Текст книги "Союз нерушимый (СИ)"

Автор книги: Сергей Хорев

Соавторы: Михаил Каштанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Что он не один такой умный, Родин понял уже по приезде в полк, когда дежурный командир доложил, что в отсутствие командира летчики и штурманы полка занимались изучением района предстоящих полетов и подготовкой техники к работе с грунтовых площадок. 'Вот так вот, Сергей Ефимович. Не у тебя одного душа за порученное дело болит. А получается у тебя острый приступ зазнайства и критическое повышение самомнения'. А тут еще и особист с инженером, расслабиться не дают. Сидят болезные, дожидаются командира с ведомостями и формулярами установки на бортовые РЛСы блоков самоуничтожения. Техника настолько секретная, что ни дай бог попадет в лапы финнов. А от них к британцам или американцам. Ну, с этим закончили быстро. Спать. Только бы добраться до койки. Осталось-то, всего четыре часа. Ох, мать.

Где-то 'утро красит нежным светом стены древнего Кремля', а здесь, на Карельском перешейке, пять утра, да еще и в декабре, это глубокая ночь. Хотя и в Москве в это время года, тоже еще не рассвет, но все же. Но аэродром уже живет своей жизнью. Точнее, он её и не прекращал. Уходили в ночь разведчики, оснащенные инфракрасными камерами. В готовности номер один находилось звено ночных перехватчиков. Но это была так сказать тихая, дежурная жизнь. Теперь аэродром готовился к полноценной работе. Две эскадрильи истребителей. Две эскадрильи бомбардировщиков. В умелых руках – это сила. Сила, которая не только какую-то там 'солому ломит', но и способна проломить почти любую оборону.

Родин стоял рядом со стоянкой еще укрытых в капониры самолетов. Вслушивался в шум прогреваемых двигателей. Вдыхал такой знакомый запах, состоящий из смеси запахов нитролака, высокооктанового бензина, резины, моторного масла и чего-то неуловимого, но присущего только авиации. Смотрел на привычную, неторопливую суету техников. Его губы чуть шевелились, но за ревом моторов никто ничего не мог услышать. Да и не было рядом в эту минуту никого. Он и сам не мог понять, откуда всплыли в памяти строки, так и не написанной в этом мире песни:

...Принимай нас, Суоми – красавица,

В ожерелье прозрачных озер!...

Слащёв.

Раздав последние на завтрашний день приказания, Слащёв отпустил старшину и дежурного по отряду, вышел из старшинской каптёрки и по коридору с тусклым дежурным освещением направился в канцелярию. Вошёл, закрыл за собой дверь, и устало привалился к косяку. В канцелярии ожидаемо оказался заместитель, что-то выписывающий из толстой книги в свой 'комиссарский' блокнот. Ну, перед ним можно. Иногда, чуть-чуть. Чёрт возьми, последнюю неделю Александр чувствовал себя древним разбитым стариком. И усталость была не физической, а какой-то душевной, что ли. Потому, что он не понимал. Не понимал, почему, когда идёт война, его отряд сидит без дела и ожидает каких-то 'особых распоряжений'. Конечно, было правильно, что после 'венского концерта' отряду дали отдых. Они его заслужили, особенно ребята. Но сейчас-то, когда идут бои и гибнут их товарищи, бойцы Красной Армии?! Он устал отвечать на недовольные вопросы бойцов, да и замполит, похоже, тоже. Наверняка сейчас выписывает цитаты из Ленина или Сталина, чтобы их авторитетом дать объяснения бойцам. Особенно трудно было отвечать на вопросы, которые задавали бойцы, если перед этим, хотя бы на мгновение, всплывало в памяти 'то' будущее. Когда основным правилом было – кто угодно, только не я. 'Люди жизни кладут, а я тут зря народный хлеб жру!' – так заявил всегда спокойный взрывник Афанасьев, когда отряд вернулся из Пскова с траурного митинга, состоявшегося после похорон погибших на карельском фронте псковичей. Митинг проходил на центральной площади Пскова, где был открыт памятник Защитникам отечества, рядом с которым появились надгробные плиты с именами погибших. Да-да, никаких братских и, тем более, безымянных могил – у каждого солдата, который погиб за Родину, должно быть место упокоения, к которому могут прийти родственники или просто граждане. Трудно с такими вопросами от бойцов сохранять спокойствие. Да и от Ольги что-то долго вестей нет – как уехала в свою очередную экспедицию, так последняя весточка почти месячной давности была. И то, Егоров, после того как Маша на него надавила, расстарался узнать. Водки что ли выпить, для успокоения нервной системы и общего самочувствия?

