Текст книги "Хроника пикирующей России. 1992-1994"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Очереди и свобода

Сложность нашей жизни такова, что автору, если он стремится верно отразить проблему, приходится полемизировать с самим собой – в каждой новой статье чуть ли не отрицать предыдущую. Я благодарен и газете, и читателям за то, что они принимают эти «шатанья», которые еще вчера были бы восприняты просто как отсутствие убеждений.

Обсудим главный аргумент и официального режима, и либерального интеллигента в пользу реформ: да, жить стало трудно, но зато нет очередей! Ты можешь пойти и купить все, что душе угодно (иногда добавляется: если у тебя есть деньги).

Независимо от того, есть ли сейчас очереди, этот аргумент означает переход значительной части интеллигентов на совершенно новые для русской культуры критерии разума и совести. Мальтус, который морально обосновывал этот аргумент, исходил из того, что «слабые», которые не имеют денег и поэтому не создают очередей, должны погибнуть – это закон естественного отбора и это необходимо для сохранения равновесия между народонаселением и количеством благ. Мальтузианство было в самых разных формах и даже с яростью отвергнуто русской культурой, оно в принципе несовместимо ни с православием, ни с исламом.

Может показаться, что тема очередей – обыденная тема, «бабий аргумент». Это не так, во всей конструкции перестройки она была несущей опорой. На ней, как на доступном для «совка» материале стоилась вся философия свободы, под знаменем которой сокрушался советский строй. Для элиты были и другие варианты (свобода выезда за границу, свобода на подписку газет без лимитов и т.д.), но они не были оружием такого массового поражения. Именно привычные всем очереди были представлены как самое чистое выражение несвободы и подавления личности. Говорилось: «очереди, унижающие человеческое достоинство».

Довольно быстро мозги интеллигента были промыты до основания, и он искренне стал считать, что устранение очередей – чуть ли не самоцель горбачевской революции. В очень широком опросе 1989-1990 гг. на вопрос: «Что убедит людей в том, что намечаются реальные положительные сдвиги?», 73,9% респондентов из числа читателей «Литературной газеты» (в основном, интеллигенция) ответили: «Прилавки, полные продуктов». Это кажется невероятным, в этом есть что-то мистическое: для людей стал важен даже не продукт потребления, а образ этого продукта, фетиш, пусть недоступный. Ведь каждому отвечавшему было ясно, что наличие продуктов на прилавках вовсе не означает его наличия на обеденном столе. Они на это соглашались – пусть человек реально не сможет купить продукты, важно, чтобы они были в свободной продаже. Здесь проявился тот скрытый религиозный смысл понятия свободы, который мотивировал интеллигенцию в перестройке.

Точно так же, каждый понимал, что и при «социализме» можно было моментально наполнить прилавки продуктами, просто повысив цены (причем сравнительно немного, без разрушительной «либерализации») – ведь ломились от изобилия рынки. Но повысить цены не позволяла идеология и мораль, и это препятствие было решено удалить вместе со всей системой.

Реформаторы Ельцина также взяли на вооружение пугало очередей и дефицита. Им обосновывалась разрушительная «либерализация» цен – дикость для той экономики, которой мы располагали. Но здесь им сразу пришлось идти на подлог – был известен опыт Польши. Шохину уже в январе 1992 г. пришлось сказать явную неправду о том, что якобы поляки довольны освобождением цен. В действительности уже весной 1991 г. 82% поляков ответили так: «невозможность купить товар из-за отсутствия денег более докучлива, чем необходимость стоять в очереди». Элегантно выражаются поляки, но ясно. А ведь в Польше цены выросли лишь в 57 раз.

Стоит заметить, что тема очередей и дефицита – не стихийный продукт наших наивных м.н.с. и инженеров, над ней работали лучшие умы Запада. В 1993 г. по западной прессе прошла «концептуальная» статья самого Рейгана: «Почему надо поддерживать Ельцина». Не думаю, что пораженный инсультами экс-актер мировой закулисы писал статью сам, но и у Чубайса он вряд ли ее списывал. Убедительно показав, какое благо несет Ельцин цивилизованному миру, он затем сделал открытие: и народам России от Ельцина кое-что перепало. Что же? Ликвидация очередей и дефицита!

