Текст книги "Бунт на корабле или повесть о давнем лете"

Автор книги: Сергей Артамонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

36

– А в футбол ты учился? – спросил Лохматый ни с того ни с сего.

– Чему учиться-то? Я на воротах у нас во дворе стою.

Лохматый опять что-то не понял и застеснялся. Но, видно, было это ему очень любопытно узнать, и, застенчиво улыбаясь и запинаясь, спросил он:

– А «во дворе» – это чего?

– Как это «чего»? – Теперь уже я не понял его.

– Ну, в каком дворе-то?

– А-а! Ты что, в Москве ни разу не был?

– Не-а! – И Лохматый весело затряс головой. – Ив другом ни в каком городе мы не были. Мы у себя в деревне живём, вон там, в Семёновке!

Он махнул рукой куда-то за деревья, куда и прежде показывал, объясняя мне путь на станцию, да всё улыбался при этом и чего-то ждал от меня…

– Так до Москвы-то мало совсем! – сказал я. – Чего же вы?

– А кто нас пустит?

– Ну, а вы – с классом! На экскурсию… У тебя карандаш есть, я бы написал свой адрес?

Нету. Мы с собой не носим.

– А тебя как зовут?

– Петька.

– А меня Антон. А того как? Который сюда подбегал, как его?

– Это Зуевых был… Толяна. Этот год он в ремесленное пойдёт, в Москву к вам.

– А ты?

– Да я-то! – И Петька засмеялся моему неразумению. – Я-то ведь в пятых ещё, только на осень в шестые пойду, а он семилетку закончил…

– Я тоже в шестом буду, – сказал я.

– И Петька этому вдруг страшно обрадовался.

– А папаша твой? Он кто?

– Он без вести пропал… Не вернулся с фронта…

– И у нас тоже без вести! – неожиданно вскричал Петька и тут же стал перечислять, загибая пальцы: – Бабка у нас, мать, я и Валька. Она меня младше. А больше нет никого родных. У нас как у вас, значит. Только ещё Валька у нас есть. А у тебя из братьев или сестёр кто?

– Никого, я один.

– Здорово, да? У вас как у нас! Тебе двенадцать исполнилось? Мне уже!

– И мне уже.

– А ты мне ещё про ваш двор расскажешь?

– Петька шагнул в мой куст – и на футбольной поляне одним игроком стало меньше.

– Да чего там особенного? Ну, дома стоят, а в серёдке – двор. И всё.

– Ну, а ещё чего есть? Расскажи!

– Да я же из лагеря убежал! – сказал я и тут же сам заново это вспомнил, и ёкнуло у меня сердце…

Вспомнил, и завертелось колесо моих страхов. До того тошно сделалось, что слышу вот – Петька опять у меня о чём-то спрашивает, да никак не доходит до меня, что он теперь? О чём он ещё?

Оказывается, он вот какую ерунду городит.

– Ты, – говорит он, – обратно ступай! А? Чего будет-то? Ты же нашёл свой галстук? Ну и иди, скажешь им – нашёл! А? А я к тебе приходить буду…

– Да не терял же я его, не терял! Я его сам закопал, чтобы не сняли! Они хотели меня на три дня непионером сделать, понимаешь? А для этого надо на линейке, при всех – понимаешь? – снять с такого человека галстук! Я его раз – и закопал. Снимайте теперь! Они тогда запасной взяли из пионерской комнаты. Чтобы надеть и снять сразу же, понимаешь? Только это уже не одно и то же: мой-то у меня! Хочу – надену, а хочу – и спрячу его обратно… Вот их зло и взяло. Особенно Геру нашего. Я его ненавижу!

– А чего тебе будет за это?

– Будет! Уж не беспокойся. Не знаю вообще-то. Может, вышибут… Матери телеграмму пошлют, чтобы забрала меня, и всё.

37

Теперь мы шли и не разговаривали. А куда шли – и сами того не знали, просто так по лесу. Мне-то всё равно, а Петьке и подавно, потому что для него здесь никакой не загород, а знакомые места. Он, оказывается, тут каждый день, да по два раза, коз гоняет: утром – пасти и вечером – домой, в деревню.

– А они тебя искать не будут? – И я кивнул назад.

– Не! Чего им меня искать. Мне уж домой надо.

– А далеко?

– Не! Близко. Этот лес пройти, и сразу деревня наша.

