Текст книги "Плата за души (Книга 2)"

Автор книги: Сергей Гомонов

Соавторы: Василий Шахов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Гомонов Сергей & Шахов Василий
Плата за души (Книга 2)

Сергей Гомонов, Василий Шахов

Плата за души

Тот, кто довольствуется тем, что имеет,

лучше всех.

Тот, чьи действия неотразимы,

обладает волей.

Тот, кто не теряет того, что приобрел,

обретает постоянство.

Тот, кто, умирая, не прекращает быть,

ОБРЕТАЕТ ВЕЧНОСТЬ...

Лао Цзы "Дао дэ цзин"

ДЕВЯТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ...

– Он очень умен. Но ум его зол, – Нереяросса сломала ветку, бросила ее в костер и поднялась. – Очень зол...

Голос ее растянулся в воздухе и смешался с дымом. Так было всегда, и ничего нельзя изменить – Он пробовал, пытался, стонал от бессилия, но не мог исправить то, что произошло и что возвращалось снова и снова.

– Ум не может быть злым, – сказал Он вдогонку и пошел следом. – Жестким, жестоким, но не злым! Зло – от недоумия, пойми!..

Она не хочет понимать его. Она снова садится на своего каурого, хлопает его по шее. Конь дергает шкурой у нее под ладонью и прядет ушами.

Все повторяется. Не высказанные когда-то слова не будут произнесены и сейчас: таков закон. Её не удержишь здесь. Не заставишь оглянуться... Не поедешь следом. Это уже было, есть и будет.

– Я сделаю круг и вернусь, – говорит Нереяросса и босыми пятками ударяет в бока каурого.

Она уже не вернется. Самое ужасное – знать это и переживать снова. Проклятье обеих реальностей, наложенное самим Временем не злым, но жестоким...

Дух помнит и рвется за нею, хотя уже поздно. Ноги ведут обратно к кибиткам, к костру, догорающему в ночи, ибо тело и мозг ЕЩЁ НЕ ЗНАЮТ...

Ему приходится мириться с неведением, притворяться, что все так же, как было ТОГДА...

Луна пробежала по небосводу длинный путь – из одного созвездия в другое – прежде чем стало пора.

Каурый, взмыленный, со взглядом невольного убийцы, встретился ему у кургана. И снова сердце выпрыгивает из груди от отчаяния...

Все было кончено, как Он ни прикрывал ладонями огонек Её жизни. Так было всегда, но зачем же снова, теперь, когда Она почти все вспомнила?! Это несправедливо...

Два плана: на первом – Он, склонившийся над телом Нереяроссы с разбитой о камень головой; на втором – голос Учителя, который вернул все это обратно:

– Ты знаешь, Попутчик, КАК она это вспомнила. Ты огорчен? Не стоит того...

Но Ему отчего-то не становилось легче. Да, она помнила почти целиком – один из эпизодов своего прошлого, не самый значительный. Нереяросса называла места, а во времена озарений – как правило, на рассвете и закате – пела песню о странном (для нее) городе, стены зданий которого заливали лучи восходящего солнца. Но в то же время это так и оставалось обрывками – снов и реальностей. Нереяросса не могла назвать ни чужих, ни своих имен, описать внешность тех, кто был ей близок ТОГДА. Она говорила – "Я". Она ошибалась. "Я" – не только одна сторона. Чтобы сказать "Я", нужно было вспомнить все, вернуть знания, мудрость, а не стоять меж двух ступеней.

– Она могла бы, могла бы вспомнить! – повторял Он, прижимая к себе опустевшее тело и глядя в небо, что медленно светлело на востоке.

Мятущимся взглядом нельзя встречать Рассвет.

– Я НЕ ХОЧУ больше повторения этого!!!

И тут же все свернулось. Реальности сменились.

_______________________________________________________________________________

Алтай. Звонкий, прозрачный воздух превращает округу в сказочный мир. Кажется, что каждое дерево, чуть приподнявшись над землей (туман стелился низко) держится ветвями за небо. Тяжелые кедры царственно парят над обрывом, и каждая иголка играет сотнями маленьких радуг выпавшей росы.

