Текст книги "Хроника пикирующей России. 1992-1994"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

В 1992 г. по сравнению в 1989 г. заготовки упали: сена и силоса на 35%; кормовых корнеплодов на 69%, травяной муки на 71%. Производство комбикормов упало за это время на 35%, и ценность их снижается. В 1992 г. по сравнению с 1989 г. поставлено: рыбной муки в 3 раза меньше, шрота и жмыхов в 4 раза, травяной муки в 6,5 раз и мелассы в 15 раз. Выпуск белково-витаминных добавок упал более чем в 4 раза, азотных кормовых добавок – в 11 раз. Изменения такого масштаба означают деградацию технологии.

Зерновой кризис, который в принципе не может быть ликвидирован перераспределением собственности, закладывается на много лет вперед инвестиционной политикой правительства. В «дореформенную» пятилетку 1986-89 гг. в год вводились мощности по производству комбикорма на 3930 т. в сутки, а в 1992 г. – на 100 т. Сегодня строительство практически прекращено. Что остается делать? Дефицит был восполнен скармливанием зерна, что было равноценно выведению из оборота пятой доли пашни.

Если в 1966-70 гг. Россия импортировала в год в среднем 1,35 млн т зерна, то в 1992 г. – 24,3 млн т. В этот год Россия впервые вошла в режим потребления импортного зерна «с колес». Неоднократно разбронировался и неприкосновенный зерновой запас, величина которого уже на порядок ниже, чем в 50-е годы. Но ведь зерновой НЗ – на случай крайнего бедствия и войны. Запустив в него руку, правительство красноречивее всяких слов признало: Россия находится в состоянии бедствия, равноценного войне. Россия потеряла продовольственную независимость, даже введя почти половину населения в режим полуголода. А это – возникновение совершенно новых, неведомых опасностей. Ведь мы уже не имеем сноровки жить в голоде – особенно столичные жители.

Другой выход – резать скот. По численности коров Россия отброшена к 1970 году, а овец – к 1952 году. Под нож пошли лучшие племенные животные, на много лет вперед подорвано воспроизводство. Закупки племенного молодняка в 1993 году против 1985 по коровам упали в 5 раз, а по овцам – в 16 раз. Быстро снижается продуктивность. По сравнению со средними в 1986-90 гг. закупки скота и птицы в 1993 г. упали на 43, молока на 37, шерсти на 53%.

Каков мог быть ответ на эту устойчивую и продуманную политику? Только один – «село отступило на подворья». Быстро свертываются «цивилизованные» формы интенсивного производства. Возрождаются архаичные технологии – с огромным откатом из-за того, что на селе уже практически отсутствует тягловый скот. Возникает никогда не существовавшая, неизвестная миру система, сочетающая остатки современной электротехники с технологией раннего, «безлошадного» земледелия. Идет снижение товарности. По сравнению с «нерыночным» 1985 годом в «рыночном» 1992 году товарность зернового производства снизилась в России с 40 до 24%, а картофеля – с 22 до 8%. Уже на первом этапе перевода скота с ферм на подворья при потере 1% поголовья коров товарность молока в России упала на 26%. Умиление идеологов таким усилением подворья вызвано лишь тем, что оно внешне напоминает частное («фермерское») хозяйство. На деле подворье – уклад средневековый и совершенно не капиталистический. Его усиление – признак разрухи.

Реализация продукции также производится в архаических формах. Возродилось мешочничество – верный признак скрытой гражданской войны. С колоссальными издержками миллионы людей везут на поездах по 20-40 кг продуктов в города и продают их в подворотнях.

Общий итог: обеспеченность рынка продуктов российским АПК упала с 58% в 1989 г. до 37% в 1993 г. При продолжении реформ по той же схеме в 1994-1995 гг. спад производства по сравнению с дореформенной пятилеткой 1986-90 гг. может достичь 55-60%, а это – экономическая и социальная катастрофа.

