Текст книги "Опричник (СИ)"

Автор книги: Сергей Хорошавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

   Вскоре подоспел Ласкирев. Пока народ разгружал, мы отправились на строительство плотины. Осмотрев тело будущей плотины, я прикинул выполненный объем работ, и немало удивился: за прошедшую неделю по моим прикидкам можно было выполнить примерно одну двадцатую общего объема работ. Но по факту сделано почти втрое больше. Специально проверил плотность трамбовки в нескольких местах, а ну как халтурят? Однако ничего подобного выявить не удалось – трамбовали грунт на совесть, не придерешься. Вкрадчиво поинтересовался у стрелецкого головы, как посошному люду работается. Тот удивленно ответил, что при такой кормежке, да щедрой оплате грех спустя рукава работать. Однако его ответ меня не удовлетворил, явно, что-то тут нечисто.

   Взяв с собой толмача, пошел говорить с народом. Говорил долго, пока не выяснил все досконально. Во-первых, с категорией грунта я ошибся, точнее с нормой выработки. Посчитал как суглинок, а тут в основном легкая в работе супесь, причем копать ее не нужно, подрезай дерн, да отваливай в тачки со склона, а это намного быстрее и легче. Глину для водозащитного экрана возят почитай с самого берега. Во-вторых, мужики по привычке работали, с утра и до вечера, с перерывом лишь на обед и послеобеденный сон. Я же в расчетах машинально использовал восьмичасовой рабочий день.

   Общая календарная продолжительность работ в итоге у меня вышла завышенной почти втрое. Впрочем, ближе к осени день станет короче, да и когда дело дойдет до строительства дренажного банкета, так что все может оказаться и с точностью до наоборот. Особенно если учесть, что откуда придется возить камень, я пока не знаю. Но это вопрос решаемый, достаточно спросить Ласкирева, он в прошлый Казанский поход этими местами ходил. Сначала, однако, стоит определить фронт работ для мужиков, нанятых в Нижнем Новгороде.

   Откровенно говоря, Михайло Дмитриевич меня не сильно порадовал. Камень был, но на полпути к Нижнему Новгороду. Впрочем, немного облегчало дело то, что он был не сильно далеко от берега Оки, и в виде валунов – бери да вози к реке. Деваться особо некуда, других мест поблизости я не помню, стрелецкий голова тоже, а пока основная задача: построить пару домниц для выплавки кричного железа, да наковать инструмента. Этим я поручил заняться двум десяткам из вновь прибывших, еще два отрядил на выжигание угля, остальных же вместе с ватагой бурлаков и двумя дюжинами стрельцов отправил за камнем. По предварительным расчетам нам его нужно было около восьмидесяти тысяч пудов. На стругах возить упаришься, проще сколотить прямо на месте пару дощаников размером поболее, да привести сюда бечевой.

   Закончив разговор, стал подниматься на холм и на полпути застыл в недоумении: было же говорено, что никакой частокол не нужен, нет же – все одно начали строить. Привычка вторая натура! Пришлось спускаться обратно для приватной беседы со стрелецким головой. Как оказалось, пока посоха заканчивала строить землянки, стрельцы за каким-то лешим впряглись в работу, набили заостренных бревен в два ряда и насыпали между ними грунта. С одной стороны на данный момент оно и в правду не лишнее, особенно по ночам, но с другой потом-то все одно придется разбирать, потому, как в мои планы такое укрытие для противника точно не вписываться.

   Это только кажется, что так надежнее и безопаснее, но если задуматься и учесть вооружение хоть татар, хоть черемис, такая ограда навесной стрельбе из лука вообще не препятствие, а вот стрелять по ним издалека из затинных пищалей и пушек малого калибра, снятых со стругов, будет мешать, если их конечно ставить на центральном раскате, как изначально предполагалось. По стенам же малую артиллерию распределять, смысла нет: маловато ее у нас: затинных пищалей едва с десяток, а пушек вообще только две. Начнем лить чугун, поставим ограду из решеток, чтобы все вокруг просматривалось и простреливалось.