Не будем придираться к бредовой логике: производство упало вдвое, и тем самым устранен дефицит (то есть нехватка). Дескать, много производили молока – был его дефицит, не стало молока – не стало его дефицита. Все у русских шиворот-навыворот, умом Россию не понять. Ну, Рейгану простительно – но у нас-то эту логику своей культурной пастве втемяшивают в голову академики, Аганбегян да Яковлев! Вернемся к более простому вопросу – очередям.

Ведь за этот последний спасательный круг хватается сегодня искренний демократ: да, повсюду кровь и разрушение, да, наука гибнет и шахтеры падают в голодный обморок. Но ведь очередей-то нет! Ведь главная-то цель ликвидации советского строя достигнута! Ведь теперь-то мы можем умереть со спокойной совестью! Кинув последний слабеющий взор на «прилавки полные продуктов».

Так вот, возьму грех на душу и отберу эту последнюю радость угасающего демократического ума. Врете, господа, и себя обманываете. Очереди вернулись, и в страшном обличье, как приходят призраки предательски убитых. И уже во многих очередях номерочки на руках пишет Смерть.

Вот, со своей идиотской оптимистической улыбочкой сообщает диктор демократического телевидения: в Тбилиси уже три дня не выдают хлеб, полагающиеся по карточкам 300 граммов на день. У мироедов батон хлеба стоит среднюю месячную зарплату. Все три дня очереди не расходятся от хлебных пунктов. В этом году, поскольку все деревья в парках уже спилены на дрова, очереди даже не жгут костры, чтобы согреться.

Что вы скажете по этому поводу? Ельцин уже сказал: зато на каждом углу есть киви, это же полезнее, чем хлеб. Мария-Антуанетта в аналогичной ситуации сказала: «Ну почему же они не едят печенье?» – и за эти слова ее отрубленной голове палач дал пощечину. Но она хоть не совсем потеряла совесть, и ее отрубленная голова при этом покраснела, что до сих пор наполняет французов гордостью.

Наш наполненный общечеловеческими ценностями демократ найдет оправдание: а что мне грузины! Я теперь живу в независимой от всяких там грузинов России. До меня лично эти хлебные очереди когда еще доберутся! Конечно, в прозорливости нашему демократу не откажешь, и деревьев в московских парках еще полно. И все же… Раз уж говорилось об «очередях в СССР», я и тбилисские очереди не могу не учитывать, ибо Нуйкин под ручку с Гамсахурдией и Шеварднадзе несли знамя реформы по всей стране. И результат везде один и тот же, только выражается чуть по-разному.

Кстати, «могу пойти и купить, чего душа пожелает» – тоже ложь. Ассортимент продуктов сократился до убожества. Нечего говорить о супермаркетах – их для 95% населения просто не существует, и даже слюнки при виде тех продуктов не текут, это как бы вообще не продукты. А если говорить о «наших» магазинах, то напрягите память и вспомните хотя бы тот доперестроечный универсам. В молочном отделе ты машинально набирал в корзину молоко цельное и топленое, кефир и ряженку, творог и сырковой массы с изюмом. Плавленых сырков всегда было минимум 5-6 сортов и т.д. Посмотрите сегодня – сами молочные отделы исчезли как явление природы. Где же ваши «прилавки полные продуктов»? О хлебе и говорить нечего – в «задушенных дефицитом» советских булочных был больший выбор разных типов хлеба, чем в типичном супермаркете на Западе. Хотя, впрочем, демократу нужна упаковка, а в этом деле казарменный социализм подкачал.

Что касается еды, то уже сейчас видно: реформа ведет не к изобилию того, что мы любили, а прежде всего к тому, чтобы «наша душа желала» принятого на Западе унылого, чуждого нам типа питания. Мы обязаны отказаться даже от русской культуры еды, умиляться конфетам из какой-то вздутой пластмассы и мороженому из подкрашенной воды. Дети перестройки уже не знают вкуса многих наших продуктов.