– Чего не спишь, комиссар? Всех дел не переделаешь, а Светка твоя мне скоро в волосы вцепится.

– Светлана, чтобы ты знал, настоящая офицерская жена. Потомственная, к твоему сведению. И что почём в нашей службе прекрасно понимает, так что нечего тут. Ты на себя посмотри, морда твоя холостячья: щёки втянулись, бледный как тот утопленник. Ольга вернётся – сам к Котовскому пойду, чтобы женить тебя в приказном порядке.

– Давно сидишь? Наркомат не звонил?

– Нет, точно тебя женить пора. Если бы звонил наркомат, дневальные уже носились бы, задрав хвосты, и тебя бы на том свете уже нашли. Садись, я чай свежий заварил, выпьем с тобой.

– Я бы лучше водки выпил, если честно. Но чай тоже сойдёт, не откажусь, наливай.

Пока Блюхер, вытащив из тумбочки стаканы, разливал в них горячий чай, Слащёв прошёл на своё, командирское, место. Снял через плечо планшет, бросив его на край стола, и поверх него положил фуражку. Потом устало опустился на стул и откинулся на широкую спинку. Что за ерунда, откуда это всё? Откуда это ощущение, словно на тебе воз везли? Физическое состояние отличное, сегодня специально полную полосу препятствий прошел вместе с бойцами: всё как обычно – пришёл первым и поджидал остальных, засекая время. В спортзале тоже всё было как всегда. Так откуда, чёрт возьми?!

– На, держи; – Блюхер поставил перед Слащёвым стакан с чаем, от которого поднимался чуть видимый пар, и уселся с боку на подоконнике: – Совсем ты, Сашка, психованный стал. С лица спал, так что морда вытянулась. Думаешь, мне легко ждать? Про бойцов ты и сам всё знаешь. Но, как говорил Суворов, Александр Васильевич – 'каждый солдат должен знать свой манёвр'. Обычно мы упираем на слово 'знать', а я тебе напомню слово 'свой'. Если командование нас не тревожит, значит, для нашего манёвра ещё время не пришло.

– Да понимаю я всё, Слава, прекрасно понимаю. И что ближние и дальние тылы у финнов армейская или фронтовая разведка прощупают не хуже нас. Там тоже не мальчики зелёные служат. И что форты брать никто нас не пошлёт, тоже понимаю. Их вначале разнесут изо всех стволов, а потом штурмовыми группами при поддержке танков и возьмут, когда время придёт. Но, понимаешь, не могу я спокойно сидеть, когда другие дерутся.

– Кхгрм; – Блюхер чуть не поперхнулся чаем, но прокашлялся и рассмеялся: – Это ты бойцам про 'спокойное сидение' скажи. На последнем марш-броске даже Онищенко в конце еле ноги переставлял. Ну, вот скажи, какую задачу, по-твоему, наш отряд мог бы решать на этом этапе? Всё финское правительство захватить и к капитуляции принудить?

– Да кому оно сдалось, правительство это? По сусалам получат и успокоятся. И поумнеют, может быть. Нет уж, мы сперва возьмём то, что они разменивать с прибытком для себя отказались, а потом об их капитуляции будем думать. Если нашему правительству это ещё нужно будет. Нет, это не вариант. А их пастухов мы пока не достанем.

