Текст книги "Переписка"

Автор книги: Сергей Эфрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

29 марта <19>12 <Неаполь>

<В Москву>[42]42
  Написано на видовой открытке с репродукцией бюста Данте Алигьери из собрания Национального музея (Неаполь).


[Закрыть]

Милая Лилька,

Сейчас сидим в ресторане Неаполя. Через час едем дальше.

От Неаполя я не в восторге. Два часа были в Милане.

Notre Dame поразил внутренним видом больше чем Миланский собор. В последнем больше реставрации, холода и темноты.

За недостатком времени и места сейчас ограничиваюсь общими фразами.

Крепко целую

Сережа

il 30 [43]43
  Ошибочно написано: settembre.


[Закрыть] <1912 г.>

<В Москву> Genova

Милая Лиля!

Не забывай Марины и меня. Мы только что приехали в Геную. Я очень устал.

По приезде в Willach[44]44
  Курортный городок в Австро-Венгрии с серными источниками в окрестностях.


[Закрыть] мы пошли осматривать город: масса зелени, цветов, улицы обсажены каштанами. На площади старинная готическая церковь – бывший францисканский монастырь, – с маленьким тенистым садом.

– Вечером того же дня мы выехали в Вену. Представь себе, что больше всего поразило Марину: разноцветный гравий в Императорском саду.[45]45
  Речь идет о парке Шенбрунн в Вене, где жил и в 1832 г. умер герцог Рейхштадтский; в Вечернем Альбоме есть ст-ние «В Шенбрунне».


[Закрыть] Она в каком-то экстазе встала на колени и долго рылась в камешках. Вспомнился Коктебель!

– Сад чудный, с массой аллей, фонтанов и беседок. В одной из аллей, крытой диким виноградом, мы сели на скамейку и говорили об Италии.

Перед отъездом из Вены случилось недоразумение – кучер, не поняв нашего чистого немецкого языка (моего-то!), завез нас в какую-то окраину. Мы собственно нанимали его на вокзал. Из-за этого мы опоздали на вокзал.

Дорогу через Тироль опишу тебе в отдельном письме. Сейчас нет времени – идем отыскивать себе квартиру.

– Итальянская граница была ночью. Какой-то человек с бляхой что-то спросил меня по-итальянски. Я с достоинством ответил: «Non capisco».[46]46
  Не понимаю (um.)


[Закрыть]

В Nervi[47]47
  Местечко близ Генуи, где Цветаева с больной матерью жила в «Русском пансионе» в 1902–1903 гг.


[Закрыть] мы оставались недолго. Но каково же было наше разочарование, когда мы из вагона увидели небольшую серую полоску воды и нам сказали, что это Средиземное море! Но это оказался только один залив.

Ну прощай!

Скоро напишу еще. Пиши нам

Целую

Сережа

Привет от Марины.

27/IV <19>12 г

Roma

<В Москву>

Лилька!

Сейчас проездом в Риме. Решили не осматривать его совсем до тех пор, пока не будем в состоянии отложить на это много времени. Сейчас так устали от Сицилии, что еле ноги идут.

В Сицилии мы осмотрели Палермо с окрестностями, Катанию, Сиракузы (!!!), Монреале; видели величайший действующий вулкан Этну – (ты читала «Чудеса антихриста» Лагерлеф?[48]48
  Сельма Лагерлёф (1858–1940) – шведская писательница, «Чудеса антихриста» – ее роман (1897).


[Закрыть] Если читала, то ахнешь, узнав, что мы увидели!) видели разрушенную Мессину!

Описывать всего не могу. Мы в гостинице не остановились, а сидим в кафе.

У меня скрежет зубовный от желания осматривать Рим! Но………!

Да пойми это но, как хочешь.

У меня голова идет кругом от всего, что я увидел, и от всего, что я мог бы увидеть.

Современные италианцы мне очень не нравятся и с внешней стороны и по д’Аннунцио.[49]49
  Д’Аннунцио Габриеле (1863–1938) – итальянский писатель.


