Текст книги "Переписка"

Автор книги: Сергей Эфрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

29 мая <1915 г.>

Жирардов[80]80
  Город в Варшавской губернии.


[Закрыть]

Милая Лилька, подумай какая обида. Я был в Москве в отпуску и приехал на другой день после твоего отъезда.[81]81
  Е. Я. Эфрон уехала к своей приятельнице М. С. Урениус в ее имение Подгорье близ Луги, в Петроградской губернии.


[Закрыть] С Мариной пробыл только один вечер – она уехала с Алей в Коктебель.

Ради Бога, где Нютя?[82]82
  А. Я. Трупчинская уехала с детьми на лето в Финляндию, в дачное место Нейвола.


[Закрыть] Мне необходимо на летние вещи деньги – рублей 50 (я ездил в Москву на свой счет) – пишу, пишу ей и ничего не получаю. Напиши ей, чтобы прислала по моему вечному адр<есу>: Белосток – вокзал санитарному поезду 187.

Как отдыхаешь милая? Видел Воля.[83]83
  друг Е. Я. Эфрон.


[Закрыть]

14 июня Воскресение 1915

Милая Лиленька, пишу тебе третье письмо, но все по разным адресам – я до вчерашнего вечера не знал названия твоей станции.

Нас сегодня или завтра отправляют в Москву на ремонт – до этого мы подвозили раненых и отравленных газом с позиций в Варшаву. Работа очень легкая – т<ак> к<ак> перевязок делать почти не приходилось. Видели массу, но писать об этом нельзя – не пропустит цензура.

В нас несколько раз швыряли с аэропланов бомбы – одна из них упала в пяти шагах от Аси[84]84
  В. А. Жуковская


[Закрыть] и в пятнадцати от меня, но не разорвалась (собственно не бомба, а зажигательный снаряд).

После Москвы нас, кажется, переведут на юго-западный фронт – Верин поезд уже переведен туда.

Меня страшно тянет на войну солдатом или офицером и был момент, когда я чуть было не ушел и ушел бы, если бы не был пропущен на два дня срок для поступления в военную школу. Невыносимо неловко мне от моего мизерного братства – но на моем пути столько неразрешимых трудностей.

Я знаю прекрасно, что буду бесстрашным офицером, что не буду совсем бояться смерти. Убийство на войне меня сейчас совсем не пугает, несмотря на то, что вижу ежедневно и умирающих и раненых. А если не пугает, то оставаться в бездействии невозможно. Не ушел я пока по двум причинам – первая, страх за Марину, а вторая – это моменты страшной усталости, которые у меня бывают, и тогда хочется такого покоя, так ничего, ничего не нужно, что и война-то уходит на десятый план.

Здесь, в такой близости от войны, все иначе думается, иначе переживается, чем в Москве – мне бы очень хотелось именно теперь с тобой поговорить и рассказать тебе многое.

Солдаты, которых я вижу, трогательны и прекрасны. Вспоминаю, что ты говорила об ухаживании за солдатами – о том, что у тебя к ним нет никакого чувства, что они тебе чужие и т<ому> п<одобное>. Как бы здесь у тебя бы все перевернулось и эти слова показались бы полной нелепостью.

Меня здесь не покидает одно чувство: я слишком мало даю им, потому что не на своем месте. Какая-нибудь простая «неинтеллигентная» сестрития дает солдату в сто раз больше. Я говорю не об уходе, а о тепле и любви. Всех бы братьев, на месте начальства, я забрал бы в солдаты, как дармоедов. Ах, это все на месте видеть нужно! Довольно о войне.

– Ася очень трогательный, хороший и значительный человек – мы с ней большие друзья. Теперь у меня к ней появилась и та жалость, которой недоставало раньше.

– Радуюсь твоему отдыху – думаю, что к концу лета ты совсем окрепнешь.

А у меня на душе бывает часто мучительно беспокойно и тогда хочется твоей близости.

Пра и Марина пишут, что Аля поправляется и загорела. Сидит все время у моря, копаясь в Коктебельских камнях.

Сейчас пожалуй тебе лучше писать мне в Москву по адр<есу>: Никитский бульв<ар> 11 Всер<оссийский> Земск<ий> Союз – Поезду 187 – мне.

