Текст книги "Переписка"

Автор книги: Сергей Эфрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

22 янв<аря> 1924 г

Это письмо я проносил с месяц. Все не решался послать его. Сегодня – решаюсь.

Мы продолжаем с М<ариной> жить вместе. Она успокоилась. И я отложил коренное решение нашего вопроса. Когда нет выхода – время лучший учитель. Верно?

К счастью приходится много работать и это сильно помогает.

– Просьба к тебе. Когда прочтешь письмо – уничтожь его. Я не хочу, чтобы когда-нибудь чьи-либо посторонние глаза могли прочесть его.

– Теперь о твоих делах. Стихи, что ты прислал напечатаны. У меня лежит для тебя около 5 дол<ларов>, но я никак не могу переправить их в Феодосию. В Москву можно, а в Феодосию никаких путей нет.

Не знаю не опасно ли в простом денежном пакете по почте? И никто не знает. Татида на письмо мое не ответила.

Переписываешься ли с Л<илей> и В<ерой>? В<ер>ин адр<ес>: Нащокинский пер<еулок> д<ом> 6 кв<артира> 7.

Марусю[320]320
  М. С. Волошину


[Закрыть] я, конечно, помню прекрасно. Спасибо ей за ласковую приписку. Я напишу ей отдельно.

Сейчас ночь.

Нежный и сердечный привет Вам обоим. Тебя целую.

Твой С.

<Конец февраля 1924 г.>

Дорогой мой Макс,

– Уже давно – верно с месяц, как отправил тебе письмо. М. б. оно пропало, я даже рад бы был, если бы оно пропало. Если ты его получил, то поймешь почему.

– Сейчас не живу – жду. Жду, когда подгнившая ветка сама отвалится. Не могу быть мудрым садовником, подрезающим ветки заранее. Слабость ли это? Думаю – не одна слабость. Во всяком случае мне кажется, что самое для меня страшное уже позади. Теперь происшедшее – должно найти свою форму. И конечно найдет. Я с детства (и не даром) боялся (и чуял) внешней катастрофичности под знаком к<отор>ой родился и живу. Это чувство меня никогда не покидает. Потому, с детства же, всякая небольшая разлука переживалась мною, как маленькая смерть. Моя мать, за все время пока мы жили вместе, ни разу не была в театре, ибо знала, что до ее возвращения я не засну. Так остро мною ощущалось грядущее. И когда первая катастрофа разразилась – она не была неожиданностью. Это ожидание ударов не оставляет меня и теперь. Когда я ехал к М<арине> в Берлин, чувство радости было отравлено этим ожиданием. Даже на войне я не участвовал ни в одном победном наступлении. Но зато ни одна катастрофа не обошлась без меня. И сейчас вот эта боязнь катастрофы связывает мне руки. Поэтому не могу сам подрезать ветку, поэтому жду, когда упадет сама.

В последнем случае боюсь не за себя. М<арина> слепа совсем именно в той области, в к<отор>ой я м. б. даже преувеличенно зряч. Потому хочу, чтобы узел распутался в тишине, сам собою (это так и будет), а не разорвался под ударами урагана.

Но это ожидание очень мучительно. Каждый шаг нужно направлять не прямо, а вкось. А так хочется выпрямиться!

То что ты писал о вреде отгораживания и о спасительности любви ко всем и принимания всех через любовь – мне очень близко. И не так близко по строю мыслей моих, как по непосредственному подходу к людям. Особенно после войны. Весь характер моих отношений с людьми в последние годы – именно таков.

В последнее время мне почему-то чудится скорое возвращение в Россию. М. б. потому, что «раненый зверь заползает в свою берлогу» (по Ф. Степуну). А в России у меня только и есть одна берлога – это твой Коктебель. Спасибо нежное тебе и Марусе за ласку и приглашение.

Мне хотелось бы тебе написать о тысячи вещах и именно тебе, но боюсь, что не удастся. М. б. все же соберусь и сделаю это. Мысль, что ты жив, существуешь и что м. б. нам предстоит встреча меня бесконечно радует и согревает. Думал написать отдельно Марусе, а потом решил, что все написанное тебе относится в равной мере и к ней.