   Вечером осмотрел точильный станок с ножным приводом, сработанный плотниками, заодно и в деле испробовал: переточил клинок сабли, да гарду убрал. Подвес я заменил еще ранее, когда кузницу отстроили, да горн выложили. Теперь буду ежедневно по утрам тренироваться, чтобы навыки восстановить.

   ...

   К концу месяца закончили землянки и крытые стрелковые ячейки, связанные с ними ходами сообщений. Кроме того, построили две большие бани и просторную избу с кухней и двумя дюжинами грубо сколоченных столов, на восемь человек каждый. Сложили так же и печи для обжига руды и выплавки железа, не шибко большие, но с принудительным дутьем. Кожа для клинчатых мехов у нас уже была, причем в избытке: каждую субботу кололи по одному волу, в скоромные дни стрельцы свободные от караулов отлучались на охоту. Первое время особыми успехами они похвастаться не могли, но кое-какая добыча все-таки была. Один раз даже завалили медведя, но в основном обходились рыбой, которой было в избытке, да изредка зайчатиной или дичью.

   Еще до отъезда я запретил валить все крупные деревья, что были вне зоны будущего затопления, в том числе и выше по течению Выксунки. В субботу утром, когда народ отдыхал от работ, я услышал отчетливый звук топора в южной стороне. С толмачом и дюжиной стрельцов мы пошли на звук. Ходить по лесу тихо стрельцы не особо умели – ломились как кабаны, но, тем не менее, нам удалось подобраться незаметно. Источником шума был мужичок, долбивший приличного размера дерево. Услышав шаги он обернулся и увидев нас попытался спуститься вниз и утечь, но десяток разом вскинутых стволов заставили бросить его топор и покорно ждать своей участи.

   Велел Заболоцкому расспросить пленника, кто таков и что тут делает. К моему удивлению оказалось, что это местный, то есть не из Мурома или окрестных русских деревень, которых на этой стороне Оки почитай и нет, а из мордвы. Дерево он собирался сгубить для новой борти, и занимался этим делом в наших местах почитай каждый год. Во как! Мед конечно дело хорошее, но зачем губить столетнее дерево, когда можно сколотить улей и прикрепить его между ветвей... примерно в этом духе я и выразился. Сенька аж поперхнулся, даже переводить не стал, а уставился на меня. Как так? А вот так – и работы меньше и безопаснее. А еще неплохо делать их из досок потоньше, да в два слоя, с утеплением между ними, чтобы пчелам легче было холода перенести. А внутрь улья рамки с листами воска установить. И крепить можно между двух стволов на веревках. Тогда и медведю добраться до лакомства никак не выйдет. В общем если хочет ставить борти в моем лесу, то только так и ни как иначе.

   Мужика, представившегося как Кежеватонь Овтай, мы отпустили, и об инциденте фактически забыли, а меньше чем через неделю, когда я с молотобойцами ковал уже, черт знает, какую по счету лопату из очередной крицы, он пришел сам и приволок с собой улей. Вместе с ним был молодой мордвин, судя по чертам явно близкий родственник, который и помогал ему переть это чудо. Юноша оказался сыном, это стало ясно, как только он назвал себя. Как оказалось именно Овтайтонь Тумай, и делал улей, выслушав наказ отца. Переврал бортник мои слова капитально, да и парень понял все по-своему.

   Вместо горизонтального улья он сделал вертикальный, и соответственно рамки оказались узкие и вертикальные. В верхнюю, довольно массивную планку крепились две более тонкие боковые, согнутых внизу и скрепленных деревянным крючком. Никакой вощины не было, хотя сделано все было толково. Не знай, я местных реалий, решил бы, что тут работал грамотный студент второкурсник, обучающийся на инженера-конструктора. Все сделано просто и очень технологично для имеющегося в наличии более чем скромного инструмента. По следам обработки заметно, что обошлись лишь топором, ножом да буравчиком. А вот с наружи выглядело все это пень пнем: пройдешь мимо в десяти шагах и не заметишь.