– Совсем еще не знаю, что буду делать в Москве, куда денусь. Меня приглашает товарищ в имение, но я туда не хочу. М<ожет> б<ыть> останусь в Москве лечить зубы.

У нас несносная жара. Я несколько дней хворал и тогда эта жара была просто кошмарна.

Пиши Асе. Твои письма ее страшно радуют.

Пока кончаю.

Целую и люблю мою Лиленьку и часто ее вспоминаю

Сережа

11/VII <19>15

<Близ Варшавы>

Милая Лиленька, снова был в Москве и застал там Веру. Она была такой нежной, ласковой, трогательной и прекрасной, какой я ее никогда не видел. Мы провели вместе прекрасный день. Она приготовила на газовой плитке к обеду какие-то поразительнейшие яства – из чего они были сделаны – никто не знал и узнать не мог, но на вкус они были прекрасны.

Уезжать нам с Асей страшно не хотелось, а пришлось и сейчас мы уже мчим (как мчим ты знаешь) к Варшаве.

В последнее время очень много работы – завязались бои и в Москве нас более суток не держат.

Все не удается получить почту в Белостоке и если какие-нибудь твои письма остаются без ответа – не удивляйся – они просто еще не прочитаны.

Я мечтаю после этого рейса на время бросить службу и поселиться с Верой на даче. Отдых для меня необходим – лето уже кончается, а что будет зимой неизвестно.

Не удивляйся паралитичному почерку – вагон немилосердно качает.

Пиши по-прежнему на Белосток и на Верин адр<ес> в Москву. В Москве я теперь буду бывать часто. Я слышал, что ты собираешься остаться на зиму в деревне – это прекрасно! Я сам буду жить не в Москве.

Шлю тебе нежный привет.

Сережа

18 июля 1915 г

<Белосток – Варшава>

Милая Лилька, не пишу тебе, потому что замотался до смерти.

Сейчас у нас кошмарный рейс. Подробности потом. Думаю, что после этого рейса, буду долго отдыхать или совсем брошу работу. Ты даже не можешь себе представить десятой доли этого кошмара.

Но обо всем после.

Целую и люблю

Сережа

14 Апр<еля> 1916 г. <Москва>

Дорогая Лиленька,

Подумай – до сих пор дела мои не подвинулись ни на йоту. Неожиданно мой возраст студентов призвали и это окончательно замутило мои планы.

Но я «тверд по-прежнему» и для того, чтобы не потерять этой твердости – начал готовиться к экзаменам. Сегодня я иду на жеребьевку.[85]85
  Процедура, в результате которой призывники либо определялись на действительную службу, либо оставлялись в резерве, зачисляясь в ополчение.


[Закрыть]

Не писал тебе из-за чудовищного сумбура, который не располагает к зафиксированию.

Сегодня у тебя будет Мандельштам, который расскажет о всех московских новостях.

О себе думаю, что вернее всего попаду в Коктебель, что на медицинском осмотре меня признают негодным. Самому же мне хочется только покоя. Я измытарен до последней степени.

В Москве весна. В комнатах сидеть нет сил. Все залито солнцем и колокольным звоном. По-старому хочется отъезда и перемены.

Вообще настроение птичье – перелетное.

Из всех сил примись за свое горло. С горлом можно сделать все, при настойчивости. Это я определенно знаю.

Где ты проводишь лето? Вообще напиши мне что-ниб.

Не принимай моего молчания за холод, «черствость души» и пр…

Просто сумбур.

Достань для меня у Н<юти> денег. У нас страшное безденежье. Вышли их телеграфом.

– Христос Воскресе!

Сережа

<26 мая 1916 г.>

Москва

Лиля, куда тебе писать?

Я успел вернуться в Москву и через неделю вернее всего или еду в Одессу,[86]86
  В Одесское военное училище.


[Закрыть] или остаюсь в Москве. Вчера проводил Нютю на Кавказ.[87]87
  А. Я. Трупчинская была проездом в Москве по дороге на летний отдых в Ессентуки.