Целую вас обоих

Горячо вас любящий

Сережа

Твои стихи напечатал. В Феод<осию> нет надежды переслать деньги, а потому пересылаю их Лиле. Ее адр<ес>: Мерзляковский пер<еулок> д<ом> 16 кв<артира> 29.

<14. 04. 1928 г.>[321]321
  Написано на почтовой открытке с видом Мёдона


[Закрыть]

Обнимаю и поздравляю родного Макса[322]322
  Возможно, cвязано с приемом в апреле 1928 г. Волошина во Всероссийский союз писателей


[Закрыть] – Сережа.

КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ Е. О

Новочеркасск 28 мая <19>18 г

Дорогая Пра, письма – Ваше и Макса – меня очень обрадовали – первое, что я получаю за все это время.

Не разделяю Вашего мрачного взгляда на будущее России. Сейчас намечается ее выздоровление и воссоединение и в ближайшем будущем (два – три года) она будет снова великодержавной и необъятной. Никто ее не сможет ни разделить, ни растоптать.

Говорю это, основываясь на фактах, о которых расскажу при свидании.

– Рвусь к Вам и, кажется, удастся вырваться недели на две. Только что перенес первый приступ возвратного тифа – жду повторения и по выздоровлении постараюсь выехать.

Я очень устал и даже не устал, а постарел: мечтаю о креслах, внуках и…. мемуарах.

Будьте здоровы – милая Пра – Целую Вас и Макса

Сережа

Спасибо Максу за стихи. Каковы они – не могу сказать, потому что принимаю теперь все восторженно. Необходимо об очень многом тебе – Максу – рассказать, но в письме – неудобно. Меня судьба опять бросила в самый центр будущего переворота. Но… я потерял вкус к ним – тем более, что последний переворот будет очень невкусным.

Пишите! Ваши письма для меня – большая радость.

ВОЛОШИНЫМ М. А. И Е. О

15 сент<ября> 1917, Москва

Дорогая Пра, спасибо Вам за ласковое приглашение. Рвусь в Коктебель всей душою и думаю, что в конце концов вырвусь. Все дело за «текущими событиями». К ужасу Марины я очень горячо переживаю все, что сейчас происходит – настолько горячо, что боюсь оставить столицу. Если бы не это – давно был бы у Вас.

Вернее всего первой приедут Марина с Алей. Они остановятся у Аси и м. б. пробудут в Феодосии всю зиму.

– Я занят весь день обучением солдат – вещь безнадежная и бесцельная. Об этом стоило бы написать поподробнее, но, увы, – боюсь «комиссии по обеспечению нового строя».

Вчера вечером было собрание «обормотника», на к<отор>ом присутствовала Маргарита Васильевна. – Много вспоминали Вас и Коктебель и… Боже, как захотелось из Москвы.

Здесь все по-прежнему. Голодные хвосты, наглые лица, скандалы, драки, грязи как никогда и толпы солдат в трамваях. Все полны кипучей злобой, к<отор>ая вот-вот прорвется.

– Только что был Бальмонт. Привел с собою какую-то поэтессу,[323]323
  Возможно, речь идет об O. A. Мочаловой.


[Закрыть] пунцовую от смущения. Она читала свои стихи, выпаливая их с невероятной быстротой. Стихи выглядели скороговорками – вроде – «на дворе трава, на траве дрова». А стихи у нее хорошие.

Бальмонт прекрасен. Он меня очаровал сразу, как я его увидел. Представлял же я его себе совсем иным. Он часто заходит к нам.

До свидания милая Пра. Крепко Вас целую и люблю.

Ваш Сережа

Милый Макс, спасибо нежное за горячее отношение к моему переводу в Крым. Маркс мне уже ответил очень любезным письмом и дал нужную справку.

