Текст книги "Хроника пикирующей России. 1992-1994"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Девятый день

Над расстрелянным Домом Советов, без его трепетного демократического флага, мечутся стаи воронья. Птицы залетают в пустые глазницы окон, вылетают с сытым довольным криком. Красавицы-дикторши с улыбкой сообщают: «Трупов в Белом доме не обнаружено». И слегка подмигивают сообщнику-телезрителю.

А на мосту стая предпринимателей такими же довольными криками зазывает сфотографироваться «на фоне крематория советской власти». С другой стороны обгорелого Дома горят свечки, тихо шепчутся группы людей в темном. Посреди асфальта – цветы, иконка, неслышно шевелит губами священник. Сюда в 6.40 утра четвертого октября вышел с крестом навстречу БМП тот худенький поп – хотел спасти русского солдата от братоубийства. А в БМП ехали «работать» лысоватые «воины-интернационалисты», по словам ТВ, «предложившие свои услуги президенту Ельцину; предложение было с благодарностью принято».

Тот поп со старушками, которых он двенадцать дней водил днем и ночью крестным ходом вокруг Дома Советов и который получил первую пулю – он и есть Русская Православная Церковь. А иерархи в тот день, так некстати, «были на бюллетене». А то бы, конечно… Как и Конституционный суд, наш гарант в мантиях. Ведь первые-то пули обязаны были принять эти судьи, а уж потом – поверившие их клятве старики и мальчики.

Россия опять прошла «точку невозврата» и раскололась. Две части народа пошли, в туман, по разным дорожкам – одни с автоматами под пальто, другие выпятив пока что грудь. Между этими, еще не разошедшимися далеко дорожками, мечется, уже рыдая про себя, большинство – отцы, дети и братья и тех, и других. А кто-то, как в метро, притворился спящим или закрылся газетой – ничего не вижу. Как в городе Ораниенбурге, в Германии. В центре города, за невысоким забором, концлагерь Заксенхаузен. Десять лет туда возили заключенных. Обратно они выходили дымом крематория. А в городке об этом, представьте себе, никто не знал.

Подхожу к дереву, прошитому пулями. Эти пули со смещенным центром тяжести оставляют в дереве маленькие ранки, а в плоти человека начинают куролесить. Под деревом икона, цветы, пища – кладу и я свои гвоздики. Люди молчат, уже все друг другу сказали. Подходят деловитые юноши, всех аккуратно фотографируют, кто-то еще отворачивается – так, по инерции. Старуха рядом идет к барьеру, хочет взглянуть в лицо солдата с автоматом. Она все еще не верит, что этот симпатичный мальчик способен спокойно стрелять в русских людей – а теперь стоит, покуривает дорогие сигареты. Она все еще думает, что это какой-то оборотень.

Наголо стриженная девочка лет пяти хватает старуху за руку, вся дрожит: «Не ходите, дядя вас убьет, он будет стрелять». Ее успокаивают: «Этот дядя не будет стрелять, он хороший. Он просто так здесь стоит». Парнишка выплевывает сигарету и усмехается. Мать плачет. Она с девочкой из Северной Осетии. По привычке пришли ходатайствовать в Верховный Совет, да так и застряли – пригрелись у костров, было где и поспать в палатке. Там и попала девочка под шквальный огонь «интернационалистов». А потом, в Доме, наблюдала, как эти «дяди» нарабатывали официальные и «необнаруженные» трупы. Пока не вывела ее с матерью «Альфа» и не оставила там, под деревом – поправлять цветы и свечки. А там получит «дядя» приказ из мэрии, подойдет и затопчет сапогом свечки, снесет в мусор хлеб и иконки, подсадит в милицейский фургон священника и – «Поздравляю вас, уважаемые россияне. Ликвидирован последний очаг сопротивления. Демократия победила окончательно!»

