Текст книги "Поющие камни"

Автор книги: Сергей Жемайтис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Вот Петя, поощряемый Кешкой, который, как настоящий дельфин, вертелся вокруг него, вытащил руку из воды и занес ее вперед. Прошла необыкновенно долгая секунда, и над бухтой понеслись такие радостные крики, что перепуганные бакланы и серогрудые чайки тучей снялись со своих гнезд:

– Плывет!

– Петька поплыл!

– Ура, ребята!..

Петя слушал голоса друзей, и сердце его замирало от счастья, а руки и ноги стали вдруг необыкновенно сильными и ловкими. И вода, та самая непокорная вода, которая несколько минут назад предательски расступалась и тянула на дно, сейчас, словно по волшебству, стала упругой и послушной. Петя плыл очень медленно, фыркая и отплевываясь от горько-соленой воды, но ему казалось, что он движется со скоростью птицы.

Рядом с Петей, чуть не задевая его плечом, держался Кешка. Мокрое лицо его было сурово, только глаза выдавали гордую радость человека, передавшего свое уменье товарищу.

ПУТЕШЕСТВИЕ СТРУЖКА

Всю ночь Стружок и его хозяин, ночной сторож Пал Палыч, охраняли шлюпки водной станции. Собственно, охранял Стружок, а Пал Палыч, закрывшись тулупом, дремал в старом баркасе. Услышав подозрительный шум, Стружок вскакивал в баркас и начинал стягивать с Пал Палыча тулуп. Сторож, кряхтя, поднимался и кричал в темноту хриплым голосом:

– Кто там ходит? Вот я вас сейчас похожу, полуночники!

Утром Пал Палыч разводил огонь в печке, сделанной из корпуса плавучей мины, доставал из рундука, стоявшего на баркасе, мешочек с чечевицей.

– Хороший продукт, – говорил старик, лукаво посматривая на Стружка, и начинал пересыпать с одной заскорузлой ладони на другую звенящие зерна.

Стружок терпеть не мог вареную чечевицу. Ел он ее только в редких случаях, когда у соседнего причала не было судов. А это случалось очень редко.

У портовых причалов близ водной станции не переводились морские гости. Часто одни корабли еще не успевали разгрузиться, а на рейде посреди бухты уже стояли новые суда и ждали своей очереди.

Это были очень большие пароходы или теплоходы, седые от морской соли, осевшей на бортах. Одни из них привозили чай из Китайской Народной Республики, другие – цемент из Новороссийска, третьи – муку из Одессы, рыбу с Камчатки или другие грузы из разных стран. Были тут корабли из Австралии, Англии, Норвегии, Франции. Всех и не перечесть.

Стружок не знал, откуда приходят и куда уходят корабли, но он безошибочно отличал иностранное судно от родного, советского. Если к причалу подходил иностранец, Стружок даже не подбегал к трапу, а только издали следил, как из трюмов поднимались мешки, ящики и скрывались в складках, обитых волнистым железом.

Пока иностранное судно стояло у причала, Стружок скудно питался сухарями и чечевицей, а ночами часто поднимал ложную тревогу и будил своего ворчливого хозяина. Зато стоило пристать советскому судну, как Стружок первым мчался по трапу и, поводя носом, безошибочно находил камбуз, где для смышленого пса всегда находилась вкусная еда.

Сегодня Стружок побежал завтракать на большой корабль, который вот уже целую неделю стоял под погрузкой недалеко от водной станции.

Подбежав к дверям камбуза, Стружок встал, на задние лапы и залаял.

– С добрым утром! – отозвался кок и заставил Стружка изобразить «лихого боцмана».

Это была одна из забавных штук, которым научили моряки собаку.

Кок надел на голову Стружка бескозырку, а в зубы вставил трубку. Получился заправский «морской волк» с белой бородой и сивыми усами, очень похожий на Пал Палыча.

После представления Стружок сытно поел и прилег в коридоре за большим мотком пенькового каната.

Проснулся Стружок от необыкновенной тишины. Не слышно было грохота лебедок. Не свистели катера, обычно сновавшие по бухте, только где-то глубоко внизу кто-то так тяжело дышал, что от этих вздохов вздрагивало все судно. Почувствовав неладное, Стружок бросился к сходням, но на их месте он наткнулся на железную стенку. Во время поисков выхода с корабля он забежал на корму и вдруг почуял, что больше не пахнет землей. Отовсюду ветер приносил запах теплой морской воды и соли.

Стружок сел и заскулил, глядя за корму, где далеко-далеко в вечерней дымке таяла узкая коричневая полоска.