– Но в Москве мне чинят препятствия и верно с переводом ничего не выйдет. Может быть так и нужно. Я сейчас так болен Россией, так оскорблен за нее, что боюсь – Крым будет невыносим. Только теперь почувствовал, до чего Россия крепка во мне. —

Бальмонт сразу победил меня своим пламенным отношением к тому, что происходит.

С очень многими не могу говорить. Мало кто понимает, что не мы в России, а Россия в нас.

Обнимаю тебя и люблю.

Сережа

12 мая <19>18 г

Новочеркасск

Дорогие Пра и Макс, только что вернулся из Армии, с которой совершил фантастический тысячеверстный поход.[324]324
  Кубанский поход Добровольческой Армии зимой-весной 1918 г. и ее отступление на Дон.


[Закрыть] Я жив и даже не ранен, – это невероятная удача, п<отому> что от ядра Корниловской Армии почти ничего не осталось. – Сергей Иванович[325]325
  С. И. Гольцев


[Закрыть] (– мой друг, к<отор>ый жил у вас) убит в один день с Корниловым[326]326
  Лавр Георгиевич Корнилов


[Закрыть] под Екатеринодаром. Брат Саши Говорова дважды ранен, москвич Богенгардт Всеволод Александрович, если Вы его помните, был ранен в живот и теперь выздоровел. – Не осталось и одной десятой тех, с которыми я вышел из Ростова. Для меня особенно тяжела потеря Сережи Гольцева.

– Но о походе после. Теперь о Москве. Я потерял всякую связь с Мариной и сестрами, уверен, что они меня давно похоронили и эта уверенность не дает мне покоя. Пользовался всяким случаем, чтобы дать знать о себе, но все случаи были очень сомнительны. Пра, дорогая, громадная просьба к Вам – выдумайте с Максом какой-нибудь способ известить Марину и сестер, что я жив. Боюсь подумать о том, как они перемучились это время. Сам я тоже нахожусь в постоянной тревоге о них. Если Вам что-либо известно – умоляю известить телеграммой по адр<есу>: Новочеркасск – Воспитательная ул<ица> дом Вагнер – подпор<учику> Эфрону. – Живу сейчас на положении «героя» у очень милых – местных буржуев. Положение мое очень неопределенно, – пока прикомандирован к чрезвычайной миссии при Донском правительстве. М. б. придется возвращаться в Армию, к<отор>ая находится отсюда в верстах семидесяти. Об этом не могу думать без ужаса, ибо нахожусь в растерзанном состоянии. Нам пришлось около семисот верст пройти пешком по такой грязи, о к<отор>ой не имел до сего времени понятия. Переходы приходилось делать громадные – до 65 верст в сутки. И все это я делал, и как делал! Спать приходилось по 3–4 ч. – не раздевались мы три месяца – шли в большевистском кольце – под постоянным артиллерийским обстрелом. За это время было 46 больших боев. У нас израсходовались патроны и снаряды – приходилось и их брать с бою у большевиков. Заходили мы и в черкесские аулы и в кубанские станицы и, наконец, вернулись на Дон. Остановились, как я уже говорил в 70 верст<ах> от Ростова и Черкасска. Ближе не подходим, п<отому> что здесь немцы.

Наше положение сейчас трудное – что делать? Куда идти? Неужели все жертвы принесены даром? Страшно подумать, если это так.

Буду с нетерпением ждать вашей телеграммы и письма.

Изголодался по людям. Так бы хотелось повидать совсем своих.

Привет – целую

Сережа

27 Сент<ября> 1919 г

Новороссийск

Дорогие Пра и Макс,

Пишу второпях в Новороссийске.

Сначала о деле. Деньги, к<отор>ые я Вам должен – вышлю из Харькова. Хочу выслать как можно больше, а расходы выяснятся только к концу пути. Это первое.