Но это лирика. А вот насчет очередей. Главное после хлеба – жилье. Жилье мы получали бесплатно, но надо было отстоять очередь. Она двигалась довольно быстро (в среднем в очереди стояли 6 лет) – в СССР жилья строилось намного больше, чем на Западе. Ежегодно получала квартиры шестая часть очереди, но сзади вставали новые, т.к. дети в СССР рождались. Что стало с этой очередью сегодня? Может нормальный человек «пойти и купить квартиру, когда душа пожелает»? Теоретически, да. А реально – мало кто об этом помышляет, нет свободной пары сотен миллионов. Значит, оставаться в очереди – пережитке советского строя. Пока что эту очередь никто не осмеливается ликвидировать. Но теперь стоять в ней придется до скончания века: строительство жилья сократилось в 3 раза, и на очередников выделяется только одна треть квартир, остальные идут на аукцион. Так что, об этой очереди забыл наш демократ? Надеется, что дети после реформы вообще перестанут рождаться?

Взглянем в другую сторону. Постоять четверть часа в кассу в советское время – унижало достоинство либерала. А вот какие очереди нам показало телевидение (да и лично их многие узнали) – многотысячные очереди в банк «Чара», куда понесла наша трудовая интеллигенция свои жалкие доллары. Как же, деньги должны плодоносить! Выстаивали длиннющие очереди в капитализм, вожделели стать рантье – все такие цивилизованные, современные. Тайком-то большинство, выстаивая эти очереди, надеялось подкормиться на спекулятивные проценты. В эти дни те же очереди стоят под дождем, надеясь вырвать назад свои деньги, даже телевизионные дикторы, тоже вкладчики «Чары», чуть не в истерике. Разве это – не очередь? Так примените вами же придуманный критерий к вами установленному социальному порядку. И перестаньте лгать! Эта очередь художников и актеров в подворотне «Чары» унижает человеческое достоинство куда больше, чем братская очередь за дешевыми продуктами в СССР.

И подумайте о той очереди, которой нет еще только потому, что не до конца сломан советский строй. Она появится, когда вы его доломаете, и вы же в нее встанете – очередь на биржу труда. Эта очередь – неотъемлемая часть вожделенного западного порядка, но вы обманываете себя, надеясь, что в нее придется встать вашему соседу, но не вам лично. Не надейтесь. Большинству придется погладить костюм, повязать получше галстук, купить газету и, делая независимый и достойный вид (таковы правила игры), отстоять этот хвост и вежливо отвечать на садистские вопросы службы занятости. Те биржи, которые есть у нас сегодня, еще заполнены сострадательными советскими людьми, это отрыжка старого строя. Не надо надеяться на использование остатков той жизни, которую вы разрушили. Биржи станут совсем иными. Посмотрели бы вы в глаза людей в такой очереди в Рио-де-Жанейро – я туда забрел случайно и запомнил на всю жизнь.

Но к кому я обращаюсь? Те, кто счастливы тем, что на каждом углу есть киви и без очереди можно купить сникерс, не читают «Правду». Они читают рекламу и «Московский комсомолец». Но ведь надо как-то налаживать с ними разговор. Так, может, мои рассуждения дадут какие-то доводы их отцам и дедам.

1994

С тоской предателя в глазах

Приведенная в Россию гражданская война вновь поставила в центр внимания телевидение и его роль в нашей жизни (и смерти). Мы вновь прикованы к экрану, лихорадочно пробегаем все доступные программы – мы зависим от телевидения. Как же оно использует свою власть над нами, чем мы расплачиваемся за его покровительство? Средний человек, пожалуй, и не стал бы над этим задумываться, да само ТВ привлекает внимание своей нервозностью. Ни с того, ни с сего Киселев взывает: «не казните гонца, он приносит вам те вести, какие есть». Сам поднимает вопрос, о котором мы и не думали – а теперь думаем. Да те ли вести нам приносит этот гонец? А может быть, он половину присочиняет? И почему нужно нас убеждать, что ТВ – не более чем гонец?

Второй важный симптом – отношение к репортерам военных в Чечне. Почему это они отпускают им затрещины, ломают их камеры, а то и пугают их автоматом? Деятели ТВ видят в этом «руку Москвы» – мол, демократы-начальники желают зажать гласность и велят солдатам травмировать репортеров. Полноте, господа, солдаты умеют и от более важных приказов увильнуть. А тут, видно, если и был такой приказ, он почему-то пришелся по душе и выполняется с радостью. Что же случилось? Ведь это уже не ненавистная Советская Армия, не кованый сапог тоталитарного режима, на борьбу с которым репортеры ТВ вышли как довольно сплоченная группа! Это уже армия, подчиненная вам, демократам, выполняющая ваши приказы. Армия, у которой уже изъято ядерное оружие и складировано под охраной элитных контрактных частей в таком состоянии, что его уже не привинтить к ракетам и не подвесить к самолетам.