Крохотный водопад тихонько журчит в узком ущелье меж скал. Сумерки нежно обнимают этот уголок, окрашивая в сиреневый цвет дым костра.

Здесь всегда так. Время стояло на месте, словно вековой лес. Время бежало, как ледяной ручей.

– Ты в который раз убедился, что смотреть назад бессмысленно... – бронзовое круглое лицо с жиденькой бородкой и черными глазами, окруженными сеточкой веселых морщинок и обведенными сурьмой – только маска. Нет, не маска. Образ. И каждый из Тринадцати видит Учителя по-своему. Первый – Даос, Попутчик, Пилигрим, Трекер, Проводник (назови хоть как, суть Его постоянна) – воспринимает Верховного таким. Учитель никогда не обманывает ожиданий, у него много образов, но он ими не забавляется, как юные Попутчики-Даосы, выпущенные "на волю" кто ранее, кто позднее. Он так мыслит.

– Дух един с небом и землей, – продолжал Учитель, обращаясь уже к Третьему Даосу (тот говорил, что видит Верховного в образе льва с огромной гривой – и он видит его именно так в то же самое время, как все остальные – иначе). – Путь заключает в себе твердость и мягкость. Когда-нибудь у каждого из вас появятся свои ученики, и вы скажете им, что действовать нужно в соответствии со временем и ритмом Всеобщих перемен, не пятясь назад, не останавливаясь на пороге. Если дух-разум умиротворен, даже пламя покажется прохладным ветерком...

И это было так.

– Тебе пора, – старик-Учитель, посуровев, поглядел на Первого Даоса.

В долине на лугу ученики остановили свой танец без музыки и слышимого ритма.

Время тронулось. Время остановилось.

– Тебе пора, – повторил старик, видя, что Ему не хочется засыпать, не хочется покидать долину. – Наступает последняя фаза вашего сна. Она просыпается.

Искорки росы вздрогнули на кончиках чуть подпаленных густых ресниц. Все было так реально: запах костра, потрескивающие угли... Огонь связывает реальности...

Закон мира и антимира. В свое время и Она должна вспомнить его. В свое время...

– Тебе пора, – в третий раз, уже совсем мягко, повторил Учитель.

Магия числа...

Все затрепетало на границе миров.

– Сегодня я снова не успела досмотреть сон... – Рената что-то вертела в руке – Николай из-за ее спины не видел, что именно.

Дым сигареты попал ему в лицо, глаз защипало. Гроссман прищурился и не разглядел, чем занимается бывшая жена.

Вот уже больше, чем неделю, не похожая на саму себя Рената словно наслаждалась молодостью и гибкостью своего тела, она сильно изменилась, и с тех пор новый образ стал неотъемлемой частью ее естества...

Балкон открывал вид на Малую Арнаутскую, вопреки ожиданиям Ренаты слишком цивилизованную.

Николай небезосновательно предполагал продолжение погони, и Рената, как ни странно, не стала спорить с ним. Её смиренное, до алогичности правильное поведение настораживало и Гроссмана, и Розу Давидовну. Никогда не была такой сговорчивой Рената. Ника не радовало даже то, что сноха и свекровь хоть и не сразу, но нашли общий язык. Взрывной характер мадам Гроссман всегда доставлял неудобства как ее покойному мужу, так и сыну, куда более уравновешенному, чем мамаша. А раньше Рената попросту боялась ее, скрывая страх под ироническими замечаниями, колкостями и презрительными насмешками. И вдруг – уверенность и достоинство взрослой умной женщины. Роза Давидовна тоже не ожидала такого и попыталась было найти слабые места женушки единственного и неповторимого сыночка. Не тут-то было. Рената как будто начисто утратила слабые места вместе с улетевшим в пропасть многострадальным джипом.

– А ты все еще бредишь своими египтянами и инкубами? усмехнулся Ник и затушил окурок в стоявших на широких перилах пепельнице.

– Но ведь и ты ими бредил, не так ли? – качнув бровкой, Рената взглянула на него через плечо и сделала кистью едва заметное круговое движение.

Раздался щелчок, маленький солнечный зайчик скользнул по лицу Гроссмана. Она не скрывала, но и не демонстрировала то, чем занимается.

