Текст книги "Накануне"

Автор книги: Сергей Мстиславский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Наташа!

Наташа швырнула в огонь толстое синее "дело" и, пошатнувшись, пошла к Марине. Подошла, обхватила и замерла.

В лицо дохнуло жаром. Огонь костра крутил уже столбом, под самый потолок. Грузчик опрокинул в пламя судейский, красным застланный стол.

– Айда! Спекемся.

Марина очнулась. Она крикнула грузчику:

– Что вы наделали!.. Надо тушить!

– Тушить? – грузчик даже руки опустил от удивления. – С какой еще радости? По шкафам тут чего? Каторга да тюрьма... людям.

Он подгреб ногою к огню ворохом набросанные бумаги и вышел. Из коридора клубом ворвался дым.

– Пойдем, – шепнула Наташа. – Скорей... По всему же дому жгут... Сгорим, в самом деле.

Мимо опрометью уже мчались люди... На всем пути из дверей, прочерчивая по полу черные, узкие, змейкою, полосы, – огонь.

На лестнице давка. Молчаливая, только ноги стучат. Выбитая проломом дверь. Снег. Улица. Медные каски пожарных. Бочки, трубы в тесном сплошном кольце людей.

Брандмейстер, грузный и красный, что-то кричал с приступки, держась за насос. Парень в рабочей куртушке привстал на тумбу, как раз против пожарной машины, смазывая с лица ладонью копоть.

– Тушить? Шалишь, браток. Не для того жгем, чтобы тушили.

Опять прокричал брандмейстер. Кругом загрохотал смех.

Серые сытые лошади трясли гривами. Их гладили по широким, прямым, славным лбам.

– Сметаной их, что ли, кормят? Какие гладкие!

Глава 42

Царские наступают

От дальнего перекрестка – крик. Толпа обернула головы.

– Солдаты идут. С Пантелеймонской. Конные!

– Ура! Ур-ра-а-а!

Стронулись, сдвинулись встречать. Но крик приветственный смолк, когда показалась голова колонны. Офицер, трубач, значок. За ними – шеренги, шеренги... Шашки наголо, шестеро в ряд. Хмурые лица. Опять офицеры.

И – ни красного знамени, ни красных лоскутков на груди.

Толпа расступилась молча, давая дорогу. Наташа сжала руку Марине испуганно.

– Офицеры, видишь? Это царские, значит... Наверно, с Дворцовой площади: там много было – мы утром еще подходили... И конные были, и пешком, и пушки...

Шеренга за шеренгой. Позванивают стремена, мундштучное железо.

На Сергиевскую. В Таврический? Передние обогнули угол.

За конницей показалась пехота. В обгон ей мчались мальчишки, в восторге.

– Пушки везут!

Царские! Марина ступила вперед и взяла под уздцы ближайшую лошадь. Солдат испуганно глянул на поднявшееся к нему разрумяненное девичье лицо.

– Куда вы? Зачем?

Солдат шевельнул шашкой. Шеренга остановилась, застопорив задних. Конники задвигались в седлах, привставая на стременах. Офицер, отъехавший с разгона вперед, оборотил коня.

– Свобода! – крикнула Марина и потянула к себе сильной рукой ремень. – К нам, товарищи!

Офицер наклонил корпус к гриве: в галоп, к атаке, шашка наотмашь. Но уже мелькали под конскими мордами люди с панелей, ломая шеренги, окружая кавалеристов, сразу затерявшихся в хлынувшей со всех сторон радостной и ласковой толпе. Со стуком и лязгом опускались в ножны шашки. Прокрутилась под ногами офицерская, с сорванной кокардой, фуражка... Сзади бесстройно, вперемежку с рабочими, женщинами, студентами, махавшими синеоколышными фуражками, валом валила распавшаяся пехотная колонна, крутя над головами ненужными ставшие винтовки...

Наташу сдвинуло в сторону, к панели. Какой-то толстяк, одолевая одышку, прохрипел ей в ухо:

– Без боя... изволите видеть... как языком слизнуло... А тут же их... чуть не тысяча. Рассосало. Эдакая силища – народ!

В уходящей с конными толпе мелькнул Маришин платок. Опять... одной? Наташа рванулась вслед, как безумная. Догнала. Марина не оборачивалась. Наташа сдержала шаг, пошла сбоку, чуть отступя. Как тень.