– Тогда прекращай психовать. Понимаю, что ожидание драки хуже самой драки, особенно, когда её результат не известен. Но в нашем-то случае результат совершенно ясен. Или ты сомневаешься, командир?

'Вот оно! Вот в чем причина! Это же, как тогда, в 91-м – сидишь и ждёшь, неизвестно чего. Ждать приказа или не ждать. Не ждать и поступить согласно Присяге – защитить свою страну от изменения конституционного строя, что согласно всем законам есть преступление против государства? Государства, которому ты присягал. Решили ждать, как привыкли за годы службы, ждать приказа вышестоящего командования. Потому, что 'выступить по приказу советского правительства'. А правительство к этому времени было уже сильно не советским. Вместе со всем вышестоящим командованием. За очень редким исключением, которым отдать приказ просто не дали возможности. 'Эти' продумали и спланировали всё заранее. А потом? А потом, вдруг, одномоментно, подписями трёх сволочей твоё государство оказывается 'распущенным'. Нет больше твоего государства, ушло, испарилось, кончилось. А Присяга? А не действует больше Присяга, потому, что кончилось государство, которому она давалась. Так что – все свободны, господа офицеры. Чёрт меня подери! Вот уж не думал, что тогдашнее ожидание приказа, закончившееся катастрофой, откликнется сейчас, да ещё в такой момент. Хотя, может быть и правы физиологи, которые говорят, что поведение определяется ассоциациями? Ну, уж дудки, я вам не собачка Павлова! В самом деле – вот понял причину и, вроде как, мандраж кончился. Но устать я, всё-таки, устал, поспать минуток шестьсот не помешало бы. Только не даст никто. Ну и ладно, пяти часов за глаза хватит. А Славка – настоящий комиссар, нашёл нужные слова в нужный момент'.

– Иди к чёрту, комиссар. За подобные сомнения я сам, кого хочешь, по стенке размажу. Всё, я в порядке, излечил ты меня. А то прямо хоть к попу на исповедь иди. Благо, что только двор пересечь.

– Слава те госсподя, помилуй мя товарищ Маркс! Политически грамотные бойцы и командиры на исповедь к замполиту ходят, а не к попам. Меня ведь как бойцы зовут, знаешь? 'Советский поп', однако. Ну, что, ещё по одной и отдыхать?

– А давай, врачеватель советских душ. Советский равноапостольный Петр, Павел и Глеб в одном флаконе.

– Анафема тебе, богохульник! Тогда уж Иосиф, Михаил и Григорий. Стакан подставляй, безбожник.

Утром Слащёв проснулся сразу, в одно мгновение. Откинул к стене байковое одеяло и поставил ноги на дощатый пол. В комнате было холодно – форточка с вечера была открыта, а на улице, как-никак, середина декабря. Встал, прошёл на середину почти пустой (а что там той мебели – стол, пара стульев, платяной шкаф, да три высоких полки с книгами) комнаты и начал делать привычный утренний комплекс разминки. Пока простой, лёгкий, но до пота. Когда с раскрасневшейся кожи пошёл лёгкий пар, подошёл к умывальнику, устроенному за дощатой загородкой в углу и сунул голову под струю холодной воды. Отфыркался как конь на водопое и начал растираться широким полотенцем. Полотенце сразу напомнило об Ольге – её подарок. Но сегодня о любимой женщине вспоминалось легко и радостно, да и вообще, Андрей чувствовал в себе какое-то радостное настроение. Словно распирало изнутри чем-то приятным и давно ожидаемым. Или, как говорил в таких случаях, гораздый на язвительные сравнения Егоров – в заднем месте завозилось бодрящее шило. Оделся, проверил двумя пальцами перед зеркалом правильность расположения козырька фуражки и через коридор вышел на крыльцо дома комсостава. День обещал быть солнечным – над лесом стояли перистые облака, через которые тёмно-синее небо начинал заливать тускло-малиновый цвет зари. Пока ещё слабозаметный, но уже вполне различимый. Снега пока не было, и вместо него под ногами хрустел иней, осевший на землю за ночь. Похрустывая инеем и льдинкам, Слащёв дошёл до монастырского крыла, в котором размещались казарма и отрядная канцелярия, и распахнул дверь, которая дохнула на него застоявшимся теплом. Не успел Андрей переступить порог, как прямо из коридора раздался рёв дневального – 'Дежурный по отряду на выход!'. Выслушав бодрый рапорт о том, что 'за ночь в расположении ничего не случилось и личный состав отдыхает', Слащёв спросил дежурившего старшину Воловича – 'Ну, что, конь боевой, не застоялся?'. И увидел радостную, таящую надежду, широченную улыбку – 'Когда?!'. Даже дневальный совершил неслыханное дело – отступил на пару шагов от тумбочки, чтобы расслышать ответ. Слащёв погрозил ему пальцем, но сказал – 'Думаю, что скоро. День, два. А пока продолжайте нести службу'. Даже замок в двери канцелярии щёлкнул более звонко, чем обычно, веселее, что ли. Андрей посмотрел на тёмно-коричневый эбонит телефона – 'Ну же, приятель. На тебя вся надежда. Чего молчишь'?