– Ну... как тебе сказать, чтоб не обидеть... А зачем это тебе, ладонька? – Ник указал на отцовский складной нож, непонятно как очутившийся в руках бывшей жены. Сталь сверкала, легко трансформируясь из безобидной рукояти в орудие убийства.

Рената отбросила за плечо рыжую прядь и спокойно ответила:

– Не ты ли говорил, друг мой, что мы должны суметь постоять за себя?

– И что ты хочешь этим сказать?! – Гроссман подошел к ней с целью взять нож, но она плавно, с ловкостью факира переместила оружие из одной руки в другую, и Ник не дотянулся до ее кисти. – Неужели ты наберешься отваги, ладонька, чтобы всадить эту штуковину в живого человека? Это тебе не из пистолета палить и не лопаткой размахивать. Это тесный контакт, глаза в глаза, хруст проколотой плоти у тебя под рукой, и зрачки твоего противника, удивленные, недоумевающие, будут преследовать тебя до самой смерти. У меня холод по спине бежит, как представлю... Не дай-то бог, если когда-нибудь придется сделать это не в теории... – он снова протянул руку за ножом.

Мрачновато усмехнувшись, Рената покосилась на бывшего мужа своими непрозрачными, словно два кусочка серого с рыжеватыми прожилками гранита, глазами, и тот отстранился.

– У тебя хорошо развито воображение, друг мой. Ты красиво описываешь все это, только не совсем правильно...

– Отдай. Пожалуйста, – тихо попросил Николай.

– И?..

– Просто отдай. Это не игрушка.

– А если знать правила игры? – и, внезапно развернувшись, Рената с приличного расстояния всадила нож в лозу дикого винограда за перилами балкона. Растение затянуло всю стену старинного пятиэтажного здания, и местами толщина его покрытых древесной корой веток достигала в поперечнике не меньше пяти сантиметров. Именно в такое утолщение, как в масло, и вошло причудливо изогнутое сверкающее лезвие.

Наступила пауза. Ник смотрел на Ренату; Рената же, щурясь на солнце, закалывала на затылке золотые волосы.

Тишину нарушил телефонный звонок. Николай очнулся и пошел за трубкой. Рената проводила его взглядом и посмотрела вниз, с высоты третьего этажа. В глазах ее появилось что-то хищное, как у дикого зверя в засаде, который прицеливается, чтобы прыгнуть на ничего не подозревающую жертву. И эта женщина еще десять дней назад смертельно боялась высоты!..

Слушая собеседника, Николай наблюдал за нею. Куколка, куколка, что же это с тобой?..

– Рената! Ладонька! Я скоро! – положив трубку, крикнул он. – Я в офис к Розе, мигом – туда и обратно. Не скучай, ага?

Он разговаривал с нею как с больной. Прежде Рената кинула бы в него чем-нибудь тяжелым за такой тон. Или легким, но при условии, что это был бы тот самый нож, застрявший в стволе толстой виноградной лозы. Теперь же она вытащила лезвие из плоти растения, что-то шепнула в заслезившую рану и, войдя в комнату, скользнула к своему дивану в зале: у нее уже появился "свой" диван, которым она безраздельно пользовалась в отсутствие посторонних и на который никогда не садилась, если дома была "маман" Николая.

– Смотри, только дверь – никому! – звеня ключами, предупредил Ник, захватил кожаную папку и захлопнул за собой дверь.

Рената посмотрела ему вслед и услышала, что он подергал дверь, проверяя, сработал ли замок. Тогда она легла на диван и закрыла глаза. Срок действия приостановлен. Теперь, как всегда – период статики.

Рождение – это выход, смерть – это вход.

Тринадцать идут дорогой жизни,

Тринадцать идут дорогой смерти,

Но и Тринадцать – те, что живы

Уже умирали прежде,

Но вслед за тем родились вновь...

Он освободился от того, что может умереть...

Пальцы коснулись непокорно выбившихся из-под заколки золотых волос, а губы прошептали:

– Глаза её – полынный мед,

Волосы – мед из полыни...

Это – про тебя...

– Я тогда была мертвой.

– Чем пахнут звезды?

– Льдом. Зимой в Гималаях. Снегом. Ветром...

