Текст книги "Переписка"

Автор книги: Сергей Эфрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

<Осень 1924 г.>

Дорогая моя Лиленька,

Что с тобой? На два последних письма твоих – нет ответа. Думал было и не писать тебе, но попробую еще раз, и если ответа и на этот раз не последует, начну наводить о тебе справки стороною.

Поздравляю тебя и Веру с прошедшими имянинами. И пятого и семнадцатого при встрече с каждой имянинницей вспоминал вас.

Самое тяжелое в моих письмах к тебе это – необходимость писать о своей жизни. А она так мерзка, что рука каждый раз останавливается «на этом месте». Тащу воз нагруженный камнями и не хватает ни сил, ни жестокости разбросать камни и понестись налегке. Если бы рухнула стена, нас с тобой разделяющая! Господи!

Не писать о себе, значит ничего не писать. Ибо о чем же можно вам писать, как не о себе?!

Эту зиму я не переезжаю в город. Живу в ложбине, окруженный горами и лесом. Из окна вид на уже покрасневший холм и на небо синее по-южному. Стоит «бабье лето». По ночам уже морозит, днем жара. Каждый день езжу в город, к<отор>ый в 20 верстах. С ужасом ожидаю наступления зимы. Двадцать пятый год сулит мне бедами. Разрываюсь между университетом и необходимостью заработка. Возможно, что придется ради заработка перебраться в Париж и бросить свой докторский экзамен. Меня это не очень огорчает, ибо буду ли я доктором, или не-доктором – не все ли равно? Но знай я это раньше, иначе бы построил свою жизнь. Бог с ними, с моими делами!

Передай Лене Ц<иресу>, что недавно видел и познакомился с его племянницей, дочерью Кати.[105]105
  Екатерина Германовна Цирес – старшая сестра А. Г. Циреса.


[Закрыть] Катя ничего о нем не знала и очень обрадовалась известию, что он «существует».

Из наших общих знакомых переписываюсь с Фед<ором> Авг<устовичем>.[106]106
  Ф. А. Степуном.


[Закрыть] Мне он очень мил и внутренне близок. Только немного расхолаживает его чрезмерное какое-то благополучие (внутреннее).

Я сейчас занят редактированием небольшого журнала литературно-критического.[107]107
  «Своими путями».


[Закрыть] Мне бы очень хотелось получить что-нибудь из России о театре, о последних прозаиках и поэтах, об академ<ическо>-научной жизни. Если власти ничего не будут иметь против, попроси тех, кто может дать материал в этих областях, прислать по моему адресу. Все будет хорошо оплачено. Очень хотелось бы иметь статью о Студии,[108]108
  Третья (Вахтанговская) Студия МХТ.


[Закрыть] Кам<ерном> театре, Мейерхольде. С радостью редакция примет стихи и прозу. Поговори с Максом и Ант<окольским>, м<ожет> б<ыть> они дадут что-ниб<удь>. М<ожет> б<ыть> ты напишешь о театре, или о покойном Вахтангове. Размер каждой вещи не должен превышать 20 тыс<яч> знаков, или, что то же, половины печатного листа. Сообщи мне немедленно, могу ли я чего-нибудь ждать. Журнал чисто литературный. Сообщи мне адрес Веры и Макса. Последний, вот уже год, как мне ничего не пишет. Я уже писал тебе, что у меня чувство, что все москвичи меня позабыли. Я знаю, что меж нами лежат годы, разделяющие больше, чем тысячи и тысячи верст. Но все же больно. И напоследок – твое многомесячное молчание.

Пишу тебе на московский адрес. Думаю, что ты уже на зиму переехала. Не задерживай ответа. Буду считать дни.

Имеешь ли вести от Н<юти>? Надеюсь, что наводнение до них не докатилось.[109]109
  В ноябре 1924 г. в Ленинграде было сильное наводнение.


[Закрыть] Она тоже не отвечает на мои последние письма.

Пиши Лиленька. Твои письма единственная реальная связь и с Россией и с прошлым, а м<ожет> б<ыть> и с будущим.

Твой С.

Мой адр<ес>:

U Prahy. (p. p. Dobřichovice) Všenory, č. 23

21 VII <19>25

Дорогая Лиленька,

– Пишу тебе карандашом, п<отому> что здесь, в санатории почти все время лежу.[110]110
  Адрес санатория указан на открытке от 19 июля 1925: «Чехия, pp. Cirkovice и Uhliřskych Janovic. – Sanatorium».