Глава 43

В Таврическом

Тень пала на город. Фонари не зажглись, в домах нет света, улицы движутся рокочущей, тысячеголовой, сплошной живой темнотой. Темным кажется низкорослый, распластавшийся по снегу растопыренными крыльями флигелей Таврический дворец, хотя весь он, от окна до окна, горит огнями. Зловеще светится над тучами всклубленном, черном ночном небе стеклянный дворцовый купол. На площадке перед дворцом меж куч сгребенного, почернелого, в комья стоптанного снега трещат дымным пламенем костры. Грузовики, автомобили, толпы солдат, рабочих и просто городских, гражданских, в шубах и шапках, людей. Справа, слева, по-над двухсотлетними деревьями парка, из-за насупленных, тесно обступивших улицы домов дыбятся круглыми, полыхающими взвивами багряные столбы... Горит Окружной суд, горит на Таврической жандармское управление, горит пожарная каланча над Старо-Невским полицейским участком.

У обоих дворцовых ворот, у шестиколонного глубокого подъезда, у тесной, единственной из трех отпертой двери – сильные солдатские караулы. Штыки гвардейцев опускаются угрозой, осаживая наседающую несметную толпу: вход – только по мандатам от учреждений и заводов и особым, неведомо кем, где и как подписанным пропускам.

Но в нынешнюю, здешнюю ночь штык – не в страх. И в таврический вход, вверх отгибая руками стальные острия, ссыпая на плечи себе осколки дверных, давно расколоченных стекол, прожимается непрерывным и тесным потоком ровно столько народу, сколько может вместить на одну депутатскую ожирелую буржуазную тушу рассчитанная дверная узина.

Мариша протеснилась с другими вместе, работая радостно и бурно плечом. Следом за ней – тенью – проскользнула Наташа. Вестибюль – белый, за ним высокий, в ярких хрустальных огнях зал, дальше – еще белоколонный, с галереей-хорами. И всюду – на хорах, по залам, по ступеням, по каждому паркетному квадратику пола – люди, люди, винтовки, штыки, гул голосов, ни на секунду не утихающий топот. Но все же толпа не такая сплошная, как во дворе и на улице. И сразу же попался Марине знакомый, с Нового Лесснера, тамошний партийный организатор. Окликнула.

– На заседание Совета? Где собираются?

Лесснеровец кинул глазами в левую сторону:

– Где-то в том крыле, говорят. Та будто бы половина отведена под Совет, а правая – за думским комитетом осталась.

– Какой еще... комитет? – сразу насторожившись, спросила Марина.

– Дума ж царем распущена, вы разве не знали? Ослушаться думские господа, ясное дело, никак не посмели. Но ввиду восстания народного, чтобы вовсе на бобах вместе с царем не остаться, выбрали, так сказать, взамен думы, временный комитет: десять главных политиков, от всех партий.

– Наших, само собой, никого?

– Ясно! – подтвердил лесснеровец. – Что нашим там делать! Наше дело Совет.

– А как Совет с комитетом этим?

Рабочий ухмыльнулся:

– Фукнет, я так полагаю. Совет есть народная власть. Что ж, с ним рядом другая будет – капиталистов-помещиков? Не выйдет такое дело. Пошли, между прочим. Срок сбору кончился. Как бы еще не опоздать.

Наташа за рукав приостановила Марину.

– А мне как... можно тоже?

– Посторонним едва ли... – начала Марина и тотчас спохватилась – не к месту сейчас обидное это слово: посторонняя. – Пойдем пока. Ты там у дверей подождешь, я спрошу.

Срок сбора кончился, но комната номер двенадцать, отведенная под заседание Совета, показалась Марише почти что пустой: в обширном помещении депутаты стояли, разбившись малыми кучками или даже совсем в одиночку. После зальной тесноты, – действительно, пустота. Тем более, что все говорили вполголоса, и оттого еще ощутимее был за сегодняшний день непривычным ставший простор.

Навстречу заторопился Иван. Рядом еще одно, близко знакомое лицо: Федор, наборщик из "Дня". Иван сказал озабоченно:

– Мало наших, вот дело какое... Только айвазовцы, с Лесснера один, двое от Розенкранца... А с других районов почти что не видать... Больше меньшевики и эсеры...

