалил меня на землю, стал коленями мне на спину и начал бить кулаками и железными шпорами куда только попало.
Я был избит до полусмерти.
Кровь текла с меня ручьями.
Затем он приказал:
– Расстрелять!
Меня раздали до нижнего белья, талес-котена.
Но, внезапно, будто с неба свалился кто-то в военной форме, по-видимому, офицер, подошел к нам и своим вмешательством приостановил мой расстрел и спас мне жизнь.
– Ради Бога, – крикнул он капитану, – что вы делаете? Разве вы не видите, что этот человек не причастен ни к какой политике? Посмотрите, он носит талес-котен. Я ручаюсь за него, что он не имеет никакого отношения к коммунизму.
Эти слова возымели свое действие.
Жизнь моя спасена.
Раздевшие меня солдаты забрали мою одежду, документы и немного денег, бывших при мне, а тфилин они разбили вдребезги.
Я их молил:
– Не трогайте, это священная вещь.
Они на это отвечали:
– Вы тоже достаточно надругались над нашей церковью.
Мой спаситель, по фамилии Сахновский, как я узнал впоследствии, спросил меня:
– Нет ли у вас по близости знакомых?
Я назвал адрес на Кузнечной.
Он взял меня за руку и повел туда. По дороге я не мог удержаться и горько разрыдался, но мой спаситель все меня утешал и просил не плакать.
– Не сейте паники среди евреев, поменьше рассказывайте о случившемся. В чрезвычайке было куда хуже. С болью в сердце приходится признать, что и среди нас есть тоже немало рыцарей средневековья. Но уже не будет того, что было.
По всему видно было, что этот человек принимает близко к сердцу происходящие по отношению к евреям эксцессы.
По дороге нам встретился верховой офицер.
– Кого ведете, – спросил он, – коммуниста? Давайте его сюда, я его прикончу.
Сахновский ответил:
– Я сам расправлюсь.
Какой-то еврей обратился ко мне с вопросом:
– Не из членов ли вы еврейской самообороны?
– Нет, – отвечал я.
И спросил в свою очередь:
– А что за история с еврейской самообороной?
Тот рассказал, что в гостинице «Франсуа» по Жилянской арестовали многих членов еврейской самообороны.
– Ну, и что же с ними сделали?
– Расстреляли.
Сахновский вмешался в наш разговор и сказал:
– Это неправда.
Снова обратился ко мне:
– Нельзя сеять панику среди евреев.
Но еврей стал уверять, что история с самообороной сущая правда.
– Среди расстрелянных 2 моих брата, – сказал он.
Сахновский был страшно встревожен этим сообщением.
С поникшей головой пошел он со мною дальше. Так довел меня до знакомого, зашел со мною в квартиру и велел тотчас же оказать мне медицинскую помощь. Все бывшие в квартире не находили слов благодарности, просили его посидеть, но он извинился, что ему некогда, он спешит на службу.
И ушел.
14. Фастовский погром
Фастовский погром был как бы апофеозом на пути следования добрармии к Киеву. Он произошел уже тогда, как добрармия укрепилась в Киеве, и продолжался с 6-го сентября более недели. Он принял такие ужасающие формы, что даже «просвещенные» генералы растерялись и разрешили местной печати дать о нем некоторые сведения. Однако вслед за первыми сообщениями, напечатанными в местных газетах, последовало распоряжение ничего больше ни о каких погромах не писать,
Мы заимствуем сведения из «Киевского Эха»:
«В течение всей прошлой недели в Фастове происходили кровавые события. По своим необычайным размерам и исключительному зверству события эти являются небывалыми в истории еврейских погромов».
Еврейское население Фастова восторженно встретило добровольческую армию, – в лице 2-й Терской Пластунской Бригады. Но в первый же день прихода бригада эта начала погром. Грабеж был небывалый, взламывали даже полы, разворачивали печи. В первый же день было 8 случаев изнасилования женщин. Когда обратились за помощью к коменданту, он заявил еврейской депутации:
– Евреи должны платить караульным за охрану.