   Я подозвал Заболоцкого, и пока Сенька переводил наш с Овтаем разговор, заметил, что Тумай с интересом поглядывает на откованные еще с вечера топоры, которые два плотника насаживали на рукояти и, особенно на железные лопаты. Такой момент упускать не следовало, и я предложил ему поработать у меня некоторое время в учениках. По-русски он говорил плохо, но мое предложение понял скорее по жестам, чем, по словам и вопросительно посмотрел на отца. Тот почесал затылок и поинтересовался условиями. Мелочиться я не стал и положил на первое время два рубля в год, причем на моем корме, да в придачу пять четвертей ржи для его семьи в качестве компенсации за работника. Судя по тому, насколько быстро и не раздумывая, мой собеседник дал согласие, условия на его взгляд были очень щедрыми^[18].

   ...

   Через несколько дней к нам опять пожаловали гости. На это раз отец Тумая пришел не один, а с парой односельчан. Интересовали их лопаты, косы и топоры. Припомнив те цены, что видел в Москве в кузнечных рядах, скинул цену за топор до алтына с денгой и полушкой, а за лопаты попросил три алтына, на две денги дороже, чем хотели за них московские кузнецы. Уж больно там много ковки. По поводу кос развел руками: пока не ковал и сколько на них уйдет времени, не знаю. Овтай торговался не долго, и скорее для приличия, чем ради выгоды, потому как максимум чего он добился, так это скидки полушку с топора, и то исключительно потому, что заказал три десятка. Лопаты ему показались, то ли дороговаты, то ли он не был уверен, что найдет на них покупателя. В любом случае больше пяти штук он заказывать не стал.

   Едва я закончил с бортником, как на меня насели двое остальных. Эти оказались прожженными торгашами, но это им не особо помогло: кивнув на Тумая, я попросил толмача растолковать, мол, видите, чей сын ковать помогает? Вот его отцу и цена ниже, а когда своих чад в учение приведете, тогда и поговорим, только цена для Овтая все одно хоть на полушку, но ниже будет, как для первого.

   Проводив гостей, я закончил работу и, прихватив с собой, отправился в очередной раз осматривать строительство плотины. На данный момент четверть объема работ уже была выполнена, и по моим расчетам выходило, что плотину мы закончим не позднее второй трети сентября. С одной стороны это радовало, но с другой стало ясно, что в первоначальных расчетах я ошибся, и если бы не нанятые в Нижнем Новгороде работники, до холодов могли бы и не успеть. Кроме того, часть работников пришлось отрядить на сенокос, и на расчистку вырубленных делянок под посев озимой ржи, а так же на сбор лекарственных трав и корней, в первую очередь девясила, на который у меня были особые планы. Оставшуюся после ошкуривания бревен кору и обрубленные сучья так же собирали, чтобы пережечь их позже и внести перед посевом в землю. Дерн со склона холма частично использовали для увеличения плодородного слоя, частично оставили для будущих огородов внутри ограды.

   ...

   В пятницу пожаловали прежние спутники Овтая – мордовские купцы, и привели троих великовозрастных чад мне на обучение. Попытку заикнуться о заказе я пресек, сказав, что об этом речи вести рано – пусть сначала ученики покажут свое усердие и мастерство, а в конце месяца приходите. На первые несколько дней я отдал их в полное распоряжение Тумаю, чтобы тот научил их элементарным вещам, которые уже знал, а потом и сам занялся их обучением. К концу недели стало понятно, что как минимум от двоих хоть какой-то толк будет. Одного, самого бестолкового и ленивого, отослал обратно.