…А что, если я в этой деревне останусь? Пусть мама думает, что я в лагере, а я с Петькой. Стану тоже пастухом. Глупо, что из-за Полины и Геры их не пускают к нам. Правильно, что Спартак стал их в футбол учить. Возьмут да и как обставят под нолик наш первый отряд!

Я за деревенских болеть буду!

– Я за ваших буду болеть! – сказал я Петьке, а он изумился:

– Ну? Обиделся, да? И значит, пойдёшь в лагерь всё-таки?

– Не знаю ещё сам… Но не из-за обиды я! Я на первый отряд не обижен, я только на наших, да и то не на всех. А болеть буду потому, что ваши умеют хуже наших и за вас справедливей болеть… И можно, я в твоей деревне пока поживу, пустишь?

– Я-то что! Живи. Хлеба я тебе всегда отделю, у меня его полно. Все бабы дают, чтоб ихних коз больно не гонял. Я беру. Матери ношу. Молока тоже у нас много бывает. А спать где хочешь: и на сеновале у нас, и ещё я место знаю… Ты читал «Аэлиту»? Могу принесть…

– Принеси тогда. Я читал, но ещё раз прочту, когда спать ночью не захочется… А ещё кто-нибудь там спать будет, где я?

– Я буду к тебе приходить, не бойся! Только там огонь жечь нельзя!

– Ну, мы и не будем, если нельзя…

– Днём почитаем. Когда козы лягут, и мы тоже – ноги-то не казённые! А потом бабы доить их придут, нам пожрать принесут, тогда и почитаем… Я эту «Аэлиту» почти всю наизусть знаю. С прошлого года она у меня, и не отдаю – неохота с ней расставаться… Смотри! Вон туда глянь!

Так он неожиданно вскрикнул, Петька, что я присел, даже не успев глянуть туда, куда он показывал.

Я присел, и Петька возле меня свалился. Шепчет:

– Во! Это ваши, точно! Это которые за тобой…

Они вышли из лесу, а между нами лесная опушка с кустарником, и ныряют головы их, то пропадая, то вновь появляясь. Одна… трщ а вот и пятая – впереди всех – это Витька-горнист, заметил или нет?

– Вставай, эй! Антошка – дохлая кошка! – крикнул Витька, оглядываясь по сторонам и высматривая – он потерял нас из виду, но, как нарочно, идёт прямо к нам с Петькой…

Давай, Петька, ползком, а? По-пластунски умеешь?

– А чего их бояться-то? Лучше встанем давай!

– Тебе-то ничего они не сделают, а мне – ого! – сделают!

– Что же я-то? Руки в брюки стоять буду? Сказал тоже!

– Да нет же! Ты потом всё равно домой пойдёшь, а они мне тогда…

– И ты со мной!

– Да нет, Петь, это я так только… Говорил только… Лежим мы так и помалкиваем. И не гляжу я на своего нового товарища, потому что с три короба ему нагородил.

Он вот поверил мне даже. А я? Да я и сам хоть и не до конца, но тоже полуповерил во все эти фантазии: коз пасти, есть хлеб с молоком, спать на сеновале. А мама ничего не узнает, а мы тут «Аэлиту» читаем…

Как бы не так! А если она в родительский день приедет?

– Антонта!

– Вылезай лучше!

– А то хуже будет!

– Уже начальник всё про тебя знает!

– Мама Карла из-за тебя заболела!

Так кричали рассыпавшиеся по кустам весёлые, ни в чём не виноватые и потому счастливые мои ловцы и охотники. Это кричали они для меня, а для всех других они успевали прокричать ещё и иное:

– Эй! Эге-гей!

– Поймали!

– Мы нашли его! Он тут!

– Сюда! К нам!

Весь лес, показалось мне, наполнился в эти минуты звуками моего имени. Отовсюду летели к нам ответные «ау» и «эге-гей», кругом нас всё ближе и ближе трещали под ногами сухие хворостины, шумели кусты, а сзади по-прежнему безмятежно колотился о землю футбольный мяч…

38

– Я встану… Больше не могу так, – шепнул мне Петька и тут же встал.

– И тут же – я не увидел этого, но понял – что-то произошло на опушке.

– Это не он! – выкрикнул кто-то справа.

– И он там же, они вдвоём стояли, – ответили ему слева, и сразу двое.

