Текст книги "Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине."
Автор книги: Сергей Гусев-Оренбургский
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
На дом № 44 по Мало-Васильковской было произведено несколько налетов. В налетах принимали участие солдаты чеченцы. В квартире свидетельницы М. Финкельштейн были ограблены все живущие.
Забирали решительно все и кричали:
– Мало. Давай… где спрятал?
И жестоко избивали.
У одного из квартирантов после двух налетов абсолютно нечего было взять.
Солдаты не верили ему.
Шарили, искали.
И, обозленные неудачей, дико крикнули:
– Жид!
Зарубили его шашкой.
По Ярославской улице грабежи носили крайне ожесточенный характер Вымогательство денег и ценностей сопровождалось побоями и истязаниями.
Громили солдаты.
Громили офицеры.
Погромщики говорили с гордостью.
– Мы струковцы.
Многих евреев, не имевших возможности откупиться, они увели в штаб Струка, перешедшего в это время со своими «молодцами», после погромной деятельности в уезде, на службу добрармии. Его приняли с распростертыми объятиями, простили все его погромные «грехи» с весьма большой поспешностью и охотою; он устраивал на Софийской площади парады своим войскам, а во время погрома, как рассказывали, он произносил на пристани зажигательные погромные речи на старую свою привычную тему:
– Бей проклятых жидов и спасай Россию!
Судьба уведенных в штаб евреев неизвестна.
В гостинице «Петроград», – рассказывает очевидец, – поместился штаб одной роты. В первый же день своего пребывания в гостинице, офицеры и солдаты штаба занялись грабежом евреев-жильцов. Из номера в номер ходили грабители и обирали евреев, перед жильцами же христианами, если такие попадались, офицеры вежливо и галантно извинялись.
В одном номере жило семейство Каган.
Несколько военных ворвалось к ним.
– Жиды?
– Да… мы евреи.
Принялись грабить.
У жены Кагана отобрали драгоценности, бриллианты на очень крупную сумму.
Когда военные закончили свое дело и ушли, обезумевшая госпожа Каган подняла крик:
– Помогите, помогите, – звала несчастная, полагая, что есть еще на свете люди, которые могут помочь ей.
Она выбежала из своего номера в соседний и там, не помня себя от отчаяния, стала рыдать.
На крик ее прибежали вновь военные.
– Замолчи, жидовка!
Но истерические вопли продолжались.
Тогда один из военных выстрелил в упор в несчастную женщину. Обливаясь кровью, тяжелораненая, она упала тут же, на полу, в чужом номере. Но, совершив это страшное дело, военные не ушли. Они стали обирать присутствующих.
От мужа несчастной женщины, лежавшей тут же в крови, они потребовали:
– Снимай костюм!
Он покорно и поспешно снял.
– Ботинки!
Снял и ботинки.
Тогда они принялись грабить раненую.
…Потом спокойно удалились…
Всю эту ночь метался по гостинице муж несчастной женщины в бесплодных поисках спасения. Истекая кровью, не получив помощи, госпожа Каган к утру скончалась.
В пятницу 11-го октября утром, на Подоле, г-на Ш. обогнал на Александровской площади артиллерийский обоз. Ехавшие в хвосте обоза 3-е верховых, задержали его. Они приказали ему следовать за ними, и указать им дорогу в какую-то деревушку. Ш. объяснил им, что он беженец из Радомышля и Киев с его окрестностями ему почти незнаком.
В ответ его ударили нагайкой.
– Иди вперед перед лошадью!
Ему пришлось подчиниться.
На Межигорской улице те же верховые задержали еще одного шедшего по улице еврея, пожилого, полного, прилично одетого, и приказали идти вместе с Ш.
Но тот категорически отказался.
– Согласно распоряжению коменданта, – сказал он, – людей на улице задерживать нельзя ни для работы, ни для других военных надобностей.
– Ладно, – сказал один из всадников, – я покажу тебе, жид, распоряжение.
Он слез с лошади.
Привязал руку еврея к нагайке.
Вскочил обратно на лошадь и потащил еврея за собою на привязи. Так проехал обоз несколько улиц, полных прохожими. И никто из попадавшихся военных не обратил внимания на странность этого шествия. На улице Нижний Вал таким же способом был задержан и следовал за обозом третий еврей.
