Текст книги "Накануне"

Автор книги: Сергей Мстиславский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Десять минут прошло! Ивана нет. Ну, это уж окончательно безобразие.

Из дальней комнаты протрещал телефонный звонок. Мариша соскочила со стола, заторопилась: Ивана, наверное, задержали – звонит.

Но не успела дойти – звонок замолчал, заговорил голос. Товарищ Василий? Откуда он взялся? Был в председательской?

Он и есть. Стоит у аппарата.

– Товарищ Василий!

Обернулся.

– Силы небесные! Что вы таким... женихом?

В самом же деле. Лица не узнать: помолодело, разрумянилось, глаза горят юношеским, радостным, весенним блеском.

– Ленин приезжает завтра. Телеграмма.

– Ленин?!

Вопрос вырвался вскриком.

– Пробился все-таки!

Василий рассмеялся раскатистым смехом. Да честное ж слово – его не узнать: он всегда и на улыбку скупой.

– "Старик" – да чтоб не пробился!.. Завтра, стало быть, будет. Теперь только вот забота – как встретить.

Голос окликнул с порога.

– Это как же понять, товарищ? Сама зазвала, а теперь даже не примечает.

Обернулась через плечо, шагнула навстречу.

– Ленин. Ленин завтра, Иван!..

С лица Ивана сразу сбежала усмешка:

– Ленин? Ты вправду?

– Телеграмма.

Глаза в глаза. И... само собой вышло, без мысли – поцеловались крепко. Так, что у Марины голова закружилась.

– Сумасшедший! Товарищ Василий...

Но товарищ Василий не слышал. И не видел: он стоял спиной, припав к телефону. Созвониться с Кронштадтом – предприятие сложное. Хорошо – на телефоне свои: узнали, в чем дело, соединили сейчас же, вне всяких очередей. А там со станции к морякам – уже совсем без задержки.

– Ленин завтра в десять вечера на Финляндском вокзале: надо встречать.

Голос ответный, басистый, гремит перекатами в прижатое трубкою ухо. Василий слушает, улыбка во весь рот.

– Ленин? Обязательно встретим. Как это может быть, чтобы Балтийский флот товарища Ленина не встретил. Более того: от имени флота заявляю: чести выставить почетный караул балтийские матросы никому не уступят.

– Придется потесниться, товарищ! – смеется в трубку Василий. – О рабочей гвардии позабыли?

Голос отвечает, тоже веселый, смехом:

– Перед рабочими посторонимся, так и быть, маленько. Но только маленько. Рядышком.

– А успеете организовать?

Секунду помолчал телефон.

– Сообщения с Питером, собственно, нет: ледоход. Однако для такого дела мы ледокол пустим. Будьте благонадежны: кто-кто, а моряки будут. До счастливого.

Отбой. Василий повернулся. Мариша и Иван ждали.

– Ну, кронштадтцы будут. А вот здесь многих, боюсь, оповестить не успеем... праздник завтра, на заводах никого... И типографии, как на грех, сегодня в ночь не работают.

– Всех на ноги поставить по районам – соберут! – убежденно сказал Иван. – За заставы только весть бросить – сама до каждого углышка дойдет. А что ежели сейчас – по церквам?.. Там народу – густо: разнесут мигом.

Мысль – с амвона грянут по всем заставским церквам, вперебой тропарям и псалмам: "Завтра в десять – Ленин!" – показалась Марише удачной, – она рассмеялась. Но Василий поморщился.

– Бюро Центрального уже приняло меры: товарищ, что сообщил только что о телеграмме, дал мне указание насчет Кронштадта и Выборгской.

– И нас, стало быть?

– Обязательно. Завтра с утра отправитесь на места; здесь, в районном, вам дадут направление. А пока идите по своим делам, куда собирались.

Он усмехнулся.

– У вас, между прочим, я тоже скажу, вид чего-то... жениховский.

Иван посмотрел на Марину. Марина сказала, чтобы выиграть время:

– А вы, товарищ Василий... с нами тоже? Завтра, я хочу сказать. Но до чего страшно все-таки... Вдруг мы завтра товарища Ленина не как следует встретим.

Глава 72

Ленин

Тревога оказалась напрасной. Уже к семи часам на площади перед вокзалом было не протолкаться, и далеко по Нижегородской, – глазом не взять, – сплошная, тесная стояла толпа. Заводы, заводы, полки. Не смолкая, звенели в ночном уже воздухе песни. Без песни столько часов не простоять на ногах: стоят с шести (иные – в передних рядах – и с пяти!), теперь уж одиннадцать, а поезд, слыхать, раньше двенадцати не придет. На то и поезд, чтобы опаздывать. Даже когда он везет Ленина.