[Закрыть]

Пока всего хорошего. Пиши Базель Poste Restante.

Как поживает Вера?

Сережа

16/VI <19>12

Таруса

<3а границу>

Милая Лилька,

Вчера был в Москве и получил твое письмо. Я очень рад за тебя, за твое хорошее лето. Ты, кажется, последним годом своим довольна.

В Москве у меня была очень неприятная встреча. Иду по Пречистенке, вдруг сзади голос: «Сергей, здравствуйте!»

Смотрю «Дмитриха».[50]50
  Жена доктора Дмитриева, с которым в качестве фельдшерицы работала первая жена A. B. Трупчинского, упомянутая далее под фамилией Кудрявцева.


[Закрыть] Начинаются тошнотворные расспросы. Если бы ты знала, сколько в Москве сплетников! Все хорошо осведомлены о каждом шаге каждого из нас. Среди разговора у нее хватило грубости расспрашивать о некоторых событиях (ты понимаешь каких?). Я ей дал понять, что ни отвечать, ни слушать ее не желаю.

Затем следующий разговор:

– «Вы, говорят, женились на дочери (перечисление всех титулов Ив<ана> Вл<адимировича>) Цветаева?

– Откуда Вы это узнали?

– От г<оспо>жи Кудрявцевой!

– Какой г<оспо>жи Кудрявцевой?

– Бывшей Трупчинской». (!!!)

Последнее она сказала со смешком, характер которого я не понял.

Ну, да черт с ней!

Буду очень рад тебя увидеть. В Тарусе только тебе придется устроиться не у Тиё, а в постоялом дворе – мебл<ированных> комнатах. Последнее время Тиё немного ведьмисто настроена.

Даже Ася не смогла у нее остановиться.

Хотя от меня она и в восторге, но жить с ней все же ужасно. Эта старуха несмотря на свою безграничную доброту может довести человека до дикого бешенства. Она заставляет спать с закрытым окном, бережет от сквозняков, холодной воды, «тарусский анаршист» и т<ому> п<одобное> с такою неумолимостью и твердостью, что… —

Кормит цыплятами, бульоном, сливками и т<ому> п<одобное>. После обеда часто подается шампанское. Обязательное послеобеденное полоскание рта.

Вообще же летом я доволен. Много читаю. Хотел написать занимаюсь по-французски, но вспомнил Коктебель и решил что ты расхохочешься.

Мне было переслано странное письмо: Лидии Эфрон. После удостоверения, что оно не Марине пересылаю. Распечатывания твоих писем начинают носить фатальный характер.

Спасибо за сига, конечно не за сига, а за Марину. Свое состояние она переносит очень хорошо, но кажется против сига ничего не имеет.

До скорого свиданья желаю тебе прежнего хорошего житья.

Сережа

Почему Н<ютя> ничего не отвечает? Получили ли мои письма?

Передай ей, что свои деньги к несчастью сейчас под закладную отдать не могу.[51]51
  По сведениям, записанным A. C. Эфрон со слов Е. Я. Эфрон, после продажи дома E. H. Дурново в Гагаринском переулке, каждому члену семьи была определена сумма в 15 тысяч рублей, а Е. П. Дурново-Эфрон и К. Я. Эфрону – 30 тысяч, так как они вынуждены были жить за границей. После их смерти эти деньги были распределены поровну между оставшимися членами семьи. Сумма лежала в банке, жили на проценты. Просьба А. Я. Трупчинской вызвана намерением ее мужа купить нефтеносные земли под Баку: A. B. Трупчинский был большевиком, и деньги ему требовались на нужды партии.


[Закрыть] Только пусть она не строит трагических предположений. Всё это очень просто объясняется.

24 октября <19>12 г

<Москва>

<В Москву>

Лилька, спасибо за торт огромное. У нас его, конечно, нет.

У Марины t падала, падала, а сегодня опять поднялась.