– Ты все это знаешь, Возрожденная... Почему же ты не понимала меня ТОГДА?..

– Я не понимаю и сейчас...

– Не взрослеющая душа...

– Не говори так больше никогда! Не говори! Я чувствую, что это – страшно и что я не могу сделать что-то важное... Не говори так больше...

– Ты состоишь из запретов, Возрожденная!

– Наверное, мы с тобой никогда бы и не поняли друг друга, Ал... Саша?..

Она слегка рассмеялась:

– Ал... Саша... Теперь это уже не важно. Ты успокоилась? Ты можешь думать, чувствовать, воспринимать?

– Теперь я знаю, что ты по-прежнему рядом со мной. Пусть это будет нашей тайной. Но... не покидай меня никогда... Я люблю тебя, теперь еще больше люблю...

Ответа не последовало.

– Я полюбила наши сны. Всей душой... И мне тяжело, когда все заканчивается. Невыносимо тяжело...

– Это ненадолго... Ты мне веришь?

– Кому же мне еще верить?

– Я должен помочь тебе вспомнить, но не знаю, как... Ты быстро учишься, Вечно Возрожденная, ты уже умела все это когда-то...

– Почему ты так зовешь меня?

– Потому что так переводится твое имя...

– Сегодня ты впервые отозвался во мне. Почему только сегодня? Почему ты молчал раньше?

(Тихий смех).

– Почему?!

– По многим причинам, о которых мы еще не ЗНАЕМ, но чувствуем оба. Я прав?

– Да.

– Так вот, теперь ты наконец успокоилась, ты перестала чувствовать острую боль. Для этого всегда требуется девять дней, ровно девять – чтобы перерезать невидимые путы, связующие каждое существо с этой землей, с этим небом, со стихиями... и уйти в другие... Пока нас слишком помнят, нам нет свободы. Пока о нас ЗДЕСЬ слишком скорбят, нет нам покоя. Вспомни об обычаях старины, когда на тризне не рыдали, а пели и веселились. Многое теряем мы, когда забываем привычки своих прежних тел, движения своего духа...

– Ты вернешься?

– А я никуда и никогда не уходил. Просто ты меня не помнишь. И разговор этот не вспомнишь, когда я замолчу...

– Я пытаюсь. Что я должна сделать, чтобы не забыть?!

– Ничего. Не старайся. Оно либо придет само, либо... не придет вообще... – голос ее затих. – Спи, малыш...

Рената медленно засыпала.

**************************************************************************************

– Уже знаешь, что происходит с акциями? Это издевательство, – были первые слова Константина Геннадьевича, когда он вышел возле роскошного особняка Виктора Николаевича Рушинского (в отличие от того же Скорпиона, второй челябинский босс концерна "Саламандра ин файр" любил пошиковать по полной программе).

Рушинский методично отжимался на газоне. В ответ на появление компаньона он поднялся на ноги и измерил пульс.

– Ну, что ж поделать... Расшевелили этот улей, что теперь жаловаться на укусы... – он несколько раз глубоко вдохнул, выполняя какое-то упражнение из дыхательной йоги. – Идем. Тебя сына твой ждет – не дождется.

– Андрей?! – Константин Геннадьевич сунул руки в карманы утепленного плаща и проследовал за хозяином в дом.

Скорпион-младший уже успел восстановить силы, порядком истощенные за две недели беспрерывной погони. Обратную операцию на лице он делать не стал, но, придя в норму за последние девять дней, и без того все меньше и меньше походил на своего измотанного "двойника". Он сидел у телевизора и невозмутимо созерцал последний штатовский блокбастер с погонями, убийствами, кетчупом, брызжущим во все стороны, и прочим, и прочим.

– Ты бы хоть раз брякнул мне, что ли... – развел руками Константин Геннадьевич и снял плащ.

Андрей вытащил из нагрудного кармана пиджака "мобильник" и набрал номер. Почти тут же завопил сотовый у отца. Тот в изумлении посмотрел на сына, не в состоянии привыкнуть к его дурацким шуточкам.