[Закрыть] Не подумай, что я умирающий, к<отор>ый не встает с постели от слабости. Со мной ничего страшного не произошло, с легкими у меня дела обстоят прекрасно – я просто переутомился до предела и врачи отправили меня на полтора месяца на отдых. Т<ак> что не волнуйся и не хорони меня до времени.

С начала войны не имел ни разу возможности так отдыхать, как отдыхаю сейчас. Круглыми днями лежу в сосновом лесу на кушетке, ем пять раз в день, пичкаюсь железом, мышьяком и пр<очим>. За первую же неделю прибавил два кило.

Марина с Алей и мальчиком остались во Вшенорах. Если бы ты видела этого мальчика, Лиленька! Милый, тихий, ласковый, с большими синими глазами. Говорить еще, конечно, не умеет (l1/2 м<есяца>), но уже звонко смеется. Почти никогда не плачет. Когда с ним говорят – приветливо улыбается. А главное прекрасно выглядит (тьфу, тьфу, тьфу не сглазить!)! Круглый, розовый, с прекрасными детскими чертами. Не подумай, что я пристрастен – он общий любимец. Его задаривают со всех сторон.

М<арина> дрожит над ним, ни на минуту от него не отходит, но он не избаловывается, как это обычно бывает с другими.

Аля – девочка с золотым сердцем. Она самоотверженно привязана к М<арине> и ко мне. Готова ото всего отказаться, от самых дорогих ей вещей, чтобы доставить нам радость, подарить что-нибудь. Прекрасно пишет (совсем необычайно), я бы сказал, что это ее призвание, если бы ее больше тянуло к тетради. Страстно любит читать. Книги проглатывает и запоминает до мелочей. Рисует так, что знакомые и друзья только рты разевают, открывая ее альбомы. Но здесь то же что и в писании. Страстной воли, страстного тяготения к карандашу нет. Вообще в ней с некоторых пор (с самого приезда из России) – полное отсутствие воли, даже самой раздетской. Если ей нужно выучить несколько французских слов, то она может просидеть с ними с самого утра до вечера. Она рассеивается от малейшего пустяка и волевым образом сосредоточиться не умеет. Внимание ее пассивно. От книги она не будет отрываться целыми днями, но именно потому, что книга ее берет, а не она книгу. Какое-то медиумическое состояние. Это отразилось и на ее внешности.

Она очень полна и это портит ее. Но ей трудно живется. Она много помогает по хозяйству, убирает комнаты, ходит в лавочку, чистит картофель и зелень, моет посуду, нянчит мальчика и т. д., и т. д. Тяжесть быта навалилась на нее в том возрасте, когда нужно бы ребенка освобождать от него.

– Марина очень занята мальчиком, варкой ему и нам пищи, тысячами забот, к<отор>ые разбивают и мельчат время и не дают ей длительного досуга для ее работы. Но она все же ухитряется между примусом и ванной, картофелем и пеленками найти минуты для своей тетради. Она много пишет. Недавно напечатана ее прекрасная сказка «Мóлодец», – одна из лучших ее вещей. Другие идут в журналах.

Что написать о себе? Весною я кончил университет, давший мне очень мало. Моя специальность – Христианское средневек<овое> искусство. Тема моего докторского сочинения: «Иконография Рождества Христова на Востоке», т. е. Византия, Сирия, Египет, Сербия, Армения и пр. Кончаю работу, но без всякого увлечения. Я не родился человеком науки.

Пишу понемногу – печатаюсь. Но мешал университет (!!!) и неналаженность жизни. Когда я был в Константинополе, без копейки в кармане, питаясь чем попало и живя вместе с какими-то проходимцами – я чувствовал себя свободнее, острее и радостнее воспринимающим жизнь, чем теперь, когда я не голодаю и нахожусь в «культурной обстановке». Мне приходилось и приходится заниматься десятками дел и предметов, к<отор>ые ничем кроме обузой для меня не являются. Потом у меня нет своего угла, а следовательно и своего времени. Я живу в кухне, в к<отор>ой всегда толкотня, варка или трапеза, или гости. Отдельная комната одно из необходимейших условий работы. Знаю, что смешно писать о таких «пустяках» в Россию, где, верно, мое житье сочли бы за сверхсчастливое по части быта. Но тяжесть быта в России восполняется самой Россией.

Хотелось бы тебе послать то, что напечатано, да не дойдет.