[Закрыть]

Произошло знакомство Нюры и Лизы[88]88
  Дочерей А. Я. и A. B. Трупчинских – Анны и Елизаветы.


[Закрыть] с Алей.

Мне предстоит пустая неделя. Нет охоты за что-либо взяться.

Сообщи немедленно куда тебе писать.

Мой адр<ес>: Борисоглебский 6.

Привет

С.

5 июня <19>16 г

<Москва>

Дорогая Лиленька, я еще на свободе, но эта свобода мне горше всякой несвободы.

– Все товарищи моего возраста уже в военных школах и только человек пятьдесят студентов очутились в одном со мной положении. Военный Госпиталь, кажется, затерял наши бумаги и теперь каждые пять дней мы обязаны являться к Воинскому начальнику, который неизменно нам повторяет: – зайдите дней через пять – о вас сведений нет.

Все это время я мог бы спокойно жить в Коктебеле. Ужасно обидно!

– Прожил несколько дней с Асей Цветаевой и с Мариной в Александрове под Москвою (80 в<ерст>). Но теперь сбежал оттуда и живу один в Москве. Захотелось побыть совсем одному. Я сейчас по-настоящему отдыхаю. Читаю книги мне очень близкие и меня волнующие. На свободе много думаю, о чем раньше за суетой подумать не удавалось.

Лиленька, ты мне близка и родственна сама не знаешь в какой мере. Мы разными путями и при совсем разных характерах приходим к одному и тому же. Я чувствую, что могу говорить с тобой захлебываясь о самых важных вещах. И если не говорю, то это только случайность.

Целую тебя крепко

Сережа

Мой адр<ес>: Борисоглебский пер<еулок> 6

июнь 1916 г

Коктебель[89]89
  С. Я. Эфрон неожиданно приехал в Коктебель 12 июня 1916 г. и пробыл там до 7 июля.


[Закрыть]

Дорогая Лиля, как часто мне тебя не хватает. Многое я могу сказать только тебе. Как бы хотелось мне после Коктебеля попасть к тебе. Почему-то мне кажется, что это удастся.

О военной службе я перестал и думать. Какая-то невидимая рука отводит меня каждый раз как я неминуемо должен надеть военный мундир. Все мои товарищи уже больше месяца в военных школах. Мои же бумаги по сие время не могут быть найдены воинским начальником. Я послал ему телеграфный запрос и теперь жду ответа.

В Коктебеле я живу, как зверь. В комнаты не захожу – почти все время провожу на берегу моря. Живу у Макса в башне. До 10–11 ч. вечера туда не захожу. Книги в руки почти не беру.

Если война к осени кончится, я мечтаю устроиться под Москвой. Каждое лето желание жить не в Москве во мне усиливается. Я давно бы это сделал, если бы не Маринино отвращение к «тихим радостям сельской жизни».

– На даче Волошиных селится Арцыбашев с женой.[90]90
  М. П. Арцыбашев с женой Еленой Ивановной, актрисой


[Закрыть] Мне это неприятно, Макс же доволен возможности в будущем рассказывать анекдоты об этом.

Вера живет замкнуто в своем неведомом никому круге. Видно ей тяжело, но не из-за частных причин, а вообще. Твоя открытка с гаданием ее обрадовала. Ей было больно твое молчание.

Лиленька, если бы ты знала, какая здесь есть девочка. Ей семь лет. Родители: скушные, жалкие, больные – чиновник с женой. А она, наверное, обречена на смерть. Ручки и ножки – одни кости. Всего боится. Некрасивая. Никто с ней не играет. А глаза, как у Глебы.[91]91
  Г. Я. Эфрона


[Закрыть] Голова неправильная, какая-то заостренная. Ее никто не замечает. Она абсолютно одна. А в ней ужас, который только во сне может привидеться. Главное, что она наверное жить не будет. Я пробую с ней заговаривать. Меня теперь она встречает улыбкой, но такой жалкой. Глаза и морщинки у рта совсем Глебины. Может быть, она самое печальное, что я видел в жизни. Как бы мне хотелось, чтобы ты ее увидела. Теперь почему-то она редко выходит из комнаты и я ее мало вижу. Главное, что ее все пугает. Она шарахается от прохожих, собак, даже от шумящих деревьев. От всех она ждет злого умысла. Родители кажется с нею хороши – мне ничего не приходилось замечать подозрительного, а вместе с тем все ужасно подозрительно в ней самой.