Второе: встретил в Новороссийске брата Всев<олода> Мейэрхольда.[327]327
  В 1919 г. в Новороссийске жила вся семья В. Э. Мейерхольда. Он сам, лечившийся в Ялте, после занятия ее белыми, бежал в Новороссийск, где и был вскоре арестован. Хлопоты по его освобождению увенчались успехом – он был выпущен под залог


[Закрыть] Последний арестован, находится здесь в тюрьме и предается полевому суду с обвинением в активной помощи большевикам и в выдаче офицеров. Брат его уверяет, что обвинение нелепо и умоляет, если ты Макс можешь, чем-нибудь помочь его участи. М. б. ты напишешь Новгородцеву[328]328
  Павел Иванович Новгородцев


[Закрыть] или Гриму?[329]329
  По-видимому, Эрвин Давидович Гримм, историк.


[Закрыть] Сообщаю тебе на всякий случай адрес брата

Ростов н<а> Д<ону>. Пушкинская 120.

Мейэрхольду – имя забыл.

Нечайно завез с собою письма Майи. Если она еще не уехала – передай ей, что письма оставляю в Ростове До востребования.

Последнее: шуба Осипа Эмильев<ича>[330]330
  О. Э. Мандельштам


[Закрыть] находится у Александры Михайл<овны>.[331]331
  A. M. Петрова


[Закрыть]

– Выехал с дурным предзнаменованием: с парохода неподалеку от Феодосии – упал за борт офицер и утонул.

– Орел, кажется, мне все же придется брать.[332]332
  С. Я. Эфрон имеет в виду участие в походе А. И. Деникина на Москву.


[Закрыть] По последним сведениям в Москве и окрестностях восстание. Дай Бог, чтобы это оказалось правдой.

В последний день до отъезда получил письмо от Марины и Али и в Харькове получу еще одно. У меня теперь крепкая надежда увидеть их.

Передайте Асе, что из Харькова я вышлю ей копию письма Марины.

Пока всего лучшего.

Целую вас и Асю.

Сережа

10 мая 1923

Прага

Родные и дорогие мои Пра и Макс,

– Давно бы написал и постарался бы помочь вам, если бы точно мог узнать ваш адрес. Здесь ходили упорные слухи, что вы перебрались в Москву. Вчера прочел в «Русской Книге» новые стихи Макса, его адрес и список нуждающихся в Крыму.[333]333
  Библиографический журнал «Новая русская книга», издаваемый в Берлине профессором A. C. Ященко


[Закрыть] Сердце сжалось. Дорогие мои! Вчера же я видел кой-кого и удалось образовать группу, к<отор>ая ежемесячно будет отчислять в пользу нуждающихся и через меня направлять тебе – Макс, с тем чтобы ты распределял между особо-нуждающимися. – Особенно много набирать вряд ли удастся, но приблизительно на германскую валюту выйдет думаю не меньше ста тысяч германских марок. Весь вопрос, как тебе переслать эту сумму. Можно бы через банк, но говорят обязательный курс иностранной валюты в несколько раз меньше действительной ее стоимости. Мы не знаем обкладываются ли пищевые посылки пошлиной. Если нет, то самым практичным, конечно, будет посылать такими посылками. Имейте в виду, что американцы прекратили прием посылок и что придется их посылать прямо по почте. Можно бы сахар, муку и сало. Ответь мне немедленно, чтобы не задержать первой присылки.

Надеюсь, что удастся начатое дело расширить. Самым трудным препятствием, повторяю, является установление верной связи. Ибо ничто так не расхолаживает дающих, как неполучение посылок. А таких случаев очень много.

– Мы втроем живем в Праге, или вернее, под Прагой. Марина проводит дни, как отшельник. Очень много работает, бродит часами после работы одна в лесу, бормоча под нос отрывки стихотворных строк. В Берлине вышли ее четыре книги, скоро выйдет пятая. Я в Пражском ун<иверси>тете – готовлюсь к докторскому экзамену. Буду dr. философии нечайно. Это дает мне здесь средства к существованию.[334]334
  Все русские студенты в Праге находились на иждивении чехословацкого правительства.


[Закрыть] Аля с каждым днем все более и более опрощается. Как снег от западного солнца растаяла ее необыкновенность. Живем в простой деревенской избе. Вокруг холмы, леса, поляны – напоминает Шварцвальд. Каждый день, поднявшись в 6 ч., уезжаю в Прагу и возвращаюсь только вечером.