– Я встал и… И новая серия криков огласила и без того уже спятивший с ума лес. В тот день, наверно, все птицы из него улетели, все звери поубежали, вот и футбольные удары, кажется, прекратились… Ага, точно – там тихо…

– Иди сюда! – велел Витька мне и показал рукой, куда идти. К нему прямо. А то я сам не знаю. И не подумаю даже!

– Я с вами никуда не пойду, – сказал я твёрдо, как мог, – я иду в лагерь сам. Чего вы от меня хотите?

– А зачем убегал?

– А я и не убегал! У меня все вещи в лагере.

– А галстук где взял?

– Мой!

– А кто разрешил надеть?

– Никто. И не спрошу я ни у кого. Сам надел и не сниму!

– Снимешь! – Это Витька мне сказал: «Снимешь!», а Петьке он сказал: – Ты, морда! Отзынь на три лаптя! Нам один на один поговорить надо… Ну!

– От морды слышу, – шепнул я Петьке. – Скажи ему, скажи, Петь!

– От морды… – начал было Петька, но моя подсказка ему не пригодилась. Он обиделся: – А ты лучше, да? – спросил он у Витьки. Ну чем тогда лучше? Скажи! Чего молчишь-то?

– Ладно, не в этом дело, – буркнул Витька. – Отойди в сторонку и не лезь не в своё дело. Это же наш пацан, из лагеря. Чего тебе-то тут надо?

– Ничего не надо. Стою тут, и всё.

Тогда я, что ли, подойду… – И Витька-горнист шагнул. И ещё раз шагнул, и ещё.

А за ним все прочие, сколько их там было – четверо или уже больше, не запомнил я этого, но все они тоже к нам. А мы стоим.

– Стыкаться хочешь? – спросил Витька.

– И не думал даже, – отвечал Петька, тоже шагнув чуть вперёд.

Это он меня хотел загородить. А мне и того довольно, что не один я перед ними. А за чужой спиной отсиживаться я не буду.

– Ладно, могу с тобой стыкнуться, если хочешь! – сказал я, с каждым словом смелея. – Только по-честному! Не хвататься и не валить… На кулаки – давай, а хвататься, уговор, нельзя!

– Да ты что? Да я тебя знаешь? Ну, иди сюда, иди! И совершилось самое невозможное: я стоял против Витьки, прямо против долговязого Витьки-горниста, который был года на два, если не более, старше меня, и собирался с ним стыкнуться…

Это всё так и было, именно так.

Я ещё, помню, гадал: первому ли мне его треснуть или уж пусть он начнёт? Да только если он начнёт, мне, пожалуй, некогда будет продолжать…

С этим соображением и кинулся я к нему.

Сначала в живот ему дам, а потом по скуле, и он у меня как миленький…

Так бросился я вперёд, а там уж нету Витьки!

Он – чуть в сторону. Я – мимо! А он мне тут же подножку – раз! И я полетел кувырком, через голову…

Очень уж рьяно и опрометчиво кинулся я на него…

Но ничего, я как-то словчил и, кувыркнувшись по земле, встал тут же на ноги да опять к Витьке и кричу ему:

– Нечестно! Нечестно! Я же говорил, что ты по-честному никогда не дерёшься, а всегда или валишь, или вот – подножки ставишь…

Но Витька только смеётся и, кажется мне почему-то, отступает от меня, приговаривая:

– Чего это? Чего это ты, пацан, на меня лезешь? Видели вы его, а?

Это Витька уже всем говорит, и все тоже улыбаются.

– Видели, а? Прёт как бешеный. Разбежался, да как прыгнет. Я даже чуть в обморок не упал… Ну, честное ок-тябрятское, Спартак, я этого козла пальцем не тронул, а он – во! Его лечить надо! Спартак? Где?

Вот и Петька тоже улыбается, так же как и все остальные, собравшиеся кругом. Они улыбались так, словно я не знаю, а у меня на спине, на куртке, что-нибудь мелом написано. Или рожа там изображена, или рожки кто-нибудь приставляет пальцами у меня над макушкой.

Я оглянулся – вот он, Спартак. Только он не улыбается и не собирается, судя по всему, этого делать, во всяком случае, мне…

– Спартак, я… Я, честное слово же, ну, ничего…

– Вижу, Табаков, ты тут акробатику показываешь… Да? Кульбит через голову… Так? А ещё что?