С четырех углов били снопами белого, слепящего света прожекторы. И в этом белом, недвижном огне багрели особо алым, особо ярким и живым светом красные, без числа, знамена. У подъезда вокзала коваными башнями грозились ижорские броневики.

Мариша сжала руку Ивану:

– Иван... До чего хорошо!

На платформе народу – гибель, как ни строг пропуск. Делегации от заводов, от полков, партийные комитеты. Стоит в строю отряд рабочей гвардии. Уже по-весеннему, на людях нет полушубков, несуразных ватных куртушек, наверное, потому они кажутся особенно стройными, молодыми и ладными, даже Егоров – старик, дружинник пятого года. Блестят начищенные винтовки. Перед фронтом Никита – бледный, глаза запали глубоко: в такой день – в первый раз командовать. После дела в ночь на шоссе, против самокатной казармы, не приходилось выводить отряд: не было боев – будни были.

Прошел мимо, к выходу, Василий, озабоченный. Озаботиться есть чем: до сих пор нет моряков. Питерским полкам, желавшим выставить почетный караул, отказали, потому что кронштадтцам обещано. Кронштадту по праву принадлежит преимущество, потому что в крепости, по существу, и сейчас уже только одна власть: Совет депутатов. Но если балтийцев не будет – неприятная получится история: питерцы законно обидятся. А матросы могут не прибыть: ребята из Петровского района говорили сегодня: льду по заливу наворочено – никакой ледокол не пройдет.

Но у Мариши и Ивана лица такие, что и Василий заулыбался невольно. Подошел.

– Заждались?

Марина только вздохнула. Полчаса – много ли... А кажется – вечность прошла.

Цветы пронесли: розы. Огромные, шипастые, красные. В цвет знаменам. Иван спросил:

– Кто подносить будет, товарищ Василий?

И перевел глаза с Василия на Марину, очень заметно, чтобы товарищ Василий понял намек. И Василий понял:

– Петроградский городской комитет.

А на площади все поют, поют. Ни на секунду не слышно ночи. И на платформе как днем светло: не от света, от лиц. У всех же такие, как у Мариши, Ивана, Василия.

Из-за вокзала накатом, раскатом донеслось ура. На перрон бегом, полным ходом вбежали матросы. Черные ленточки вьются по воздуху. Патронташи, винтовки со штыками. Бегут, как на штурм. И сразу от разгоряченных, молодых, здоровых, боевой радостью радостных лиц полыхнуло по затихшему ожиданием вокзалу бурей.

Василий, встречая, качает укоризненно головой. Боцман – плечи косая сажень, дудка яркая, на медной цепке через грудь – смеется, пожимая руку.

– Чего? Видишь, не опоздали... Как это может быть, чтобы моряк опоздал.

Никита со своими посторонился, дал место. Моряки построились. Оркестр – серебряные трубы – на фланге. Знамя.

– Идет!

Сразу замерли ряды. Бегом пробежал комитетский, красная повязка на рукаве. Махнул.

– Дальше, дальше, вперед, товарищи! Товарищ Ленин в первом вагоне, в самом переди.

Уже отдувался паром на завороте черный грудастый паровоз. Перед шеренгой матросов – четкая по застылому тихому воздуху прозвучала команда.

– Смиррно! На кра-ул!

И тотчас Никита крикнул своим, по-командирски отступая на шаг, лицом к фронту:

– На кра-ул!

Взметнулись, выравниваясь, винтовки. У матросов – по нитке. И глаза у всех, всяким строевым уставам вопреки, без команды, в сторону, вперед, к одному месту.

С площадки первого вагона в сбившуюся у подножки толпу сходили люди. Быстро.

Толпа колыхнулась, в раздвинувшейся, сразу открывшейся просеке увидела Мариша – и сразу узнала, хотя ни портрета, ни рассказа, какой он, ни разу не слышала... Он, наверно! Лоб высокий, под сдвинутой шляпой широкие, крепкие скулы, лучики тонких морщинок у быстрых пристальных глаз. На секунду только мелькнуло перед глазами. И – на всю жизнь.

Василий подошел. Ленин обнял. Василий же давний: с искровских еще времен. Обнял так хорошо, так просто, что у Мариши выступили слезы.

– Сюда, Владимир Ильич... К почетному караулу. Матросы просили обязательно: хоть несколько слов.

Ленин повернул к гремящим с фланга медью труб и приветственным кликом, черным, ощеренным штыками шеренгам. Парча знамени взметнулась навстречу и медленным наклоном легла, шурша и переливаясь отблесками огней, к ленинским ногам.

Он нахмурился. Нахмурился, да! Никита стоял в двух шагах, он видел ясно... Нахмурился, а в глазах... влажность. И чуть дрожат губы.

Но голос прозвучал твердо. Негромкий, чуть картавый, чуть-чуть хриповатый, с дороги, наверно.