Людей почти нет из тех, кого хотелось бы. Моральной твердости и честности много, но не этим только жив человек. – В Берлине обратное – при очень слабой твердости и честности.

Родная моя Пра,[335]335
  С. Я. Эфрон не знал еще, что Е. О. Кириенко-Волошина умерла


[Закрыть] как и где живешь? Знаю, как тяжко приходилось вам с Максом в Крыму. Я читал письма, написанные Марине. Дорогая моя старушка! Глажу твою седую, лохматую, измученную голову. Думаю о тебе с сыновьей любовью, с сыновьей преданностью и с сыновьей благодарностью за последние мои Коктебели. Верю, уверен, что судьба еще пошлет нам встречу. Но если, здесь, не встретимся – знай, что ты мой постоянный спутник, вечный и неотлучный.

Дорогой Макс, мне очень трудно писать первое письмо. Трудно, п<отому> что помимо воли оно выливается в объяснение в любви. Второе будет легче. Поцелуй от меня всех друзей – Володю,[336]336
  В. А. Рогозинского


[Закрыть] К<онстантина> Ф<едоровича>,[337]337
  К. Ф. Богаевского


[Закрыть] Н<аталью> И<вановну>,[338]338
  Н. И. Манасеина


[Закрыть] П<оликсену> С<ергеевну>[339]339
  П. С. Соловьева


[Закрыть] – всех. Узнал о смерти Ал<ександры> Мих<айловны>.[340]340
  А. М. Петрова


[Закрыть] Жалеть ли ее? Думаю, – она нас жалеет.

Обнимаю вас крепко и люблю

Ваш С.

Мой адр<ес>: Чехословацкая Республика

Praha II–Vyšehradska tř. č. 16

Městský Chudobinec мне (по-русски)

КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ Е. О., ВОЛОШИНУ М. А. И ЦВЕТАЕВОЙ А. И

5 окт<ября> <19>19 г

Курск – Орел

Дорогие, вот я и в полку, но не в том, к<отор>ом думал. Наш полк развернулся в несколько полков – я перешел в 3-ий Офицерский Генерала Маркова, в к<отор>ом собрались наиболее мне милые офицеры. Так и пишите мне – Д<обровольческая> А<рмия> 3 оф<ицерский> Г<енера>ла Маркова полк – Полковая пулеметная команда – Подпоручику Эфрону.

Мы продвигаемся на Москву. Меня встретили в полку так радушно, что я сразу почувствовал себя хорошо.

Живется нам лучше, чем раньше. Старым офицерам дают вестовых и верх<овых> лошадей, что очень облегчает жизнь здесь.

Жители относятся к нам великолепно.

Асенька, в Харькове был у Алексеева.[341]341
  Владимир Васильевич Алексеев


[Закрыть] Он редко милый человек – если хотите все знать об Марине – напишите ему по адр<есу>: Харьков, Угол Московской и Петровского пер<еулка> – Отдел Пропаганды – Театральное отделение Владимиру Васильев<ичу> Алексееву.

В Москве будем к Рождеству.

Пра, Макса – Асю – Майю – и всех друзей целую и люблю

Ваш Сережа

Е. О. КИРИЕНКО-ВОЛОШИНОЙ И М. А. ВОЛОШИНУ

12 мая <19>18 г

Новочеркасск

<В Коктебель>

– Дорогие Пра и Макс, только что вернулся из Армии, с которой совершил фантастический тысячеверстный поход.[342]342
  Имеется в виду Кубанский поход Добровольческой Армии зимой-весной 1918 г. и ее отступление на Дон.


[Закрыть] Я жив и даже не ранен, – это невероятная удача, п<отому> что от ядра Корниловской Армии почти ничего не осталось. – Сергей Иванович[343]343
  С. И. Гольцев


[Закрыть] (– мой друг, к<отор>ый жил у вас) убит в один день с Корниловым[344]344
  Лавр Георгиевич Корнилов (1870–1918) – русский генерал, в 1917 г. Верховный главнокомандующий русской армией; возглавил Добровольческую армию, сформировавшуюся в конце 1917 г. на юге России.