– Ты что это расплакался? А еще морской пес! – проговорил матрос, проходивший по палубе.

От участия, которое слышалось в голосе матроса, и от прикосновения его ласковой руки Стружок заскулил еще сильней.

Скоро Стружок привык к корабельной жизни. Только вечерами, когда наступало время дежурства с Пал Палычем, Стружок забегал на корму и смотрел на искрящуюся водяную дорожку, оставляемую корпусом корабля.

Все дальше уходил корабль от родного порта. Он пересек Японское море и вышел в Тихий океан, где вода была синяя, как густые чернила.

В океане судно долго сопровождала стая дельфинов. Игривые животные то плыли, в волнах, идущих от носа корабля, то выскакивали из воды. Стружок с лаем носился по палубе. Ему казалось, что он тоже принимает участие в игре дельфинов.

Прошло несколько дней, и вода стала зеленой, а на горизонте показались белые вершины гор.

Раз невдалеке поднялся высокий фонтан воды. Стружок залаял.

– Кит по левому борту! – крикнул вахтенный.

Это был тот самый матрос, что увидел Стружка на корме в первый день плавания. С тех пор Стружок не отставал от него и даже спал под койкой своего нового хозяина.

На корабле все любили веселого пса. Только боцман, притворно хмурясь, иногда говорил:

– Развели мне собак! Вот придем в Анадырь – ссажу на берег!

В Беринговом море корабль попал в шторм. Пять суток команда боролась с ветром и волнами. На шестой день ветер стих. Низко над водой нависли серые тучи. Разбушевавшееся море по-прежнему бросало корабль из стороны в сторону, словно он был игрушечный.

Не успел утихнуть шторм, как море заволокло таким густым туманом, что с мостика не было видно мачт. Корабль каждые полминуты тревожно гудел. На носу, вглядываясь в белую мглу, стоял Петр Быстров, а у ног его сидел Стружок. Вахта Быстрова близилась к концу. Вдруг Стружок положил лапы на борт и залаял.

– Ты кого это там увидал? Нерпу? – спросил Быстров, а сам подумал: «Что, если Стружок почуял землю? Разобьется корабль!»

И, не раздумывая больше, крикнул на мостик:

– Берег прямо на носу!

Стружок стал героем дня.

– Ишь ты, эхолот лохматый! Знает морскую службу! – говорили моряки.

Каждый старался его приласкать и угостить чем-нибудь вкусным. Даже капитан спустился с мостика и, потрепав усатую мордашку Стружка, дал ему большой кусок копченой колбасы.

Стружок взял колбасу и спрятал под койку про запас: он наелся так, что есть уже больше не мог.

Корабль пришел в порт Анадырь. Команда выгрузила из трюмов муку, сахар, разные товары, а когда снова нагрузила их рыбой, кожами оленей и моржей, корабль отправился в обратный путь.

...Через два месяца на рассвете корабль входил в бухту Золотой Рог.

Владивосток еще спал, но из порта доносился знакомый грохот лебедок и гудки паровоза.

Стружок не находил себе места. Он бегал по палубе, то и дело попадал под ноги матросам. Быстрое понял состояние Стружка.

– Вспомнил родные места, соскучился! – сказал Быстров, снимая со шлюпки брезентовый чехол, и пригласил Стружка: – Ну, прыгай, сейчас на берег пойдем.

Стружок мигом перемахнул через борт шлюпки и улегся под скамейкой.

Тяжело приходилось Пал Палычу без верного помощника. Теперь он всю ночь не смыкал глаз. Да и днем спал плохо: все ходил по причалам, искал Стружка.

Стружок появился на дворике станции как раз в ту минуту, когда Пал Палыч пересыпал с ладони на ладонь чечевицу.

Увидев своего лохматого друга, старик вскочил. Чечевичные зерна посыпались на землю. Стружок бросился старику на грудь, потом стал с лаем прыгать вокруг хозяина, словно хотел ему рассказать о своем путешествии. А когда первый прилив радости прошел, Стружок обнюхал все уголки дворика и улегся у печки, прислушиваясь, как булькает чечевичная каша.

Каша сварилась. Старик наложил первую чашку путешественнику и поставил ее на землю со словами:

– Отвык, наверно, от чечевички на чужих харчах. Вишь, какой гладкий!

Стружок облизнулся. А когда каша остыла, съел все до капельки и чашку вылизал так, что она блестела как новенькая.