Расстреляли Верховный Совет, нашего коллективного государя – подобие монарха, слепленное искалеченной в 1917 году Россией. Тупо принял весть об этом расстреле обыватель. Отношение к жертве примерно такое же, как было у обывателя к расстрелянному царю – и грешен, и слаб, и не справился. Все так – но какой кровью искупала тот грех Россия, как себя истязала. И пусть сегодня бодры генералы гвардейской дивизии, уже по праву носящей титул «дивизии имени Юровского» – смывать пятно второго (и опять ритуального) цареубийства придется. Хоть бы форму русскую сняли, попросили бы у хозяев какие-нибудь комбинезоны. Юровский-то был в кожанке, гимнастерку не марал.

Тайно развезли по могилам «обнаруженные» тела, тайно скорбит по погибшим миллион москвичей, делая в метро и на работе безразличные лица. Навыки двойной жизни восстановились моментально. Да и грех показывать скорбь перед наконец-то счастливым банкиром Боровым. И напрасно беспокоится Гавриил Попов – «ах, они взорвут водопровод». Никто о вас сейчас и не думает, можете жевать рябчиков еще какое-то время.

Мы думаем о тех душах, которые девять дней реяли над Москвой, посещали каждый дом и вглядывались по ночам в каждого спящего жителя. Что они нам хотели сказать? Почему, при таком горе, вдруг стало так спокойно на душе? Почти счастье – как будто свет с неба льется иной, как будто весь груз грехов и ошибок прошлой жизни снят с души. Значит, все эти люди, которые решились пойти и умереть за такую абстракцию как Конституция, принесли себя в жертву искупительную? Чем же может теперь напугать нас г-н Ерин, когда нас охраняют тени уже святых мучеников?

А по земле елозит г-н Шумейко, успокаивает победителей: «Эти люди за свои идеи постоять не готовы и к подполью неспособны». А знает он, что находили в карманах «этих людей», когда их обшаривали, убитых, у Останкино? Квитанции на оплату собственного гроба. И даже с такой квитанцией пройти к микрофону демократия Шумейки не давала.

Так вот, о подполье. Уже два года почти вся страна представляет собой подпольную организацию. А иначе почему же, вы думаете, «реформы не идут»? Руцкой мешал? Нет, мешало тайное, упорное и молчаливое сопротивление народа. Колхозников, которые вопреки всем указам и усилиям режима продолжали пахать, сеять и кормить страну. Рабочих, которые вопреки всем прогнозам и призывам Гайдара не давали уволить треть товарищей или «обанкротить» завод. Всего народа, который уже пять лет живет фактически без власти и не превратился в волчью стаю – а ведь как на это надеялись.

Такого оборонительного подполья Шумейко не боится? Ну-ну. А при нем и возникшее 4 октября вооруженное подполье не искоренить. Ведь призыв «демократов» взять под надежную охрану «все объекты в Москве» до предела наивен. Уже в 1974 г., когда видный биохимик в США заявил, что он один, даже без помощи лаборанта, может изготовить достаточно токсина для отравления всего водопровода Нью-Йорка, эксперты поняли, что крупный современный город принципиально уязвим для беспощадного терроризма. А события в Лос Анжелесе 1992 г. показали, что даже маргиналы, организовавшись, могут блокировать самые мощные репрессивные силы. Слава Богу, что новые подпольщики России – часть русского народа и обладают его терпением. Но если они придут к выводу, что речь идет о беспощадной войне, не помогут ни ОМОН, ни герои-афганцы.

Уповать на них – безумие. Вся техносфера СССР строилась в расчете на полную внутреннюю стабильность, она в принципе не может быть защищена полицейскими мерами. И любое производство сегодня начинено веществами, которые легко могут быть превращены в оружие массового поражения. В Москве на каждого жителя их приходится около 100 тыс. летальных доз. А насчет охраны – полезно вспомнить, что в Перу подпольщиков всего около 2 тысяч, а затраты на охрану предприятий равны производственным расходам. Вот тебе и эффективность рыночной экономики.