Возникает вопрос: ради чего удушается сельское хозяйство России? Ведь не может же это быть по ошибке – достаточно было времени одуматься. И единственный разумный ответ: по политическим причинам правительство предпочитает брать кредиты на Западе и закупать там сельхозпродукты по цене в пять-шесть раз выше, чем производят свои колхозы и совхозы. То есть, внешним долгом необратимо, как Латинскую Америку, загнать нас в ярмо.

Все это не ставит целью доказать, что колхозно-совхозная система не обладала глубокими дефектами и не должна была быть реформирована. Но это – совершенно иной вопрос, который даже не ставился при выработке аграрной политики. Суть в том, что взят курс не реформирования, а слома всего уклада хозяйства с полным развалом производственной системы даже без намека на ее замену каким бы то ни было дееспособным механизмом. Это – совершенно небывалое явление в истории экономических реформ.

О том, что это означает для России, помимо голодного обморока – речь в следующей статье.

1993

Зачем удушают село?

Наши ловкие идеологи разработали хитрый прием – как только кто-то, с малейшим намеком на несогласие с режимом, чудом получает жалкие три минуты на телевидении, его «срезают» безотказным вопросом: «А какая у вас конструктивная программа?». Мол, критиковать все мастера. И человек начинает, как рыба, глотать воздух и размахивать какими-то бумагами, но тут его время истекает. А ведь вопрос – чистая демагогия. Когда грабитель замахнулся на тебя кистенем – в чем твоя конструктивная программа? В том, чтобы на будущий год перестроить сарай? Нет. Самая конструктивная программа в этой ситуации – увернуться от удара, крикнуть «караул!», нашарить булыжник.

Сегодня Россия – в тяжелом кризисе, в шоке. Плохо соображая, затуманенным взором мы следим за манипуляциями каких-то странных господ. Что они достают из-за пазухи? Носовой платок – или гирю в платке? Зачем шприц? Зачем они ощупывают нашу шею? В чем наша конструктивная программа? Да прежде всего в том, чтобы продрать глаза. И увернуться. И постараться обойтись без булыжника. А «караул» уже кричать бесполезно, сторожа подкуплены.

Что может мое слабое слово? Помочь кому-то напрячь мысли, поднять набрякшие веки. Но напрягаться должен каждый – не будет нам ни Минина с Пожарским, ни маршала Жукова. Они придут, только когда мы осознаем беду. А не осознаем – отойдем в сладком сне, как пьяный в сугробе. Начинать надо с самого простого вопроса – зачем удушают российскую деревню? И как нас уговорили?

Для оправдания этой невероятной по масштабам программы («коллективизации наоборот») был внедрен ряд мифов. Первый – миф о неэффективности общинных, крестьянских начал – по сравнению с основанными на частной собственности фермерскими. Кстати, очень тонкая это словесная диверсия – называть у нас крестьян фермерами. Многие не видят разницы, а стыдно нам в России, стране крестьянской культуры, Толстого и Есенина, не знать этой разницы.

От того, что человек вышел из колхоза, взял землю и завел хозяйство, его мировоззрение не переворачивается, хотя бы телевидение и назвало его «фермером». Этот русский, башкирин или мордвин остается крестьянином. А вот если какой-нибудь ливанский миллиардер купит через адвоката 20 тыс. га где-нибудь в Саратовской области, да пришлет менеджера-немца, да наймет рабочих и пустит охранников на джипах с автоматами «узи» (охранники пусть хоть и русские) – вот это будет фермер. И пшеница из Саратова пойдет куда-нибудь в Сингапур, закупленная на бирже в Нью-Йорке.

Мировой опыт показывает, что по критическим показателям – затрате энергии и экологических ресурсов («трате плодородия») крестьянское земледелие в принципе более эффективно, чем капиталистическое. Ибо в сознании крестьянина земля – мать и жена, а для фермера – предмет эксплуатации или купли-продажи (грубо говоря, продажная девка). Правда, сила земли такова, что и на Западе уже многие фермеры снова «окрестьянились».