Евреи внесли 10.000 рублей.
Кроме того, в виде пожертвования добрармии доставили еще 25.000.
После этого начальник гарнизона, он же командир бригады, позвал раввина Клигмана и предложил ему внести к вечеру того же дня 200.000.
– На угощение казакам, – сказал он.
В следующие дни погром принял еще более ожесточенный характер. Одного из зажиточных евреев, Фельдмана, казаки несколько раз подвешивали, пока он не отдал им все свои деньги. Месиожек ранен смертельно в живот, другой, неизвестный, штыком в грудь.
«Врывались толпами в еврейские дома, грабя, убивая, насилуя женщин и подростков. Местное крестьянское население пыталось всячески защитить своих соседей-евреев, с которыми живут в большой дружбе, но громилы пригрозили им той же зверской расправой, и убийства, истязания и насилия продолжались с усиливающейся свирепостью.
Убитых насчитывается около 2000.
Они валяются на улицах неубранными, ибо убрать их некому. Среди пострадавших есть и тяжелораненые, корчащееся в предсмертных конвульсиях.
Киев наводнен беженцами из Фастова.
Они передают кошмарные подробности.
Убитых и раненых грызут на улицах собаки и свиньи. Насилия творились большею частью над подростками-детьми на глазах родителей. На ночь погром прекращался и с восходом солнца начинался вновь. Все жестокости и животные насилия совершались днем при ярком свети солнца. Особенно кошмарны были события на синагогальном дворе, где евреи пытались укрыться.
Весь двор усеян трупами.
…старики… женщины… дети…
…растленные подростки…
Многие сошли с ума.
Некоторые укрылись во дворе церкви.
Их было человек 60.
Громилы захватили их всех.
И убили.
Погром закончился поджогами.
Сгорело свыше 200 домов.
К концу 5-го дня погрома, когда пожар начал угрожать и христианским домам, местный ксендз посетил коменданта местечка и обратился к нему с увещеванием приостановить убийства и пожар, указав, что это противно христианскому разуму и чувству… особенно на 5-й день погрома, когда…
– Пожар, во всяком случае, необходимо локализовать, – сказал ксендз, – так как огонь не разбирает национальности и подбирается уже к домам и неевреев.
Комендант обещал принять меры.
Тоже обещало депутациям и киевское начальство…
…Вчера еще цветущее местечко Фастов, – заканчивает «Киевское Эхо», – представляет теперь собою кладбище…»
Глава II История киевского погрома
Со вступлением добровольческой армии в Киев, весь сентябрь месяц происходил в Киеве и его окрестностях «тихий погром». Таким именем можно назвать непрекращающиеся каждодневные эксцессы, ставшие обычным хроническим явлением и большею частью происходящее незаметно, хотя во всей своей совокупности они представляют собою потрясающую картину бесчеловечности и бесправия, как бы возведенных в систему.
Особенно многочисленны были нападения, разграбления и даже убийства в пригородах Пуща-Водица, Соломенке, Слободке и Демиевке. В пределах центральной части города также не прекращались эксцессы со стороны солдат по отношению к прохожим евреям, главным образом, в районе Дуловой улицы, Большой Васильковской, Жилянской и Тарасовской.
За время только с 1-го по 10-е сентября на Киевском еврейском кладбище похоронено:
146 убитых евреев.
Из них около 40 погибло в первый день от руки украинских солдат.
Остальные – от руки добровольцев.
Среди убитых много людей пожилых, даже стариков 70—72-летнего возраста.
…Вот показание одного из пострадавших:
«В воскресенье 21-го сентября я с братом своим Кацом отправился из Печерска в город. На Собачьей Тропе мы встретили 2-х солдат.
Они нас остановили:
– Документы!
К брату моему, купцу первой гильдии, придрались:
– Наверное, был комиссаром!
– Но вы же видите документ…
– Убил кого-нибудь и забрал документ убитого. Знаем мы вас, жидов…
Грубо приказали:
– Идем.