Федор кивнул раздраженно:

– Наши – на улицах, по районам, а меньшевики, по специальности, на заседание. Заглушат они нас, как Исполнительный комитет выбирать будут...

– Товарищ Василий здесь уже! – обрадованно сказала Марина.

Один из розенкранцевских, подойдя, слушал.

– А Ленина самого нет? С подполья не вышел?

– За границей товарищ Ленин, – сердито оборвал Федор. – Этого не знаешь... депутат! Какой ты после этого партийный! В Швейцарии Владимир Ильич. Но, ясное дело, теперь приедет незамедлительно... Разве революции можно без Ленина... Да вот, товарища Василия спросим, идет.

Василий подходил об руку с Молотовым. Федор поздоровался первый.

– Что же с заседанием будет, товарищи?

– Подождем еще, – улыбнулся Василий. – Видите, собираются туго: выборы, кажется, только у нас на Выборгской, да и то не по всем заводам прошли. Товарищ Иван, мы вот только что говорили, кого бы от нас в штаб...

– В какой штаб? – сразу загорелся Иван.

– Штаб восстания. Для руководства боевыми действиями против царских. У Зенкевича есть еще войска, и по городу – полицейские пулеметчики. Да и с фронта, – имеются сведения, – высланы "на подавление" какие-то отборные части. Может случиться, что драться придется жестоко.

– А в штабе... свои?

Василий пожал плечами:

– Свои – не свои, но и не думские. Организовался он, собственно, самовольно... Полковник какой-то, что ли... Говорят, в пятом году был председателем Военно-Революционного союза, потом арестован был, сидел в Петропавловке. Но не партийный: ни наш, ни эсер. Так, сам по себе. Мы Мартьянова в штаб дали, Мартьяныч говорит: как будто бы ничего, толковый. Ну, сами увидите. Николай Дмитрич!

Малорослый, плотный, представительный, очень бородатый мужчина, разговаривавший в противоположном углу с какими-то сюртучными, очкастыми людьми, повернулся на оклик и двинулся к Василию, раздувая стремительным шагом, длинные, шелком подшитые полы распахнутого сюртука.

– Присяжный поверенный Соколов, – пояснил вполголоса Молотову Василий. – Считает себя внепартийным социал-демократом. Всеобщая сваха: хлопочет об объединении всех "социалистов" – до радикалов включительно, держит поэтому связь по всем линиям. Очень энергичный, между прочим, парень.

Соколов подошел, пожал руки, в очередь. Василий указал на Ивана:

– Вот еще работник для штаба.

– Идем! – быстро сказал Соколов и подхватил под руку Ивана. Представить невозможно, до чего люди в штабе нужны. Черт знает что! Изо всего гарнизона – хоть бы один офицер! И вообще... никто не идет. Не хотят, изволите видеть, в случае неудачи...

Он фыркнул возмущенно:

– ...под расстрел.

Марина рассмеялась: Соколов ей понравился.

– А неудачу вы допускаете?

Мариша, очевидно, понравилась тоже. Соколов ответил вопросом на вопрос:

– А вы в штаб – не хотите? Там и женщине работа найдется.

Иван радостно глянул на Марину. Но Василий отрицательно покачал головой.

– Нет, нам товарищ на другое понадобится. Тут в Таврическом солдат тысячи: целые батальоны. Надо будет организовать выборы в Совет от них: в числе прочих на это дело пойдет и Марина.

– Выборы от солдат? – удивленно посмотрел на Василия Соколов. – То есть как? В Совет рабочих депутатов? В пятом году от солдат не выбирали.

– А в нынешнем будем, – улыбнулся Василий. – Теперь же не пятый год... И по самому смыслу Совета он обязательно должен быть – Советом рабочих и солдатских депутатов... А потом и крестьянских.

– И крестьянских? – повторил Соколов. Лицо помрачнело, на лбу легли морщины. Он вздохнул и обратился к Ивану:

– Ну что ж... Пожалуйте!

Марина вспомнила о Наташе за дверью.

– У меня здесь подруга...

Она встретилась глазами с Василием и, вспыхнув, замолчала. Глаза Василия засмеялись.

– Та самая, с вашим "ручательством"? Я только что хотел вам сказать: она, действительно, как вы говорили, ни при чем. При захвате градоначальства в столе среди документов нашли рапорт: Комитет арестован по доносу агента Волчеца. Все в порядке.