Важным уроком является аграрный опыт Китая, где крестьянство в течение двух тысяч лет кормит с небольшой площади четверть человечества без потери плодородия. На 100 человек здесь 8 га пашни – и Китай давно не знает голода. А в Бразилии в 8 раз больше – 46 га пашни. Да какой! Невероятно плодородной, при обилии солнца и влаги. Перед конференцией «Рио-92» мы с одним китайским ученым пересекли Бразилию, и он сказал, что китайский крестьянин с такой земли мог бы кормить все человечество. Но в Бразилии крестьян с земли согнали, 90% их безземельно или малоземельно, земля у иностранных фирм и крупных фермеров. И здесь, при тракторах с компьютерами, постоянное недоедание и острая нехватка в пище белка и витаминов у половины населения. Это приводит к разрушению иммунной системы и тяжелым физиологическим нарушениям. Похоже на СПИД, и люди умирают от малейшей инфекции. О нормальном развитии нечего и говорить. Конференция по проблемам питания заявила: «более 40% детей, которые рождаются в Бразилии, будут физически и умственно недоразвитыми к моменту достижения зрелого возраста». А ведь Бразилия, как говорят наши идеологи – уже недосягаемый идеал для России.

Говоря о колхозах, политики переключили наше внимание с реальных причин кризиса советского АПК на второстепенные идеологические факторы (ах, колхозы – продукт большевизма!). На деле в аграрной сфере были сделаны ошибки – но именно на пути подражания Западу («Догоним Америку…»). Колхозы укрупнили, скот сосредоточили в одной-двух точках. Отсюда – разрыв системы человек-земля-скотина. Пасти стало трудно, начали кормить зерном, затянули «зерновую петлю» – и возник порочный круг. У нас скот оставляет на земле 20% навоза, а в Дании более 70%. У нас средний радиус перевозки навоза от фермы до поля 3,6 км, а в Дании 0,48 км.

Выйти из кризиса можно было лишь через структурные и технологические изменения, которые и начали делать – но тут реформа. Начали разваливать колхозы и совхозы. Со здравым смыслом не вяжется? А здравый смысл у людей отключили. Вспомните: ведь 99% людей поверили, будто колхозы по сравнению с западным фермером неконкурентоспособны. Но ведь это же чушь! С 1985 по 1989 г. средняя себестоимость тонны зерна в колхозах была 95 руб., а фермерская цена тонны пшеницы в 1987/88 г. была во Франции 207, в ФРГ 244, в Англии 210, в Финляндии 482 долл. Доллара! По курсу тех лет колхозник мог выбросить на рынок пшеницу в 10 раз дешевле, чем фермер – и при этом имел бы прибыль 1000%.

Себестоимость тонны молока в колхозах была 330 руб., а у фермеров США 331 долл. – при фантастических дотациях на фуражное зерно, 8,8 млрд. долл. в год (136 долл. на каждую тонну молока)! Кто же из них неконкурентоспособен? Да потому российских производителей на рынок и не пускают, что они в два счета западных конкурентов разорят. Запад от нас закрыт железным занавесом – почище сталинского. А пустят их на рынок, когда Россию разотрут, и мы действительно станем беспомощными. И самое поразительное, что правительство России на собственной территории оказывает протекционизм зарубежным производителям – против отечественных! В 1992 г. правительство России закупило у российского села 26,1 млн. т. зерна по 11,7 тыс. руб. за тонну (что по курсу на 31 декабря 1992 г. составляло около 28 долларов), а у западных фермеров – 28,9 млн. т. зерна по 143,9 долларов за тонну. Да где же такое видано?

А разве не поверил «средний россиянин», что колхозы сплошь убыточны и запускают руку в карман налогоплательщика? Вот последний стабильный год – 1989. В СССР было 24720 колхозов. Они дали 21 млрд. руб. прибыли. Убыточных было 275 колхозов (1%), и все их убытки составили 49 млн. руб. – 0,2% от прибыли. Смехотворная величина. В целом рентабельность колхозов составила 38,7%. Колхозы и совхозы вовсе не «висели камнем на шее государства» – напротив, в отличие от Запада наше село всегда субсидировало город.