[Закрыть] под Екатеринодаром. Брат Саши Говорова дважды ранен, москвич Богенгардт Всеволод Александрович,[345]345
  Всеволод Александрович Богенгардт (1892–1961) – однополчанин и друг С. Я. Эфрона, их дружба продолжалась и в эмиграции.


[Закрыть] если Вы его помните, был ранен в живот и теперь выздоровел. – Не осталось и одной десятой тех, с которыми я вышел из Ростова. Для меня особенно тяжела потеря Сережи Гольцева.

– Но о походе после. Теперь о Москве. Я потерял всякую связь с Мариной и сестрами, уверен, что они меня давно похоронили и эта уверенность не дает мне покоя. Пользовался всяким случаем, чтобы дать знать о себе, но все случаи были очень сомнительны. Пра, дорогая, громадная просьба к Вам – выдумайте с Максом какой-нибудь способ известить Марину и сестер, что я жив. Боюсь подумать о том, как они перемучились это время. Сам я тоже нахожусь в постоянной тревоге о них. Если Вам что-либо известно – умоляю известить телеграммой по адр<есу>: Новочеркасск – Воспитательная ул<ица> дом Вагнер – подпор<учику> Эфрону. – Живу сейчас на положении «героя» у очень милых – местных буржуев. Положение мое очень неопределенно, – пока прикомандирован к чрезвычайной миссии при Донском правительстве. М<ожет> б<ыть> придется возвращаться в Армию, к<отор>ая находится отсюда в верстах семидесяти. Об этом не могу думать без ужаса, ибо нахожусь в растерзанном состоянии. Нам пришлось около семисот верст пройти пешком по такой грязи, о к<отор>ой не имел до сего времени понятия. Переходы приходилось делать громадные – до 65 верст в сутки. И все это я делал, и как делал! Спать приходилось по 3–4 ч. – не раздевались мы три месяца – шли в большевистском кольце – под постоянным артиллерийским обстрелом. За это время было 46 больших боев. У нас израсходовались патроны и снаряды – приходилось и их брать с бою у большевиков. Заходили мы и в черкесские аулы и в кубанские станицы и, наконец, вернулись на Дон. Остановились, как я уже говорил в 70 верст<ах> от Ростова и Черкасска. Ближе не подходим, п<отому> что здесь немцы.

Наше положение сейчас трудное – что делать? Куда идти? Неужели все жертвы принесены даром? Страшно подумать, если это так.

Буду с нетерпением ждать вашей телеграммы и письма.

Изголодался по людям. Так бы хотелось повидать совсем своих.

Привет – целую

Сережа

12 мая <19>18 г.

Новочеркасск

Новочеркасск 28 мая <19>18 г

<В Коктебель>

Дорогая Пра, письма – Ваше и Макса – меня очень обрадовали – первое, что я получаю за все это время.

Не разделяю Вашего мрачного взгляда на будущее России. Сейчас намечается ее выздоровление и воссоединение и в ближайшем будущем (два – три года) она будет снова великодержавной и необъятной. Никто ее не сможет ни разделить, ни растоптать.

Говорю это, основываясь на фактах, о которых расскажу при свидании.

– Рвусь к Вам и, кажется, удастся вырваться недели на две. Только что перенес первый приступ возвратного тифа – жду повторения и по выздоровлении постараюсь выехать.

Я очень устал и даже не устал, а постарел: мечтаю о креслах, внуках и…. мемуарах.

Будьте здоровы – милая Пра – Целую Вас и Макса

Сережа

Спасибо Максу за стихи. Каковы они – не могу сказать, потому что принимаю теперь все восторженно. Необходимо об очень многом тебе – Максу – рассказать, но в письме – неудобно. Меня судьба опять бросила в самый центр будущего переворота. Но… я потерял вкус к ним – тем более, что последний переворот будет очень невкусным.