Опыт всех гражданских войн последних десятилетий говорит: после первого крупного пролития крови возникает вооруженное подполье. Оно ждет. И дальше все зависит от режима. Или он вступает в диалог, ищет национального примирения, наказывает слишком ретивых палачей и т.д. Или он, как Шумейко, тешит себя иллюзией уничтожить подполье и начинает репрессии. В таких случаях начинается радикализация инертной массы, и страна неизбежно скатывается к полномасштабной войне.

Сегодня все затихло. Погибшие 4 октября не зовут нас к мести и не просят ответной крови. Своей смертью они лишь сказали нам: «Теперь-то вы видите, с кем имеете дело? Будьте умнее». Теперь все зависит от победителей и их духовной обслуги. Будут они, как Эльдар Рязанов, кричать трясущимися губами: «Патронов не жалеть!» – пойдем по пути Таджикистана.

А умнее быть надо. Как сегодня сияют хитрые советники: «Обманули, обманули!» Да, обманули, в этом они поднаторели. То-то все удивлялись: зачем это целую неделю бессмысленно избивают на улицах и в метро людей? Зачем их злят? Зачем это демонстративное хамство, отключение света и тепла, колючая проволока? А надо было к воскресенью 3 октября довести массу людей до белого каления и умело повести ее побить стекла в мэрии. Уже на Крымском мосту закрадывались сомнения – что-то необычно легко прорываются заслоны. Что-то палят, палят «черемухой», в толпу падает всего две-три шашки. Никого не останавливает, только подзадоривает. А потом и совсем странно – мощные отряды у мэрии, постреляв в воздух и снайперски ранив несколько человек, разъярив толпу, вдруг отошли, открыв Дом Советов. Потом вообще ушли, оставив свои грузовики и даже не вынув ключи зажигания: езжайте, мол, в Останкино, люди добрые.

Видимо, нетрудно было убедить простодушного Макашова: воевать ОМОН не хочет, сдаст и мэрию, и Останкино. Пошли гурьбой в мэрию – никто ее не защищал. Ура! Узнали про Останкино – охрана снята. А тут еще радость – большой отряд ОМОНа перешел на сторону Верховного Совета (как потом было сказано, «он выполнял задание»). Каких еще доказательств надо? Уселись в грузовики, с голыми руками, поехали, как на картошку – брать телевидение и обращаться к народу. А поодаль, чтобы не спугнуть, уже кралась колонна БТР. А в здании, в засаде, уже изготовились мощные силы. Дали войти на первый этаж, а потом расстреляли в пух и прах – и десяток ополченцев, и безоружную толпу. То-то было радости.

Победа через провокацию кажется кое-кому элегантной. Но она говорит о том, что победитель настроен на войну беспощадную – обман погибшие не прощают. И еще одно принципиальное поражение принесла властям такая победа. Людей смогли разъярить так, что главная цель спектакля с расстрелом из танков не достигнута. Устрашающего эффекта не получено – сколько теперь крови не лей. Поздно. Сами себя перехитрили.

А провокации люди разгадывать научатся – они просто до сих пор и мысли не допускали, что идет война. Пожар начался, но есть еще время его залить. И уже спешат вожди с ведрами. А что в ведрах – вода… или бензин?

1993

В контракте проступает кровь

Человек одет в сделанную по его росту душевную кольчугу. Она защищает от ударов судьбы и людей. В ней можно всю жизнь тянуть лямку и даже на расстрел идти внешне спокойно. Но есть моменты, когда приходится подставлять голую грудь. Перебираю в памяти пять последних лет. Самые больные раны остались от бесед с друзьями – теми, кто поддержал этот «выбор России». И было-то откровенных бесед две-три за все время, и возникали они случайно, как короткое замыкание.

Вот 3 октября, уже ночь. Вернулись к Дому Советов из Останкино, кто смог, окровавленные люди. Красивая девушка, которая пришла туда с ничего не подозревавшей толпой, почти спокойно рассказала о расстреле. Все стало ясно, над двором нависла смерть. Люди сосредоточенно принимали решение. Я решил уйти. Мысленно попрощался с теми, кто оставался принимать гибель – печальную гибель безоружного. К метро потянулась молчаливая цепочка таких, как я – мимо уже начавших собираться поодаль, в предвкушении сладострастия, стаек молодых «демократов» с интуицией воронов. И завернул я в центр, посмотреть на людей, созванных Гайдаром.