Меня отпустили, а брата забрали с собою.
Я страшно растерялся и не проследил, в какую сторону они его увели. Я был уверен, что он находится в одном из участков. Начал искать по всем участкам, но нигде его не оказалось. Лишь на 3-й день найден его труп в Печерске, возле одной из казарм. Он был совершенно раздет, в одних кальсонах и чулках. Рядом с ним лежал еще один неопознанный труп еврея.
Таких трагедий – сотни.
Они стали при добрармии бытовым явлением. Хотя справедливость требует отметить, что впоследствии, когда погром в Киеве разразился нагло и открыто перед лицом целого света, не стесняясь присутствием корреспондентов газет Антанты, власти стали в отдельных случаях привлекать убийц и грабителей к суду и даже приговаривать к смертной казни, но дело не в этом. Дело в общем тоне, в самой сущности этого исторического явления, – известного под именем добрармии.
Добрармия несла с собой погромы.
И иного не могла принести.
Погром открытый массовый разразился в Киеве в октябре месяце, после того, как город на сутки перешел в руки большевиков и снова был захвачен добрармией. Еще не смолк грохот канонады, как победители уже принялись за свою кровавую деятельность, факты которой приводятся ниже. Эта кровавая работа открыто оправдывалась газетами – «Киевлянином» и «Вечерними Огнями», приводившими факты «стрельбы из окон и бросания евреями зажженных ламп» в отступавшие добровольческие войска, факты, детально опровергнутые «Киевскою Мыслью». Эта газетная погромная агитация перекинулась и в другие города, на фронт – и с этого времени начинается ужасающий распад добрармии. Киевский погром производился, главным образом, офицерством.
Рассказы пострадавших
Я жил со своим отцом, – рассказывает Каган, – в гостинице «Марсель». Когда во вторник 1-го октября по городу стала распространяться тревога, все в гостинице в один голос начали говорить, что оставаться здесь нельзя. Сведущие в деле «переворотов» утверждали:
– Чуть что, сейчас же направляются в гостиницы.
Наша гостиница сплошь была заселена евреями купцами и беженцами из погромленных мест с их семьями. Независимо от той тревоги, какая невольно вселилась во всех в связи с надвигающимися политическими событиями, специфическая «еврейская» тревога сразу же пронизала всех жильцов словно электрическим током. И хотя никто об этом не говорил, каждый на лице соседа читал эту нашу специфическую тревогу.
Оставив на произвол судьбы все наши вещи в номере, мы пошли с отцом по направлению к Крещатику. По дороге встречались добровольцы, – офицеры и солдаты, пешком, на извозчиках и на лошадях. Если случайно рассеянный взгляд добровольца останавливался на нас, нам становилось жутко, – так выразителен и зловеще был этот взгляд. Мы зашли в контору одного сахарного завода, принадлежащего нашему земляку, с намерением провести тревожное время здесь. В конторе мы, к нашему удовольствию, застали группу евреев-коммерсантов, мирно обсуждающих какую-то крупную коммерческую сделку. Когда мы стали делиться с присутствующими нашей тревогой, нас стали успокаивать, ссылаясь на такие же успокаивающие объявления властей и вообще на прочность добровольческой армии, что следовало и из всех объявлений, расклеенных на всех перекрестках. Видимо, коммерсантам неприятно было, что мы внесли в их деловую атмосферу тревогу и смятение. Нарочито спокойный тон этих евреев повлиял успокаивающе.
Мы вскоре ушли из конторы.
Направились обратно к себе в гостиницу.
На улице нам представилась картина полной эвакуации, вернее бегства, – картина, знакомая Киеву лучше, чем всем другим городам: бесконечное, торопливое движение подвод, суетливые хлопоты властей, покидающих город, всюду рявкающие автомобили и прытко несущиеся извозчики с офицерскими вещами.
Вдали слышалась ружейная стрельба. Где-то трещали пулеметы. Встречные пугливо шептали:
– Входят… входят большевики.
Останавливали нас и говорили:
– Не ходите на Крещатик, там забирают студентов евреев.