   К середине августа мы полностью обеспечили себя топорами и шанцевым инструментом, сковали несколько лемехов и даже успели выполнить заказ бортника. Кстати, пахать по старинке, тягая одиночный плуг за впряженным в ярмо быком, я посчитал несусветной глупость – незачем отвлекать столько народу от дела. Посему сделали сразу многолемеховые, благо тяглового скота у нас было в избытке, легкий супесчаный грунт позволял избавиться от пней и крупных корней срубленных деревьев. Испытывали их по несколько раз в день в течение почти целой недели, устраняли недостатки и снова испытывали. В итоге в субботу, четырнадцатого числа, под вечер этот кошмар благополучно закончился, и я признал нашу работу годной в дело.

   Плуги получились удобные, с регулируемой высотой вспашки и съемными отвалами, потому как не было у меня уверенности стоит ли тут пахать с оборотом пласта. К тому же секции крепились так, чтобы можно было менять ширину рядов. Попробуем разные варианты, а потом посмотрим, где урожай больше снимем.

   Начало сева, после совета со сведущими в этом деле местными старожилами из Мурома наметили на понедельник, шестнадцатое августа. Для озимых выбрали несколько мест, в том числе и те где рос донник, зеленую массу которого мы закладывали в селитряницы, утепляя их съемными соломенными матами и прикрывая сверху колотыми пополам бревнами для защиты от избыточной влаги. Заодно рожь и на месте будущих огородов посадили, чтобы подавить сорняки. Конечно, ее мощная корневая система может доставить проблемы, но копать-то мы и не будем: просто насыплем сверху слой земли с перепревшим навозом и вызревшим компостом, благо этого добра у нас к весне будет в достатке. А пока из удобрений, внесли только отходы, оставшиеся от выжигания древесного угля. Свои овощи под рукой милое дело. Они хоть и стоят буквально копейки, но мотаться за ними в Муром откровенно далековато.

   Единственная проблема может быть с фосфорными удобрениями: с одной стороны свободные от караула стрельцы регулярно снабжают нас в изрядных количествах свежей рыбой, которую уже сейчас солят и копят впрок, а кости и чешуя исправно идут в компостные кучи. Вот только, сколько там будет фосфора и хватит ли его на огороды и поля, мне не ведомо. Впрочем, есть одно очень богатое месторождение недалеко от Коломны. Просто так придти и взять, конечно, не выйдет, эти земли все сплошь, где поместные, а где и вообще боярские вотчины, но это думаю не беда, нужно будет – договоримся, не с самим хозяином, так с Иваном Васильевичем...

   ...

   Закончив возню с сельхозтехникой, я выкроил время для давно уже лежавших без дела пищальных стволов, купленных еще в Москве, на Пушечном дворе. Место для работы выбрал в отдалении от основных построек, за кузней, все-таки что химия, что огнестрел дело опасное. Отвлек от работы троих плотников, которые за пол дня сколотили мне стол, навес над ним и установили трубу вытяжки из выдолбленного бревна. Все деревянные поверхности велел промазать жидкой глиной – хоть какая-то защита от огня, хотя если и сгорит, не велика беда, восстановим.

   Сначала отковал заготовки для развертки и держателя резца, дал задание плотникам сделать несколько вариантов копира для нарезки, а сам занялся доводкой инструмента и отработкой схемы механики. О том чтобы склепать на коленке гильзы и думать не стоило: нужного по свойствам металла, инструмента и тем более оснастки у меня не было. Поэтому остановился на револьверной схеме заряжания.

   Местными мерными инструментами пользоваться у меня не было возможности, по причине их отсутствия, потому пришлось выгрести из кармана своей штормовки завалявшуюся там мелочь времен СССР. Размеры медных советских монет я помнил, благо приходилось ими измерять не раз в свое время. Четыре монеты по три копейки и пять по две копейки как раз равны ста семидесяти восьми миллиметрам, что больше четырех вершков всего на две сотых миллиметра. Так что вершок у меня вышел чуть более круглый – сорок четыре с половиной миллиметра, а не сорок четыре и сорок пять сотых как в Московии.