Утренний развод, подъём флага. Доклады командиров подразделений и служб. Подробный, с личными впечатлениями и комментариями, отчёт об испытаниях полученных две недели назад металло-керамических пластинчатых кирас. И совсем не уставные, немного заумные разъяснения Термена про полученные тогда же рации малого радиуса для персональной связи – вес полтора килограмма, дальность связи два километра, десять каналов связи. Слушал внимательно, но обратил внимание, что, то один, то другой командир, нет-нет, да бросит взгляд на молчащий телефон. Словно каждому хотелось подтолкнуть эту эбонитовую хреновину – давай, звони, зараза! Когда раздался звонок, громкий и настойчивый, рука дёрнулась, норовя метнуться к трубке. Но Слащёв усилием воли остановил это движение – не положено. В напряжённой тишине дождался доклада дежурного и только после этого поднял трубку.

– Командир отряда особого назначения капитан Слащёв у аппарата.

– Как служба идёт, капитан Слащёв? – раздался в трубке громкий голос Котовского: – Не устал баклуши бить? Не возмущайся, шучу. Слушай сюда, капитан Слащёв. Не хотел тебя раньше времени в дело пускать, но задачка одна нарисовалась. Как раз для твоих медведей, я думаю. Дело такое, что товарищ Фрунзе меня лично ей озадачил, по просьбе генерала Малиновского. Запоминай – город Выборг. Включай шарманку для документов, сейчас Егоров тебе все материалы передаст. Через 24 часа ты со своим отрядом должен быть в штабе Северо-Западного фронта в распоряжении Малиновского, от которого получишь дальнейшие указания. От него лично, запомни. Детали потом обговоришь с Егоровым, он там же будет. Как уяснил, есть вопросы?

– Вопросов не имею, товарищ заместитель наркома. Пожелание имеется. Разрешите?

– Валяй.

– Разрешите кирасы и новые рации с собой взять. Сразу испытаем их в боевых условиях.

– Уверен? Смотри сам – считаешь нужным, бери. Но за сохранность секретных изделий с тебя лично спрошу, знаешь сам. Если хоть кусок к финнам попадёт, взыщу немилосердно. Всё? Ну, если всё – то воюй, капитан Слащёв...