Каждый раз как я ее встречаю я чувствую сильнейшую боль. Она как предостережение мне. И эта кисленькая, испуганная улыбка, если бы ты ее только видела.

Я не знаю даже, как ее зовут.

Ну прощай Лиленька.

Целую тебя и люблю горячо

Сережа

Пишу тебе в Коктебеле третье письмо.

<17 июня 1916 г., Коктебель>

Лиленька, дорогая моя – сейчас получил твое письмо, пересланное Мариной. – Меня пугают твои частые сомнения в необходимости твоей любви. Теперь жалею очень, что поехал сюда, а не к тебе, что не удалось поговорить с тобой именно сейчас – на свободе. Ты ЧУДОВИЩНО несправедлива в своих сомнениях. Мне даже трудно говорить об этом – до того это для меня нелепо.

Как бесконечно жалко, что тебя здесь нет. Почти ежечасно мы вспоминаем тебя. Наше раздельное житье для меня противоестественно.

Если каким-либо чудом меня освободят от воинской повинности – приеду непременно к тебе на остаток лета.

Люблю тебя горячо и на всю жизнь и от тебя требую того же. Целую крепко

Сережа

3 °Cент<ября> <19>16 г

Москва

Дорогая Лиленька, до сих пор никак не могу устроиться на завод. Сегодня пришлось хлопотать об этом и завтра дело мое должно окончательно выясниться. – Приходится много бегать.

– Представь себе: только что приехал в Москву, как предлагают купить прекрасную усадьбу за бесценок. – Имение гр<афа> Шувалова было распродано крестьянам. – Осталась одна усадьба с барским старым домом (30 комнат) прекрасно сохранившимся. Десять десятин фруктового сада – дом стоит на горе над речкой.

Имение в 130 верстах от Москвы и 30 в<ерстах> от станции. Но там проводится новая железная дор<ога>. Рядом с имением. Стоимость – три тысячи доплаты и семь тысяч долгу Крестьянск<ому> банку (240 рубл. % в год). Подумай! Это случайность. Но без тебя не решаюсь действовать. Говорят, очень дорого стоит содержать. —

Я бы не раздумывал, – если бы не нужно было держать квартиры в Москве.

Напиши сейчас же, что думаешь по этому поводу.

Вчера встретил на Кузнецком Степуна. Он пока будет служить в тылу с переосвидетельствован<ием> каждый месяц.

Целую. В санатории ли ты?

Сережа

30 окт<ября> 1916 г

Москва

Дорогая Лиленька, когда ж ты выезжаешь? – Мне писала, что 1-го – Вере назначила другой срок, а по твоему последнему письму понять уже совсем ничего нельзя. – Живи в Кисловодске как можно дольше – в Москве сейчас ужасно гадко. Дожди, сырость и непрерывные простуды. У меня кашель и насморк не прекращаются.

Не писал тебе это время, думая что письмо тебя уже не застанет.

– Марина собирается на Кавказ, м. б. и попадет проездом к тебе.

Я живу в каком-то тумане (буквально) с редкими часами просветления. Думаю, что все от печени. Жду твоего приезда, чтобы вместе отправиться к доктору.

– Из твоей материи пальто уже сшито. Твои сомнения в этом направлении рассеет Маринино письмо, к<отор>ое будет послано вслед за моим.

– У Веры неприятности с Таировым, к<отор>ый оказался преизрядным негодяем.[92]92
  Из-за финансовых затруднений в Камерном театре части труппы грозило увольнение.


[Закрыть] Чувствую, что наша дружба с ним кончится рукопашной.

Вот его разговор с Ел<еной> Вас<ильевной> Позоевой.

Ел<ена> В<а>с<ильевна>: Александр Яковл<евич> – вы обещали мне роль в новой пьесе еще в прошлом году. Скажите, чем вызвано неисполнение обещания?