   Со стальными барабанами я пока заморачиваться не стал, все равно ничего лучше плохонького кричного железа и сделанного из него цементированием уклада пока не доступно. Зато есть медь и олово, пусть дико дорогие, но зато удобные в работе и в виде бронзы более пластичные. Для начала слепил восковую модель, из того воска что прикупил в Нижнем Новгороде, затем, сделав на ее основе форму из магнезии с добавкой молотой глины и отлил пробный экземпляр. Он вышел довольно тяжелым, как минимум в полпуда весом, зато на двадцать зарядов и с толщиной боковых стенок в шестую часть вершка. Как показали испытания, такая толстая стенка каморы оказалась явно избыточной – хватило бы с избытком и одной девятой вершка, то есть примерно пяти миллиметров.

   Внутренний диаметр камор выбрал по имеющемуся каналу ствола, то есть примерно три седьмых вершка, что фактически на полмиллиметра больше двенадцатого калибра в моем времени. Тратить время на перековку стволов не было смысла, все одно новые делать придется, а эти хотя бы сверлить не нужно, а то у меня сейчас даже материала для ружейного сверла под рукой нет. Для финишного сверления обошелся развертками, из свернутого прямоугольного прутка, со скошенными гранями. Естественно, качество и износостойкость вышли удручающими, но на особую долговечность этого инструмента я и не рассчитывал.

   Пули отлил из свинца с добавкой сурьмы, дымный порох у меня был, хотя его оставалось уже мало, в крайнем случае, можно будет уговорить Михайло Дмитриевича поделиться стрелецким запасом. Как показал опыт по выщелачиванию селитры, практически вся она, как и та, что я купил в Москве, была кальциевой, так что пришлось поработать над улучшением зелья, переварив ямчуг с поташом, полученным из золы. В новой тройной смеси я довел количество селитры до трех четвертей, и применил горячее прессование, для чего использовал один из привезенных стрельцами валунов, разогрев его суть выше температуры кипения воды. В сумме все это уменьшило гигроскопичность зерен и добавило пороху мощи, однако стоило мне двух разорванных пробных стволов, да и третий ствол тоже раздуло, хотя там заряд был уменьшен уже вчетверо, а вот барабан выдержал.

   Впрочем, до охтинского мой порох еще не дотягивал, как минимум вдвое: оно и понятно, уголь и тот выжжен не по уму, а он тут главный компонент. Но куда деваться, нет у меня под рукой ольхи или крушины, срубленной весной, да ошкуренной сразу после рубки, после чего просушенной пару лет под навесом. Причем это еще не все требования к древесине, которые нужно соблюсти, чтобы получить качественный порох. Их куда больше, по мне так проще пироксилиновый сделать, например «ружейный хлопок» Кристиана Шёнбейна, тут все только в наличие хлопка и нужных кислот упрется. Тем более что способ решения проблем с промывкой и сушкой мне известен. Впрочем, все это дело будущего, а пока придется использовать дымарь, потому как ружья планируется использовать под оба вида пороха.

   ...

   Немало времени ушло и на состав для капсюлей. Получить хлорат калия электролизом проблем не составило, та соль, что мы закупали в Нижнем Новгороде, явно была со Строгановских варниц и содержала приличную часть примеси сильвина, а уж отделить его от галита – детская забава. Тем более что мне нужно было всего пару грамм. Металлов для простейших гальванических элементов у меня было в избытке: серебро, медь, свинец, олово, ртуть, железо. Выбрал свинец и железо, пусть напряжение и не велико, зато цена самая низкая, олово и медь уже прилично дороже, что уж там говорить про серебро. Батарею пришлось, правда, собирать аж из пятнадцати элементов, но все одно не из двух с лишним тысяч как Василию Петрову.