Говоря об огромных якобы дотациях, академики и журналисты сознательно лгали. Именно на Западе сельское хозяйство – это не рыночная, а бюджетная отрасль, сидящая на дотациях. В среднем по 24 развитым странам бюджетные дотации составляют 50% стоимости сельхозпродукции (а в Японии и Финляндии – до 80%). Около 30 тыс. долларов в год на одного фермера! В 1986 г. бюджетные ассигнования на сельское хозяйство США составили 58,7 млрд. долл., и дотации постоянно повышаются. А все бюджетные ассигнования российскому селу на 1993 г. предусмотрены в 1477 млрд. руб. – чуть больше 1 млрд. долл. Так ведь это – предусмотрено, а дать-то не дали и половины. Еще долги селу не отдали за 1990 год! Постоянные попреки колхозам – свинство, каких свет не видал.

Нам прожужжали все уши, будто колхозно-совхозная система деградировала и не могла быть реформирована. А село наращивало и объемы производства, и интенсивные показатели. Вот факты:

Показатель 1985 – 1989

Продукция сельского хоз-ва в сопоставимых ценах 1983 г., млрд. руб. 73,9 – 82,1

Производство (млн. т):

Мясо 10,81 – 13,16

Молоко 29,8 – 34,6

Растительное масло 2,54 – 3,25

Сахар-песок 11,8 – 13,3

Надой молока на корову, кг 2434 – 2853

Яйценоскость, шт. 216 – 232

Прямые трудозатраты на производство 1 ц продукции, человеко-часов:

Зерно 1,2 – 1,1

Картофель 2,7 – 2,2

Молоко 8 – 6

Привес свиней 26 – 20

Как стандарт сравнения нам тыкали США и Голландию. Выбор этих стандартов неправомерен, не выполняются самые минимальные критерии подобия (недопустимо различны почвенно-климатические, финансовые, технологические, культурные параметры систем). С точки зрения науки использование этих стандартов сравнения есть подлог. Переход к близким аналогам показывает, что главный тезис о заведомой более высокой эффективности частного хозяйства не подтверждается. Приемлемый стандарт – Польша.

К началу шоковой терапии там было 2,7 млн. частных хозяйств, производящих 78% всей сельхозпродукции. Остальное – госхозы, и кооперативы. В 1991 г. урожайность зерновых была: у фермеров 29,3 ц, в кооперативах – 34,7; в госхозах – 40,2 ц. Это соотношение держится уже десять лет. В госхозах на 100 га занято 14 работников и 3 трактора, в единоличных хозяйствах – 24 работника и 6 тракторов. Польша в больших количествах импортировала продовольствие.

А рядом, в ГДР, сельское хозяйство базировалось на кооперативах и госхозах – и ГДР была экспортером продуктов. Из этого можно сделать вывод, что в сельском хозяйстве вид собственности на землю не определяет эффективность. Имеется немало и других примеров. Так, земля в Израиле национализирована, а его колхозы-кибуцы очень продуктивны. Почему бы американским советникам Гайдара не заняться приватизацией земли в Израиле? А мы уж потом, вслед за умными израильтянами.

Сегодня кампания с «фермерством» видится как промежуточный этап по расшатыванию села. А ведь работящие, энергичные люди поверили, думали, новый Столыпин пришел. Такое дело загубили! Отрезали фермерам 11 млн. га угодий, огромный клин. И бросили без средств, несмотря на массу обещаний. Сейчас у российского фермера на 1000 га 3 трактора, а в Германии – 124, в Польше – 60. Естественно, что товарность у фермеров нулевая – они заняли почти 10% посевных площадей, а продукции дают от силы 1,5%. Прикиньте в уме: что, если бы сбылась мечта Черниченко и в 1992 г. все колхозы были бы распущены, а вся земля отдана фермерам. Кто бы «накормил Россию»? Ведь 10% пашни – это уже вполне надежный эксперимент.