– Кто, кто забирает? Добровольцы?
– Да добровольцы.
Другие сообщали:
– Не ходите на Лютеранскую, там только что убили старика еврея.
Мы шли, не глядя по сторонам.
Погруженные каждый в свои ужасные предчувствия, мы добрались, наконец, до гостиницы.
Она уже оказалась пустой.
Из всех номеров жильцы собрались в первом этаже, в ресторане. Каждый примостился в углу со своим семейством, свертком провизии для детей. Одиночки со зловещей мрачностью ходили из угла в угол, прислушиваясь к движению на улице.
Мы остались внизу со всеми.
Началось усиленное ухаживание за русской прислугой, – швейцаром, коридорными, управляющим. Каждое слово этих людей истолковывалось то в смысле крайнего юдофобства, то сейчас же наоборот, как юдофильство.
Наступил вечер.
Самые фантастические слухи доходили до нас о происходящем за окнами дома.
Дверь и окна гостиницы заколотили.
Потушили свет в комнатах, выходящих на улицу.
Мы все очутились как в норе, боясь произнести слово, пугаясь звука своих собственных шагов, голоса соседей, детского плача.
Тянулось медленно время.
…Две ночи… и два дня…
Не смолкала канонада.
Грохотали пушки.
Всюду слышались взрывы.
Нас было человек 50.
При всяком случайном стуке, движении, шорохе за стенами дома, за дверями, за окнами, мы все бежали на цыпочках, сгорбившись, вниз по лестнице в подвал, в кухню, к христианину повару. Всякое обычное в обыкновенное время движение всеми сообща истолковывалось как «их» приход, как «их» намерение ломать дверь.
– Это «они», – шептали все, прислушиваясь.
В обсуждении каждого шороха за дверью принимали участие наряду со взрослыми и дети. Какие только не делались предположения. Ведь здесь были большею частью люди, уже пережившие ужасы погромов в своих родных местах, и паника делала их почти безумными. Общее впечатление от всего происходящего и того, что каждый из нас ждал впереди, были одно:
– Западня.
Мы все казались себе запаянными в эту западню, обреченными, если не на гибель, то на позор, унижения, побои, на все то, что является атрибутами погромов. О «нем», погроме, никто из нас не говорил, но всеми чувствовалось, что самое страшное впереди, когда умолкнут пушки и явится победитель…
Ночью в среду канонада стихла.
Неизвестно, почему публика нашего ресторана стала вообще успокаиваться и даже расходиться по номерам. Мы втроем, – я, отец и наш приятель, – тоже пошли наверх к себе в номер и, не раздеваясь, в шапках и пальто, легли в постель.
Недолго длился наш сон.
Показавшийся подозрительным шум в коридоре заставил моего отца, нервного и подвижного человека, высунуться за дверь.
Он тотчас отскочил и запер дверь.
По лицу его мы поняли сейчас же, что там что-то неладно.
– Что, что там – бросились мы к нему.
Но уже отворилась дверь.
В комнату вошло несколько военных: —2 офицера и 1 солдат.
Одного из офицеров другие называли поручиком.
– Ты кто? – обратился поручик к моему отцу, фамилия? Откуда приехал? Чем занимаешься?
Зло скривил губы.
– Коммуну ждешь?
Каждый свой вопрос он сопровождал отборной площадной бранью. Такого же рода вопросы были обращены ко мне и нашему приятелю. Последнего поручик принял, по-видимому, сначала за русского, но по испуганному лицу его понял, что ошибся.
– Стреляете в нас?
И опять площадная брань.
– Коммуну устраиваете?
Кивнул своим спутникам.
– Обыскать надо.
Первым поручик обыскал меня, причем начал с бумажника.
– Позвольте, я вам достану документы, – сказал я.
Но документами ни поручик, ни его товарищ по боевой деятельности не интересовались.
Из бумажника высыпались деньги.
Не догадываясь еще о целях и намерениях господ офицеров, я стал подбирать деньги.