– Почему не снимаешь трубку? Или абонент временно не доступен? – Андрей снова сел, сочтя вероятно, что сыновний долг он уже исполнил, поприветствовав папу вставанием, и закинул ногу на ногу. – Рушинский – кстати, ты его встретил?.. – хочет, чтобы я довел это дело до конца. Восстановил данные, испорченные этими паскудами...

– А чтобы ты перестрелял всех ребят Котова, он не хочет?

– Нет, не хочу, – раздался голос в дверях.

Обтираясь широким полотенцем, в комнату вошел Виктор Николаевич. Лысина его блестела. В отсутствие очков он близоруко щурился, чтобы не упустить ни единой детали в поведении собеседников.

– И то радует... Где сейчас Стас?

– В Германии. Он уже в курсе событий... Я вызвал твоего Андрюшу, чтобы он довел дело до ума...

– Неужто там кто-то остался в живых? – усомнился Константин. – Это после Андрюхи-то?..

Андрей отвернулся, делая вид, что его внезапно очень заинтересовал фонтанчик в центре зала.

– Андрюха твой бабу пожалел, в благородство сыграл. Может, оно и хорошо, да только иногда это боком выходит. Вот и нам оно так вышло. Телохранитель приковылял к нему, "аки агнец жертвенный", дискету вернул... зараженную... Пес поганый. Зря он его сразу прикончил, за такое... Ну, хрен с ним...

Скорпиону-младшему совсем не нравилось, что Рушинский говорит о нем в его же присутствии так, словно самого Андрея здесь не было. Впрочем, ни для кого из них не представляла большого секрета неприязнь молодого Скорпиончика к компаньонам отца.

– Ну так что же вы мне сразу не позвонили? Я сижу, думаю все в порядке, где сына взялся сделать работу, там будет все ОК...

– А что бы ты сделал в своем Нью-Йорке? Все умы, Костя, у нас сидят. У нас! Как ни выкаблучивайся. У нас! И только наши могут со всем этим дерьмом расправиться... А в данном случае, Костя – только сам изобретатель этого вируса, этот ваш длинный "потомок Давида"...

– Ты сразу говори, чей облик теперь придется принять Андрюхе? Не мелочись.

– Да, Америка никому на пользу не идет, Константин... Ты не смотри больше фильмов заморских, серьезно тебе говорю... Ладно, а теперь серьезно. Есть у меня несколько вариантов того, чем можно позатыкать дыры, так сказать, в "бюджете" концерна... Садитесь, не стесняйтесь...

– Носом чую: это добавит нам всем седых волос, – заметил совершенно седой Константин Геннадьевич.

– А ты, Андрюшенька-душенька, ночным рейсом – в Одессу. Разыщи там наших покойничков...

Андрей нахмурился. Снова затеяли какую-то каверзу, но его участие в ней не предусмотрено. Скорее всего, его сделают "зиц-председателем", как и во многом, о чем Андрей даже не догадывался, но что подозревал и чувствовал всеми фибрами души. Роль палача от "саламандр" ему надоела, как застарелая болезнь. Да, хорошо: он спокойно относится к смерти – и к чужой, и, если не повезет – к своей собственной. Но лучше, конечно, к чужой. С ним не может ничего такого произойти. Он – неуязвим и неуничтожим.

**************************************************************************************

"Ну вот, сейчас она меня поцелует – и всё будет как всегда"... – со скучающим видом подумал Влад, когда Надя притормозила автомобиль у бордюра на площади перед аэропортом.

Предчувствия его не обманули: Надя с хозяйским видом повернулась к нему и смачно, как в мелодрамах, чмокнула его в губы:

– Счастливо долететь, Ромальцев, – сказала она, тут же поправляя испорченный макияж. – Позвони, как доберешься...

Влад бросил взгляд на ее ладную фигуру, на отросшие с прошлогодней встречи волосы платинового цвета, на лицо, скрытое под маской различных косметических и парфюмерных ухищрений.

– Счастливо оставаться, Эсперанца! – нагнувшись к окошку, он изобразил беззаботную улыбку, а затем захлопнул дверцу и больше уже ни разу не оглянулся.