Приходи завтра непременно часов в 7–6. У нас будут только свои и Говоров, няню мы прогнали.

О Софье Марковне, если вызовешь меня по телефону, смогу рассказать поразительную историю.

Мясной сок получаю, но нельзя сказать, чтобы я пил его с восторгом. Целую крепко, Марина тоже

Сережа

Спасибо!!!

11/VII <19>15

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

<Близ Варшавы>

Милая Лиленька, снова был в Москве и застал там Веру. Она была такой нежной, ласковой, трогательной и прекрасной, какой я ее никогда не видел. Мы провели вместе прекрасный день. Она приготовила на газовой плитке к обеду какие-то поразительнейшие яства – из чего они были сделаны – никто не знал и узнать не мог, но на вкус они были прекрасны.

Уезжать нам с Асей страшно не хотелось, а пришлось и сейчас мы уже мчим (как мчим ты знаешь) к Варшаве.

В последнее время очень много работы – завязались бои и в Москве нас более суток не держат.

Все не удается получить почту в Белостоке и если какие-нибудь твои письма остаются без ответа – не удивляйся – они просто еще не прочитаны.

Я мечтаю после этого рейса на время бросить службу и поселиться с Верой на даче. Отдых для меня необходим – лето уже кончается, а что будет зимой неизвестно.

Не удивляйся паралитичному почерку – вагон немилосердно качает.

Пиши по-прежнему на Белосток и на Верин адр<ес> в Москву. В Москве я теперь буду бывать часто. Я слышал, что ты собираешься остаться на зиму в деревне – это прекрасно! Я сам буду жить не в Москве.

Шлю тебе нежный привет.

Сережа

18 июля 1915 г

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

<Белосток – Варшава>

Милая Лилька, не пишу тебе, потому что замотался до смерти.

Сейчас у нас кошмарный рейс. Подробности потом. Думаю, что после этого рейса, буду долго отдыхать или совсем брошу работу.[52]52
  Это намерение С. Я. Эфрон осуществил еще до конца июля 1915 г.


[Закрыть] Ты даже не можешь себе представить десятой доли этого кошмара.

Но обо всем после.

Целую и люблю

Сережа

3 Апреля 1915 г

<Седлец>

Дорогая моя Лиленька – сейчас вечер, в моем купэ никого нет и писать легко. За окном бесконечные ряды рельс запасных путей, а за ними дорога в Седлец,[53]53
  Губернский центр в Польше


[Закрыть] около которого мы стоим. Все время раздаются свистки паровозов, мимо летят санитарные поезда, воинские эшелоны – война близко.

Сегодня я с двумя товарищами по поезду отправился на велосипеде по окрестностям Седлеца. Захотелось пить. Зашли в маленький домик у дороги и у старой, старой польки, которая сидела в кухне, попросили воды. Увидав нас она засуетилась и пригласила нас в парадные комнаты. Там нас встретила молодая полька с милым грустным лицом. Когда мы пили, она смотрела на нас и ей видимо хотелось заговорить. Наконец она решилась и обратилась ко мне:

– О почему пан такой мизерный?[54]54
  Mizerny – худой, осунувшийся (польск.).


[Закрыть] Пан ранен?

– Нет я здоров.

– Нет, нет пан такой скучный (я просто устал) и мизерный (по-русски это звучит обидно, а по-польски совсем иначе). Пану нужно больше кушать, пить молока и яйца.

Мы скоро вышли. И вот я не офицер и не ранен, а ее слова подействовали на меня необычайно сильно. Будь я действительно раненым офицером мне бы они всю душу перевернули.

– Очень трудно писать о поезде. Легко рассказывать и трудно писать. Мы, вероятно, скоро увидимся и тогда я тебе подробно, подробно расскажу.

– Мне временами бывает здесь смертельно грустно, но об этом тоже при свидании.

Люблю тебя и часто думаю о тебе

Сережа

Видаешь ли Марину?