Твою работу в театре приветствую,[111]111
  Е. Я. Эфрон работала в школе-студии Ю. А. Завадского режиссером-педагогом.


[Закрыть] ибо Вахтанг<овская> студия, поскольку могу судить, м. б. интереснейшее, что есть в Москве. Вещь, над к<отор>ой ты работаешь, не знаю. Здесь достать не успел, но достану.

От театра я отошел далеко и – не так от театра, как от актерства. (Хотя этой зимой и участвовал в спектакле Коваленской[112]112
  Н. Г. Коваленская – актриса, организовала в Праге драматическую студию


[Закрыть] в роли Бориса).

Театр, что бы над ним ни делали режиссеры, актеры и художники, по моему глубокому убеждению умирает. Театр – самое народное и самое органическое и следоват<ельно> самое конкретное из искусств. Нельзя говорить вообще о театре, можно говорить лишь о данном театре: античном, средневек<овом> испанском, comedie dell arte, английском и т. д.

Был ли русский театр? Был. Но единственная вещь русского театра, мне известная – «Царь Максимилиан».[113]113
  Народная драма XVIII в. «О царе Максимилиане и его непокорном сыне Адольфе».


[Закрыть] Вещь поразительная, дающая ключ к очень многому в русском творчестве вообще. Но <о> «Максимилиане» в другой раз, а сейчас о театре. Русского театра сейчас нет, хотя и есть в изобилии талантливые, м. б. и гениальные актеры, режиссеры, художники. Есть русский актер, русский режиссер, русский художник, русский зритель, но слагаемое этих четырех элементов не есть русский театр. Театр из народного с Петра Вел<икого> стал обращаться в театр учреждение. Театр учреждение обратился в преподнесенье литературы через актера. Современный же русский «театр-учреждение» с его стремлением освободиться от литературы и сделаться самоценным – м. б. очень интересен для теоретика, для гурмана, еще не знаю для кого, но не для той среды, к<отор>ая должна породить театр и им жить. Народ безмолвствует. Не он творец этого театра, не он его зритель.

Здесь, в Европе – театр заменен зрелищем: сотни тысяч стекаются на бокс, футбол, гонки, скачки, и пр. и пр… Сюда отдается тот избыток народной энергии, к<отор>ый раньше шел на театро-творчество и на театро-зрительство. То же что было в древней Византии (и в Риме) трагедия и комедия заменились цирком и ристалищем. Могут еще ставиться гениальн<ые> спектакли, но театр умер, ибо единственный творец театра (не спектакля) – народ – от него отвернулся и занялся другим (и кинематографом в том числе).

Но… жив актер и не хочет умирать. Даже больше – театр умирает, а актер размножается. На первый взгляд выглядит нелепым парадоксом, но только на первый взгляд. (Ведь писатель пишет не потому, что есть литература. То же и актер). Вот от актерства я и отошел. Но об этом в следующий раз, ибо иначе письмо пойдет только п<осле>завтра.

То что я буду писать об актёрстве к тебе не относится. Женщина на сцене совсем не то, что мужчина на сцене.

Кончаю, кончаю. Боюсь только, что из моей сжатой болтовни ничего понять нельзя. Не взыщи. Целую тебя нежно и жду твоих писем.

Твой С.

Давно собираюсь спросить у тебя, как отыскать в Париже – могилу мамы, папы и Котика. Я даже не знаю, на каком кладбище они похоронены. Нужно спасать могилу. То что я до сих пор не подумал об этом – меня очень мучает.

3/XI 1925

Všenory, Villa Boženka

(p. p. Dobřichovice)

Родная моя Лиленька,

Получил твое коротенькое письмо. Тороплюсь ответить в надежде на длинное.

Сейчас утро. Сижу в моей маленькой комнатушке у окна. Выпал снег – редкая радость для русских, живущих в Чехии. Светло, бело и празднично. Шумит печка. Все ушли на прогулку и потому тихо. Через час еду в город.

Вот что Лиленька. Пиши мне подробнее и о себе и о других. Ты верно не представляешь себе до чего важны мне эти подробности. Ведь это единственная реальная связь с моей Москвой, с моим довоенным прошлым. Ведь все живущие здесь чувствуют себя занесенными на другую планету, так высока стена нас с вами разъединяющая. И единственные щелки в стене – ваши письма. Мне все интересно – и работа Вахтанговской студии, и с кем ты там работаешь из тех, кого я знаю, и как ты живешь изо дня в день, и кого видишь, и что думают о нас, и доходит ли что-нибудь из того, что здесь пишется и издается, и как работают все кого я знаю. Какое было лето в К<окте>беле? Кто там был? Что пишут и работают Макс, Толстой, Антокольский, Шенгели[114]114
  Г. А. Шенгели. С. Я. Эфрон познакомился с ним, видимо, в Харькове в 1919 г.