Штаб фронта ничем не напоминал растревоженный муравейник – обычная рабочая суета. Расставленные в строгом порядке передвижные штабные домики, между которыми протянуты толстые шнуры телефонных кабелей, а на крышах торчат разлапистые рогульки антенн. Из некоторых домиков иногда выскакивали посыльные, заскакивали в мотоциклы, стоящие вдоль центральной дорожки и куда-то уносились. Слащев вместе с Егоровым направлялся к двойному домику, в котором располагался командующий. Подошли, представились и предъявили документы для проверки. Начальник караула и Егоров явно знали друг друга, потому, что в глазах у начальника направления наркомата, до которого дослужился старый товарищ, так и читалось желание рявкнуть 'Почему не узнаёшь, морда?' и заржать. Но, порядок есть порядок, особенно, когда он совершенно правильный и идёт на пользу дела.

– Всё в порядке, товарищи командиры; – сказал начальник караула, возвращая документы: – Нас предупредили. Командующий примет Вас через пять минут. Пройдите в тамбур.

И только потом поздоровались с Егоровым за руку как старые знакомые. Но никаких разговоров не по делу – служба. В прокуренном тамбуре, где за узким столиком сидел адъютант командующего, прождали не долго. Через три-четыре минуты из двери, ведущей в комнату для совещаний, вышли три командира, как по петлицам понял Слащёв – моряк, танкист и лётчик и адъютант пригласил пройти к командующему. Круглое с высоким лбом лицо Малиновского выглядело ощутимо уставшим, но глаза светились бодростью. После уставных приветствий он решительно подошёл к командирам и поздоровался с ними за руку. Остановился напротив Слащёва:

– Ну, с полковником Егоровым мы давно знакомы, а вот Вас, товарищ капитан, вижу впервые. Хотя слышать приходилось. Но, к делу. Прошу пройти к карте: – и широким шагом направился к дальней стене, где на большом планшете с подсветкой висела карта зоны ответственности всего Карельского фронта.

– Смотрите. Между Выборгом и Ладожским озером сплошная сеть озёр, больших и малых, и русло реки Вуоксы. Строго на север от Выборгского залива через Новинский залив, озеро Брусничное и до озера Большое Цветочное идёт Сайменский канал. На канале шлюзы, восемь штук. Представьте, что случится, если финны взорвут шлюзы и вся масса воды хлынет навстречу наступающим войскам? А они взорвут, агентурная разведка доносит, что к этому всё готово. По этим же данным полковник Туйямяки, который командует охраной шлюзов, имеет приказ взорвать их при любой попытке захвата. Взрыва нельзя допустить ни в коем случае. Как думаете действовать, товарищ капитан?

– После анализа материалов, которые нам передал полковник Егоров, примерный план действий таков. Выходят восемь групп с усилением – по одной на каждый шлюз. Самая большая группа, в составе двух взводов, захватит шлюз Мялкия и будет его удерживать до подхода парашютистов. Это самый большой шлюз с высотой перепада уровня воды двенадцать с половиной метров. Следовательно, самый опасный – если с него пойдёт вал воды, то он смоет и остальные шлюзы, даже взрывать не понадобится. После захвата шлюзов общий сигнал готовности. По этому сигналу над шлюзами должны начать работать истребители – если не получилось взорвать, то финны попробуют разбомбить створки шлюзовых ворот. И хорошо бы иметь данные о размещении финской артиллерии в районе шлюзов, чтобы заранее выделить часть бойцов для её нейтрализации. Режим и порядок связи с полковником Егоровым согласован. Переход группами линии фронта запланирован на участке 71-й дивизии генерала Мельникова в районе посёлка Торфяное.

Всё время, пока Слащёв докладывал план действий, Малиновский внимательно смотрел на карту. Потом развернулся и посмотрел на Андрея в упор:

– В целом, план одобряю. Начальник штаба подготовит все необходимые распоряжения. Но почему так далеко от цели, товарищ капитан? Успеете к началу наступления?

– Они – успеют, товарищ командующий, – вместо Слащёва ответил Егоров...