29 мая <1915 г.>

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

Жирардов[55]55
  Город в Варшавской губернии.


[Закрыть]

Милая Лилька, подумай какая обида. Я был в Москве в отпуску и приехал на другой день после твоего отъезда.[56]56
  Е. Я. Эфрон уехала к своей приятельнице М. С. Урениус в ее имение Подгорье близ Луги, в Петроградской губернии.


[Закрыть] С Мариной пробыл только один вечер – она уехала с Алей в Коктебель.

Ради Бога, где Нютя?[57]57
  А. Я. Трупчинская уехала с детьми на лето в Финляндию, в дачное место Нейвола.


[Закрыть] Мне необходимо на летние вещи деньги – рублей 50 (я ездил в Москву на свой счет) – пишу, пишу ей и ничего не получаю. Напиши ей, чтобы прислала по моему вечному адр<есу>: Белосток – вокзал санитарному поезду 187.

Как отдыхаешь милая? Видел Воля.[58]58
  Ипполит Воль (ок. 1885 – до 1945) – друг Е. Я. Эфрон, с которым она познакомилась в Льеже в 1904 г.; получил агрономическое образование, занимался кооперацией, погиб в немецком концлагере во время Второй мировой войны.


[Закрыть]

14 июня Воскресение 1915

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

Милая Лиленька, пишу тебе третье письмо, но все по разным адресам – я до вчерашнего вечера не знал названия твоей станции.

Нас сегодня или завтра отправляют в Москву на ремонт – до этого мы подвозили раненых и отравленных газом с позиций в Варшаву. Работа очень легкая – т<ак> к<ак> перевязок делать почти не приходилось. Видели массу, но писать об этом нельзя – не пропустит цензура.

В нас несколько раз швыряли с аэропланов бомбы – одна из них упала в пяти шагах от Аси[59]59
  В. А. Жуковская


[Закрыть] и в пятнадцати от меня, но не разорвалась (собственно не бомба, а зажигательный снаряд).

После Москвы нас, кажется, переведут на юго-западный фронт – Верин поезд уже переведен туда.

Меня страшно тянет на войну солдатом или офицером и был момент, когда я чуть было не ушел и ушел бы, если бы не был пропущен на два дня срок для поступления в военную школу. Невыносимо неловко мне от моего мизерного братства – но на моем пути столько неразрешимых трудностей.

Я знаю прекрасно, что буду бесстрашным офицером, что не буду совсем бояться смерти. Убийство на войне меня сейчас совсем не пугает, несмотря на то, что вижу ежедневно и умирающих и раненых. А если не пугает, то оставаться в бездействии невозможно. Не ушел я пока по двум причинам – первая, страх за Марину, а вторая – это моменты страшной усталости, которые у меня бывают, и тогда хочется такого покоя, так ничего, ничего не нужно, что и война-то уходит на десятый план.

Здесь, в такой близости от войны, все иначе думается, иначе переживается, чем в Москве – мне бы очень хотелось именно теперь с тобой поговорить и рассказать тебе многое.

Солдаты, которых я вижу, трогательны и прекрасны. Вспоминаю, что ты говорила об ухаживании за солдатами – о том, что у тебя к ним нет никакого чувства, что они тебе чужие и т<ому> п<одобное>. Как бы здесь у тебя бы все перевернулось и эти слова показались бы полной нелепостью.

Меня здесь не покидает одно чувство: я слишком мало даю им, потому что не на своем месте. Какая-нибудь простая «неинтеллигентная» сестрития дает солдату в сто раз больше. Я говорю не об уходе, а о тепле и любви. Всех бы братьев, на месте начальства, я забрал бы в солдаты, как дармоедов. Ах, это все на месте видеть нужно! Довольно о войне.

– Ася очень трогательный, хороший и значительный человек – мы с ней большие друзья. Теперь у меня к ней появилась и та жалость, которой недоставало раньше.

– Радуюсь твоему отдыху – думаю, что к концу лета ты совсем окрепнешь.