Гора с плеч. Марина заулыбалась тоже.

– Она в коридоре, за дверью. Захватите ее, товарищ Соколов, если она может там пригодиться. Иван ее знает в лицо. А я...

Но Соколов уже мчался к дверям, увлекая Ивана. Марина крикнула вдогонку:

– Иван... Если надо будет – где тебя искать?

Соколов приостановился на секунду.

– Штаб в сорок первой – сорок второй комнате. В правом коридоре, за полуциркульным.

Глава 44

Штаб

Но еще не доходя полуциркульного, Ивана, Соколова, Наташу задержала толпа: по вестибюлю, колыхая штыками, рабочие вели сквозь толчею бледного, с трясущейся головой жандармского генерала. Кто-то ухватил Соколова за плечо.

– Николай Дмитриевич, слышали? Штюрмера, председателя совета министров, привезли: сидит в министерском павильоне под караулом. Там вообще сановниками битком набито. А это кто? Начальник жандармского?

– Дорогу, товарищи!

Взблескивая обнаженною шашкой, из правого коридора к выходу шел, высоко неся голову, молодой, совсем безусый прапорщик. За ним бесстройной гурьбой, еще не строясь, – солдаты, на ходу вставляя обоймы в винтовки.

– Наряд! – пробормотал, блестя глазами из-за стекол пенсне, Соколов. – Из штаба. Где-нибудь, значит, дело... Сейчас узнаем. Влево, влево, товарищи: вторая дверь.

Первым, кого увидал Иван, войдя в комнату, был Мартьянов. Он стоял у большого стола, примкнутого к внутренней задней стене. Рядом с ним, наклонившись над большим, красным и синим расчерченным планом, – высокий и худощавый, рыжебородый, туго перетянутый широким кожаным поясом по добротному френчу человек в защитных погонах. На погонах – красные две полосы; это что же, и есть полковник?

Вкруг стола – двое штатских, худой, как жердь, седоватый уже офицер, несколько молодых. И в комнате – у телефона, у окон, у других в беспорядке сдвинутых канцелярских столов – еще какие-то штатские и солдаты.

Соколов сказал довольно торжественно, откинув корпус назад:

– Гражданин полковник, разрешите довести до вашего сведения: Совет рабочих и солдатских депутатов делегировал к вам в штаб для содействия и связи...

Иван покосился на Соколова: Совет? Да ведь заседания же не было.

– ...меня и товарища...

– Беклемишева, – договорил за Соколова, запнувшегося, Иван.

Мартьянов обернулся на знакомый голос, кивнул радостно.

Рыжебородый пожал руку Ивану. На груди у рыжебородого темно-красный, на черно-красной ленточке орденский крест.

– Сейчас мы введем вас в курс дела: как раз закончена сводка доставленных разведкою сведений.

Он обернулся внутрь комнаты:

– Внимание, товарищи! Прошу ко мне. Сведения о противнике: главные силы генерала Зенкевича сосредоточены на Дворцовой площади, в составе: пулеметной роты, двух батарей, двух рот преображенцев – с Миллионной, Павловского полка, трех рот измайловцев, трех – Егерского полка, роты Стрелкового, кексгольмцев...

– Позвольте, – растерянно сказал, сразу как-то сникнув, Соколов. Это же очень много...

– Две роты финляндцев, – продолжал рыжебородый, – две лейб-гренадер, рота Московского, эскадрон 9-го запасного... Великий князь Кирилл лично привел две роты учебной команды гвардейского экипажа. Часть этих сил, точный состав установить не удалось, в общем, тысяч до полутора, всех родов войск, – была двинута на Таврический под командой генерала Кутепова, но на Литейном и Пантелеймоновской рассеяна народом. Остальными Зенкевич продолжает держать Дворцовую площадь, Зимний и Адмиралтейство. По городу в центральных районах – пулеметные гнезда протопоповских полицейских-пулеметчиков. Часть Финляндского полка, – по не вполне, впрочем, точным сведениям, – заняла Тучков мост и прилегающую набережную. Петропавловская крепость в руках правительства, на верках – полевые орудия, но огня не открывают: пока что крепость держит нейтралитет. Такой же "вооруженный нейтралитет" соблюдают казаки и военные училища. Все остальные части гарнизона примкнули к восставшим рабочим.