ТИШКА

Сражение между «одуванчиками» и «ромашками» было назначено на следующую пятницу. Оставалось шесть дней до этого важного события. И «ромашки» не дремали. С самого раннего утра до позднего вечера в пионерском лагере шла лихорадочная подготовка. Мальчики и девочки с полевыми ромашками в волосах, за ухом или в петле рубашки с необыкновенным усердием проводили утреннюю зарядку; все отряды ежедневно отправлялись в тренировочные походы.

Особенно доставалось Военному совету. Командующий армией «ромашек» Ника Тараканов совершенно замучил Военный совет совещаниями, выходами на местность, где должны были протекать военные действия.

Только что закончилось очередное бурное совещание Военного совета, на котором Федот Чивилихин был смещен с поста начальника штаба и назначен командиром отделения разведки. Ника Тараканов остался доволен. Он говорил, не скрывая своей радости:

– Ведь нельзя же, в самом деле, заявлять командующему, что он ничего не понимает в военном деле, и называть его «шляпой»!

Федот стойко пережил это жестокое наказание, а через пять минут, таинственно улыбаясь, подошел к Соне Пугачевой и поманил ее за собой.

– Никуда я не пойду с тобой. – Соня презрительно плюнула. – Дезертир!

– Я? – Федот пожал плечами, с любопытством посмотрел на Соню.

– Да, ты! – повторила Соня. – Думаешь, я не знаю, для чего ты поругался с Таракановым?

– А вот и не знаешь!

– В разведку хотелось, да?

– Правильно! А то в штабе я еще опять с Никой подерусь.

– Но это же безумство! Тараканов всех погубит!

– Мы не дадим ему проиграть сражение!

– Как это?

– А так! Кто всех главнее?

Теперь сбитая с толку, Соня пожала плечами.

– Разведка, вот кто! Мы раскусим все планы этих «одуванчиков», и тогда даже этот Тараканище доползет до лесной сторожки – и победа будет за нами.

– Нет, это безумство, – уже мягче сказала Соня, с восхищением глядя на Федотово поцарапанное ухо.

– Пошли! – Федот решительно шагнул к лагерным воротам.

У нового командира разведчиков было такое таинственное лицо, что Соня, не проронив ни звука, пошла за ним.

Федот привел ее на залитую солнцем поляну возле лагеря, где паслись высокий костлявый конь Громобой и серый упитанный ослик Тишка. Ослик щипал траву, закрытый тенью Громобоя. Стоило коню отойти в сторону, как хитрый ослик бежал к нему и снова укрывался в его тени.

– Заметила? – спросил Федот.

– И правда! Вот это придумал Тишка! По-моему, он задачи умеет решать!

– А ты что думала!

– Нет, ты скажи, что ты задумал с ним сделать?

– Он тоже будет разведчиком.

– Тишка, это безумство!

Из-за дерева вышел Ника Тараканов.

– «Безумству храбрых поем мы песню!», – сказал он.

– Подслушивал? – спросила Соня.

– Нет! Оказался случайно. Просто пошел подумать в одиночестве. Мне ведь надо так много решить... Как раз я думал и насчет Тишки.

– Врешь, – отрезала Соня.

Ника сделал вид, что не слышал замечания Сони, и продолжал как ни в чем не бывало:

– Как командующий я даже думал взять Тишку в штаб для срочных разъездов. Но хотел бы я видеть, кто может сесть на него?

– А ты? Ты же сам говорил, что укрощал диких коней.

– Да, было дело... – Ника вздохнул, давая этим понять, что теперь для него настали другие времена и должность командующего армией не позволяет ему заниматься укрощением необъезженных ослов.

Федот презрительно фыркнул.

– Думаешь, не сяду? – сказал Ника, задетый за живое, и стал подкрадываться к ослу.

Тишка скосил глаза и, не поднимая головы, перешел на другую сторону Громобоя, затем как ни в чем не бывало продолжал щипать траву. А когда Ника попытался его погладить, Тишка сделал такого «козла», так грозно взбрыкнул задними ногами, что укротитель, споткнувшись, полетел на землю. Вскочив, он сказал хохочущим Соне и Федоту:

– Видели? Он даже меня не подпускает! Но я еще им займусь, – отряхнув колени, он ушел с гордо поднятой головой.

Федот тоже в раздумье побрел с поляны. Соня пошла следом.

– Нет, это безумство! – сказала она, чувствуя, что Федот не отступится от своей затеи.

Федот улыбнулся: если бы дело было легким, разве он взялся бы за него?