Так гнали их по всему Подолу.
Этот обоз с привязанными к лошадям евреями ужасал многих прохожих, а иных это зрелище забавляло до хохота.
Лишь на самом конце Кирилловской улицы верховые были остановлены проезжавшим офицером.
Он распорядился немедленно освободить евреев.
На вопрос его:
– Как ты смеешь задерживать и так поступать с людьми?
Один из солдат добродушно ответил:
– Мы не здешние, дороги не знаем.
– Так что же?
– Да начальник обоза, который остался еще на несколько часов в городе, сказал: – Задержите пару жидов, они вам укажут дорогу.
События в этом доме, на Кузнечной 59,– рассказывает Гуревич, – кажется превосходят все, что происходило в эти страшные дни в Киеве. По 10, по 20 человек чеченцев, по преимуществу из Волчанского отряда, несколько раз производили налеты на этот дом.
Грабили, вымогали, – как водится.
Если сумма не удовлетворяла, утонченно пытали, били, истязали.
Сам Гуревич, оставшись без денег, без вещей, без белья, одежды и ботинок, – боясь расправы в случае нового налета, выбежал из своей квартиры во двор.
Спрятался в клозет.
В квартирах, коридорах творилось нечто ужасное, до Гуревича доносились крики избиваемых людей, звериный вой грабителей-убийц, плач детей. Как потом выяснилось, в квартире, где проживал свидетель, творились кошмары.
Волчанцы грабили, ломали, рвали.
Смертно били – у кого ничего не было.
Хозяина мучили.
– Деньги, деньги! – вопили озверело.
Рубили его шашками до тех пор, пока он в беспамятстве не свалился на пол в лужу своей крови.
Там жила девушка– курсистка.
Схватили ее, чтобы изнасиловать.
Насильник все пытался совершить насилие тут же – возле валяющегося в крови хозяина. Завязавшаяся борьба, сопротивление жертвы, не давали ему возможности выполнить все с желательным для него эффектом.
Тогда он оттащил свою жертву в соседнюю комнату.
Ему на помощь пришли другие.
…и насилие было совершено на глазах у обезумевших квартирантов…
Сестра свидетеля была избита до беспамятства.
Избиты были и все оказавшиеся в квартире евреи: мужчины, женщины и дети. Над детьми издевались не менее, чем над взрослыми.
Все достигало слуха свидетеля.
Из всех квартир.
Стоны, крики, ругательства, выстрелы, вопли детей, звуки ударов, – целый адский хаос звуков достигал его страшного убежища.
Каждую минуту он ждал, что его откроют.
Несколько раз уже пьяный от крови и вина солдат рвал дверь клозета, полагая, что там сидит кто-то из товарищей.
– Отворяй, черт!..
И отборно ругался.
В промежутках между стонами раненых и избиваемых людей до свидетеля доносилась…
…песня…
Это офицер, стоявший во главе отряда, расхаживал по двору в сопровождении сестры милосердия и мирно беседовал с нею о Кавказе. Беседу он сопровождал пением «Яблочка». Эта псенка – самое страшное впечатление свидетеля…
Ее он не может забыть.
Он сходит он нее с ума, ночью она не дает ему спать, звенит в ночной тьме.
Когда стоны и крики стали стихать, оборвалась и песня офицера.
Свидетель услышал команду:
– Принесите миску воды, пусть молодцы обмоют руки.
Принесли миску воды.
Вышли во двор солдаты и стали смывать руки.
Еще один выстрел… для страха.
Они ушли.
Перед уходом офицер распорядился:
– Никто не смеет из этого дома звать на помощь раненым или сообщать в охрану. А то вернемся… со всеми расправимся!
И еще прибавил:
– Не сметь выходить до 6 часов утра!
После двухчасового сидения в ужасном месте свидетель вышел. Во дворе ему прежде всего бросилась в глаза миска с кровью.
Вошел в квартиру.
…Все разрушено…
В луже крови стонет хозяин.
В соседней комнате лежит с остановившимся взглядом девушка-курсистка.
Всю ночь промучился хозяин.
Утром умер.