   Серную кислоту я получил из серы и селитры^[19], а затем из смеси серной кислоты и селитры уже азотную^[20]. Посуду для кислот использовал свинцовую, собственноручно отлитую из ранее купленных запасов, для остальных экспериментов пришлось покрывать глиняную посуду стеклянной глазурью. Хорошо хоть не пришлось варить фритту из поташа, извести и песка. Для приготовления порошка глазури хватило и осколков стекла, оставшихся от дна бутылки, использованной мною для светильника.

   Впрочем, как ни крути, а стекольное производство со временем заводить придется, тем более что сырья в округе в достатке. Золу для получения поташа скоро девать будет некуда, известь тоже не проблема, да и пески стекольные имеются, хотя по качеству они чуть хуже, чем в урочище Шиворово, где спустя дести лет купцы Мальцевы построят свою стекольную мануфактуру. Ту самую, вокруг которой возникнет Гусь-Мальцевский городок, в 1926 году переименованный в Гусь-Хрустальный.

   После изготовления кислот основной проблемой чуть не стал спирт. Чтобы сделать из меди хотя бы аламбик, нужен был грамотный мастер медник, а его-то под рукой и не оказалось. Пришлось выкручиваться народным способом и сооружать аппарат из котелков и глиняных мисок, на глазирование которых, кстати, ушли все остатки стекольного порошка. В качестве сырья использовал часть пива, привезенного стрельцами из Рязани. Для надежности перегнал несколько раз и в итоге получил четверть литра спирта.

   Нарезка стволов заняла почти целую неделю, первые тройку запорол, что впрочем, с таким материалом и не удивительно: сначала держатель резца оказался слабоват, а затем подвела незамеченная при осмотре раковина. Но в итоге я таки получил пять вариантов с разным шагом нарезов. Отстреляв их одиночными зарядами, выбрал один, давший наибольшую кучность и приступил к самой конструкции. В первоначальном варианте решил использовать автоматику перезарядки на отдаче ствола. Получилась довольно массивная конструкция из дубового бруса, в которой ствол при выстреле скользил по направляющим ствольной коробки вместе с барабаном, а затем возвращался обратно мощной двуперой пружиной. Барабан же удерживаемый защелкой на раме, сначала проворачивался на одну двадцатую оборота, а затем подводился к стволу и фиксировался в этом положении эксцентриком, связанным рычагом с основанием казенной части.

   Чтобы уменьшить прорыв газов между казенником ствола и барабаном пришлось использовать лабиринтную схему в виде концентрических конусов проточенных на ответных частях. Совсем избежать этой беды, правда, не вышло, мешала невысокая точность изготовления, но все-таки такого фейерверка как у обычных револьверов не наблюдалось. В целом схема получилась вполне рабочей, хотя калибр стоило уменьшить и желательно как минимум вдвое, но тут все упиралось в прочность свинцовой пули. С крупных нарезов пулю и то порой срывало, особенно на сильно закрученных твистах, но делать оболочечные пули с медной рубашкой пока возможности не было. Да и медь была не сильно хорошего качества, даже для капсюлей пришлось ее рафинировать, сначала отжигая в небольшой печи, теряя с угаром чуть не половину металла, а потом еще и проводить окончательную очистку селитрой, что тоже себестоимость не снижало.

   Впрочем, довести свои эксперименты до натурных испытаний полноценного прототипа я не успел, помешали неотложные дела. Мужики закончили сев за четыре дня до первого сентября, то есть по местным меркам до начала нового года. Всего посеяли двести шестьдесят десятин ржи, да около пятнадцати – озимой пшеницы-ледянки. В итоге запасы зерна в наших амбарах сильно поубавились, притом, что по большей части сеяли не по две четверти, как принято, а всего по одной. Лишь на небольшом участке, в двадцать десятин, на южном склоне холма, где успели уложить ранее снятый плодородный слой со дна будущего пруда, сеяли по полной норме, которая, кстати, оказалась в полтора-два раза ниже принятых в моем времени. Впрочем, ничего удивительного – здешнее зерно заметно мельче.