– "Все остальные"! – проворчал сквозь зубы седоватый офицер. – А где они? Ни одного взвода, который сохранил бы строй: все рассыпалось в пыль! Вы видали, что делается не только на улицах, а и в самом Таврическом? Столпотворение вавилонское, хаос! У Зенкевича – сколоченные части, в самом центре. Он может, стало быть, бить по любому направлению... И вы не упомянули в сводке, что карательные фронтовые эшелоны генерала Иванова уже подходят к городу.

– Если б противник не мог бить, товарищ капитан, – засмеялся полковник, – штабу нечего было бы делать.

– А что вы собираетесь делать, не имея ни одной боеспособной части и на одного офицера... извиняюсь перед господами прапорщиками... – желчно усмехнулся седоватый. – Они вас, как цыплят лукошком, накроют в Таврическом вашем... Нет, слуга покорный: я, знаете, стар в такие игрушки играть.

Он взял фуражку со стола и, ни на кого не глядя, пошел к дверям мимо притихших, сразу посумрачневших прапорщиков. Мартьянов крикнул вдогонку, брезгливо сощурясь:

– Скатертью дорога. Баба с воза – коню легче.

Он засмеялся, но смех одиноко прошел по комнате. Соколов нервно шепнул рыжебородому:

– Вы не находите, что он... кое в чем прав. Частей действительно нет: толпы. Вы что думаете, собственно, предпринять? Нам придется отчитываться перед Советом...

Стремительно в комнату вошли еще двое: крупнотелый, кудри вкруг плеши, прядь волос спала на лоб, и сухощавый, засюртученный, толстобровый, с бритым, сухим и ядовитым лицом. Крупный тряхнул размашистым пожатием руку Соколова.

– Можно поздравить? Что делается... боже ты мой, что делается! Водевилист сказал бы: "кавардак со стихиями". Штаб восстания, да? Больше энергии, больше наступательного порыва, что! Мои репортеры сбились с ног, бегая по городу в поисках боя. Сотни тысяч солдат и рабочих – и нигде, собственно, не дерутся... Так же немыслимо! Как я дам революцию, если нет баррикад и кавалерия не атакует? Пока одна только замечательная сенсация: на Николаевском вокзале комендантом, принял командование, безрукий. Калека, без обеих рук. Кстати: почему штаб не приказал перекопать улицы, чтобы броневики не могли проехать: у Зенкевича – сто броневиков, мне только что звонили в редакцию.

– Перекопать – полдела, – небрежно проговорил сухощавый. – А вот почему вы не захватили воздухоплавательный парк? Здесь, в Петрограде, наверное, где-нибудь есть. Аэроплан – последнее слово военной техники.

– Товарищ Мартьянов, – окликнул рыжебородый. – Отберите в Екатерининском десяток людей для несения караулов при штабе. Парных часовых к дверям: я давно сказал коменданту, но он, очевидно, забыл. Надо закрыть вход посторонним.

– Совершенно правильно, – одобрил Соколов. – Может пробраться шпион.

– Я не шпионов берегусь, а добровольных советчиков, – усмехнулся рыжебородый. – Господа, прошу вас.

Редактор с достоинством наклонил плешастую голову.

– Представителю революционной прессы, я полагаю, будет разрешено... Сейчас каждая минута, собственно, должна фиксироваться печатным станком: это же сплошная история.

– Я проинформирую вас, Иона Рафаилович, – подхватил его под руку Соколов. – Само собою, в пределах, допускаемых военной тайной. Пожалуйте.

Он повернул к двери и увидел забытую им у порога, растерянную Наташу.

– Бог мой! Простите, Христа ради! С этой... стратегией я совсем... Пожалуйте, я сейчас вас устрою. В арсенальную нашу.

Рыжебородый выждал, пока за ними закрылась дверь.

– Прапорщик Волков, прапорщик Кузьмин, прапорщик Владек. Пожалуйте сюда – получить боевые задания. Товарищ Беклемишев, смените прапорщика Кузьмина у телефона.

Глава 45

Охотник за черепами

"Арсенальная" оказалась рядом. Комната узкая, длинная, однооконная. В сплошной ряд от двери и до окна составлены столы. На столах – желтыми, тусклыми грудами патроны; меж них змеями вьются холщовые пулеметные ленты; вдоль стен навалены винтовки, шашки, кобуры. У столов, у окна – молодые разгоряченные лица. Студенты, девушки... Курсистки, наверно. Наташа ожила сразу.