А потом был бой, тяжёлый и страшный. На третий день после начала советского наступления, когда линия Маннергейма оказалась прорванной во многих местах и советские войска наступали на Выборг, финны начали остервенелые атаки на Мялкия. Навалились сразу большой силой, не меньше полка. А то и двух. Радио доносило, что такая же картина была и на других захваченных шлюзах. Разве что сил у финнов там было поменьше. Но так и наших ребят на каждом шлюзе сидело по взводу, пусть и со средствами усиления. Но пока держались и отбивались. А вот на Мялкия ситуация выглядела хреново – Слащёв с бойцами контролировали уже только подходы к самому шлюзу. Дальние подступы и предполье пришлось оставить, но финнам этот успех достался дорогой ценой. Чадящие на левом берегу канала со стороны Леппеэнранты одиннадцать танков были тому подтверждением. Спасало то, что после захвата шлюза у Слащёва оказались в распоряжении почти сутки, чтобы подготовить оборонительный рубеж – минное поле с фугасами. Спасибо финнам – взрывчатки завезли с запасом. А 'Виккерсу' много и не надо, когда ящик аммонала рванёт в метре от танка, то обе гусеницы долой и весь экипаж в ауте. А потом отстрелять по беспомощному танку магазин из ПТР и можно про него больше не вспоминать. Финны быстро поняли бесполезность танковых атак и просто стали забрасывать обороняющихся снарядами из 76-мм гаубиц, под прикрытием которых начала атаки пехота. И ещё спасал мост над шлюзом. Во-первых, потому, что укрывал от огня артиллерии тяжело раненных, которых оттаскивали к шлюзу, а, во-вторых, мешал повредить вторые шлюзовые ворота. Первые они потеряли, пропустив плавающую мину, которую финны пустили со стороны озера. Прозевали, в чём Слащёв не переставал себя винить. Но обломки ворот, вставшие в распор течению, вместе с рухнувшими в канал фрагментами плотины мешали финнам повторить этот фокус ещё раз, со вторыми воротами.