   С учетом того, что успели подъесть мои работники, осталось около восьмидесяти пяти четвертей. Причем более половины из них – овес, да немного ячменя с горохом, отложенных на посадку весной, ржи не осталось совсем, а пшеницы всего десять четей, так что поездку в Духов монастырь за зерном нового урожая откладывать явно не стоило, а то зимой лебеду есть будем, с березовой кашей на пару. Поэтому, отдав распоряжения по поводу строительства и хозяйства, и попарившись в недавно возведенной бане, на следующий день я с Заболоцким, бурлацкой ватагой и полусотней стрельцов на двух стругах отправился в Рязань.

   ...

   Всю дорогу я жалел, что не вышло уговорить Ласкирева, сменить парусное вооружение на гафельное, чтобы можно было идти круто к ветру. Стрелецкий голова уперся, сославшись на то, что имущество казенное и ему за него отвечать если что. Как назло почти все время дул встречный ветер, так что на путь до Рязани у нас ушло две с лишним недели. Впрочем, грех жаловаться, шли ходко, где на веслах, где бечевой, и в итоге за день проходили верст по тридцать, а порой и более.

   На место прибыли часам к десяти утра, в субботу. Служка Свято-Духова монастыря встретил меня как родного и буквально за руку потащил к игумену, что показалось мне весьма подозрительным. Однако святой отец лукавить не стал и выложил все как на духу. Ларчик открывался просто: урожай в Рязани в этом году собрали обильный и цены на рожь в Рязани упали до неприличия низко. Все бы ничего, можно зерно и придержать, но как назло на монастырских землях урожай оказался так велик, что амбары смогли вместить не более двух третей. Так что часть хлеба стояло в копнах, а недели через две-три могли зарядить дожди, так что часть урожая могла запросто сгнить.

   Закупаться одной только рожью в мои планы не входило, но цены на пшеницу и ячмень нового урожая меня не порадовали – они оказались даже чуть дороже тех, по которым я приобрел первую партию. Так что вариантов не оставалось и после недолгого торга мы сошлись на пяти копейках с полушкой за четверть. В целом закупка без малого полутора тысяч четвертей зерна мне обошлась в семьдесят пять рублей, два алтына и три денги. Больше закупать не было смысла, и так оба струга будут изрядно перегруженными. Теперь хлеба хватит, чтобы тысячу человек год кормить, а у меня пока только сотня работников. Да стрельцов и посоху три сотни, впрочем, им недолго осталось у меня харчеваться – скоро в Казань отбудут. Плотину уже в этом месяце закончат, и все. Другой вопрос удастся ли их раньше срока спровадить? Служилые еще, куда не шло, им, что тут службу нести, что там, разница невелика, хотя кормежка у меня обильная, да и воли больше, а вот мужикам в Казани никто платить не будет – тягло оно и есть тягло...

   После обеда отправив струги с грузом назад, я с Сенькой и пятеркой стрельцов отправился в Москву, воспользовавшись подорожной грамотой данной мне Висковатым в день отъезда. При необходимости добраться до места можно было бы к вечеру следующего дня, но желания трястись день и ночь в седле у моих спутников не наблюдалось, так что мы дважды останавливались на постой и лишь через пару дней добрались до Москвы. Само по себе удовольствие оказалось весьма недешевым: десять верст по алтыну за каждую взятую лошадь, постой по деньге с полушкой с человека, да харчи по дороге, так что все вместе обошлось мне в два рубля и тринадцать алтын с полушкой ^[21]. К тому же, несмотря на отдых, многочасовая тряска в седле меня порядком измотала.

   Добравшись до места, мы избавились от лошадей, вернув их ямщикам, и отправились в корчму перекусить и как следует отдохнуть. Впрочем, первое заведение подобного рода мы миновали, зажав носы от вони. Сенька весело пояснил: ветер де со стороны Рачки дует, а откуда она вытекает – вестимо^[22]. Поэтому мы миновали Васильевский луг и Солянку, где, кстати, ароматы тоже не баловали обоняние, после чего двинулись в корчму у Покровских ворот.