Таир<ов>: Вы думаете – я давал вам роли как артистке? Вообще – знайте, что артисткой вас не считаю. А роли вам давал, как своей. Теперь ни одной роли вы от меня не получите. Кроме того, запрещаю вам разговаривать со мной.

Е<лена> В<асильевна> выругавшись ушла. И каждый день по подобной истории.

В нашем доме на Полянке был пожар – сгорели все службы. Если выдадут страховые деньги – все будет обстоять хорошо.

Степуна отправляют на войну. М. б. даже он уехал вчера. Видел его за это время два раза мельком, но каждый раз хорошо.

Прощай милая. Целую

Сережа

О твоей ссоре с Федосеевой[93]93
  Знакомая, у которой Е. Я. Эфрон жила в Кисловодске.


[Закрыть] не знаю ничего, кроме того что ссора была. Напиши все как было – мне это знать необходимо.

Аля в моей комнате и мешает мне продолжать письмо. Наша няня (лучшая из тех, что были) ушла и теперь приходится быть с Алей неразлучным.

Поправляйся.

Не привози зелени. Ее здесь много и она дешевле. Остальное вези (подразумеваю – съедобное).

Не удивляйся грязному конверту – это единственный, к<отор>ый нашелся, а сегодня воскресенье.

18 февр<аля> 1917

Петергоф

Дорогая Лиленька, сегодня мне опять привили тиф и потому времени больше, чем всегда. Хочется как можно больше написать писем – писать письма в школе большая радость – хотя сосредоточиться здесь временами почти невозможно. В одной комнате помещаются более ста человек – все это галдит, поет, ругается, играет на балалайках и пр<очее> и пр<очее>.

После жизни здесь – мне Грифцов стал окончательно непонятен. Всё что его раздражает и злит сейчас в окружающих – мне стало абсолютно близким. Москва со всеми оставленными там кажется где-то страшно далеко – даже больше, на другой планете. Все похоже на сон. Хочется ущипнуть себя и проснуться на диване у себя в полутемной комнате. Мож<ет> быть у Грифцова не было этой «комнаты».

Сейчас позовут ужинать.

Подробности о моей жизни в письме к Марине.

Один вопрос мне не дает здесь покоя и я очень, очень мучаюсь (не говори Марине).

– Но об этом к<ак>-нибудь в другой раз.

Пока прощай. Не пишу тебе – п<отому> что или времени нет – или усталость не позволяет.

Целую и люблю

Сережа

Пиши на моем адресе: юнкеру имя (без отчества и фамилию).

<7 августа 1917 г., Москва>

Дорогая Лиленька, спасибо за цветы – посылаю тебе ответный подарок – ответ на твою телеграмму Волю.[94]94
  В конверт с письмом вложена справка Российского общества Красного Креста от 25 июля 1917 г. о военнопленном И. Воле.


[Закрыть]

С трудом пишу, п<отому> что поранил себе палец из револьвера.

У нас все благополучно – Ирина начала прибавлять.

– Недавно зашел твой большевик[95]95
  По-видимому, Б. Г. Закс – знакомый И. Воля и Е. Я. Эфрон, социал-демократ; впоследствии работник Совнаркома.


[Закрыть] и принес фунт рису и хлеба. Умиляйся!

Вера приезжает в 20-х числах августа.

Мои военные дела без перемен. Завтра дежурю в Кремле —

Все книги будут тебе присланы. Они сейчас раскладываются.

Целую. Привет Эве.

Сережа

Цветы очень хороши.

3 окт<ября> 1923

– Praha

Дорогая моя Лиленька,

– Я получил твое письмо с опозданием, т. к. был в отъезде – в Моравии.[96]96
  С. Я. Эфрон ездил устраивать дочь в русскую гимназию в Моравской Тшебове.


[Закрыть]

– Два раза начинал тебе писать и оба раза неудачно – верно потому, что хотел все объяснить, а это совсем и не нужно делать.

– Считай, что мое первое письмо к Н<юте> не было написано. Этим почти все и сказано. Не мне, да и вообще «не человекам» быть судьями в происшедшем.

– Мне бы очень хотелось знать о тебе и о Вере подробнее. Надеюсь, что грядущей зимой мне удастся вам немного помочь. Это письмо телеграмма. Так его и прими. Храни вас всех Бог.