Пишите! Ваши письма для меня – большая радость.

Апр<еля> 12 дня 1919 г

<В Коктебель>[346]346
  Написано карандашом на бланке «РСФСР Политический Отдел 1-ой Червоной Казачьей бригады… дня 1919 г. №… Д. Армия».


[Закрыть]

Дорогие – Христос Воскресе![347]347
  Пасха в 1919 г. приходилась на 7/20 апреля.


[Закрыть]

Праздников в этом году я не видел. В Симферополе пробыл всего два дня и в Благовещение выступили на фронт. В Св<етлое> Воскресение сделали тридцативерстный переход, а с Понедельника были уже на фронте. 3 Апр<еля> был в бою. Выбивали красных с высот и сбили несмотря на сильнейший огонь с их стороны. Сейчас мы зарылись в землю, спутались проволокой и ждем их наступления. Пока довольно тихо. Лишь артиллер<ийский> огонь с их стороны. Живем в землянках. Сидим без книг – скука смертная.

На земляных работах я получил солнечный удар. Голова опухла, как кочан. Опухоль спустилась на глаза – должен был ехать в тыл, но отказался из-за холеры и тифа в лазаретах.

Сейчас опухоль спала.

Целую всех. Надеюсь в скором времени хотя бы на денек к Вам вырваться.

Сережа

27 Сент<ября> 1919 г

<В Коктебель>

Новороссийск

Дорогие Пра и Макс,

Пишу второпях в Новороссийске.

Сначала о деле. Деньги, к<отор>ые я Вам должен – вышлю из Харькова. Хочу выслать как можно больше, а расходы выяснятся только к концу пути. Это первое.

Второе: встретил в Новороссийске брата Всев<олода> Мейэрхольда.[348]348
  В 1919 г. в Новороссийске жила вся семья В. Э. Мейерхольда. Он сам, лечившийся в Ялте, после занятия ее белыми, бежал в Новороссийск, где и был вскоре арестован. Хлопоты по его освобождению увенчались успехом – он был выпущен под залог (см. об этом подробнее: Гольцев Ю. В Москве и Новороссийске. В сб. «Творческое наследие В. Э. Мейерхольда», M.: BTO, 1978. С. 248).


[Закрыть] Последний арестован, находится здесь в тюрьме и предается полевому суду с обвинением в активной помощи большевикам и в выдаче офицеров. Брат его уверяет, что обвинение нелепо и умоляет, если ты Макс можешь, чем-нибудь помочь его участи. М<ожет> б<ыть> ты напишешь Новгородцеву[349]349
  Павел Иванович Новгородцев (1866–1924) – юрист, философ.


[Закрыть] или Гриму?[350]350
  По-видимому, имеется в виду Эрвин Давидович Гримм (1870–1940), историк.


[Закрыть] Сообщаю тебе на всякий случай адрес брата

Ростов н<а> Д<ону>. Пушкинская 120.

Мейэрхольду – имя забыл.

Нечайно завез с собою письма Майи. Если она еще не уехала – передай ей, что письма оставляю в Ростове До востребования.

Последнее: шуба Осипа Эмильев<ича>[351]351
  О. Э. Мандельштама


[Закрыть] находится у Александры Михайл<овны>.[352]352
  A. M. Петровой


[Закрыть]

– Выехал с дурным предзнаменованием: с парохода неподалеку от Феодосии – упал за борт офицер и утонул.

– Орел, кажется, мне все же придется брать.[353]353
  С. Я. Эфрон имеет в виду поход А. И. Деникина на Москву.


[Закрыть] По последним сведениям в Москве и окрестностях восстание. Дай Бог, чтобы это оказалось правдой.

В последний день до отъезда получил письмо от Марины и Али и в Харькове получу еще одно. У меня теперь крепкая надежда увидеть их.

Передайте Асе, что из Харькова я вышлю ей копию письма Марины.

Пока всего лучшего.

Целую вас и Асю.

Сережа