– Вот... арсенал! – Соколов махнул рукой жестом широким. – Снаряжать пулеметные ленты умеете? Ничего, мигом обучат... Товарищ Харламов! Вот вам еще помощник. Особенно будете благодарны: золотые руки!

Он засмеялся и исчез за дверью. Харламов, артиллерийский поручик в очках, с клочкастой редкой бородкой, внимательно осмотрел Наташу, словно проверяя, действительно ли у нее золотые руки, и подвел к столу.

Дверь хлопала поминутно. Входили, выходили. Вносили оружие. Его сортировали в десять рук, потому что рук было в десять раз больше, чем оружия. Осматривали, чистили. И зачем-то записывали. Зачем – не понять, потому что выдавали револьверы, винтовки, патроны без записи: каждому, кто войдет и потребует.

Рядом с Наташей работал студент. Часто приостанавливался, заговаривал. Предложил покурить.

– Разве можно? Здесь же патроны. Разве они не взорвутся?

Наташа никогда не пробовала раньше курить. Закашлялась. Но по второму же разу легким и приятным туманом на секунду застлало сознание. Она потянула дым еще и еще, жадно. Студент смеялся.

– Вот видите! Не будь революции – вы, пожалуй, так бы и прожили, не испытав этого удовольствия...

– Примите.

Наташа обернулась. Темноглазый, стройный, волосы черные, вьются из-под надвинутой на брови шапки. Куртка черной кожи, винтовка на перевязи через плечо, вокруг талии – охотничий патронташ. В руках, охапкою, шашки и свисающие на красных, туго плетенных шнурах кобуры.

Артиллерист просиял:

– Еще раз здравствуйте. В третий раз к нам сегодня! Вот это я понимаю! И опять – целая груда! С городовиков? И где вы их столько выслеживаете? Сейчас зарегистрируем... Ого! И офицерская есть: темлячок-то серебряный.

Глаза захмурились, и голос будто бы стал сразу не тот. У него же самого – шашка. И такая же точно, как эта: с серебряным, мишурным, потемнелым от времени темляком.

Человек в кожаной куртке свалил оружие на стол.

– Мне – патронов.

Он отогнул мятую, стертую кожу патронташа, вынул из гнезд стреляные, почернелые гильзы. Поручик похвалил хрипловато, поправляя золотые очки:

– Вот за это вам – особую благодарность в приказе, – за стреляные гильзы. А то у нас, знаете, в этом смысле черт знает что: анархия форменная. Товарищ Загорская, дайте штук пятьдесят: видите, человек недаром винтовку носит.

Наташа подняла испуганно глаза. Недаром? Неужели каждая такая вот носатая сумка с торчащей из нее деревянной рукояткой на шнуре человеческая жизнь? Отсчитать – еще на пятьдесят...

Человек присел на стол, расстегнулся; в прорез рубашки глянули синие, тонким наколом на коже рисованные пасти драконов. Он вынул портсигар, серебряный с вензелями, раскрыл перед Наташей. Наташа вздрогнувшими пальцами взяла папиросу.

Студент спросил:

– Вы, стало быть, одни ходите?

– Один.

Студент зажмурился и пустил дым колечком.

– Как на охоту... Стильно получается, в сущности. Охотник за черепами. У Майн-Рида роман есть.

Наташа тревожно глянула на отдыхавшего. Обидится. Нет. Он не обиделся. Студент продолжал:

– Почему вы, собственно, в одиночку?

Человек ответил равнодушно:

– Я анархист.

– Анархист? – восторженно воскликнул студент. – Вот случай. Я, знаете, Штирнера читал: очень большое произвел впечатление. И вообще... "Ни бога, ни хозяина!" Очень здорово!

Наташа кончила считать. Анархист встал, застегнулся, заложил патроны быстрыми, словно очень-очень привычными движениями, в патронташ, подтянул пояс и вышел, пристальным и долгим взглядом посмотрев на Наташу.

Студент вздохнул, поцокал языком.

– Вот... страшный, правда? А ведь, наверно, женщины любят... Как вы думаете? Вы должны знать...

Дверь раскрылась. Иван. Он окликнул с порога.