Рослые молодые люди, в хорошей и однообразной, как униформа, импортной одежде, с ироничной речью московского интеллигента. И – готовые стрелять в толпу люмпенов, какую бы часть нации эта толпа ни составляла. Похоже было, впрочем, что стрелять они хотели бы из-за спин ОМОНа и, желательно, в безоружных. Какой контраст с теми, у Дома Советов. Иной язык, иная логика, иная осанка. Два разных народа. Вот – итог первого этапа Реформации России (там, в Германии, было сожжение 50 тысяч «ведьм» и взаимное истребление двух третей населения).

Прошел я сквозь всю эту «социальную базу» режима, и в самом конце меня окликнул, как я и предчувствовал, мой друг: «Сережа! И ты здесь! Как же это?» «Да нет, я с той стороны. Зашел взглянуть на вас». «Ну, счастливо!» «Счастливо». Вот и весь разговор. Друзья мы почти сорок лет. Раз сто ночевали в одной палатке, рядом лежали, стреляя из Калашникова по деревянным мишеням. За все годы не могу ни в чем упрекнуть его – дружба его была искренней и бескорыстной. И вот он шел туда, где строились добровольческие батальоны и, вынеси ему Лужков автомат, возможно, он взял бы его. И я опять, в который раз, пытался понять – ради чего? Ради каких немыслимых ценностей? Что он узнал такого, чего не знаю я? Какая истина ему открылась, и почему он о ней молчит?

Он, человек острого ума и сильной логики, конечно, отбросил уже все бутафорские оправдания вроде «демократии», «правового государства» и «конституционного строя», которые он мог, худо-бедно, применить в августе 1991 года. Какие же аргументы у него в запасе? Он, классный химик, всю жизнь отдавший науке, наблюдает распад своей лаборатории, одной из немногих у нас лабораторий мирового уровня. За что он согласился заплатить и эту цену? Его сын после университета не имеет работы и вынужден «сшибать» деньги. Какой идеал оплачивает своим будущим его сын? Прокручиваю в уме его возможные ответы – и не могу представить себе ни одного искреннего и в то же время разумного. Кроме ответа невыносимо страшного – что он ненавидел нас, «старых русских», всю сознательную жизнь, но лишь сегодня смог сбросить личину и вздохнуть свободно.

Пробегаю мысленно свою жизнь – может, это я «уклонился»? Нет, с тех пор как помню себя в два с половиной года, с вещмешком за спиной, лезущим по доске в теплушку осенью 1941-го, плыву, как щепка, по душевным волнам моего народа. Как и большинство, простодушно радовался перестройке, пока не проступил ее оскал. Как и большинство, изумился, когда меня вдруг стали обзывать люмпеном и фашистом и дразнить, как медведя палкой, а потом стали бить и сыпать соль на раны. Как и очень многие, не обрадовался подачкам режима, а стал сопротивляться, как умею – исследуя реальность и излагая узнанное. Как и большинство, не отступаю от уже единственной почти общенародной ценности – гражданского мира. И именно потому пошел к Дому Советов – скрепя сердце после всего, что сделали со страной парламент и Руцкой. Ибо знаю из науки, что единственный способ сохранить хоть хрупкий мир – это следовать Конституции, не дать начаться цепной реакции переворотов и революций. Да, моя логика, как и логика большинства, пассивна, охранительна, а не революционна. Поэтому у нас еще не Грузия и не Таджикистан. И эту-то логику мой друг отвергает.

Но это – разговор мысленный. А через неделю, уже после того как расстреляли Дом Советов и кучу «старых русских», как сожгли во дворе вороха окровавленной одежды, а потом, уже в центре Москвы, на площади, сожгли захваченные запасы оппозиционных газет, пришлось мне по делу зайти в свою старую лабораторию. И, как ни крепился, вступить в разговор – с подругами еще по факультету. Их я и просил открыть мне, наконец, тайну – ради чего?