А ведь ни в Красной армии, ни в Советской, какими бы «нецивилизованными» они ни были, репортеров не били, к ним относились бережно и любовно. Вот бы Киселеву задуматься над этим парадоксом да спросить экспертов, если сам не понимает, в чем тут дело. Впрочем, он и экспертов подберет, каких надо, да и сам все прекрасно понимает. Дело в том, что армия, какие бы приказы ей ни приходилось выполнять и в какую бы форму ее ни обряжали, остается самым консервативным порождением России и не может вытравить из себя сокровенные представления о Добре и зле. А ТВ, напротив – самая мобильная структура, оно быстро сбросило с себя советскую шкуру и предстало как космополитическая, а пожалуй что и все более антинациональная сила. Как соглядатай и организатор нашего российского горя.

Попробуйте снять сегодня кордоны ОМОНа около Останкино – толпы людей приедут, чтобы оплевать или прибить кое-кого из репортеров. Так солдаты и офицеры в Чечне – это те же мы, только еще в состоянии страшного эмоционального напряжения, да втравленные в самую грязную часть той программы, в которую и все мы втравлены. И когда в пределах досягаемости появляется ТВ без охраны ОМОНа – разве не естественно ему получать подзатыльники? Потому что это – не наше ТВ, это не то ТВ, которое приезжало в армию даже в такое трудное время, как афганская война. Это – ТВ мировой закулисы, которая устроила, вместе со всеми нашими бурбулисами, все это безумие на просторах СССР.

Конечно, я говорю не обо всех, и даже вообще не о лицах, не о винтиках вроде Сорокиной или Киселева (хотя и винтик винтику рознь). Я говорю о системе, которая может действовать против воли многих работников ТВ как личностей. Это система совершенно иная, чем была в СССР, хотя время от времени, чтобы в «мягком режиме» погасить ностальгические чувства, пускает на экран советские фильмы. И это система, которая в наиболее агрессивном и явном виде противопоставила себя подавляющему большинству народа по главному сегодня вопросу – о том, что происходит в России. Конечно, где-то есть финансовые воротилы, которые захватывают наши заводы, вывозят нашу нефть и алюминий, разрушают наше сельское хозяйство и планируют прокладку нефтепровода через Чечню – но их мы не видим. Мы видим, причем ежедневно, их приказчика и агитатора – ТВ.

ТВ, которое, подчиняясь невидимой дирижерской палочке, навязывает нам нужную этим воротилам точку зрения, которое, если надо, порочит не только Руцкого или Стародубцева, но и министров-демократов, которых вчера превозносило. Которое отрезает народ от слова и мысли практически всех общественных деятелей, представляя их отдельными, вырванными из контекста фразами или даже обрывками фраз. В лучшем случае, смонтированными интервью с заданными вопросами, явно уводящими от сути дела. ТВ, которое ставит над нами эксперименты, позволяя затем наемным социологам изучать нашу реакцию.

Зачем, например, два раза в год запускают передачу о предателе Власове как «честном борце со сталинизмом»? Прекрасно известно А.Н.Яковлеву, что образ Власова «не прижился». Так не в нем и дело. Он используется для измерения уровня раздражения, как кислота, на которую реагирует лапка лягушки. Идеологи регулярно делают замеры – как реагируют на эту кислоту разные категории населения: молодежь, офицерство, рабочие. Вычисляется динамика, прогнозируется момент слома национального самосознания. Когда средний студент МГУ скажет, наконец: «Ну что ж. Предатель – это ведь как посмотреть».

Те деятели ТВ, которые его олицетворяют и безраздельно господствуют на экране, нисколько и не скрывают главного: что они целиком поддерживают курс на радикальную либеральную реформу в России и на «возвращение в цивилизацию». Этот новояз означает курс на слом основных устоев российской цивилизации – хозяйственных, культурных и духовных, на полное раскрытие страны переваривающему воздействию именно Запада. Ведь даже главное орудие этой программы – режим Ельцина – критикуется ТВ именно за колебания, за «откаты», за компромиссы.