[Закрыть] и др.? За вашими журналами слежу и почти все выходящее знаю. Но хотелось бы знать еще больше, еще осязательнее почувствовать воздух тебя и их окружающий. Что делают художники? Как им работается?

Был недавно на гастролях Музыкальной студии Х<удожественного> Театра. Шел с недоверием, ибо в прошлый раз Станиславский вывез в Европу старые, и сейчас несносные как для глаза, так и для слуха – постановки (Чехова). На этот-то раз Немирович привез только «М-mе Анго» и Периколу. Пpе – кра – а – сно!!! Это вторая молодость Немировича. Все хорошо; и необычайная сила актера в жесте, в голосе, в дикции, в танце, в игре, и отсутствие комнатной психологичности, к<отор>ой я так боялся, и от к<отор>ой Нем<ирович> избавился, и прекрасная, чистая работа самого Немировича. Бакланову[115]115
  Ольга Владимировна Бакланова (1893–1974) – ведущая актриса Музыкальной Студии МХТ, исполняла главные партии в показанных в Праге спектаклях. После 1926 г. жила в США, играла в театрах, снималась в кино.


[Закрыть] видел впервые – чудесна. И все остальные очень и очень хороши. Дураки немцы их не оценили. Что меня удивило и очень обрадовало – это – какое-то здоровье, к<отор>ым веет от всей постановки. И смех здоровый, и план здоровый – сила!

Что тебе написать о себе? На Рождество еду в Париж разнюхать и разведать по части своего дальнейшего устройства. Марина с Алей и с Георгием уже там.[116]116
  Цветаева с детьми уехала из Праги в Париж 1 ноября 1925 г.


[Закрыть] Мое завтра – в густом тумане. Из всех сил буду стараться раздобыть работу не-физическую. Боюсь ее – небольшой досуг будет отравлен усталостью. Работаю сейчас над рассказами о «белых» и «белом».[117]117
  На эту тему С. Я. Эфрон опубликовал два рассказа: «Тиф» (Сб. «Ковчег», Прага, 1926) и «Тыл» (ж. «Благонамеренный», Брюссель, 1926, № 2).


[Закрыть] Я один из немногих уцелевших с глазами и ушами.

На эти темы пишут черт знает что. Сплошная дешевая тенденция. Сахарный героизм с одной стороны – зверства и тупость с другой. То же, что с вашими «напостовцами».[118]118
  От названия советского журнала «На посту» (1923–1925), занимавшего непримиримую позицию по отношению к непролетарским литературе и искусству.


[Закрыть] У нас есть свои эмигрантские «напостовцы».

Очень трудно здесь печатать из-за монополии маститых. Но кой-что удается.

Вижу я бездну людей. Но те – российские встречи – гораздо крепче и значительнее здешних. Потому-то и не хотелось бы мне, чтобы меня в Москве совсем забыли.

Нужно бежать на станцию.

Лиленька, ты боишься мне писать о своем интимном. Глупенькая! Не забудь, что я не мальчик, а тридцатилетний муж. Страхи твои напрасны. Пиши!!!

Спасибо громадное за карточку. Ты не изменилась – только поседела. А лицо молодое.

Отвечай немедленно.

Крепко целую и люблю

Твой Сережа

23/IV <1926 г.>

Дорогая моя Лиленька,

Впервые, кажется, задержался с ответом тебе. Но сегодня видел страшный и мучительный сон, с тобой происходили всякие гадкие вещи и заторопился отвечать. Все ли у тебя благополучно? Как здоровье? Не следуй моему примеру и ответь немедленно. Буду считать дни.