– Да он, Спартак, он со мной драться хотел, во! – И Витька засмеялся, другие тоже…

39

Теперь я всех увидел. Тут полно было и деревенских, они успели где-то поснимать с себя нашу форму и бутсы – стояли босые и кто в чём. Один даже был в телогрейке, а рядом с ним какой-то, на нём трусы, и ничего больше…

– Я, Спартак, во всём могу сознаться… Я из лагеря хотел убежать. Вот!

– Не было, как говорится, печали… Ну, хотел, это в прошедшем времени, а теперь? Передумал, что ли?

– Да. Я уже давно передумал. Я сам шёл обратно.

– Врёт! – закричал кто-то громко и возмущённо.

– Врёт! Не верьте ему!

– Нет, он вправду сам уже шёл обратно, – возразил Петька. – Я знаю.

– А ты-то откуда знаешь? – спросил Витька.

– Ты, Виктор, язычок попридержи. Он тебе ещё пригодится. Потому что ты, как я думаю, скоро очутишься дома.

– Это Спартак сказал. И все удивились: Витька-то тут при чём?

– Да я-то что? – Витька пожал плечами. – Что я, пионер, что ли?

– Вот то-то и оно, взяли тебя помощником вожатого. Взяли тебя из-за твоей трубы, горнить… – И тут Спартак обернулся, ища кого-то глазами, нашёл меня. – Вот и про тебя тоже, Табаков, разговор будет серьёзный. Ясно?

Что мне было на это ответить – нечего было мне… И все кругом молчали.

– У тебя, говорят, какие-то тайники… Что прячешь? – спросил Спартак.

– Там у меня галстук был. Мой! Вот этот!

– А спички?

– И спички тоже…

– А где курево держишь?

– Нет, я не курю!

– Он не курит, Спартак, я видел – не было у него там папирос! – вступился за меня Петька.

И Шурик тут же откуда-то вынырнул и тоже:

– Честное слово, не курит!

Нет, не верит Спартак. Не верит мне больше…

40

Я плёлся позади всех и думал знаете о чём? О ботинках. Я ведь швырнул их и, оказывается, попал… в Сютькина.

Там они, должно быть, и валяются.

Уйду сейчас, потом мне то место уже не найти, и – попели ботиночки!

А в чём я в Москву поеду, босиком, что ли?

И я повернул назад. Не побежал даже – так пошёл. И надо было идти и не оборачиваться, да не утерпел я – оглянулся и вижу: все они со Спартаком вместе тоже стоят и на меня смотрят, молчат, как один… Я сказал им:

– Ботинки мои там валяются… Потом не найду их, пропадут!

– Всё-таки ты здорово упрямый, а? – спросил Спартак.

– Да нет, я правда же, Спартак, за ботинками только!

– Вот за то, что настырный, ему и обламывается, – сказал Витька.

– Всё равно – бить нельзя! – Это Спартак ему.

– Да я так просто…

– Ну и помолчи тогда. Табаков, ступай в лагерь! Какие ещё ботинки? Нет никаких ботинок, и ты мне голову не дури, я уже к тебе присмотрелся – тоже мне партизан выискался… Давай в лагерь!

– Да ботинки же! Честное слово! Я сейчас! Хотите – подождите меня!

И я побежал.

Я побежал, чтоб побыстрее вернуться к ним, чтобы Спартак, который теперь не верит мне больше, пусть бы он убедился в том, что я не соврал, – поэтому только я и кинулся со всех ног. А они все опять – за мной и кричат:

– Эй! Стой!

– Не велели же тебе, Антонта!

– Опять убежал! – Лови!

– Табаков, я кому говорю – назад! Вернись!

«Да я сейчас же вернусь, только ботинки подберу и тут же обратно! И покажу их вам всем – нате! Что? Соврал, скажете? Хоть раз докажу!»

Вот она, кажется, эта дорога, теперь беги, Антонта, направо, вон туда, где кусты, – там где-нибудь они и валяются оба вместе, потому что я их шнурками связал, ещё в самом начале этого злополучного и такого долгого дня…

Нету!

Или это не то место? Да нет – вроде бы то самое… Но нет ничего. Плохо!