– Из штаба просят спешно два пулемета, десятка два лент.

– Два пулемета? – Поручик Харламов даже очки снял. – Откуда? У нас на весь Таврический только четыре, да и те к стрельбе непригодны... Винтовок и шашек – могу.

– Винтовок и шашек у самих хватит, – хмурясь, сказал Иван. – Как же так – нет пулеметов: без пулеметов никак не управиться...

– А что? Разве... – снизив голос, спросил поручик.

Иван ответил, тоже тихим голосом, неохотно:

– В Чубаровом переулке, похоже, большое дело заварилось: солдат сейчас прибежал – пулеметчики, говорит, в угловом. Народу на улице человек восемьдесят, не то сто набили: не подступиться – крепко сидят. И на Выборгском шоссе самокатные команды против рабочих орудуют. Так окончательно, стало быть, нет пулеметов?

Он вышел. Поручик, щурясь близорукими глазами, раздумчиво протирал очки. Студент прошептал ему быстро на ухо:

– Я... слышал. Это очень опасно, по-вашему?

Поручик недовольно дернул плечом.

– Черт его знает! Разве что-нибудь можно в таком взбаламученном море заранее рассчитать. А у нас и рассчитывать, собственно, некому...

– То есть как? – испуганно переспросил студент. – А штаб? Там же полковник, офицеры.

– Какой полковник? – скривил губы Харламов. – Он же все равно, что штатский: заведующий библиотекой Военной академии. Из университетских: значок на нем просмотрели?

– Что? – почти что вскрикнул студент. – Но я же сам видел: френч, шпоры, оружие, две полосы на погонах. И все зовут полковником.

– А как еще его звать? – окончательно скривился поручик. – По рангу его чин однозначен полковничьему – и на погонах поэтому две полосы, как у полковника; только – вы не обратили внимания? – самые погоны уже, чем у нас. В остальном отличия нет: шпоры, ремни, оружие.

– Штатский! – разочарованно протянул студент. – А я думал... по выправке...

– Выправка у него, действительно, есть, – смягчился поручик. – Но в общем... какой это штаб, когда офицеров в нем нет: библиотекарь и прапоры...

Опять открылась дверь. Мартьянов мрачно сказал от порога:

– Пулеметов нет, так хоть патронов подбавьте. На сорок человек – по пяти, скажем, обойм.

Глава 46

Чубаров

На Лиговке, с угла Чубарова переулка, стучали выстрелы. Солдаты и ополченцы с крестами на шапках, рассыпавшись широким охватом вкруг углового двухэтажного дома, стреляли азартно и беспутно, частым огнем. Из окон второго этажа, разбитых, задвинутых подушками, одеялами, матрасами, лаяли ответно пулеметы.

Грузовик застопорил недалеко от угла. Мартьянов соскочил, следом Ивасенко и павловцы. Мартьянов крикнул:

– Гей, товарищи! Кто тут за старшего?

Ближайший солдат отозвался сердито, отняв приклад от щеки:

– Мы тут все старшие.

Мартьянов зацепил пальцем за воротник шинели.

– Ежели так, докладывай. В чем именно происходит заминка? Я из Таврического дворца, от штаба.

От штаба? Из дворца? Солдат подтянулся. Это что ж – из солдат в начальники ставить стали? А этот, по глазам видно, строг.

Доложил: шли вполне мирно, с вольными вперемежку. А оттуда, с углового, как дернут из пулемета. Пятерых уложило...

– ...Мы, конечное дело, взяли сразу же в оборот. Но никак не взойти: бьет и бьет, со всех мест. И дверь, похоже, будто железная: прикладами пробовали – не выбить. Там – веселый дом, люди сказывали, общедоступные девушки. Однако, вот, пулеметы...

Мартьянов медленно пошел по цепи, оглядывая дом. Повернулся, махнул рукой.

– Слушать мою команду! Отходи за угол. Бегом, марш!

И сам побежал, показывая пример. За углом, прикрытые от выстрелов, остановились. Пулеметы еще трещали с разгона, словно не доверяя, что противник отступил. От Знаменской площади подошла, торопясь на выстрелы, кучка солдат, на ходу снимая с плеч винтовки.

Мартьянов оправил фуражку.