Между тем, многими независимыми и перекрестными исследованиями показано, что как минимум 85% населения сознательно отрицают этот курс, считают его губительным. Да, эта масса людей, сохранившая присущие России культурные стереотипы и архетипы, смущена и расколота идеологически. Поэтому она не может выделить из себя организованное и стойкое оппозиционное движение, во многом благодаря работе ТВ. Но ведь эта масса не может не быть враждебной главным установкам ТВ как системы. И не надо притворяться «гонцом», честно приносящим переданное ему послание. Не такие уж люди глупые.

Вот типичный случай. 22 июня 1992 г. около Останкино собралось тысячи две человек, отделенных от телецентра 10-тысячным кордоном ОМОНа, собак, грузовиков. Наблюдая это интересное зрелище, я обратил внимание на телеоператора с умным интеллигентным лицом. Он внимательно рассматривал толпу и, найдя особенно колоритную и непривлекательную фигуру (возбужденную растрепанную женщину, убогого или явно ненормального человека), продвигался к ней и долго снимал своей камерой в разных ракурсах. Понаблюдав за ним минут пятнадцать, я подошел и спросил, не чувствует ли он моральной ответственности за явное искажение реальности, дезинформацию общества, да еще ведущую не к умиротворению, а к расколу. Он явно не ожидал «такой постановки вопроса» и даже смутился, начав что-то лепетать о жанре телеискусства. Но в следующий момент появились человек пять обычных с виду молодцов в штатском и оттерли меня от «деятеля телеискусства».

Но сегодня это показалось бы детской шалостью. Сделан огромный шаг вперед. За один день я по разным программам восемь раз увидел отрезанные головы четырех наших пограничников и услышал, что это таджикские мусульмане мстят за действия русских в мусульманской Чечне. Кто в этом эпизоде ТВ – «гонец» или соучастник крупного и давно ведущегося проекта – раскалывания России по линии русско-мусульманского конфликта? Я утверждаю, что соучастник, причем совершенно циничный. Одна бригада специалистов нанимает группу «мусульман» (как правило, из маргинализованных мелкобуржуазных элементов, никакого отношения к исламу не имеющих – это изучено арабскими социологами) для того, чтобы они перешли границу и устроили гнусный спектакль с телами наших солдат. По всем канонам «перформанса», этого растленного западного искусства. А уже российское ТВ берется донести это зрелище до каждой русской семьи, да по нескольку раз. Вероятно, при этом редакторы программ получают деньги из другой кассы, чем «мусульмане».

Один мой дядя из Семиречья с детских лет прибился к Красной армии и десять лет воевал с басмачами. Там всякое бывало – но не было задачи стравливать русских с мусульманами, и никто не сыпал соль на раны, рассказывая об отрубленных головах. Потому-то ту войну наши народы преодолели. Сегодня мы видим совсем другую установку – и за это благодарить наше ТВ?

А что мы видим из телерепортажей о Чечне? Вот тропинка вдоль разрушенного дома, вдалеке от боя. По этой тропинке бегут какие-то люди, за ними следует камера. Камера дергается, люди выпадают из кадра, сбивается фокусировка. Все так, будто оператор, в страшном волнении, под огнем снимает реальность. Мощный эффект присутствия, мы как будто вброшены в страшную действительность Чечни. Но ведь это гнусный трюк, который должен имитировать реальность! Описан во всех учебниках телерекламы и телерепортажа. Камера дергалась и сбивалась с фокуса только для того, чтобы создать иллюзию боевой обстановки. Это дешевый прием телерепортера, манипулирующего сознанием зрителя – reality show (имитация реальности). На Западе его постоянно применяют в полицейских роликах, чтобы имитировать сфабрикованную задним числом съемку поимки бандитов или дорожной катастрофы. При этом зрителя и не обманывают, будто это натурная съемка, но сильнейшее эмоциональное воздействие от иллюзии достоверности достигается. Разве допустимо применять этот прием сегодня, в России, среди реальных смертей и разрушений!