Сережа

Поздравляю тебя и Веру с прошедшими именинами. Асе[97]97
  В. А. Жуковской


[Закрыть] пишу.

– Аля здорова. Учится в гимназии – в Моравии – в гористой, прекрасной местности. Чем дальше, тем более она меня радует своим ростом и своей самостоятельностью в росте.

Мой адр<ес>: Praha – Lazarska 6 Rusky Komitet – мне.

– Это мой постоянный адрес – другой же опасен, т. к. я могу переехать. Итак это письмо по телеграфу протянутая рука.[98]98
  Это письмо было ответом на Е.Я. Эфрон, черновик которого сохранился.
  «Сережа, дорогой мой! Наконец-то получилось от тебя письмо, кот<орого> я так долго ждала и в кот<ором> была уверена.
  Ты просишь написать факты. Вот они. Никакой ссоры из-за дров не было. За все годы большевизма, вплоть до этого я купила всего 1/4 саж., и до сих пор живу в комнате, в кот<орой> вода в стакане мерзнет, я совсем не топлю. Всё богатство, кот<орым> я обладала, получки Закса, я просила его отдавать Марине, как и дрова. Ты знаешь вероятно что одно лето Ирина провела у меня, первое лето коммунизма 1918 г. Я жила у Анны Григ<орьевны>, морально было ужасно, я накупила провианта на все деньги кот<орые> у меня были (мамин залог). И Анна очень скоро сказала что все запасы истощились и выживала меня. Мы расходились в политич<еских> убежд<ениях>. Я собрала все свое самообладание и молча выносила оскорбления, только чтобы не возвращать Ирину. Она стала как бы моей дочкой.
  Это была умная, кроткая, нежная девочка. Привезла я ее совсем больной слабой, она все время спала, не могла стоять на ногах. За три мес. она стала неузнаваемой, говорила, бегала. Тиха она была необыкновенно, я все лето ничего не могла делать, даже читать, я упивалась ее присутствием, ее жизнью, ее развитием.
  Моей мечтой было взять ее совсем и растить.
  Мне предложили место сельской учительницы, я написала Марине об этом и спрашивала не даст ли она мне девочку на зиму. Уезжать в глушь одной я была не в силах. Ирина же заполнила бы всю мою жизнь.
  За это время у меня произошел ужасный разрыв с Анной Григ<орьевной>, она потребовала чтобы я уехала. У меня не было ни копейки денег. Я написала обо всем Марине. Но тут меня выручил Миша, я нашла себе комнату у крестьян, и там еще мы прожили с Ириной месяц. Подошла осень. Я ждала ответа от Марины, отдаст ли она мне Ирину на зиму. Вместо ответа приехала Марина и взяла у меня Ирину. Когда я спросила отчего она ее берет она ответила что теперь в Москву привозят молоко (летом молока не было) и оставаться ей в деревне нет надобности. Ты знаешь какова Ирина была совсем маленькой и знаешь как мне всегда было больно Маринино, такое различное от моего понимания, воспитание детей. Я знала на какую муку увозится Ирина. Я была прямо в звериной тоске. И три дня не могла вернуться в нашу комнату где стояла пустая кроватка. Тогда я решила что больше никогда Ирину брать не буду, что мне это не по силам. Вот в этом верно и была моя самая большая ошибка, что я себя хотела защитить от боли.
  Прошло два месяца. Вера была очень больна, думали что белокровие. Жила она с Асей, Зоей и Женей на одной квартире. Я жила отдельно. Доктора намекали, что она не выживет. Я абсолютно ничем Вере помочь не могла, я три мес. не видала кусочка хлеба (в деревне, когда жила с Ириной, находила обглоданные корки хозяйской девочки и съедала их). Пишу это, чтобы ты понял, в каком беспомощном состоянии я была. Ася, Зоя и Женя поддерживали Веру, но у Веры отношения с Асей портились и ей ее помощь была очень трудна. Но ничего иного делать было нечего. Вера ходила по стенке. Марина знала, что Вера больна, но не знала, что с нею. У Марины ушла прислуга и она привела девочку к Вере. Я взяла Ирину к себе, с отчаянной болью, т. к. девочка все потеряла, что имела, и я опять не могла отделаться от своей любви к ней.