Вся эта шумиха с фермерами смахивает на провокацию. Потом их разорят. Они уже в долгах, и их земля готова к изъятию – они ее просто пока охраняют. Обман и в планах «фермеризации» животноводства. Средняя молочно-товарная ферма оптимальных для России размеров (70 коров) требует, в ценах сентября 1992 года, капиталовложений, равных ежемесячному сбережению в 7 тыс. руб. в течение 570 лет.

И вот, зная все это, в общество бросают бомбу – свободу купли-продажи земли. Пашни, луга, леса. К чему это ведет – к снятию остроты кризиса? Нет, к усилению раскола. Вопрос о собственности на землю не сводится к экономике. Он наполнен даже религиозным смыслом. Во все времена решение этого вопроса вопреки традициям – хоть силой, хоть обманом, приводило к тяжелым потрясениям и гражданским войнам. Резкая и необратимая смена типа собственности на землю категорически недопустима в момент острого кризиса и раскола общества. Этот вопрос можно решать лишь при стабильном, спокойном состоянии и лишь при условии национального согласия, достигнутого в обстоятельном диалоге. Разумно было бы отложить кардинальное решение вопроса о земле на несколько лет, идя сегодня на временные компромиссы.

Нужно выяснение нынешних взглядов на проблему всех социальных групп и народов России и прежде всего тех, кто работает на земле. Традиции православных и исламских народов России отрицают частную собственность на землю с правом ее купли-продажи. Эта установка была подтверждена и в момент кризиса 1917 г. Сегодня даже идеологи купли-продажи земли признают, что исходная установка крестьянства не изменилась. Они думают одолеть ее экономическими рычагами и даже силой. Это будет для России катастрофой.

Опасен и мировой психоз – «истощение экологических ресурсов». Идет повсеместная и лихорадочная скупка земельных участков, сюда текут и нефтедоллары, и «грязные» деньги наркомафии. Россия беззащитна против спекуляций. Земля будет будет вырвана у крестьян подкупом, шантажом и террором. Каждый должен осознать: продажа земли иностранцам – акт необратимый. Выкупить ее обратно не удастся никогда, а попытка национализации вызовет бешеную ярость новых хозяев. Возникнет угроза войны на уничтожение. В 1954 году «Юнайтед фрут компани» добилась от ЦРУ вторжения в Гватемалу для свержения буржуазного президента Арбенса – только потому, что он национализировал 81 тыс. га (всего-то) земли этой компании, причем со всеми компенсациями.

И, наконец, главный вопрос. Нас от него заботливо уводят. Разрушая коллективные хозяйства, единственную сегодня реальную опору села, разрушают не просто экономические структуры, а образ жизни – саму российскую деревню. А это – неизмеримо важнее. И нам так задурили голову, что мы не замечаем того абсурда, которым полны лозунги. Сколько лет трещали: ах, в США всего 3 млн. фермеров, а в России аграрным трудом занято 11 млн. человек – какой позор! Но это же бред. Сегодня жизнь и труд на земле – благо. Наша деревня дала место для жизни 40 млн. человек. Старики живут в своем доме, в контакте с землей, друзьями, детьми, с животными.

Представьте хоть на минуту, что удались планы реформаторов, и вдруг на нашей земле возникли американские фермы. Они сразу «выжимают» из села «лишний» народ. Куда? Молодых – на поиски работы в город. Стариков – в приюты или в город же, под забор. Американская ферма – это фабрика на земле, и места там посторонним нет. Сегодня, когда горожанин сам обеднел до предела, он старуху-мать из деревни не ждет. Он сам к ней едет за картошкой и посылает детей на каникулы подкормиться. А завтра, безработный, и сам к ней приедет – в деревне прожить легче. И в своем недомыслии голосует за то, чтобы колхозы ликвидировать, а насадить фермы на манер американских.

Это – не фантазии. Такую реформу пережили многие страны, та же Бразилия. Куда делись крестьяне, когда их вытеснили фермы? Кинулись в города, став в массе безработными и ворами. Где жили? Настроили фавелы – хижины из жести и картона, без воды и канализации. В Рио-де-Жанейро в фавелах живет больше 3 млн человек. Я это видел и скажу: русские так жить не будут. Они сначала будут быстро умирать, а потом нанесут по этому социальному порядку такой удар, что революция большевиков покажется детской игрой. Так зачем же удушают деревню?