Советское телевидение было, быть может, скучно – но оно было целомудренно. Оно не брало в руки оружия манипулирования эмоциями. Это оружие – соединение рекламы (фикции, красочного вымысла) с «объективным», информативным телерепортажем. Против обеих этих вещей может устоять человеческое сознание, но оно беззащитно против их комбинации: бесстрастный репортаж создает инерцию «доверия», которое распространяется на идущую вслед за ним рекламу, а реклама, возбуждающая эмоции, готовит почву для восприятия идей, заложенных в «бесстрастном» репортаже. Потому так резок водораздел между советским телевидением, отвергавшим это дъявольское открытие культурологов, и демократическим ТВ, которое взяло это открытие на вооружение. Экономическая заинтересованность в рекламе – чушь, копейки. Главное – именно воздействие на сознание.

Дьявольское оружие против души человека, которое сегодня постоянно и с дешевыми целями использует ТВ «этой страны» – показ того, что люди видеть не должны, что им запрещено видеть глубинными, неосознанными запретами. Когда ему это показывают (а запретный плод сладок), человек приходит в сильное возбуждение, с мобилизацией всего низменного, что есть в душе. Набор таких объектов велик, упомянем лишь таинство смерти. Смерть – важнейшее событие в жизни человека и должна быть скрыта от глаз посторонних. Культура, тесно связанная с инстинктами, вырабатывает сложный ритуал показа покойного людям. Одно из главных обвинений в адрес искусства и особенно ТВ в конце этого века – десакрализация, срывание покровов со смерти. Знаменитый фотограф Запада, который выставил высокохудожественные снимки смертной агонии своего отца, негласно изгнан из общества. Недавно застрелился французский фотограф, автор лучшего снимка десятилетия: маленькая девочка в Сомали бредет к пункту питания, а в двух шагах за ней вприпрыжку гриф – дожидается, когда она упадет. Во Франции фотографа спросили, отнес ли он девочку. Нет, сказал фотограф, я только гонец, приносящий вам вести. Его французы казнили.

А в Москве ТВ крупным планом, смакуя ракурсы, показало погибшего в Чечне полковника МВД. Да еще с фарисейскими приговорками. Кто позволил выставить усопшего, не убранного со всеми священными ритуалами, на обозрение десяткам миллионов? Каким надо быть подонком, чтобы пустить этот клип в эфир! Почему молчит Патриарх – это его не касается?

И что должен думать солдат, в мыслях готовый к смерти, когда видит человека с видеокамерой и жвачкой во рту? Как искусно этот тип заснимет его изуродованное тело? Надо поражаться сдержанности солдата, а не ныть о поломанных камерах. В Сомали «гонцы» с ТВ многих стран тоже любили снять реальность – как янки время от времени со скуки подгоняют свои БТР и сметают с лица земли кварталы, в которых «укрылись партизаны», неважно какие. Вначале толпы сомалийцев просто наблюдали за этим с каменными лицами, а в один прекрасный день вдруг взяли и забили палками насмерть пятерых телерепортеров. «Возродители надежды» даже не успели развернуть пулеметы. Не понимают еще сомалийцы общечеловеческих ценностей, права на «свободу информации».

Революционеры, разрушавшие СССР и советский строй, действовали в сответствии с установками Антонио Грамши, создавшего новую теорию революции. Он учил, что надо действовать не в лоб, как русские рабочие и крестьяне, а через надстройку – силами интеллигентов, совершая «молекулярную агрессию» в сознание и разрушая «культурное ядро» общества. Собьешь людей с толку, подорвешь культурные устои – бери всех тепленькими, перераспределяй собственность и власть как хочешь. В такой революции ТВ стало главным оружием, посильнее «Авроры» и тачанки Чапаева. Больше того, теория Грамши положена в основу современной рекламы. Ведь, в принципе, задачи схожи – убедить человека купить абсолютно ненужную вещь или отказаться от советской власти и выбрать мэром Попова. А сегодня оказалось, что соединение этих двух типов рекламы умножает силу «молекулярной агрессии».

Так небольшая профессиональная группа – творческие работники телевидения превращаются в организацию, в особую спецслужбу, ведущую разрушительную войну против сознания и мышления всей массы своих соотечественников. Не все из них это понимают (скорее, не хотят понять). Они упоены своим могуществом и безнаказанностью, горды тем, что на охрану им приданы вооруженные до зубов «витязи». В какую духовную яму они погружаются! Как тяжело смотреть на этих привлекательных молодых людей с «тоской предателя» в глазах.

1994