  Ирину оставлять у себя моя квартирная хозяйка запретила, т. к. сдавала она комнату без ребенка. Вечером я должна была приходить с Ириной к Вере и у Веры ночевать, т. к. Веру нельзя было ничем утруждать. Пришла Марина при мне и я все высказала, сказала ей: об ее оскорбительном отношении к Вере, о том что она нас не подпускает к детям и хочет оградить их китайской стеной от нас. <Делать?> что-либо я могу только из любви, <видеть?> детей не позволяет и с нашими чувствами не считается. Что я могла бы взять Ирину, <…> устроилась в деревне, но сейчас я сама вишу <…> и не хочу ее любить и привыкать к ней <…> на это нет сил. Говорила я очень резко, грубо, очень раздраженно. На этом разговоре мы с Мариной расстались. Ирина осталась у нас еще на неск<олько> дней, я опять брала ее на день, а на ночь приводила к Вере. Потом позвонив по телеф<ону> узнали что прислуга есть отвели Ирину Марине. <Как> видишь ни на холод мы ее не выгоняли, ни отказывали приютить Ирину в трудный момент.
  Это было в 1918 г. На след<ующую> зиму я уехала в Витебск<ую> губ<ернию> в деревню и решила взять Ирину. Но хотела раньше устроиться, условия предлагали хорошие, но сразу не дали комнаты и два мес<яца> я жила в проходной комнате у чужого человека. Подробности этой моей жизни можешь узнать у Магды, мы с ней вместе уехали. На Рождество только мы с ней получили комнату и я написала Вере, чтобы она привезла Ирину. И получила ответ от нее и от Аси, что Ирина умерла и как мне описала Ася, умирала она долго и совсем одна. Вот что мне написала Ася она встретила Марину и та ей рассказала <что> Ирина в ужасном приюте для сирот и сама Марина боится туда ехать за Ириной. Тогда <Ася сказала> что она берет Ирину, и поедет <…> достанет Марине сапоги или валенки <…>. Сговорились. Но Марина привезла к Асе больную Алю вместо Ирины. Ася геройски ухаживала за Алей и перебинтовывала ее. Тогда решили, что Ирину возьмет Вера. Ася переселилась в Верину комнату (они уже жили врозь) и Марина и Аля в Асиной комнате. Вера не могла сразу поехать за Ириной потому что она была вся в нарывах, а нести Ирину надо было неск<олько> верст. Ася тоже заболевает и слегла. В это время умирает Ирина, нет, Ася кажется после этого заболевает. Не знаю сколько времени всё это тянулось. Я узнала обо всем когда все уже кончилось. Не знаю также сколько времени Ирина была в этом ужасном приюте, мне писали, что она уже ничего не могла есть и лежала все время. Когда я уезжала, то просила Тусю устроить Ирину в детск<ом> саду в котором она работала, там Ирина могла жить под Тусиным присмотром и кормили порядочно. Туся была у Марины и предлагала ей взять к себе Ирину, не знаю, отчего-то Марина верила больше в тот приют.
  Вот и все. Не знаю насколько тебя все это удовлетворит.
  Магда Нахман в Берлине. Не знаю ее адреса. Она вышла замуж за индуса. Его зовут Ачариа, а фамилии не знаю. Может быть найдешь ее. Она тебе тоже сможет рассказать. В год смерти Ирины она жила со мной, а перед этим с Асей и Верой».
  В августе 1917 г. Е. О. Кириенко-Волошина писала В. Я. Эфрон из Коктебеля в Долыссы Витебской губернии: «Борис Трухачев мне говорил, что маленькая Ирина в ужасном состоянии худобы от голода; на плач ее никто внимания не обращает; он был совсем потрясен виденным. Рассказал только мне под большим секретом. – Что это такое? Бред Бориса на кошмарную тему или кошмарная действительность?»


[Закрыть]

6 Апр<еля> <19>24

– Получил твое долгожданное письмо. Ты его адресовала на Русский комитет, а там я бываю раз в две недели. Верно мой новый адрес успела по своему обыкновению затерять. А я-то понять не мог причину твоего молчания.