1993

Политическая ситуация и технологический риск в России

Распад политических, экономических, социокультурных структур и стабильной системы межнациональных отношений создал в России совершенно новую, в истории никогда не возникавшую систему технологических опасностей. Ни у политиков, ни у администраторов – как в России, так и на Западе – адекватного представления об этой угрозе не наблюдается. Оценки экстраполируются из стабильной, уже давно не существующей ситуации, мышление остается линейным. Там, где технолог видит латентную фазу катастрофы и требует действовать именно как на определенном этапе чрезвычайной ситуации, политики видят лишь «ухудшение положения». Ведь огня и взрыва еще нет!

Достижение критических точек не вызывает адекватной реакции режима и даже не осознается политиками и по той причине, что советская система проявила непредусмотренную и пока что не нашедшую объяснения устойчивость. В ней оказались заложены неявные скрепляющие и стабилизирующие механизмы, свойственные традиционным обществам и не поддающиеся надежному объяснению на языке науки, основанной на техноморфном западном мышлении (в том числе на языке марксизма). Тот факт, что мы не имеем четкого представления об этих механизмах, не позволяет уповать на их долговременное действие – они могут отказать также по неизвестной причине без предварительного нарастания понятных нам тревожных симптомов.

Поражает и вызывает беспокойство именно беспечность властей и их идеологов, которые радуются как раз тому, что является признаком аномального поведения системы – отсутствию пропорционального социального протеста при резком снижении жизненного уровня значительной части населения. Наше общество очевидно реагирует «неправильно», совершенно иначе, чем детерминированное атомизированное современное общество Запада. А значит, проникнутые европейским мышлением политики-западники не понимают идущих от общества сигналов и радуются тому, что должно было бы вызывать ужас. Нелинейность реакции населения на ухудшение экономического положения показывает, что реальным этапом кризиса может стать конфликт таких размеров, которые совершенно непропорциональны непосредственной причине. Сегодня есть признаки того, что стабилизирующая сила системы иссякает.

Следующие параметры кризиса определяют изменение всей структуры технологических опасностей в России. Эти параметры взаимосвязаны и все одинаково важны:

– распад техносферы СССР, которая создавалась как единое целое (отсутствие системной целостности резко дестабилизирует состояние каждого элемента);

– резкое сокращение в течение шести лет капиталовложений в обеспечение безопасного функционирования техносферы (капиталовложений, которые и до этого поддерживались на минимально допустимом уровне); динамика опасных отказов может приобрести лавинообразный характер;

– разрушение социальной и культурной среды, в которой только и может безопасно функционировать любая технология (мотивы и стимулы к ответственному труду, дисциплина, традиции и культура труда, правовые и этические нормы, психологическая уравновешенность и т.д.); возникновение в этой среде нетрадиционных дестабилизирующих элементов (преступность, социальные конфликты, нарастающая опасность терроризма);33
  В Перу при наличии в стране всего около 2 тыс. участников радикального движения «Сендеро Луминосо» затраты на охрану технологических систем во многих регионах равны производственным затратам. Уже по этой причине возникновение терроризма в России означает полный крах экономики.


[Закрыть]

– необходимость срочной реализации политических решений при отсутствии для этого адекватной технологической базы (например, выполнение договора об уничтожении химического оружия);

– паралич отраслевой научной системы, которая ранее гарантировала хотя бы минимальное научное обеспечение для безопасного функционирования техносферы;

Все указанные факторы действуют на фоне опасного отсутствия у политиков, работников прессы и широкой общественности минимальных знаний о технологическом риске. Это при нынешнем возбужденном состоянии умов открывает путь к возникновению массовых психозов по поводу совершенно надуманных опасностей и одновременно к замалчиванию реально угрожающих, а то и катастрофических процессов.44
  Яркий пример – получившие международную известность заявления М.Горбачева о возможном «отравлении», а то и «сероводородном взрыве» Черного моря с предложением безумной международной программы по «спасению». На другом полюсе – полное молчание и экологов, и прессы по поводу вреда, реально наносимого здоровью и нынешних, и будущих поколений. Речь идет о том, что мэрия Москвы из экономии резко сократила вывоз мусора из жилых кварталов, и мусор сжигается прямо на месте. Между тем, при горении современного бытового мусора выделяется значительное количество диоксинов – сильнейшего мутагенного вещества.