Твои страхи об моей жизни в Париже напрасны. Живу я лучше, чем в Праге, хотя постоянного места и не имею. Мне предложили здесь редактировать – вернее основать – журнал – большой – литературный, знакомящий с литерат<урной> жизнью в России.[119]119
  Журнал «Версты»


[Закрыть] И вот я в сообществе с двумя людьми, мне очень близкими, начал. Один из них лучший сейчас здесь литературный критик,[120]120
  Святополк-Мирский


[Закрыть] другой – теоретик музыки, бывший редактор «Музык<ального> Вестника» – человек блестящий – П. П. Сувчинский. На этих днях выходит первый №. Перепечатываем ряд российских авторов. Из поэтов, находящихся в России – Пастернак («Потемкин»), Сельвинский, Есенин. Тихонова пока не берем. Ближайшие наши сотрудники здесь – Ремизов, Марина, Л. Шестов. Мы берем очень резкую линию по отношению к ряду здешних писателей и нас, верно, встретят баней. В то же время я сохранил редактирование и пражского журнала, другой – теоретик музыки, бывший редактор «Музык<ального> Вестника» – человек блестящий – П. П. Сувчинский. На этих днях выходит первый №. Перепечатываем ряд российских авторов. Из поэтов, находящихся в России – Пастернак («Потемкин»), Сельвинский, Есенин. Тихонова пока не берем. Ближайшие наши сотрудники здесь – Ремизов, Марина, Л. Шестов. Мы берем очень резкую линию по отношению к ряду здешних писателей и нас, верно, встретят баней. В то же время я сохранил редактирование и пражского журнала.[121]121
  «Своими путями»


[Закрыть] Но, увы, эта работа очень не хлебная. Быть шофёром, напр., раза в три выгоднее. М. б. на будущую зиму и придется взяться за шофёрство.

Скоро к вам выезжает Илья Григорьев<ич>. Он расскажет тебе о нашей жизни. Я поручил ему зайти к тебе – он это сделает сейчас же по приезде.

О твоем приезде. Это было бы прекрасно и для меня и для тебя, но думаю, что тебе следовало бы до выезда выполнить одну очень трудную и вместе с тем необходимую вещь. Нужно каким-то образом выправить ваши отношения с М<ариной>. Повторяю – это очень трудно. М. б. ты даже не представляешь себе, как это трудно, но необходимо. Не скрою, что М<арина> не может о тебе слышать. Время сделало очень мало и вряд ли можно на него рассчитывать и впредь. Мне кажется – ты должна перешагнув через многое протянуть руку. И не раз и два, а добиваться упорно, чтобы прошлое было забыто, и если не забыто, то каким-то образом направлено по другому руслу эмоциональному. Не ищи в этом случае справедливости. Не в справедливости дело, а в наличии ряда страстных чувствований, к<отор>ые нужно победить не в себе (что легко), а в другом. Если не выполнить этого, то придется на многие годы нести ядовитую тяжесть. Подумай, как нелепы будут наши отношения здесь, когда мне придется считаться с тем, что вы с Мариной находитесь на положении войны. При твоей и Марининой страстности к чему это может привести? Необходимо с войной покончить. Марина в ослеплении. Поэтому должна действовать ты со всею чуткостью и душевной зрячестью. Ведь здесь, при твоей зрячести, не может быть места для самолюбия. Тем более, что Москва и все что связано с нею для Марины тяжкая и страшная болезнь. Как к тяжкой болезни, как к тяжкому больному и нужно подходить.

Ответь мне, что ты думаешь обо всем этом.

Пишу тебе совершенно откровенно, ибо в кровности моего отношения тебе нечего сомневаться. Верно? Верю, что нам предстоит еще длинный совместный путь и нужно к нему приготовиться. Если бы можно было тебе рассказать на словах, как я все это чувствую – было бы гораздо легче. Но думаю ты и так почувствуешь и поймешь.

Вот, Лиленька, давно хотел тебе об этом написать, да трудно было. Не хотелось бередить старого. Знаю твое сердце, знаю твою бескожесть и многое еще знаю в тебе (помню хорошо), поэтому все откладывал. Мне очень важно знать – сама-то ты чувствуешь всю мучительность для меня (и ведь для тебя?) оторванности тебя от моей семьи. Разрубленность кровного? А если да, то как думала о будущем? Или решила так до конца проводить разделение: ты любишь меня, я люблю тебя, я люблю Марину (каждое отношение отгораживается от соседнего непроходимой стеной). Чувствуешь ли всю ущербность подобных любвей? Большой, огромный круг меня для тебя выпадает, круг связанный с каждым моим часом. Ведь это же нечто столь дефективное, что терпеть этого нельзя.

Не знаю – возможно ли исправить создавшееся, но что нужно сделать все для этого – знаю. Ведь да?