А у меня на душе бывает часто мучительно беспокойно и тогда хочется твоей близости.

Пра и Марина пишут, что Аля поправляется и загорела. Сидит все время у моря, копаясь в Коктебельских камнях.

Сейчас пожалуй тебе лучше писать мне в Москву по адр<есу>: Никитский бульв<ар> 11 Всер<оссийский> Земск<ий> Союз – Поезду 187 – мне.

– Совсем еще не знаю, что буду делать в Москве, куда денусь. Меня приглашает товарищ в имение, но я туда не хочу. М<ожет> б<ыть> останусь в Москве лечить зубы.

У нас несносная жара. Я несколько дней хворал и тогда эта жара была просто кошмарна.

Пиши Асе. Твои письма ее страшно радуют.

Пока кончаю.

Целую и люблю мою Лиленьку и часто ее вспоминаю

Сережа

16 сентября 1915 г

<Москва>

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

Милая Лиленька, сейчас получил целых пять твоих белостокских писем, в которых ты меня так ласково и трогательно приглашаешь к себе. Подумай, – я их получил только сейчас!

Нежное тебе спасибо! Целую твои лапы.

Получила ли 5 сент<ября>[60]60
  5/18 сентября – день именин Е. Я. Эфрон.


[Закрыть] мое письмо? Если нет, то не моя вина.

Завтра несу Вере в ее новую комнату (бывш<ая> Гриневича) пять горшков астр.

Лилька, каждый день война мне разрывает сердце. Говоров[61]61
  A. C. Говоров, в то время студент физико-математического факультета Московского университета, через несколько месяцев поступил в Александровское военное училище.


[Закрыть] поступает в военное училище и я чувствую, что это именно то, что сейчас нужно. Только один я в нерешительности. Но право, если бы я был здоровее – я давно бы был в армии. Сейчас опять поднят вопрос о мобилизации студентов – м<ожет> б<ыть> и до меня дойдет очередь.[62]62
  Призывного возраста С. Я. Эфрон достиг в 1914 г. Тогда как студент Московского университета он получил отсрочку до окончания курса, т. е. до 1920 г. Но по мере втягивания России в войну отсрочки разного рода отменялись решениями военного ведомства.


[Закрыть] (И потом я ведь знаю, что для Марины это смерть).

Поправляйся Лиленька, набирайся сил. Ты так прекрасно делаешь, что живешь все это время на воздухе.

Думаю о тебе с любовью

Сережа

Мой привет Марии Сергеевне.[63]63
  Мария Сергеевна Урениус (1884–1942) – соученица Е. Я. Эфрон по московской гимназии и Высшим женским курсам, в ее имении Подгорье в то время жила Е. Я. Эфрон; впоследствии – краевед, музейный работник, искусствовед, автор книги «А. Г. Венецианов и его школа» (М.: Госиздат, 1925), статьи «Абрамцево» в кн. «Подмосковные музеи» (М.: Госиздат, 1925) и др.


[Закрыть]

Получила ли письма Марины?

2 Ноября 1915 г

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

Москва

– Милая Лиленька, прости меня за молчание – клянусь тебе, что не менее пяти-шести писем написаны мною и все не отправлены.

Мне почему-то сейчас ужасно трудно писать. М<ожет> б<ыть> потому, что я почти ни о чем не думаю и ничего не чувствую. Живу, как во сне, у меня сейчас все – пока —. Это, конечно, все до поры, до времени.

– С Верой гораздо хуже. Их театру, вероятно, приходит конец – нет денег, недостает каких-то восьми тысяч, чтобы просуществовать этот сезон и их никто не дает. Все пайщики охладели к театру и что всего обиднее, публика начала интересоваться театром и сборы полные. На Вере лица нет.

– Я все надеюсь на чудо, надеюсь, что в последний час восемь тысяч найдутся.