В N-ске крупными хлопьями валил пушистый снег. На газонах, крышах, деревьях он лежал, никем не тронутый, сияя ослепительной зернистой белизной. Наде это зрелище было привычным, а вот Ромальцева всегда настораживали огромные снежные шапки на подоконниках и козырьках подъездов; иногда он не узнавал тех мест, в которых они частенько бывали летом. Раньше они даже спорили с Надей на эту тему. Раньше... когда ему все это было интересно... А как давно это было...

Проследив за его вялой походкой, Надежда покачала головой:

– Дурачок... – она закурила длинную, коричневого цвета, "More". – С твоей внешностью, с твоими данными – и так сутулиться?.. Чего человеку надо?..

Она никогда не понимала Ромальцева. Мужа своего знала, как пять пальцев, а Влад для нее по-прежнему оставался темным лесом. Дрему-у-учим таким лесом. Может быть, это потому, что она редко его видела? Да она и своего супруга не так уж часто видела до того, как разгадала всю его подноготную. Или это от того, что Ромальцев слишком много хочет от этой жизни – то, до чего простые смертные и додуматься не могут? И знает прекрасно, что не получит и половины. Маленький принц... А "блюдечка с голубой каемочкой" не нужно? А полетать? Странный, нетипичный случай... Но парень интересный, по крайней мере, раньше таким он и был: они взахлеб говорили о книгах, музыке, о своих взглядах на выверты этой жизни, да и на многое другое, о чем перестали говорить вот уже года два. Не хотела бы она с таким жить: никогда не угадаешь, что у него на уме. Каким же он был в детстве? Уж мамочка его постаралась: сын без нее и шагу ступить не может. Посмотреть бы на нее, что она из себя представляет, эта Зинаида Петровна Ромальцева...

Надя докурила, завела мотор и развернулась, чтобы выехать на юго-западное шоссе, которое вернуло бы ее в город. Вдалеке под мост нырнула электричка, издав протяжный вой, схвативший Надю за сердце...

Влад прошел на посадку. Конечно, в ростовском аэропорту его будет ждать мать. А потом – снова все как всегда. Каждый день одно и то же... Может быть, к лучшему, если сегодняшний рейс окажется роковым, и самолет сверзится с трехкилометровой высоты куда-нибудь в казахстанскую степь?.. Ромальцев встряхнулся: ну и дикие же мысли! А сколько народу еще погибнет?! Ему-то ладно, даже забавно: то-то мамаша запричитает! Любимый, ненаглядный первенец, как же! До сих пор на коротком поводке обожаемого держит... И по вечерам: сядет смотреть какое-нибудь "мыло" по телеку, пропитается слащавой слезливостью – и давай фантазировать: ой, как же, если что с Владичкой случится, как в сериалах?! ой, что же она будет без него делать?! ах, даже внучочков от него, родимого, не останется ей в утешение!.. Верно сказал как-то Дениска, младший брат: "Ты с него сначала строгий ошейник сними, мамуль!" Как же её это зацепило! Правда глаза колет. И самое главное, не хочется Владу избавляться от этой зависимости. И бесит она его, и без неё никак. Замкнутый круг.

Какая-то девушка в соседнем кресле попросила его помочь пристегнуть ремень. Ромальцев помог, и соседка сказала что-то о погоде. Он согласился и отвернулся. Как всегда... С её стороны был вполне ясный намек на то, что она была бы не прочь познакомиться. Скучно все это... Скучно и пошло. Они все почему-то покупаются на его синие глаза. Наверное, зря говорят про зеркало души. В случае Влада его глаза просто хорошо маскируют отчаянную пустоту...

Несколько часов полета прошли как сон. Ромальцев и в самом деле дремал, сколько мог, время от времени бросая под язык конфетки от тошноты.

А на следующий день его снова ждала опостылевшая работа, рутина, надоевшие лица, сонный начальник... Дома – мать у телевизора... Пара-тройка звонков от знакомых, размышления, как скоротать очередной скучный осенний вечер... Нудная карусель повторяющихся фактов, полное отсутствие смысла жизни... И абсолютная предсказуемость. А еще говорят, что Россия – страна неожиданностей. Какое там! И неубедительно звучит: "Так все живут". Все – не все, а ему, Владу, хотелось бы другого. Или уже не хотелось бы?.. Нет, не хотелось бы.