Ради чего расстреливают парламент, сжигают одежду и газеты? Ради чего молодой «предприниматель», приходит к толпе стоящих под дождем у свечек женщин в черном и радостно сообщает, что «будь у него АКМ, он бы всех их с удовольствием положил»? Ведь они, мои дорогие подруги из Академии наук, выписали этому парню мандат на такие слова. Как ни крути, а устами этого парня глаголят именно они. А парень – так, машинка для сотрясения воздуха да нажимания на спусковой крючок.

И в нашем разговоре никто не пытался упростить дело и обелить себя. Изложу суть – хоть и жестоко это по отношению к моим друзьям. Но, может, сколько-то капель крови мое откровение спасет.

Эти мои друзья – типичные советские интеллигенты. Прошли тот же путь, что и я. Школа, университет, песни у костра. Потом – духовная роскошь научной работы, надежный скромный достаток, радость вырастить здоровых и умных детей, умственный спорт по критике советского строя. Никаких особых ударов по ним этот строй не нанес, личных счетов у них с ним нет. И все же они сознательно поддержали проект не по улучшению, а по слому, разрушению советского строя жизни. Значит, сегодня принимают на свою совесть и все «издержки» этого разрушения. То есть, доведись начать с начала, они снова поддержали бы всю эту реформу – имея сегодняшнее знание!

Уже это было поразительно. Пусть они зажмуриваются, не хотят видеть сгустков крови на заборе у Дома Советов – это не важно. Они все знают, но не говорят: «Мы трагически ошиблись. Мы этого не хотели! Мы думаем, как исправить дело». Они конечно этого не хотели, но раз уж так получилось, они принимают все это как высокую, но приемлемую плату за то светлое, ради чего все это делается.

Но ведь это необъяснимо! В 1985 году, если бы провидец вам сказал, что ради свержения советского строя придется убить за два месяца каждого двадцатого таджика, а в центре Москвы расстреливать людей и сжигать книги, вы бы сочли его сумасшедшим. Но с тех пор вы не узнали об этом строе ничего нового, чрезвычайного, что перевернуло бы вашу душу. Сам строй становился все либеральнее, делал вам уступку за уступкой. Почему же сегодня вы так легко принимаете и смерть таджиков, и кровь в Москве, и бомбовые удары по Сухуми и Бендерам? И, раз уж разговор между друзьями, почему даете «добро» на духовную пытку меня, вашего старого друга? А если бы я остался там, то дали бы «добро» на мою физическую ликвидацию. В какой момент после 1985 года произошла мутация вашей этики и вашего мироощущения? Мутация внутренняя, ибо внешних причин, повторяю, для нее не возникло.

Начинаем выяснять – и новый удар. Оказывается, никакой мутации не было. А была изначальная установка, душевный порыв. Идейный ресурс, который можно было черпать, чтобы компенсировать каждый новый ужас «реформы». И запас его огромен. Гибнет лаборатория. Уже нет работы, которая наполняла смыслом жизнь – есть выпрашивание милостыни у спекулянта Сороса и лаборантская работа, по дешевке, для заграницы. Это – крах профессиональный. Не жалко? Нет, не жалко – это была советская наука, пропади она пропадом. А дома что? Талантливый сын Петечка, блестящий студент-математик, надев нарукавники, служит клерком какой-то сингапурской фирмы. Ради жалких долларов, чтобы кормить маму, папу и сестренку – вместо того чтобы, как мы в его годы, строить воздушные замки, решать задачу Галуа и влюбляться. Но ведь это – крах родительства. Не жалко? Жалко, но ради идеалов надо идти на жертвы. Не ошиблись? Нет, не ошиблись.