В воздухе, сменяя друг друга, постоянно висели советские истребители. Было уже три попытки разбомбить шлюз, но сталинские соколы заставляли натужно гудящие бомбовозы вываливать свой груз задолго до подлёта к цели. И несколько раз, как заметил Слащёв, довольно удачно. Во всяком случае, после одной такой неудавшейся попытки в районе Леппеэнранты несколько часов были заметны столбы густого чёрного дыма. 'Удачно отбомбились' – нашёл в себе силы пошутить уставший донельзя Блюхер, показывая на дымы бойцам. По прямой связи лётчики передавали – 'Держитесь, ребята', и Слащёв видел, что при смене дежурств, четвёрка, уходившая домой, обязательно старалась отстрелять остаток боезапаса по финской пехоте, давая возможность бойцам отряда хоть немного передохнуть. Так продержались остаток дня. А утром... За ночь финны подтянули подкрепления, подтащили миномёты и началось. Сначала, они перепахали гаубицами лес по обе стороны канала, забросали его минами и широкими цепями пошли в атаку. С обеих сторон. Этот первый натиск удалось отбить, хотя и с большим трудом. Ранены были все и примерно половина тяжело. Слава богу, что пока никто не погиб, спасибо кирасам, которые он догадался взять с собой. И рациям спасибо, они здорово помогали маневрировать их малым силам на участке обороны. Они пока держались, но Слащёв понимал, что силы бойцов на пределе. Боеприпасы тоже подходили к концу, и даже ночной рейд по сбору трофейного оружия уже не спасал положения. У всего есть предел, даже у подготовленных бойцов. Финны умоются собственной кровью, если дойдёт до рукопашной. Но это будет равносильно проигрышу – задача окажется не выполненной. Но не один Слащёв думал о результате их рейда. Когда началась вторая атака, которая, по общему мнению, должна была закончиться рукопашной, над лесом, над самыми деревьями скользнули ширококрылые самолёты с красными звёздами на крыльях и начали поливать атакующих финнов из пушек и пулемётов. А потом вывалили на них целые тучи маленьких бомб. Один заход, второй, третий. И напоследок, как заключительный аккорд, с тихим шелестом вылилась целая река реактивных снарядов. И финны дрогнули, побежали. Слащёв не орал 'ура' вместе со всеми. Он устало привалился к бетонной стене шлюза и говорил в микрофон радиостанции – 'Спасибо, сохатые. Теперь выстоим. Спасибо'. Через час в сопровождении истребителей прилетел транспортник и сбросил им боеприпасы и консервы. Сбросил прямо в воду, в канал. Сделал круг и, помахав крыльями, погудел обратно. На остальных шлюзах дела обстояли более-менее нормально – раненых хватало, но тоже никто не погиб. Накал боёв там тоже был не такой сильный, как у них, так что даже с боеприпасами особой напряжёнки не ощущалось. Пока, по крайней мере. А к вечеру им на смену должны были подойти парашютисты. Или подлететь? А шут его знает, главное, что на смену. Но, дождаться парашютистов, Слащёву было не суждено. Во время одной из атак, пусть и не такой сильной, как все предыдущие, он не вовремя высунулся из траншеи, чтобы перебежать ближе к шлюзу. И поймал осколок разорвавшегося неподалёку снаряда. Ну, что там 76-мм, сколько у него тех осколков? Но один из них, тяжёлый и зазубренный, нашёл свою цель. Удар был такой, что сбил Слащёва с ног и бросил на бруствер траншеи. Он попытался подняться и рухнул на подогнувшихся ногах на дно траншеи. Боли Александр не чувствовал, точнее, она была такой, что кроме неё не было ничего. Слащёв видел, как к нему подбежал санитар, посмотрел на командира, почему-то на ноги, и махнул кому-то рукой, подзывая. Вдвоём они подхватили Александра под руки и быстро, но осторожно, понесли к каналу. Там, в помещении с моторами, которые управляли насосами и дверями шлюза и в котором был устроен их временный лазарет, его усадили на свёрнутый брезент и санитар вколол ему обезболивающее – 'Потерпите, товарищ командир'. А правая нога выглядела отвратительно – вся залитая кровью и непонятная мешанина вместо колена. К тому же, он её совсем не чувствовал, и вот это было совсем хреново. Через пару минут зашёл Блюхер с левой рукой на перевязи.

– Ну, ты как, командир? Эка тебя шандарахнуло.

– Ты зачем здесь? Заняться нечем или война кончилась?

– Не шуми. Я вместо себя Кожевникова оставил. Финнов мы отогнали, теперь только через час попрутся. Старшина как раз бойцам обед понёс.

– Тогда вот что, Слава. Через бетон малая рация что-то херово берёт. Ты позови санитара и перетащите меня наверх. И Воловичу передай, чтобы он с рацией ко мне подтягивался. Поскольку я не ходок теперь, на связи буду. Там под мостом вроде будка какая-то была, вот и будет узел связи.

Они отбили ещё одну атаку – не очень активную и какую-то вялую. Словно финнам самим всё надоело до чертиков, и атакуют они из чистого упрямства. А, может быть, кто-то понял, что все атаки уже бесполезны, шлюзы потеряны, и задуманное мероприятие с затоплением уже не имеет смысла. Особенно если Красная Армия завязала бои за овладение Выборгом. А от Выборга прямая дорога на Хельсинки вдоль побережья Балтийского моря. Тут затапливай – не затапливай, поздно лечить насморк у покойника. Всё это время Слащёв не давал себе потерять сознание от боли и потери крови только чудовищным усилием воли. Регенерация регенераций, а размозженное колено это не порез на пальце. Но он слушал все разговоры по радио, все команды, все матюки бойцов. Изредка вмешивался в ход боя, давая понять бойцам, что, не смотря на ранение, он на своём командирском посту. И только когда по большой рации кто-то с грубым голосом запросил указать и обозначить место для высадки десанта, он вызвал к себе Блюхера, сказал 'Ну, вот и всё, принимай команду' и позволил себе, наконец, потерять сознание.