Да ещё как плохо-то, Антонта! Вон они – бегут, окружают, сейчас тут будут, а я с пустыми руками… Значит, что? Значит, опять наврал…

Тихо в лесу – ни погони, ни разговоров даже. Все ушли, один я тут остался. Деревенские, эти к себе. А я так и не дал Петьке московского адреса… Хотел ведь! И я опять припустил со всех ног – неприятно и тяжко было мне тут оставаться, в тихом лесу.

41

От бега у меня даже лёгкие заболели, а палец прошёл!

Но прибежал я не в лагерь. Я свернул на речку и забрался к себе в шалаш.

Однако было мне не усидеть на одном месте, руки и ноги дрожали у меня от бега.

Я выбрался из укрытия и принялся ходить туда и обратно по маленькой, шагов в десять, песчаной косе.

Тёплая вода омывала ноги до щиколоток. Обеспокоенная моей тревогой, металась над кустом птица – она не узнала меня такого и приняла за врага.

«Плохо, – думал я, как в лихорадке, – плохо, если я пробил ему голову до мозгов, тогда мать вызовут! И, наверное, они опять теперь всем лагерем меня ищут? А ботинки как же? У кого они? И вдруг я его убил?»

Тут стало мне совсем страшно и так безвыходно, что я заметался, забегал по берегу.

А рядом, возле моих ног, свободно и бесстрастно текла куда-то вдаль весёлая, говорливая речка Чужа.

Я подумал:

«Вот бы в самом деле уплыть далеко! А что?» И так мне захотелось оказаться вдруг в воде, что я мигом разделся догола и кинулся в реку. Я поплыл сажёнками на тот берег, а с того вернулся на этот, запыхался, и тоска моя немного прошла, отстала. Тогда я лёг на спину и стал на воде отдыхать, жмуря глаза от яркого заходящего солнца, изредка перебирая ногами и руками.

В воде мне было тепло и славно, просторно и ласково. Так бы вот и уснул, лёжа на мягкой, текучей постели воды. Хорошо бы выучиться жить, как тритоны живут, но и человеком в то же время остаться… Хорошо! Тритоны вовсе не противные. К тому же и не рыбы они, и не раки, а значит, их никто не ловит и не убивает, да они, кажется, тоже никого не едят. Чем же они питаются?..

42

– А ну-ка вылазь! Эй! – закричал надо мной голос нашего Геры, и я чуть не утонул от неожиданности.

Я вздрогнул и, позабыв про воду, оступился в реке, упал и чуть не захлебнулся…

Изо всех сил старался я колотить по воде руками-ногами. От страха тут же разучился плавать, даже глаза почему-то зажмурил и до тех пор боялся вздохнуть, пока не проехался животом по песку. Тогда я поднялся и встал, совсем голый, по колено в воде, и открыл глаза…

Гера стоял насупившись и сдвинув брови, а в руках у него мои вещи, даже ботинки мои у него. Я обрадовался, но тут же заметил, что в кустах стоит мама Карла, и опрометью бросился снова в реку. Гера было тоже метнулся за мной, но у воды остановился, не желая мокнуть, и заорал:

– Куда? Вернись, кому говорят?

– Табаков, это очень глупо! Очень глупо! – кричала мама Карла. – И подумай о других, Табаков!

– Вылезай, а то посинеешь! – сказал, высунув свою небритую физиономию, Вася-баянист, сам с трудом выбираясь из куста.

– А вы бросьте мне мои трусы, а то я не могу! Я же раздетый, – сказал я им в ответ.

– Лезь так, – сказал с усмешкой Гера.

– Бросьте, бросьте ему, Гера, – заторопилась мама Карла.

– На, держи и вылазь по-быстрому. На суше с тобой поговорим, – буркнул с угрозой вожатый.

А Вася-баянист сказал:

– Погоди, не пугай его, а то утонет по-настоящему, тогда под суд пойдёшь! Охота, что ли? И мало, что ли, тебя Партизан пропесочил? Я слышал краем уха. Вася всё знает! – И баянист засмеялся, задирая и подзадоривая нашего Геру, которому в это же время и мама Карла кричала:

– Нельзя так грубо, Гера, с детьми. Вы же – вожатый! Не забывайте этого!

– Да я лучше на вокзал пойду – вагоны толкать буду заместо толкача, чем с ними тут чухаться… Надоели! Эй! Держи, что ли, свои подштанники!

Жёлтое пятно вспыхнуло большой бабочкой, кувыркнулось в воздухе и легло на воду, вздувшись пузырём. А я утопил его и под водой натянул на себя трусы, черпнув внутрь речного песку, и тогда вышел к ним на берег.