…Передать все пережитое в эти страшные дни, – говорит свидетель, – сейчас, когда раны еще сочатся кровью, и кошмар пережитого давит душу, – нелегко. Тем не менее, попытаюсь вкратце изложить все то, что довелось пережить. Дом наш находится на углу Большой Васильковской и Жилянской улиц. Почти весь этот громадный дом, за исключением нескольких квартир, заселен евреями. Все магазины, помещающиеся в первом этаже, как по Васильковской, так и по Жилянской, за исключением бакалейной лавки и парикмахерской, принадлежат евреям. Немногие христиане, живущие в доме, обычно ничем не проявляли своей неприязни, были даже в дружеских отношениях с евреями. Но я уверен, что при искреннем их желании защитить своих соседей от погрома, они могли бы это сделать, – как это имело место в других домах. Но наши соседи-христиане даже как будто проявляли скрытое злорадство по поводу всего на их глазах происходившего.
1-го октября началась канонада.
Многие стали прятаться в подвал, чтобы спастись от снарядов, все время свистевших над городом.
Мы находились в сфере огня.
Мимо нашего дома, находившегося по пути следования войск на вокзал и в сторону Демиевки, то и дело проходили солдаты отрядами и в одиночку. Снаряды так и жужжали над нашими головами. И по проходившим военным мы гадали о происходящем в городе:
– В чьих руках город… кто побеждает в этой кровавой распре?
В таком полном неведении мы находились все время, пока большевики не были вытеснены из города добровольцами. В четверг вечером мы увидали первых верховых с кокардами на фуражках, скакавших взад и вперед мимо наших окон. Мы все были уверены, что наступление отбито, и что теперь жизнь скоро войдет в свою колею.
Однако полного ощущения безопасности не было.
Ночь на пятницу мы провели в тревоге.
На тротуарах видны были дозоры, с опаской проскакивавшие по улице.
В пятницу утром уже было достоверно известно, что большевики выбиты из города. Публика успокоилась, начала вылезать из подвальных помещений, собираться кучками и обсуждать положение.
И тут впервые прошел зловещий слух.
Бледными тенями пробегали по улице евреи.
– Грабят, – сообщали они.
– Кто?.. где?
– Войска… добровольцы… офицеры… не знаем.
Поспешно убегали.
Мы заколотили парадный ход дома глухо-наглухо и крепко заперли ворота.
И в то время, как прежде – только что пережитая канонада, гул орудий и свист снарядов, не знающих различия национальностей, объединили всех жильцов дома, жутко прислушивавшихся к грохоту орудий, – теперь новые события, ожидание погрома, сразу провело резкую грань между евреями и христианами.
Они заперлись в своих квартирах.
Они крепко заперлись.
На стук глухо отвечали:
– Мы христиане.
Они… христиане.
Какой самообман!
Они стали настолько чуждаться своих соседей евреев, с которыми жили как будто в дружбе, что не отвечали на обращенные к ним вопросы, делая вид, что не слышат.
А евреи тем больше сближались.
Мы собирались группами.
Ждали беду свою вместе.
И вот, когда несколько человек нас сидело в лавочке, вдруг, к великому изумлению нашему, мы увидели несколько человек военных, вооруженных винтовками, прорвавшихся к нам через парикмахерскую, хозяином которой был христианин.
Они бросились к нам.
– Оружие есть?
Один из них принялся обшаривать мои карманы и вынул бумажник с деньгами. Документы и всякие другие бумажки отдал мне, а бумажник с 4.000 денег положил в свой карман.
Тоже проделали и с остальными.
Делали они все это молча и спешно.
Затем отправились в другие квартиры.
Брали больше денег и драгоценности: кольца, часы, серьги, браслеты, цепочки… Только в квартире 13 они обобрали до нитки хозяина, сняв с него все до голого тела.
Дали залп.
И выбежали на улицу.
По всему видно было, что они торопились.
Почти следом за ними начали выламывать парадные двери. Взломали и ворвались.
Было человек 15. Они пошли по квартирам. Из первой квартиры, где живет домохозяин-еврей, кто-то вышел к ним и сказал:
Здесь живут русские.
Они этим удовлетворились.
– А кто живет напротив?
– Тут живет врач.
Они постучали к нам. Их сейчас же впустили.