Спасибо за ласку, за любовь, за память. Радуюсь за тебя, что рядом с тобою Макс.[99]99
  С 1 марта по 19 мая 1924 г. Волошин прожил в Москве, уезжая на месяц в Ленинград.


[Закрыть] Он мой первый, а м. б. и единственный друг. Передай ему сейчас же, что недели две тому назад, я выслал ему через Государственный банк 5 дол<ларов> на дачу Айвазовских. Пусть он немедля напишет туда заявление о пересылке денег на Москву. А то они пойдут обратно и расходы по пересылке пропадут даром.

То что ты пишешь о Мише[100]100
  М. С. Фельдштейн


[Закрыть] для меня не неожиданно. Он всегда был слабым, душевно малокровным человеком. Живет по линии наименьшего сопротивления. Боюсь, когда вернусь я, ему сделается побеспокойнее. В некоторых случаях я бываю мало воспитан и когда слабость переходит в хамство – я зверею. Я не знаю, каково Верино чувство к нему сейчас. В ее характере быть матерью без отца. Ведь все люди делятся на хищников и не хищников. И не хищники в громадном большинстве пожираемые овцы. Для последних спасением единственным является религия. Нет веры – гибель, есть вера – только трагедия, но не гибель. О Вере ничего не знаю. Она бесконечно религиозна по характеру, по всему строю своему, но религиозность ее не оформлена и при мне проявлялась только негативно, через неприятие ряда сторон жизни. Для нее было бы спасением утвердиться в своей р<елигии>, оформиться, произнести наконец «да», а не только легкое, не питающее, не творческое – «нет».

Со стороны судьбы виднее. Особенно при моей отдаленности. И вот вижу ясно, что при свойственной Вере жажде подвига, жертвы и одновременно счастья нет выхода иного, кроме веры. Ибо и подвиг, и жертва, и счастье дается в жизни только в одном. Можно перенести это на человека, но либо кратковременно, либо несчастливо. Говорю это о Вере, а не о себе. Я на Веру не похож.

Ты пишешь о встрече с Соколом.[101]101
  В. А. Соколов


[Закрыть] Думается мне, не совсем ты к нему справедлива. Нет ничего удивительного, что он демонстративно хотел тебя оскорбить. Припомни, как в 14 или 15 году вся Москва его оплевывала и никто не протянул ему руки помощи, не только помощи, а просто никто не пожелал его выслушать. И Толстой и старик Крандиевский вели себя прегнусно. А Сокол верно всех, кто принадлежал тогда к этому кругу, возненавидел. И чем ближе к нему были, тем острее. Подумай как заманчиво для него теперь вместо лика идиота, показать тебе образину обратную и отвратную.

В Праге мне плохо. Живу здесь, как под колпаком. Из русских знаю очень многих, но мало к кому тянет. А вообще к людям очень тянет. И в Россию страшно как тянет. Никогда не думал, что так сильно во мне русское. Как скоро, думаешь, можно мне будет вернуться? Не в смысле безопасности, а в смысле моральной возможности. Я готов ждать еще два года. Боюсь дальше сил не хватит.

Я уже писал тебе, что работаю над книгой.[102]102
  «Записки добровольца».


[Закрыть] Это не литература. Часть ее (первая глава, а глав 15) скоро будет напечатана. А осенью, надеюсь, и вся она появится целиком. Ты многое из нее обо мне узнаешь. Книга о прошлом, о мертвых.

Умница, что устроилась в лечебницу. Отдыхай, поправляйся и береги свое сердце. Я тоже берегусь. Нужно дожить до встречи.

А знаешь, что делает Вера Михайл<овна>?[103]103
  Вероятно, В. М. Эфрон, вдова П. Я. Эфрона.


[Закрыть] Заведует кинематографическими съемками в Риме.

Меня гонят из комнаты. Сегодня суббота и предстоит мытье полов.

Будь здоров. Целую и люблю

Твой С.

Нежный привет Вере и Максу. Получила ли Ася[104]104
  В. А. Жуковская


[Закрыть] мое письмо?