   ...

   Еще толком не перекусили, а Сенька уже весь извертелся: оно и понятно – почитай в полуверсте от дома, видать кусок в гордо не лезет, до того охота родных повидать. Ну да ладно, заслужил мой толмач отдых, да и дел для него сегодня не предвидится, скорее, наоборот, без него кое-что проще провернуть нужно. Вспомнив, с каким усердием он вертелся вокруг Тумая и его соотечественников, прилагая все силы, чтобы изучить язык местной мокши, решил вознаградить парня авансом. Выдал двадцать алтын, пояснив, что сие за усердие в языках, а коли к лету выучиться говорить с мордвой, то с грядущего года будет не два рубля, а три получать, а сейчас может бежать в слободу, родителей проведать.

   Спровадив Заболоцкого, я отпустил стрельцов отдыхать, выдав им по алтыну, а сам приступил к первой фазе задуманной операции. Взял на две денги постных пирогов, купил за двадцать алтын у пропившегося посадского его зипун, поршни да шапку, после чего переоделся и пошел к ближайшему храму. Местный язык за три с лишним месяца худо-бедно я начал понимать, но сойти за местного и думать было нечего, поэтому троим юродивым, сидевшим на паперти, я объявился как служилый немец. Поначалу приняли они меня весьма кисло, но от угощения не отказались, хотя и долго принюхивались к пирогам – не скоромные ли?

   Слово за слово, поведал я им: получил де от государя землицу с тяглецами за службу ратную, да семена на посев, а давеча сон привиделся – года через три, вымокнет дождями все жито, инде морозами хлеб побьет, да не токмо у меня, а по всей земле Московской. Народец же с голоду разбежится и придет мое хозяйство в разорение полное. Правда, ли сие, али бесовское наваждение мне неведомо, а что делать ума не приложу. Не знаю почему, но идея очередного голода и мора для этих святых людей оказалась столь привлекательна, что они даже не удосужились дать мне какой либо совет. Впрочем, мне был он и не особо нужен. Удостоверившись, что подготовленные зерна упали на благодатную почву, я покинул блаженных, предоставив им возможность вдоволь поспорить на любимую тему.

   Вернувшись в корчму я переоделся в свое и воспользовавшись тем, что мужик у которого я купил его одежонку, спит пьяным сном, бросил ее рядом на лавку. Не факт что он вообще вспомнит что-то, когда проспится, а если и вспомнит, возмущаться вряд ли станет.

   ...

   На следующий день я с утра поспешил в Посольский приказ. Сенька должен был явиться туда ближе к вечеру, так что мне стоило переговорить с Висковатым раньше, без свидетелей. Однако Ивана Михайловича на месте я не застал, а в ответ на мой вопрос получил лаконичный ответ: думный дьяк у государя, а доколе задержится, неведомо. Чтобы скоротать время направился в Китай-город, пройтись по лавкам Гостиного двора.

   Потратив пару часов на беготню по рядам, я решил, что пора на этом закругляться, тем более что ничего интересного для себя не нашел. Проходя неподалеку от лавки персидского торговца тканями, я заметил, как из нее вышел грек, который был ранее приставлен ко мне в качестве толмача. Меня он не заметил, похоже, сильно спешил, и явно не к портному – не иначе снова за заветной шкатулкой приходил. Времени хватало, и я решил проследить за ним. Но едва мы покинули Китай-город и направились в сторону Посольского приказа, я понял, что тяну пустышку. Впрочем, я так и так собирался возвращаться, поэтому прибавил шагу, обогнав грека, и первым подошел к крыльцу, где и столкнулся с Висковатым. Поговорить, правда, не вышло, Иван Михайлович только отмахнулся, мол, недосуг, позже подходи, после чего резво направился в сторону царских палат в сопровождении нескольких дьячих несущих ларцы с документами.