Первое слово, произнесенное ими, было:
– Деньги давай!
Посыпались угрозы.
– Сейчас доставай… не то всех перебьем!
Нас было в квартире 3-ое: я, мой шурин-врач и квартирант.
Мне приставили к груди револьвер.
– Деньги!
Я объяснил:
– Меня только что обобрали.
– Часы давай!
– И часов у меня нет.
Тогда они рассвирепели, начали хлестать меня нагайками и бить кулаками по лицу.
Шурин пробовал их уговорить. Они спросили:
– Ты русский?
– Я еврей, – отвечал он.
Они накинулись на него, сняли золотые часы и кольцо.
Повалили на землю.
Но тут произошел следующий инцидент. В квартире у нас были 2 русские женщины, и вот одна из них бросилась к ним и начала умолять не трогать нас. Офицер обратился к ней с вопросом:
– А ты кто такая?
– Я русская, – ответила она.
– Так будь же русской, – закричал он, – тебе нечего делать в жидовском доме… вон отсюда!
И тут же прибавил:
– Ведь знаешь, какая это подлая нация!
Надо заметить, что руководил шайкой офицер, выражающийся весьма интеллигентно. И когда женщина с негодованием сказала ему:
– Ведь здесь живет врач, который лечит вашего же брата, как не стыдно?
Он как-то с сожалением взглянул вокруг на обстановку квартиры.
И махнул своим спутникам рукой.
– Идем.
В других квартирах они были менее деликатны. Ломали мебель, пианино, били посуду. Всюду спрашивали:
– Из этого дома стреляли… кто стрелял отсюда?
…Погром в нашем районе разрастался.
Мы слышали треск разбиваемых стекол, – это взламывали ближайшие магазины. По треску стекол мы старались установить, в какой стороне от нашего дома происходит погром. Из наших окон видно было, как большие толпы народа, в особенности баб и детворы, мешками тащат награбленное добро. Из дома № 6 было вытащено все, вплоть до мелочей.
…даже детская мебель…
Возле Троицкого Народного Дома гуляла пестрая, расфранченная христианская толпа и любовалась приятным зрелищем, – как солдаты взламывали двери, врывались в квартиры и делали там свое сатанинское дело.
Мы организовали постоянное дежурство.
День прошел спокойно.
Пытались несколько раз угрозами и увещеваниями заставить нас открыть ворота, но это не удалось.
Но вот наступила ночь.
О сне никто и не думал.
Все мужчины дежурили во дворе. Малейший шорох приводил всех в смертельный ужас. С различных сторон доносились душераздирающие крики. Порой человеческие вопли смешивались с собачьим лаем.
Снова ломились бандиты.
Снова мы их не пустили.
Но рано утром большая группа их стала решительно напирать на ворота. Они действовали с таким упорством, что дежурные жильцы потеряли всякую надежду отстоять ворота, и разбежались по своим квартирам.
Бандитам помог мальчик.
Он протиснулся под ворота.
И открыл их.
Надо заметить, что эти «мальчики» сыграли большую роль в погроме, – они указывали еврейские квартиры.
Бандиты ворвались, и с бранью и угрозами рассыпались по квартирам. Пришли и к нам. Нас было только 2-е: я и еще Л.
Снова угрожающее требование.
– Деньги!
Но, ни у меня, ни у Л., их не оказалось. Тогда они сказали:
– Идем за нами.
Они уже вывели нас на площадку, но нам удалось с большим трудом уговорить их оставить нас и взять себе из вещей все, что им понравится. Они перерыли все вещи, кое-что забрали и ушли. Они были еще во дворе, когда явилась государственная стража, кем-то извещенная.
Но она на грабителей не обратила внимания.
Она занялась расспросами:
– Кто звонил, из этого жидовского дома?
Вообще надо сказать, что на вызовы по телефону чаще всего отвечали:
– Помочь не можем, справляйтесь сами.
Иногда справлялись:
– Кто грабит, – чеченцы… кавказцы?
Давали понять, что с ними ничего нельзя сделать.
Были и издевательские ответы.
…Следующая ночь была особенно страшна.
К нам настойчиво стучались.
Угрожали:
– Лучше отворите… а то ворвемся… перережем всех.
Вот слышим: громят какой-то магазин.