– Товарищи рабочие, товарищи матросы. Вы проявили чудеса пролетарского героизма вчера, свергая царскую монархию. Вам неизбежно придется в более или менее близком будущем... снова проявить чудеса такого же героизма для свержения власти помещиков и капиталистов, ведущих империалистическую войну... Заря всемирной социалистической революции уже занялась... Да здравствует всемирная социалистическая революция!

Снова грянул оркестр. За спиною Марины кто-то прошептал:

– Вот это – человек. Только на землю ступил и – в бой!

Из рядов рабочегвардейцев вырвался, закинув винтовку за спину, Егоров.

– Ильич, родной... С девятьсот пятого... Двенадцать годов...

Но дорогу ему заступил плечистый, горбоносый Богданов, меньшевик, из Центрального Исполнительного.

– Товарищ Ленин, будьте добры пройти в царские комнаты. Там ждет делегация Центрального Исполнительного Комитета Советов.

Быстрым шагом, колыша огромный, тяжелый, шипастый комитетский букет, Ленин прошел в распахнутые настежь двери. На ходу негромко спросил:

– А нельзя ль без этой... официальщины?

Вопрос запоздал: на пути стоял уже, со шляпой в руке, в калошках, выгибая навстречу закрученную – не по-весеннему – теплым вязаным шарфом худощавую шею Чхеидзе.

Он улыбнулся невеселой, натянутой на лицо улыбкой и начал приветственную речь. Ильич осматривался по сторонам: несмотря на караулы, на комитетских, охранявших порядок, вдоль стен, заполняя комнату, накапливался и накапливался народ. Ильич разыскал знакомое лицо, сощурился, – заиграли у глаз лучики, – подмигнул ласково и приветно. И только на последних словах Чхеидзе насторожился.

Чхеидзе говорил, и голос звучал тоскливо и нудно:

– Я полагаю, что нам надлежало бы идти сомкнутыми рядами для охраны сделанных революционным народом завоеваний и дальнейшего успешного развития и победоносного завершения революции.

Василий дал знак с порога.

– Ждем, Владимир Ильич.

Он прошел частой и быстрой, как все в этом человеке, походкой мимо договаривавшего еще что-то, со шляпой в руке, казавшегося еще более, чем всегда, понурым и чахлым Чхеидзе и сам прикрыл за собой дверь. Подъездик маленький, боковой. У ступенек – синий автомобиль.

– А я по дороге, за Выборгом, Надежде Константиновне выражал опасение, что – за поздним временем – извозчика не найдем, придется пешком идти на Широкую.

Щелкнула дверца. Но сесть в машину не дали. Сквозь цепь охраны – с охраною вместе – набежала толпа.

Василий развел руками.

– Без слова не отпустят, Владимир Ильич. Придется пройти на главный подъезд. Там, со ступенек, высоко.

Прожекторы, с четырех углов площади, наклонились, скрещивая лучи. Белым заревом залились низкая стена вокзала, застекленные двери, толпа на приступках, башня броневика, штыки матросов, смешавших строй.

– На броневик!

Подняли на руках. Ильич стал на защитном, желто-зеленом, звонком железе, над дулами пулеметов. По площади прокатилось ура – многотысячное, немолчное, громовое. Ильич снял шляпу, махнул.

– Товарищи!

Тихо. Так тихо, что до самых далеких закраин слышен негромкий ленинский голос.

Что он говорил? Ни Иван, ни Никита, ни Мариша (все они опять сошлись вместе, нашлись у каменной стены, далеко от броневика) – ни один не смог бы повторить словом. Не потому, что не было слышно, а потому, что слышна была вся площадь. Вся – тысячами лиц обращенная к Ильичу. Она вся говорила – с Лениным вместе. Говорила – без слов.

Разве такое – повторишь?

– Русским рабочим выпала на долю честь и счастье первым начать революцию, то есть великую, единственно законную и справедливую войну против угнетателей.

Да здравствует социалистическая революция во всем мире!

Опять поднялась, приветом, в быстром взмахе широкой руки, шляпа – над крутолобой, мудрой, упорной головой. Опять дрогнула кликами площадь.

– Да здравствует!

Броневик сдвинулся. Широким просветом раздалась перед ним толпа. Заспешили прожекторы, рассекая перед броневиком путь, выхватывая острыми лучами из потеми солдатские папахи... И винтовки, винтовки, винтовки... алые знамена, рабочие шапки, яркие женские платки.

Гремел победным, походным маршем оркестр. Броневик плыл средь людского моря, под бивший прибоем немолчный приветственный гул.

Никита снял кепку и обтер лоб.

– Вот это встреча!

Иван кивнул ответно и радостно.

– Этот день на вечные веки отметь. Детям и внукам и правнукам в память. Третье апреля.