Сегодня собрание пайщиков, на котором должен окончательно решиться вопрос – быть или не быть – Камерному театру.[64]64
  Камерный театр переживал финансовые трудности. «Я никогда не забуду, – писал о том времени Таиров, – как в 1915 году вся труппа, сплошь состоявшая из необеспеченных людей, совсем отказалась от жалованья, лишь бы спасти театр…» (Таиров А. Я. Записки режиссера. Статьи. Беседы. Речи. Письма. M.: BTO, 1970. С. 105).


[Закрыть]

– Желай мне выдержать экзамен,[65]65
  В Московском университете, где С. Я. Эфрон с осени 1915 г. возобновил занятия.


[Закрыть] т<ак> к<ак> если я провалюсь – мне придется еще три месяца мытариться.

– После экзамена сейчас же еду к тебе и, если поедет Ася Жуковская, то с Алей. Марина согласна отпустить Алю.

Мог бы тебе сообщить целый ворох сплетен, но лучше не надо.

Пиши. Шрейб открытки, дас костет билиг.[66]66
  Пиши открытки, это дешевле (нем.)


[Закрыть] Телеграфируй, результируй.

Сережа

P. S. – У Евы родилась девочка.[67]67
  Вторая дочь Э. А. и М. С. Фельдштейн – Елена – родилась 27 октября (9 ноября) 1915 г.


[Закрыть]

2 Дек<абря> 1915 г

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

Милая Лиленька, если бы ты знала, как недостает тебя в Москве. Когда мы сходимся у Веры с Мишей, то он почти каждый раз повторяет одну и ту же фразу: – Вот бы сейчас услышать Лилин голос в передней.

Вчера получил твое письмо, в котором ты низводишь меня на степень ниже рыб, амфибий и амеб. Твое определение удивительно точно: я сейчас прожорлив, как рыба, равнодушен, как амфибия и неподвижен, как амёба. Мечтаю своим амфибьим сердцем о лете к<отор>ого в этом году совсем не видал.

С каким бы восторгом приехал к тебе сейчас же, но кроме плэда, о к<от>ором ты пишешь, мне недостает еще времени. Ты уже знаешь от Веры, что я поступил в Камерный театр.[68]68
  С. Я. Эфрон поступил в Камерный театр в ноябре 1915 г. и проработал в нем до закрытия сезона перед Великим постом (21 февраля 1916 г.), он участвовал в спектакле «Сирано де Бержерак» (в роли 2-го гвардейца).


[Закрыть] При встрече ты меня не узнаешь – я целую руки у дам направо и налево, говорю приятным баритоном о «святом искусстве», меняю женщин, как перчатки, ношу на руках перстни с громадным бриллиантом Тэта, читаю на вечерах – «Друг мой, брат мой, любимый, страдающий брат»,[69]69
  Неточное воспроизведение первой строки ст-ния С. Я. Надсона (1862–1887), прав.: «Друг мой, брат мой, усталый страдающий брат…».


[Закрыть] рассказываю дамам a la Софья Марковна Адель о друге детства – Льве Толстом и двоюродном брате – графе Витте, с хихиканьем нашептываю на ухо другу-Таирову[70]70
  Александр Яковлевич Таиров (наст. фам. Корнблит, 1885–1950) – режиссер; сценическую деятельность начал в 1904 г. как актер. Играл в провинции и в Петербурге. В 1913–1914 гг. – режиссер московского Свободного театра. После закрытия Свободного театра вместе с группой молодых артистов организовал московский Камерный театр, которым руководил 35 лет.


[Закрыть] неприличные анекдоты и пр. и пр. и проч. – Живу в номерах «Волга».[71]71
  Меблированные комнаты на Садово-Черногрязской улице в Москве. Имели репутацию пристанища богемы.


[Закрыть] Таков теперь я. Вот кого ты пригласила в имение Новозаполье!!! Благословляй судьбу, что мой приезд отложен до поста. Может быть, удастся вырваться и раньше.