И так, шаг за шагом, подходим к главному. Говорю: выходит, вы подписали некий контракт (с каким-то богом или дьяволом – это кому как) на проект переустройства вашей страны. В проекте было записано все, что может произойти и уже происходит. Тем не менее вы этот проект одобрили и в нем участвуете. Как можете – не с автоматом, но хотя бы движением души и материнским влиянием на Петечку. Да, все так.

А знаете ли вы, и это подтверждается вашими же духовными лидерами, что проект предусматривает возможность умерщвления как минимум трети ваших соотечественников? Подумали, подумали мои подруги, и говорят: ну, умерщвление – это резко сказано. Вымирание «неприспособленных», примерно трети, это да – это в проекте записано. На это мы согласны. Хотя, быть может, и мы в эту треть попадем. (Ну, мы уточнили, что их-то Петечка подкормит, да и не важно, как они своей жизнью распорядятся – это их личное дело; важно, что они решили вон за ту старушку, которая выбирает объедки из мусора).

Что же это? Ведь такого не было, пожалуй, в истории. Не от кризиса, не от голода, из благополучного состояния значительная часть интеллигенции так возненавидела большую часть народа, что готова на все, включая свое социальное и культурное самоубийство, лишь бы эта часть народа сгинула с лица земли. Ведь пресловутый «идеал», вся эта утопия процветающего капитализма – чушь, никто уже ее и не вспоминает. Осталась голая, всепожирающая ненависть к «совку» и ожидание, когда будет разрешено (пусть не Петечке, а его приятелю из семьи попроще) стрелять в эту чернь «от бедра». Ничего подобного мы в истории не найдем – даже у той же российской интеллигенции. Ведь дедушка Егора Тимуровича хоть и стрелял от бедра, все же оправдывал себя тем, что ради счастья народа. А сейчас даже гипотетически уже нельзя сказать, кто же после всего этого у нас сможет быть счастливым.

Ну ладно, ненависть – это из области идеального, а об идеалах не спорят. И перешли мы к рациональной, прагматической части проекта. Если, говорю, вы допускали, что трети «совков» придется вымереть, то значит, заранее продумали, как этот процесс вымирания сделать безопасным для вас самих и для Петечки. Ведь проект такого масштаба в тайне долго быть не может. Ясно также, что эти 100 миллионов «неприспособленных» спокойно вымереть не захотят и рано или поздно начнут брыкаться. В чем же ваш расчет, откройте секрет. И слышу ответ, который часто излагается по телевидению – видно, он глубоко продуман. «Наш расчет в том, что эти люди, в силу своего возраста и уровня образования, не смогут сорганизоваться». Вот это да. Слава российской интеллигенции!

Но это попахивает безрассудным героизмом. Почему же, спрашиваю, вы в этом уверены? Разве есть для этого исторические аргументы, данные надежных исследований? Ведь риск-то огромен. А ну как сорганизуется хотя бы малая доля? Пусть поздно, когда спастись уже нельзя, но утащить с собой тех, кто предстал душегубами – всегда пожалуйста. Средства для этого есть, они вокруг нас, и никакой ОМОН их изъять не может. Тут возмутилась до глубины души научная сотрудница Российской Академии наук: «Как! Значит, это говно, которое к жизни в новых условиях не способно, постарается и нам не дать жить?» Знала она, что «совок» подл и мерзок, но не предполагала, что он дойдет до такого цинизма – не захочет вымереть тихо и благородно.

На этом и кончился наш разговор. Как-то сразу все почувствовали, что добавить к сказанному уже нечего. Да все это я уже и знал по долгу службы – но знал обезличенно. А тут услышал от дорогих мне людей, которые есть, как говорится, плоть от плоти нашего народа. И представляют небольшую, но очень важную его часть. Что же ждет нас (и их самих) с такими их мыслями и такими безумными расчетами? И откуда эта их «воля к смерти»? Ведь если они не порвут контракт со своим неведомым богом, если продолжится их проект, то они и сгорят первыми же, как свечка. И куда кинутся те, кто не сгорит, в какой Сингапур? Кто же примет их, носителей страшного гена разрушительства?

1993