Когда совсем стемнело, он подошел к балконной двери, щелкнул шпингалетом и впустил в комнату сырой, по-зимнему промозглый воздух. Да, да, скорее бы уже зима. Межсезонье только усугубляет и без того противные мысли...

– Владичка?! – настороженный голос матери из ее комнаты. Ты куда?!

– На балкон, – буркнул Ромальцев.

– Накинь что-нибудь!

Мама не была бы собой, если бы не сказала этого. Влад почти засмеялся. Но, с другой стороны, надо же было ей хоть что-то сказать...

Хорошо жить на одиннадцатом этаже! И особенно хорошо, когда есть и застекленная лоджия, и открытый балкон. Если же на этом балконе отсутствует веревка с прищепленными к ней шмотками, цепляющими тебя по голове на каждом шагу – это уже верх блаженства...

Ромальцев облокотился о перила и посмотрел на город. Вдалеке красными огнями светилась телебашня. Воздух прозрачный, но откуда-то с гор тянет газом. И до сих пор не было ни снежинки, даже удивительно. Да, это не снега Надиного N-ска... Тоже мне, Эсперанца, Снежная Королева... Ей нравится, когда он так её называет, и это стало в определенной степени ритуалом. Еще два года назад все было иначе...

А ну как прыгнуть вниз?.. Вот был бы номер... С такой высоты – секунды три свободного полета... Или пять? Но зато это будет настоящий полет. Только вот приземляться, пожалуй, больно будет... Влад с детства не выносил боли. Что скажешь, настоящий невротик с шизоидными наклонностями, вот и весь сказ. Если уж делать что-то такое над собой, то чтобы не было больно, чтобы не успеть осознать и отказаться – в то время, когда уже поздно отказываться... А так он не прочь.

Ромальцев подумал, вытащил не начатую пачку "Парламента", разглядел ее – и курить не стал.

У кого это так орет магнитофон?.. Странно, что кого-то до сих пор прельщают эти приевшиеся и однообразные развлечения. Собирается толпа, накачивается горячительными напитками, ведет пустые разговоры – и расползается. И каждый раз одно и то же. Скучно.

Он повернулся и ушел в комнату. Закрывая двери, увидел свое отражение на стекле. Ну, хорошо, двадцать восемь, летом двадцать девять, привлекательная внешность, хорошая фигура (когда не горбится, словно старик), глаза цвета морской волны... Экзотика, конечно: с откровенно южным типом – светлые глаза. Приманка для девчонок, мышеловка. А ему всего этого не нужно, потому как скучно.

Ничего толком не видевший, он полностью уверен, что все знает. Есть интеллект, а вот где душа? В маминой шкатулке, куда однажды из любопытства он залез пятилетним мальчишкой и получил за это по рукам?

Как же все надоело!..

ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ...

Хвойный запах смешался с дымом костра. Хрустально звенит ледяной ручей. Здесь не бывает смены суток, обычной и привычной в другой реальности. Здесь все так же и все по-другому...

Если забраться с одной стороны одеяла, постеленного на слежавшийся снег, то с другой стороны можно выбраться и оказаться уже в другом городе, иной стране. И это так естественно! Как тяжело видеть сны, где для путешествия из одной местности в другую требуются часы, а подчас и дни, месяцы...

Высшее искусство – научиться подолгу отсутствовать в той реальности, то есть, не засыпать здесь. Но это привилегия немногих – тех, кто еще слишком юн, кто находится в состоянии статики и ждет следующего воплощения, ждет с нетерпением и любопытством, прекрасно понимая, что, оказавшись там, он все забудет... Вот новый парадокс реальностей: ТАМ обладающие высшим искусством были бы в почете, и на них возложили бы самую трудную миссию.