– Не трудитесь, – заявил поручик.
Он сам подобрал деньги и положил их торопливо в карман. Затем осмотрел подробно бумажник, забрал все оставшиеся там мои деньги, казенные и личные.
И обратился к отцу:
– Деньги давай, жидовская харя!
Отец высыпал ему всю имевшуюся у него наличность.
– Это все твои деньги?
И офицер замахнулся револьвером на отца.
Боясь, что он изобьет его, я стал выбрасывать из карманов всю имевшуюся у меня мелочь.
Он всю ее забрал.
По-видимому, у него составилось впечатление, что больше ни у меня, ни у отца взять нечего.
– Вы обыскали помещение? – обратился он к другому добровольцу.
– Здесь белье и костюмы, – последовал ответ.
– Отберите себе все, что вам нужно, и положите в кожаный чемодан.
И поручик обратился к нашему приятелю:
– А ты кто?
Тот назвал себя.
– Деньги!
– Денег нет у меня.
– Что-о?
Поручик приставил револьвер к его виску.
– Ну… деньги… Или застрелю!
Тот побелел, как стена. Дрожащими губами он пролепетал;
– Подождите… я схожу, достану.
– Далеко?
– Нет…
– Ну, иди.
И он отправил с ним солдата. Принялся укладывать наши вещи в чемодан. Набив его доверху, он вдруг заинтересовался моими документами.
– Вы адвокат? – обратился он ко мне.
Но тотчас спохватился и овладел собой.
– Я сам москвич, я это дело знаю… снимай свои лакированные ботинки.
Я снял.
Ботинки последовали в чемодан вслед за оставленными вещами. Молчаливый спутник поручика плотно увязал чемодан и вопросительно взглянул на поручика.
– Идем.
Господа офицеры поспешно оставили гостиницу.
После этого первого налета, который мы считали прелюдией к дальнейшему погромному действу, мы все оставили гостиницу и нашли приют тут же во дворе, в квартире своего знакомого. Здесь собралось человек 20 евреев, знакомых хозяина, людей различного общественного положения, различных воззрений и возрастов. Тут был адвокат, член кадетской партии, бывший товарищ министра при Временном Правительстве – правый эсер, холеный купеческий сынок, беженец из Слободки, лакей из ресторана. Мы жались вместе в этой квартире, усевшись рядком, подальше от дверей и окон.
Томительно шло время.
Вдруг в гостинице вновь поднялась тревога.
Как мы потом узнали, в гостиницу вошло несколько человек военных, – офицеры и солдаты, врач и сестры милосердия.
Во главе их был полковник.
Вошедшие начали с того, что успокоили прислугу, а также просили успокоиться и всех жильцов.
Заявили:
– В городе наступило успокоение, больше грабежей не будет, а в случае налетов мы сами будем охранять гостиницу.
Потребовали себе несколько комнат. Все это внесло успокоение среди евреев. Но продолжалось оно недолго.
Вскоре по всем комнатам побежала весть:
– 30.000… требуют 30.000.
Телеграф работал:
– Грабят по комнатам.
Вскоре из гостиницы во двор вышла группа солдат и офицеров.
Вышел и полковник.
– Открыть подвалы! – приказал он.
Он сначала обошел все подвалы, спокойно осмотрел всех бьющихся там в страхе евреев, потом приказал принести себе стул.
Сел посреди двора.
Отдал какие-то распоряжения.
Отдавши честь, офицеры и солдаты по его указанию пошли в одно из подвальных помещений, где хранились вещи хозяина гостиницы и там забрали все хранившееся имущество на миллионную сумму. Все это пропалывалось спокойно, организованно, видимо по заранее выработанному плану, по указаниям сведущих лиц.
– Все? – спросил полковник.
– Так точно.
Окончив этот ординарный, без погромных выкриков, без погромных эффектов, грабеж, полковник удалился со двора.
Вещи были собраны в один из номеров.
Вечером увезены.
Вечером же отряд занялся ограблением всех, оставленных жильцами, номеров.