– Ну всё! Теперь уж не отпущу, на цепочке у меня будешь, – сказал Гера и крепко взял меня за руку.

– Пошли, тебя ждут, Табаков, – сказала мама Карла и спросила чуть погодя: – Ты зачем Сютькина избил? Ты же его чуть не изувечил! Изверг какой-то…

– Хы-хы-гы! – засмеялся Вася-баянист. – Оба хороши были… Я-то, между прочим, видел всю эту кинокомедию, как они его лупцевали… Пошёл в лесок полежать, ну и задержался. Не высыпаюсь я! Регулярно притом не высыпаюсь. Это, между прочим, тоже прошу учесть! Ну вот, а как задремал я, тут слышу… что такое? Нет, сперва-то меня мяч разбудил… Гляжу, ребятишки в нашей форме и герой наш старинный с ними, Спартак Иванович – его я в виду имею… Сначала не разобрался было, подальше хотел отойти, потом – что такое? Это ведь не наши ребята! А форма наша на них и мячик – лагерный… Так, думаю, сурприз это готовится: своих же соперников Спартак футболу обучает…

Вася, я ничего не понимаю… Ни слова из ваших путаных объяснений! При чём тут Спартак и какие соперники? Где вы их видели?

– Это хорошие ребята, Полина! – вступился я. – Я их знаю! Они с нашими играть будут в воскресенье – состязаться! Надо же им хотя бы мячик попробовать! А то несправедливо получается!

– А я и не знал! – протянул Гера и, чему-то обрадовавшись, примолк.

– Я всё равно ничего не понимаю, – рассердилась уже на меня мама Карла. – Ты что, давно ходишь за территорию? Это же запрещено!

– Да нет, просто я видел их.

– Где? На территории?

– Нет, на том берегу. Один из них коз гоняет, он пастух.

– Пастух? Какой? Футболист? Да вы что, товарищи! Что у нас происходит в лагере? Такого ещё никогда не было! Я пять лет работаю вожатой, и такого при мне не было… Вася, рассказывайте дальше! И подробнее! Я требую!

– Да я-то со сна был… – И Вася забормотал что-то, явно сворачивая на попятный. Должно быть, не хотелось ему подводить Спартака.

Зато Гера тут влез:

– Сосна, да? Что ж ты, деревом был, что ли? – так сострил он и захохотал.

– Фу, Гера! Ну что это за глупость? Так уже мой Валерий не шутит, а вы…

– Да я, Полина, совсем другое хотел сказать. Если в Москву сообщить – неприятностей не оберёшься, а? Инфекция!

– Да они же к нам не ходят! – вставил я словечко. А Вася подтвердил:

– Нет, не ходят, это точно!

– А форму они где брали? – спросил Гера. – Не у нас, что ли?

– Форму они не надевали, они в своем играли, я видел!

– А? Точно – в своём! Прямо кто в чем, – подхватил, подмигнув мне, Вася, – один даже, я видел, на воротах который стоял, так в телогрейке был!

– Но почему же Спартак с ними общается? – спросила Полина, уже успокаиваясь. – Для чего это ему, я не совсем поняла?

– Да ведь он их тренирует, – объяснил я ей, – они же играют-то плохо! А им с нашими надо состязаться! А наши вовсю умеют…

– Ладно, помалкивай! – велел мне Гера. – А то разговорился очень, как будто и не виноват ни в чём… Сютькина-то кто бил?

– Да, это ужас! – спохватилась Полина. – Идёмте скорее!

– Ему от них тоже досталось по первое число. – Это Вася вспомнил недосказанное.

– Тебя били? – спросила мама Карла и тревожно заглянула мне в лицо.

– Так я и дамся им – бить!

– Ах, что за варварство эти ваши вечные драки, мальчики! Я вот думаю иногда: неужели и мой Валерий тоже будет драться?

– А чего ж ему делать-то? – отозвался Вася. – Будет, это уж как пить дать!

– Ужас!

И я тоже хотел сказать что-нибудь – у меня ведь о драках много чего теперь накопилось, но Гера меня подтолкнул: мол, заткнись, хватит с тебя!

– А что? – спросил я у него. – Что?

– Иди, иди! – прикрикнул Гера. – Иди давай смирно!

И я шёл, шёл совсем смирно.