Сейчас у меня жесточайшая ангина – все горло в волдырях, от насморка распух нос (сходство с тобой после этого сделалось еще более разительным). И к этому еще по ночам не спится.

Марина очень тронута твоей припиской об Але («Азава – Азава!») и пишет тебе письмо с вложением карточки.

Целую, люблю и завидую

Сережа

Письмо это написано черт знает когда и все это время провалялось на столе.

Лиленька – быть актером ужас! Никогда больше не буду актером.

Ни одна зима не была для меня такой омерзительной. Я сонный, вялый, тусклый, каким никогда не был.

Пиши!

2 августа <19>12 г

<В Гангут>

Иваньково.

Дорогая Лилюкин,

Сегодня сидя могу уже писать тебе. Темпер<атура> спала, но во рту делается Бог знает что! Язык зеленый – у меня еще такого никогда не было, – десна и небо покрыты кровяными язвами. Даже воду очень больно пить. Язык тоже потрескался до боли. Доктор говорит, что это мож<ет> быть ящур, а м<ожет> б<ыть> отравление ртутью или консервами. Но т<ак> к<ак> первое совсем невозможно – остаются консервы, которых я совсем не ел за последнее время.

Он прописал мне смазывать ляписом рот, что страшно больно.

Вернее всего, что у меня ящур – коровья болезнь. Не ты ли меня заразила?

Каждый день нас навещают Кр<анди>евские. Отношения установились самые хорошие.

Я ведь тебе говорил про Hango,[72]72
  Ханго, или Гангут – город-порт на юге Финляндии, курорт. Знаменит тем, что во время Северной войны (1700–1721) русский флот в Гангутском сражении одержал крупную победу над шведским флотом.


[Закрыть] что ты можешь там устроиться, что это один из теплых Финляндских курортов. Ты, пропустив мои слова мимо ушей, случайно попала в него.

Из этого города М<ама> и К<отик> ехали за границу.

Живи спокойно и поправляйся. Знай, что ты живешь в крайнем пункте омываемом Гольфштромом.

Когда я провожал тебя, то был уже болен, но протерпел еще два дня.

Надя[73]73
  Над. В. Крандиевская.


[Закрыть] уверена, что ты исполнишь слово и приедешь очень скоро к ней. Я ее не разуверяю, но…

Плэд твой в исправности.

Кормят нас, т. е. Марину очень хорошо. М-mе Самарова оказалась премилой. Помогала М<арине> ухаживать за мною и т. д.

Сейчас надвигается гроза.

Пока прощай. Не теряй паспорта, т<ак> к<ак> при возвращении в Россию для тебя это окажется роковым.

Votre amant

Serge[74]74
  Ваш возлюбленный Серж (фр.).


[Закрыть]

2.6.<19>14

Феодосия

<В Москву>

Пишу усталый и измученный до крайности. Сдал уже благополучно десять экзаменов (тьфу, тьфу не сглазить). Из двенадцати экстернов – я прошел один!!! Сплю по 4 ч. в сутки. Сегодня сдал русский. Осталось еще девять экзаменов.

Меня пропечатали в газетах, как диву. (Все экстерны провалились или по сочинению, или по латинской работе. – Я ни по тому, ни по другому). Дай Боже кончить! Сегодня же сдавал логику и психологию.

Похвали меня в письме. (Из устных выдержал: Математику, Географию и Русский).

Целую всех вас.

Пиши почаще о Пете. Буду в Москве в середине июня.

Пусть Вера возьмет письмо Марины Почтамт До востребования.

3 Апреля 1915 г

<Седлец>

<В Москву>

Дорогая моя Лиленька – сейчас вечер, в моем купэ никого нет и писать легко. За окном бесконечные ряды рельс запасных путей, а за ними дорога в Седлец,[75]75
  Губернский центр в Польше


[Закрыть] около которого мы стоим. Все время раздаются свистки паровозов, мимо летят санитарные поезда, воинские эшелоны – война близко.