Путники возвращаются, находят новых учеников, делятся своими знаниями и опытом. Учителя ЧУВСТВУЮТ, что ждет каждого из них в конце, в месте соединения всех спиц колеса. Дело Трекеров – Путников, Даосов, Пилигримов – предупредить. Сколько учеников не возвращаются на пирамиду Восхождения, забывают, как они карабкались по крутой лестнице, радуясь за себя и других, страдая от порывов шквального ветра, подхватывая соскользнувшего Попутчика... Прельстившись ирреальностью ТОГО пространства, они вначале прибегают к различным уловкам, чтобы заставить молчать свою основу, свое главное составляющее, и чтобы побывать ТАМ, где все можно подержать в руках, насладиться телом, оглядеть глазами. Затем они агрессивно встречают своих бывших спутников, потому что не в состоянии понять их; ком постепенно растет, забвение все сильнее окутывает их сущность... И – последняя стадия: срываясь в пропасть, они хватают за ноги своих некогда Попутчиков, чтобы сдернуть их за собой.

– Ну и устаешь же от тебя! – Третий Даос поймал за руку своего напарника, сбитого ударом крыла призрачной птицы, в которую обратился вселенский вихрь. – Высший уровень скольжения – и вдруг... – в сотый раз он претерпевает метаморфозу, качает головой и в виде пернатого медвежонка вскарабкивается на сосну, чтобы окончательно исчезнуть, тем не менее присутствуя и там, и здесь; словно в давно позабытой сказке, в пространстве медленно тает покрытая птичьим пухом мордочка.

У Помощника Верховного это вызывает невольную улыбку: для него эта сказка совсем не позабытая. Он отвык от своего мира, забыл об отдыхе. Бесконечная цепь засыпаний и пробуждений, без статичного отдыха, не отбила у него желания подниматься. Но Помощник устал...

О, блаженное состояние высших! Когда же наступит момент, и он сможет присесть на ступеньку и отдохнуть на уровне новичков-учеников?! Когда ему выпадет бесконечное бдение у костра, игра с невидимыми энергетическими шарами?!.. Как ему этого хочется! Но... сейчас – нельзя... И еще долго будет нельзя... А может, не долго? Может, то, что чувствуют они оба и забывают, оказавшись ТАМ, – не ошибка? Может быть, когда две составляющие части бессильны, на помощь приходит третья?..

Учитель давал ему советы, выслушивал, но никогда не делал что-либо за него. И всегда оказывался рядом во времена отстранений. Места, где они встречались, в иррациональном пространстве назывались "Алтай", "Древний Египет" или "Кемет", "Тибет", "Гималаи"...

– Я почти разучился менять облик, – заметил как-то Помощник.

Старик усмехается:

– Ты уже не один, а потому тебе это не нужно. Сейчас Она смотрит на нас твоими глазами...

– Попутчик обижен на меня: мы стали меньше общаться с ним...

– Пустяки. Ты мыслишь категориями того мира...

– Но...

– Тебе пора возвращаться... Вы просыпаетесь.

Помощник Верховного покорно пристроился на опавшей листве, чтобы уснуть и скользнуть за границу бессознательного...

______________________________________________________________________________________

Рената со стоном открыла глаза. Была глубокая ночь, на улице шел дождь, но ей было душно, под ребрами горело. Она встала и подошла к распахнутой форточке.

Николай, который кутался в одеяло на диванчике, тоже проснулся и недовольно пробурчал:

– Здрасьте вам! Сколько можно полуночничать? Выпей снотворного, что ли?

– Я не могу дышать... – жалобно ответила она, становясь в этот момент прежней – растерянной и беззащитной – Ренатой. Открой окно... Пожалуйста!

– У меня уже пятки посинели, и так все нараспашку... С тобой, ладонька, что-то не так...

– Пожалуйста!

– Лучше иди ко мне.

Утомленная беспокойной ночью, Рената доверчиво забралась к нему под бок.

– Легче? – он поудобнее устроил ее голову у себя на руке.

– Не знаю. По-моему, да... – сонно пробормотала она.

Прошло минут десять. Рената тихо спала, зато теперь Ник никак не мог найти удобного положения и задремать. Ее теплое тело, беспомощность, доверчивость будоражили воображение Гроссмана. Вот если бы все вернулось на круги своя, как раньше... Если бы он осмелился нарушить данное самому себе слово... Впрочем, а почему нет? Она по-прежнему его жена, так думают все, даже проницательная маман.

Ник приподнялся и заглянул в лицо Ренаты, отвел прядь волос от ее щеки, поцеловал в приоткрытые губы... "Танрэй"... автономно родилось в мозгу. Откуда?..