Тишка славился гордым, независимым характером. Он прекрасно знал свои обязанности и соглашался только подвозить на кухню дрова и доставлять из соседнего села овощи. Дрова он возил только утром, а за овощами отправлялся во второй половине дня. Ровно в двенадцать часов он мчался в конюшню получать свою порцию овса. Никакими силами нельзя было заставить его нарушить этот распорядок. Остальную работу в пионерском лагере он оставлял на долю безропотного Громобоя.

В свободное время Тишка пасся на лужайке или убегал на выгон к колхозным жеребятам-стригункам.

Больше всего на свете Тишка любил черный хлеб, посыпанный крупной солью, сахар, веселое общество стригунов и игру на горне. Когда он слышал звуки горна, то бросал есть и застывал, прядая ушами.

Почему-то самое сильное впечатление на него производила игра Ники Тараканова. Звонкий горн скрипел, ржал и стонал у Ники. И на эти звуки Тишка всегда отвечал оглушительным ревом. Он ревел так самозабвенно, с такой натугой, будто хотел вывернуться наизнанку.

Федот давно присматривался к Тишке и прекрасно изучил его слабости. Вечером, отправляясь на ужин, он сказал Соне Пугачевой:

– Я говорил с ребятами. Они отдают мне весь свой сахар.

– Ты опять за старое? Это же безумство! – ответила Соня, а за чаем передала ему под столом три липких куска сахара и ломоть черного хлеба.

Третий день разведчики, морщаясь, пили несладкий чай. Из столовой Федот отправлялся на поляну с карманами, набитыми хлебом и сахаром. Осел ждал его и, завидев, важно подходил и протягивал ушастую голову. Федот уже безбоязненно трепал Тишку по шее и даже садился на него верхом. Тишка, который, по подсчетам Сони, до этого сбросил Федота двести тринадцать раз, вдруг смирился и разрешал сидеть на своей спине, но сам не трогался с места.

– Ха-ха! – ревниво смеялся Ника Тараканов. – Это же все равно что сидеть на скамейке.

На четвертый день Федот уже ездил по лагерю. Впереди бежала Соня, держа перед носом Тишки краюху черного хлеба, посыпанного крупной солью. Все же за ворота ослик не хотел вывозить своего ездока.

– Идея! – крикнул Федот, слез с осла, взял его за повод и повел, время от времени награждая кусочком хлеба.

Тишка, не чувствуя подвоха, вышел за ворота. Так они дошли до самого мостика через ручей. Здесь Федот прыгнул на гладкую спину Тишки, и тот галопом помчался в лагерь.

До самого ужина Федот катал на Тишке своих разведчиков. Только теперь ослик уже не летал галопом, а важно возвращался в лагерь, семеня тоненькими ножками.

Прокатился на нем и Ника Тараканов. Спрыгнув на землю возле конюшни, он сказал:

– Вот теперь можно будет зачислить его в штаб фронта.

– Ну, это мы еще посмотрим!.. – возразил Федот.

– Конечно, посмотрим. Как постановит Военный совет, так и будет. Я же не для себя стараюсь. Для пользы дела.

Тараканов рассчитал правильно. Всем членам Военного совета хотелось погарцевать на ослике, и они единогласно решили «для пользы дела» зачислить Тишку в штаб главного командования.

Ника похлопал Федота по плечу и сказал в утешение:

– Знаешь, дорогой, я тебе скажу по-дружески: ну зачем тебе путаться с Тишкой? Разведка должна действовать бесшумно, а он возьмет да заревет у «противника» под носом, тогда все погибло. А ты должен думать не только о себе, но и о других. Понятно, дорогой?

– Понятно... – зловеще ответил Федот, занося руку назад. Еще мгновенье, и хитрая физиономия Тараканова украсилась бы синяком, а Федот в лучшем случае был бы разжалован в рядовые. Но в этот решительный миг к ним стремительно подскочила Соня.

– Это безумство! – сказала она, задыхаясь.

Ника не стал дожидаться, пока Федот вырвется из рук Сони, и поспешно спрятался за спины штабных работников.

В день сражения Федот, забрав своих разведчиков, первым покинул лагерь. Им уже давно была облюбована сосна, с вершины которой можно было наблюдать все окрестности и даже крышу лесной сторожки.

Победа зависела от того, кто вперед – «ромашки» или «одуванчики» – займет сторожку и водрузит на ней свое знамя.

Федот, Соня и еще трое разведчиков сидели на сосне и наблюдали, как разворачиваются главные силы двух армий. «Одуванчики» после сигнала посредников (столб белого дыма) быстро поотрядно стали наступать широким фронтом на сторожку. «Ромашки» замешкались. Движение всего войска задерживал командующий Ника Тараканов верхом на Тишке. Ослик еле передвигал ноги, несмотря на то, что двое членов Военного совета тянули его за узду, а трое подталкивали сзади.