[Закрыть]

Чернобыльская катастрофа была сигналом, что мир вступил в полосу мощнейших кризисных явлений, представляющих угрозу развитию и выживанию стран и даже цивилизации в целом. Достигнутая концентрация производств и структура техногенной опасности создали многогранную угрозу, потенциал которой запредельно высок и может реализоваться при любого рода дестабилизации и потере устойчивости. Показателем этого потенциала, помимо ядерного и химического оружия, является количество радионуклидов и опасных химических веществ или их предшественников, содержание которых в обычных объектах индустриальных районов составляет более 1000 летальных доз на каждого человека и достигает 100 тысяч летальных доз на каждого жителя таких индустриальных центров, как Москва.

Между тем в 1990-е годы в нашей стране произошла дестабилизация по всем сформулированным В.Легасовым после Чернобыля «девяти граням опасности», и риск перешел в новое, неизвестное науке состояние системной опасности. При этом все элементы техносферы, общества (с возбуждением классовых, этно-национальных, религиозных, культурно-мировоззренческих стереотипов) и природных комплексов оказались связанными друг с другом, так что возбуждение по любому из них, бессознательное или преднамеренное, вызывает по всем остальным реакцию в целом. Это реакция сложного характера, с нелинейностями, синергизмом (кооперативными эффектами), пороговыми, автокаталитическими и взрыво-цепными процессами. Традиционные же стабилизирующие системы остаются линейными, причем существенно ослабленными даже по сравнению с 1960-1970-х годов: из-за физического и морального износа систем контроля и обеспечения безопасности, кадровых потерь и некомплектов, региональной расчлененности, падения дисциплины и моральных норм и т.д.

Впервые в истории человечества на 1/6 суши сложилась уникальная система техносферных опасностей, не просто обладающая угрожающими потенциальными возможностями в виде запасов ядерного и химического оружия и их невоенных аналогов. Источником опасности стала вся выведенная из устойчивого состояния, возбужденная и достигающая (или достигшая?) критической точки нестабильности высокодинамичная сложная система «техносфера – общество – человек». В России эта система обладает большим разнообразием, трудно контролируема и плохо изучена, а в своей социально-психологической компоненте – практически не изучена вовсе. Это система, к множеству видимых и скрытых «кнопок» которой получило доступ огромное множество людей с расщепленным сознанием, самыми разными мотивами, интересами и ценностными установками, включая самоубийственные, как показали последние события. Таким образом, наряду с известными категориями техносферной опасности – повысившейся вероятностью крупных аварий отдельных производств, цепной реакции аварий, непреднамеренных аварий в результате конфликтов и военных действий,55
  Печальный опыт конфликтов показал, что опасные производства могут быть разрушены людьми, которые не осознают последствий своих действий. Даже, казалось бы, неопасные объекты при военном конфликте могут превратиться в источник чрезвычайной опасности. Повреждение Дубоссарской ГЭС в Приднестровье привело к сбросу в реку 200 тонн трансформаторного масла (полихлорбифенил), что само по себе представляет экологическую опасность, а в случае пожара это привело бы к массированной эмиссии диоксинов, что представляет собой экологическую катастрофу.