Сегодня я с двумя товарищами по поезду отправился на велосипеде по окрестностям Седлеца. Захотелось пить. Зашли в маленький домик у дороги и у старой, старой польки, которая сидела в кухне, попросили воды. Увидав нас она засуетилась и пригласила нас в парадные комнаты. Там нас встретила молодая полька с милым грустным лицом. Когда мы пили, она смотрела на нас и ей видимо хотелось заговорить. Наконец она решилась и обратилась ко мне:

– О почему пан такой мизерный?[76]76
  Mizerny – худой, осунувшийся (польск.).


[Закрыть] Пан ранен?

– Нет я здоров.

– Нет, нет пан такой скучный (я просто устал) и мизерный (по-русски это звучит обидно, а по-польски совсем иначе). Пану нужно больше кушать, пить молока и яйца.

Мы скоро вышли. И вот я не офицер и не ранен, а ее слова подействовали на меня необычайно сильно. Будь я действительно раненым офицером мне бы они всю душу перевернули.

– Очень трудно писать о поезде. Легко рассказывать и трудно писать. Мы, вероятно, скоро увидимся и тогда я тебе подробно, подробно расскажу.

– Мне временами бывает здесь смертельно грустно, но об этом тоже при свидании.

Люблю тебя и часто думаю о тебе

Сережа

Видаешь ли Марину?

10 IV <19>15 г

– Белосток

<В имение Подгорье, ст. Новозаполье>

Дорогая Лиленька, получил твое сумасшедшее письмо и думал на него ответить телеграммой, но решил, что ты перепугаешься.

Мне очень обидно, что я вел себя с тобою в дороге так нелепо[77]77
  Е. Я. Эфрон ездила в Варшаву в санитарном поезде № 187


[Закрыть] – это вышло как-то нечайно – сам не знаю почему.

Ужасно рад за твою радость от поездки[78]78
  В Варшаве Е.Я. Эфрон виделась со своим другом Ипполитом Волем


[Закрыть] и еще рад, что в момент радости ты вспомнила меня – ведь это признак самой глубокой близости. Верно?

– Лиленька, хочу тебе доверить одну вещь, меня крайне беспокоющую. У меня сейчас появился мучительный страх за Алю. Я ужасно боюсь, что Марина не сумеет хорошо устроиться этим летом и что это отразится на Але.

– Мне бы, конечно, очень хотелось, чтобы Аля провела это лето с тобой, но я вместе с тем знаю, какое громадное место сейчас она занимает в Марининой жизни. Для Марины, я это знаю очень хорошо, Аля единственная настоящая радость и сейчас без Али ей будет несносно.

Лиленька, будь другом, помоги и посоветуй Марине устроиться так, чтобы Але было как можно лучше. Посмотри внушает ли доверие новая няня (М<арина> в этом ничего не понимает), если нет, то может быть Марина согласится взять Эльвиру. Ее очень легко отыскать в адресном столе. Ее зовут – Эльвира Богдановна Гризевская. Одним словом ты сама хорошо поймешь, что нужно будет предпринять, чтоб Але было лучше. – Мне вообще страшно за Коктебель.[79]79
  М. И. Цветаева предполагала ехать в Коктебель в обществе С. Я. Парнок и ее младшей сестры Елизаветы, А. И. Цветаевой с сыном и его няней, и своей дочери с няней, – что и было осуществлено.


[Закрыть]

Лиленька, буду тебе больше чем благодарен если ты поможешь мне в этом. Только будь с Мариной поосторожней – она совсем больна сейчас.

Я так верю в твою помощь, что почти успокоюсь после отсылки письма.

Тороплюсь отослать письмо с почтовым и потому кончаю.

Сегодня Троицын день – я все же решил послать тебе телеграмму.

С моей просьбой, ради Бога, поторопись, – Марина уезжает 20-го мая.

Это письмо или уничтожь, или спрячь поглубже.

Целую и люблю больную, дряхлую Лильку

Сережа