Посылаем разведку в один из парадных подъездов узнать, где грабят магазин: в нашем фасаде или нет. Оказывается в соседнем.
В эту ночь были налеты на многие дома вокруг: Васильковская 62, Жилянская 3, Кузнечная 33…
Распространилась молва, что казакам дана воля только на 3 дня, срок исполнится в воскресенье.
В воскресенье немного успокоилось…
3-го октября утром, у дома на углу Большой Васильковской и малой Благовещенской улиц остановился какой-то конный отряд под командой нескольких офицеров, во главе которой был офицер в серой николаевской шинели, с рукой на белой перевязи. Отряд был под двумя знаменами: трехцветным и белым. В отряде лошадей было больше, чем людей. Отряд спешился у дома № 50 по команде офицера с рукой на перевязи. Так как мы все время находились у окон, выходящих на улицу, то ясно видели и слышали все происходящее. Еще приближаясь к углу, офицеры, находившиеся во главе отряда, глядели на наш дом и чему-то смеялись. Когда отряд спешился, то после какого-то разговора группы солдат с офицерами, один из офицеров махнул солдатам рукой.
И солдаты рассыпались по улице.
Одна из групп вошла в № 50.
Оттуда спустя минуты 3, солдаты вышли обратно с какими-то тюками и тут же на месте их поделили. По виду то была мануфактура.
При дележе присутствовал офицер.
Другая группа остановила проходящего юношу в студенческой форме, причем после минутной беседы студент снял пальто, снял и отдал солдатам тужурку, а пальто одел на рубаху, подобрал выпавшие из кармана бумаги и пошел дальше.
Солдаты все еще носили тюки из № 50.
Другие подбегали к следующим домам.
Часть же, числом до 30, принялась неистово стучать в парадную дверь дома № 43. Все это происходило на глазах спокойно стоявших и сидевших на лошадях офицеров. Так как парадная дверь № 43 в этот день была уже поломана, то один из жильцов вынужден был открыть ее. Произошел следующий быстрый разговор:
– Жид?.. русский?
– Русский.
– Все равно жид или русский.
В одну минуту у стоявшего в дверях были обшарены карманы. Затем грабители приставили револьвер к его виску и потребовали:
– Указывай, где жидовские квартиры!
Помчались вверх по лестнице. Начался грабеж.
Все это происходило в атмосфере крайней поспешности, так как лошади все время ждали седоков, и время было дано для грабежа краткое. Ограблены были квартиры врачей, адвокатов, техников и людей других, большею частью свободных, профессий. Всюду солдаты врывались, ломая двери, требовали денег, обшаривали карманы, срывали с рук кольца, с ушей серьги, с шеи медальоны и часы.
Забирали все, что попадалось на глаза.
Так как поспешность солдат была необычайна, то если шкаф или ящик были заперты, они его ломали шашками или прикладами.
Все это проделывалось почти бегом.
Одна группа вбегала за другой.
Переворачивала все вверх дном.
Бежала дальше.
Так ограблено было 11 квартир.
В каждой грабили минут 5–6, не больше.
При этом в квартире № 8 был шашкой в голову ранен Вайнштейн и шашками же в грудь избита его жена; в квартире № 7 избит Райзман, а на площадке избит сын Вайнштейна.
Пока грабили дом, другая группа громила гастрономический магазин и мастерскую портного. Из магазина ворвались во двор и спешно ограбили нескольких человек. Часть солдат ломилась во вторую парадную дверь нашего дома, но случайно проходивший помощник начальника милицейского района Нечович отогнал их.
Между тем, находившийся во главе отряда офицер, держа часы на руках, стал нервничать.
Он дал какой-то сигнал.
Тотчас все солдаты из разных мест начали кидаться к лошадям.
Отряд построился.
Медленным шагом двинулся дальше.
Уже на ходу его догоняли отдельные солдаты с узлами и вскакивали на коней. Солдаты эти бежали с разных концов Большой-Васильковской улицы.
Когда отряд скрылся, мы стали спрашивать у проходивших русских:
– Что это были за люди?
Нам отвечали:
– «Волчий отряд».
Мы уже знали, что так назывались волчанцы.
Нас уверяли, что население должно почитать себя счастливым, что все это происходило в атмосфере такой поспешности.