Только не пойми написанного неверно. Не удастся тебе, что делать, будем проводить разделение и дальше. Будем его проводить и после твоего приезда. Но мне бы хотелось не этого. Мне бы хотелось, чтобы все мое было бы и твоим. Чтобы мой дом был и твоим домом в той же мере, в какой твой дом всегда есть и будет моим. Никто никогда не может заменить кровной связи. Ты, наличие тебя даже за тысячи верст, дает мне то, что никто, кроме сестры дать не может. Хочу, чтобы это кровное воссоединилось с моими часами (всеми), а не только с некоторыми. Уверен, что и ты должна чувствовать то же.

Вот. Буду ждать твоего ответа с величайшим нетерпением.

Марина завтра уезжает с детьми к океану.[122]122
  Цветаева с детьми 24 апреля 1926 г. уехала на океан в рыбацкую деревню Сен-Жиль-сюр-Ви, где пробыла до октября


[Закрыть] Сняли в рыбачьей деревушке две комнаты. Я выеду позже. В середине, или в конце мая, после выхода нашего журнала, к<отор>ый весь на мне.[123]123
  Из-за забастовки в типографии первый номер «Верст» вышел только в середине июня.


[Закрыть] Бегаю в типографию, правлю корректуру и пр. Очень устал и мечтаю об отдыхе и работе в тишине. Ответь мне еще по старому адресу – 8 rue Rouvet XIX-arr.

Теперь вот о чем. На каком кладбище наша могила? Никто не знает. Несколько раз запрашивал тебя, но ты все забывала ответить. Напиши непременно. До сих пор там не был.

Ночь. Спокойной ночи, моя Лиленька. Целую тебя нежно. Береги свое здоровье, а главное сердце.

Твой брат С.

10 июня 1926

St. Gilles-sur-Vie Av. De la Plage. Ker Edouard

Vendée.

Дорогая моя Лиленька,

Чего же ты замолкла? Неужели таков твой ответ на мое последнее письмо? Если да, то ты нехорошо перемудрила. Но Бог с ним, с моим последним письмом.

Всю последнюю неделю ты и Вера мне снитесь ночами. И я, как старая баба, в тревоге – все ли у вас благополучно. Нехорошо молчать месяцами. Любовь обязывает хотя бы к ответам на письма.

– Сейчас я уехал из Парижа. Живу в крошечном рыбачьем городке на берегу океана. Первую неделю, как приехал, только ел и спал, так устал от парижской беготни. Сейчас пошла вторая неделя. Илья Григорьевич тебе, верно, уже рассказал о моих парижских литературных делах. Я просил его зайти к тебе.

На мое несчастье его отъезд совпал с моим временным безденежьем и я ничего не смог послать ни тебе, ни Вере. Не объясни это невниманием.

Много пишу. Недавно напечатали еще два моих рассказа.[124]124
  В 1926 г. были опубликованы рассказы С. Я. Эфрона «Видовая», «Тиф» и «Тыл».


[Закрыть] Скоро будет случай – переправлю тебе.

Зачал в Париже боевой литературный (оч<ень> левый) журнал, о к<отор>ом тебе расскажет Э<ренбург>. Но не верь его углу зрения. Он во многом не прав.

Мне здесь живется прекрасно. Мож<ет> быть с Коктебеля не чувствовал такого отдыха. Но море здесь совсем другое – холодное, пустынное и злое. Вокруг пустынные дюны, кой-где поросшие кустарником. Когда-то за этими кустарниками отбивались вандейцы.

У нас маленький домик – в две комнаты, полный карточек лихих моряков (наш хозяин во всех видах). Все и все здесь пропахли рыбой, даже молоко отдает сардинками. За дверью гудит прибой. Злющий ветер засыпает глаза песком.

Буду здесь жить месяца четыре. После Парижа очень хорошо пишется.

Мой сын загорел и вырос. Он большеглаз, круглолиц, беловолос – обворожительно ласков. Говорит пока очень мало. Начал только ходить.

Аля болтает по-французски лучше меня. Читает запоем французские романы.

Марина много работает и не все печатает. В последнее время очень туго с книгоизд<анием>.

Что будет зимою – совсем не знаю. Живем «на авось, да небось».

Ты мне так и не написала, где (на каком парижском кладбище) наша могила. И я до сей поры не мог ее найти.

Ну, до свидания, Лиленька. Будь добрее и пиши чаще. Жду-у! Вера – та обо мне совсем забыла. Обнимаю крепко.

Твой С.