Нехотя Тишка перешел ручей. На другой стороне он взбрыкнул и понес командующего прямо к неприятелю.

– Бегите к шоссе, пересекайте ему дорогу! – крикнул Федот разведчикам и стал быстро спускаться с наблюдательного пункта. В этот миг Федот забыл о своих счетах с Никой Таракановым, он думал только о том, как бы спасти его и Тишку от позорного плена.

Федот далеко опередил своих разведчиков. Он первый выбежал на поляну, где, потирая бока, стоял Ника, а Тишка невдалеке от него мирно пощипывал травку.

Заметив Федота, Ника сказал, как будто ничего не произошло:

– А, это ты, Чивилихин! Оставляю тебе Тимофея. После битвы я займусь им по-настоящему. Ну что ты на меня так уставился?!

– «Противник», «одуванчики»! – пронзительно закричала вдруг Соня, но было уже поздно. Со всех сторон на поляну высыпало человек двадцать с бумажными одуванчиками на панамах.

– Сдавайся! – весело сказал низенький мальчик в очках – видимо, начальник отряда. – Сопротивление бесполезно!

– «Ромашки» умирают, но не сдаются, – гордо заявил Федот и лег на землю.

Все разведчики тоже легли рядом.

– Зачем это вы? – спросил мальчик в очках.

– Попробуйте теперь унести нас отсюда, – ответил Федот и сказал Нике: – Ложись и ты, а не то пропадешь как муха.

– Никогда в жизни я так не унижусь перед врагами, и потом у меня новая рубаха. Я могу только сесть, но ни за что не лягу, – ответил Ника, осторожно садясь на траву.

Мальчик в очках стал шептаться со своими ребятами. Пятеро из них куда-то убежали и скоро вернулись, неся в панамах истлевшую хвою, и рассыпали ее вокруг пленных.

Не прошло и минуты, как Ника Тараканов бодро вскочил на ноги: в панамах вместе с хвоей оказались рыжие муравьи.

– Вы применяете средневековые пытки! Да? – закричал взбешенный Ника. – Но вам не удастся сломить дух «ромашек». Ой!.. – Ника полез за пазуху.

Разведка тоже дружно вскочила с земли.

Федот смеялся, восхищенный блестящей хитростью врага, и сам первый отдал свою ромашку.

Собрав у пленных ромашки, мальчик в очках заявил:

– Ну, вот и все. Теперь вы вышли из строя, можете идти чай пить. Мы возьмем с собой только осла и кавалериста. Нам известно, кто он. Теперь вам крышка. Раз командующий в плену, то ваша песенка спета. Взять их!

– Я не сдаюсь! – простонал Ника. Забыв о новой рубашке, не чувствуя укусов рыжих муравьев, он лег на траву.

– Взять на руки!

Дрыгающего Нику понесли.

– Взять осла!

Когда незнакомые ребята окружили Тишку и попытались насильно увести его с собой, он стал выделывать такого «козла», что все в страхе разбежались.

Федот вытащил из кармана корку хлеба и подошел к Тишке.

– Сажайте на него командующего, – сказал Федот, глядя в землю.

– Изменник! Это ты все подстроил? – сказал ему Ника.

Соня прижала руки к груди и спросила:

– Что же это такое?

Никто ей не ответил – ни свои, ни чужие. Только мальчик в очках покачал головой и сказал:

– Ну и дела!..

Нику повезли. Федот пошел следом и запел:

 
Крепко держись, седок, на коне,
В гриву вцепись ты ему посильнее,
Он полетит, как стрела-ла-ла-ла...
 

Командующий Ника Тараканов вцепился в Тишкину гриву, гордо поглядывая по сторонам. Он еще никогда так лихо не держался на осле, и это несколько смягчило горечь поражения. Мальчик в очках мигнул своим, стража теснее окружила пленных.

Никто, кроме Федота, не знал, что близилось время, когда Тишка получал в конюшне порцию овса.

Тропинка вывела на шоссейную дорогу.

Тишка рванулся вперед, прорвал цепь врагов и галопом помчался к лагерю. Ника визжал от страха, но все же каким-то чудом держался.

– Лови, лови! – кричал мальчик в очках.

За Тишкой бросились все «одуванчики», но быстро отстали.

Федот воспользовался суматохой, подкрался к военачальнику «одуванчиков», молниеносно выхватил из его руки букет ромашек и очертя голову бросился в колючий кустарник. Обдирая лицо и руки, он бежал к своим.

Честь «ромашек» была спасена.