– Вот что, ребята. В лоб нам их, безусловно, не взять... Ты, что ли, Ивасенко, останься здесь, десяток людей отбери и – за укрытья, вон снега куча, к примеру. Снег пулю держит. Дом под обстрел, редким огнем. А я с остальными с переулка зайду, с соседнего дому: стену проломим – амба! Понятно? Мне в Галиции дважды в уличном бою так приходилось брать. Сквозь стенку.

Один из подошедших, с Георгием, бородатый, ухмыльнулся. Чуть пахнуло на Мартьянова винным спиртом.

– Сквозь стену? На! Еще руки трудить... Что мы – камнеломы? Мы и так на штык возьмем.

– Возьмешь! – зло отозвался солдат, докладывавший Мартьянову. – Мы трижды ходили. Только зря людей стратили. Вона – лежат...

Бородач посмотрел на черневшие на белом снегу недвижные вытянутые тела и махнул головой пренебрежительно:

– Желторотые вы, только и всего. Небось пороху не нюхали, запасные да крестовики, как я погляжу. А мы – фронтовые, окопные... Нам это – однова дыхнуть. В тот подъезд, что ли?

Он пригнулся и бросился, как вплавь, головою вперед.

– Ура-а!

Затарахтели вперебой пулеметы. Солдаты, ближайшие, рванулись следом, наискосок, по проулку, и тотчас отхлынули. Бородач с разбегу ударился лицом о тумбу и остался лежать. Вслед за отходившими поползли, черпая ладонями снег, раненые.

– Солдат должен слушаться боевого приказу, – строго сказал Мартьянов. – Ежели б бородач ваш цел остался, я б его заарестовал. Тем более, он под хмельком: самое последнее дело. Стало быть, как приказано. В цепь. И пуще глазу берегите, чтобы они наутек не пошли, пока мы обходим... Как я сигнал дам свистом, огонь усилить до крайности. И кричать, будто к атаке. На себя отвлечь, понятно?

Глава 47

Пролом

По дороге, в обход, в проулке, прихватили у дворников ломы и топоры. Шли цепкой, в затылок друг другу, вдоль самых домов, чтобы до времени не приметили, – хотя стрельба все время идет, – едва ли кто сунет голову из окна. Только мало не доходя углового дома, Мартьянов отступил чуть от панели, прикинул глазом: второй этаж соседнего дома, против подъезда которого он остановился, чуть выше, чем в угловом. Мартьянов кивнул удовлетворенно.

– Так-то еще лучше. А ну, братцы, скопляйся! – Он сунул два пальца в рот и свистнул резким, пронзительным свистом. И тотчас ударил с размаху плечом в запертую дверь. С угла бешено застучали винтовки, дошел дружный, раскатами, штурмовой крик: не одни солдаты кричат, – весь народ, что на улице.

Дерево треснуло, срываясь с петель. Треск далеко отдался по пустой, темной лестнице.

– Хоть бы те одна лампочка! Вот... дьяволы... Хорошо еще – лезть недалеко.

На второй площадке чиркнули спичку. Дверь. Медная дощечка с фамилией. Один из солдат взнес приклад. Мартьянов перехватил.

– Стой! Тут мирные жители. Надо благородным порядком.

Он нащупал кнопку звонка, нажал.

Дверь открыли сразу, словно дожидались звонка: слышно было, что ли, как на лестнице топали?

– Господи Иисусе!

Старуха попятилась с порога. В квартире был свет. За Мартьяновым следом солдаты побежали по комнатам. До последней. Стена. Та самая, смежная с угловым. И вправо – дверь.

– Нельзя туда. Там больной.

Мартьянов отстранил загораживавшую вход девушку в пестром халатике, губы накрашены, – и вошел. В постели, с головой закрытый одеялом, кто-то... Женщина, что ль? Застыдилась?

Постель – по левую руку, у той самой стены, что надо ломать. Мартьянов дал знак, четыре солдата схватились за выгнутые, блестящие никелем кроватные спинки, нагнули, занося прочь от стены, в которую уже стучали ломы. Из-под одеяла на секунду мелькнула, судорожно цепляясь за накренившийся край, рука в белой крахмальной манжете. Мартьянов присвистнул:

– Ге! Никак – во всей амуниции?

Он сорвал одеяло и простыню. С подушки глянул, испугом и злобою, желтый, выцвелый глаз. Лицо в морщинках, обритое, белый воротничок, галстук, пиджак.