[Закрыть] преднамеренных аварий, вызванных направленными боевыми действиями, – добавляются непреднамеренные инциденты и аварии, вызванные резкой трансформацией социально-экономической и социально-психологической обстановки, и преднамеренные действия – шантаж, акты социального или национального мщения и терроризм с использованием техносферы, включая применение эквивалентов оружия массового поражения. Находящиеся на грани отказов и аварий из-за отсутствия инвестиций технологические системы «обучают» потенциальных борцов любого толка. При нынешнем состоянии умонастроений каждая авария внимательно осмысливается с точки зрения возможности создания аналогичной ситуации в интересах борьбы. Лозунг перестройки – «разбудить активность и живое творчество масс» – при повороте реформ к варианту можественной конфронтации повернулся своей самой разрушительной стороной. Сегодня любая прижатая в угол группа способна превратить место обитания своих противников в «зону бедствия».

Следует подчеркнуть, что за последние десятилетия произошел разрыв привычной зависимости: более страшные средства (радиационные, химические и биологические) оказываются более доступными, чем традиционные виды оружия (стрелковое, артиллерия, бронетехника). Использование организуемых целенаправленно аварий опасных промышленных объектов еще более доступно, а по поражающей способности чрезвычайно опасно. При этом представления политиков о доступности средств разрушения остались прежними т.е. неадекватными новой реальности. Надо также подчеркнуть, и это уже подтверждается эмпирическими данными, что использование современных технологий в целях борьбы в принципе не поддается контролю полицейскими методами.66
  Еще в 1974 г. один видный биохимик в США заявил, что он в одиночку, даже без помощи лаборанта, может приготовить количество токсина (ботулина А), достаточное для смертельного отравления всего водоснабжения Нью-Йорка. В современной техносфере использование разрушительных средств борьбы может быть предотвращено только культурными средствами (моральными запретами и табу). Создание и дальнейшее углубление культурного кризиса в СССР и России уже сняло значительную часть таких запретов.


[Закрыть]

В проблеме технологического риска отразился фундаментальный дефект всего проекта перестройки и реформ. Ключевым тезисом этого проекта была свобода – радикальное снятие всех скреп и даже оков, которые стабилизировали советское общество. Но известно, что свободное общество – это дорогое общество, за свободу надо платить. Устранение запретов и табу должно было быть компенсировано иными, часто весьма дорогими стабилизирующими механизмами (вульгаризируя – кнутом и пряником, т.е. усилением полицейских механизмов и одновременно гарантированным благосостоянием большинства).

На деле все произошло наоборот – нормы и запреты были сняты, но при одновременном распаде правоохранительных органов и резком снижении уровня жизни. Простейший пример – устранение цензуры в печати. В СССР мало кто знал, сколько в Москве атомных реакторов и где они расположены, теперь эта информация известна из печати всем, включая душевнобольных и потенциальных террористов. Не было и информации о технологии доведения реактора до взрыва, теперь об этом знают многие, часто достаточно грамотные для того, чтобы суметь воспользоваться этой информацией. А ведь кроме них существует огромное количество не менее опасных объектов.

Cитуация, сложившаяся в нашей стране, не имеет аналогов в истории. Деиндустриализации такого масштаба в мире просто никогда не было. Это процесс абсолютно неизученный. Техносфера, созданная в СССР, стала опасна катастрофически, так как создавалась и приспосабливалась под системы безопасности огромной единой и стабильной страны, которая теперь разрушена вместе со всеми системами, обеспечивавшими безопасность ее техносферы. В силу особенностей природных, демографических и исторических условий (большая протяженность коммуникаций, множество малонаселенных местностей) техносфера России абсолютно уязвима перед действиями любых радикальных групп в конфликтах с использованием насилия. В том виде, как она была построена в СССР, техносфера принципиально незащищаема силовыми средствами. Любая бескомпромиссная политика политического режима потенциально чревата технологическими катастрофами и должна как минимум сопровождаться превентивными мерами по нейтрализации их последствий. Пока что, однако, не существует не только методологии анализа риска и разработки аварийных программ, но и признаков понимания ситуации. Необходимы срочные объективные исследования.

Надо отметить, что предлагаемые срочные меры не зависят от идеологии и долгосрочной политики. Их цель – указать на возможные опасности и предлагать меры по их предотвращению или минимизации урона, когда их не удается предотвратить. А также выявить пределы, в которых возможна относительно безопасная реализация проводимых правительством социально-экономических и политических реформ.