– Иначе нитки бы не оставили.
И сообщили нам еще, что в одном из домов неподалеку волчанцы убили студента-еврея за то, что он долго не отворял им. Имели эти солдаты вид необыкновенно дикий и дерзкий, и большею частью были кавказского типа.
Уже неделя погрома закончилась, наступило официальное успокоение, но преследования евреев продолжались. Их травил «Киевлянин» по всякому поводу, травили «Вечерние Огни», снова продолжая печатать сказки о стрельбе из окон, бросания ламп. Шульгин писал свои знаменитые статьи о «пытке страхом». Наконец стали появляться сообщения в военной сводке о стрельбе евреев по уходящим войскам в прифронтовых городах.
Словом политика определилась,
Маски спали.
Неясное стало ясным.
Но так как «просвещенные» генералы в Киеве стояли все-таки перед лицом Европы и Антанты, то соблюдались некоторая видимость приличия. Была назначена специальная комиссия для расследования правильности сообщений «Вечерних Огней» о стрельбе из окон, с таким позором опровергнутых «Киевской Мыслью». Комиссия работала долго, долго, но так и не окончила своей работы.
А пока что происходило следующее:
По всем дорогам евреев выбрасывали из вагонов.
Их вешали на придорожных столбах.
Расстреливали у заборов станций.
Ни один еврей не осмеливался выехать из Киева, вся торговля, вся промышленность замерла. Киев остался на зиму без дров. Создалась своеобразная военная «промышленность»: некоторые искусные офицеры, штабс-капитаны, полковники «спекулировали на жидах». За громадные деньги, за десятки тысяч рублей, они провозили в своих специальных служебных вагонах и теплушках евреев, которых необходимость принуждала ехать из Киева.
Шел разврат армии.
Развал ее.
Вскоре эта «армия» в триумфальном шествии на Москву для создания великой, единой, неделимой России, дойдя до Орла, быстрым аллюром, дикой ордой понеслась обратно, в задонские и кубанские степи, увозя с собою добро, награбленное в русских городах.
Тень убитых и замученных евреев преследовала ее.
А в это время в Киеве еще делали политику.
Шел разгром еврейских организаций.
Травили Комитет Помощи.
Официально этот Комитет назывался: «Комитет Помощи пострадавшим от погромов при Российском Обществе Красного Креста».
В помещение Комитета явились офицеры.
– Потрудитесь очистить помещение.
– Но здесь помещается Комитет помощи…
– Знаем. Нам необходимо это помещение для походной кавалерии. Потрудитесь очистить его в 24 часа.
– Но…
– Никаких разговоров!
Бросились искать защиты. Вступился священник Аггеев.
Но его заступничество только взбеленило офицеров.
– Мы выбросим вещи ваши на улицу, если вы по доброй воле не потрудитесь удалиться.
Вещи уже были сложены.
Занимались как на бивуаке, так как срочной работы оставить было нельзя: Киев был переполнен беженцами из погромных мест, раздетыми голодными, больницы были переполнены тысячами сыпнотифозных, всем требовалась срочная и постоянная помощь. Представители Комитета сбились с ног в поисках помещения. Наконец, была отыскана квартира в несколько больших и удобных комнат.
Предложили офицерам:
– Займите то помещение, оно гораздо удобнее.
– Нет, нам удобнее здесь.
– Ведь вы даже не видали еще того помещена?
– И смотреть не желаем.
– Но ведь вам же помещение нужно только на несколько дней, как вы сказали, а тут целое учреждение должно переезжать?
Офицеры стояли на своем.
– Потрудитесь очистить немедленно.
И пришлось Комитету Помощи переехать.
Это обошлось ему в несколько десятков тысяч рублей. Но всего противнее было чувство беспомощности перед нахальным, ничего не боящимся самоуправством и сознания всей зловещей угрозы, таящейся в этом факте.
И «угроза» сбылась.
Политика продолжалась.
Из Ростова пришла бумага от Главного Управления Красного Креста, что отныне флаг Красного Креста снят с Комитета Помощи пострадавшим от погромов, он предоставляется его собственной судьбе.
И он остался как бы вне закона.
…Без средств…
…Без прав…
КОНЕЦ
