Текст книги "Накануне"
Автор книги: Сергей Мстиславский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
– Это что ж: по дороге гуся поймали? Обшарь-ка его, ребята, – и в сторонку под присмотр. Потом разберемся.
В стену упорно били ломы. С грохотом вывертывались кирпичи.
– Легче, легче... Может, не сразу услышат.
– Не услышат. Тут... что твой Малахов курган. Поди, оглохли от своей же стрельбы...
Грохнуло. Столбом пошла едкая известковая пыль. Зазвенело стекло. Зеркало с той стены, что ли?
Мартьянов первым шагнул в пролом. В комнате, залитой голубым странным светом от китайского, кистями и золочеными драконами разукрашенного фонаря, сбившись в дальнем углу, пять... шесть... десять женщин, полуголых, в нарядных шелковых платьях, вопили неистовым воплем. В углу, под голубым балдахином, огромная двуспальная кровать, в потолок балдахина вделано зеркало. По стенам расписаны нагие женщины, лебеди... Дверь приперта. И за ней – татакает пулемет.
Дверь настежь. Прямо насупротив – окна, и у окон, в дыму, над полом, засыпанным осколками стекла, патронными гильзами, – согнутые спины в черных шинелях, вскинутые в прикладе локти. Мартьянов выстрелил в затылок ближайшему. И, спуская второй раз ударник, увидел сквозь пороховой дымный туман обернувшееся к нему в смертном страхе лицо городового под черной круглой шапкой с царским орластым гербом.
Справа, слева с громом бросали винтовки, подымали руки. Пулеметы молчали. Солдаты, привалившись спиною к стене, стреляли на выбор.
– Братцы! Мы же не волей!..
– А воля где? Не в тебе... братоубийца?
Глава 48
Полночь
В Таврический вернулись около полуночи. На улицах все еще толпился народ. И во дворе, перед дворцом, вкруг ярко пылавших костров, стояли – и даже сидели – на мерзлом грязном снегу солдаты. Грозно гляделась к Литейному пустым жерлом (Мартьянов знает, снарядов к ней нет) одинокая пушка.
В вестибюле столкнулись с выходившими из коридора Маришею, Федором, другими товарищами.
– Кончили? Заседание, я говорю?
Федор ответил, хмурясь неодобрительно:
– Чего там "кончили"... И не начинали. Наших почти что нет... Вы там с пулеметами, а меньшевики языками работают... Говорил я, в меньшинстве будем, – так и вышло: эсеров и меньшевиков набилось в Исполнительный комитет, а наши – все на счету... Чхеидзе – председателем, Керенского товарищем председателя. Сказать стыдно: меньшевики чуть было Носаря в Исполнительный не провели.
– Хрусталева? – воскликнул Мартьянов. – Того, что в пятом был председателем? Так он же изменник! Опубликованный!
– То-то и есть, что опубликованный. И все-таки провели бы, если бы наши не заявили протест. Ну и публика!
– Кто из наших вошел?
– Товарищ Молотов, еще из бюро двое... Товарищ Василий... Меня провели... Все равно: их в десять раз больше.
– Ну, уж и в десять, – успокоительно сказала Марина. – И всего-то на заседании было человек пятьдесят-шестьдесят... Погодите, когда настоящий, полный Совет соберется...
– То же будет, – с досадою в голосе махнул рукой Федор. – Что я наших не знаю?.. Будут они заседать, когда по районам – стрельба. Да и без стрельбы – непочатый угол работы. А тут... Я думал, и вправду: власть... Однако меньшевики будто вовсе не в ту сторону гнут. Нынче ночью чего насидели: комиссии выбрали – продовольственную, санитарную... вот. Маришу в санитарную определили, лучше бы она вовсе на заседании не была, с настоящего дела срывают... "Известия" Совета решили издавать... Только и всего... Ты куда? В штаб?
– В штаб, конечно, куда еще? – подтвердил Мартьянов. – Как там, не слышно? Ребята, вы отведите арестованного, а я в арсенальную заверну, оружие сдать.
Он оглянулся на понуро стоявшего под конвоем солдат бритого, опрятненького старичка и хмыкнул брезгливо:
– Тоже – старейший сенатор называется! Проститутке в кровать запрятался... Стыда в них нет... А ну, шагай!
По коридору – вправо и влево, насколько глаз хватает, – на полу, тесно, сплошь, вповалку лежат солдаты. Безоружные или с винтовкой в обнимку. И по всему зданию густой и тяжелый стелется храп.
– Уморились с непривычки, – усмехаясь, сказал Мартьянов, осторожно ступая через раскинутые ноги спящих. – Понятное дело: это тебе не на сорок верст переход.
Дверь, далеко впереди, открылась. В коридор выпятилась брюхастая огрузлая фигура.
– Не спится Родзянке! – фыркнул про себя Мартьянов. – Схватило, ежели грубым словом сказать, кота поперек живота...
Но он тотчас оборвал смешок. За Родзянкой выплыла осанистая фигура Некрасова, следом – еще несколько человек. Они пересекли коридор, к двери сорок второй.
– В штаб? – пробормотал Мартьянов и прибавил шагу. – Это еще что? Зачем им?
Глава 49
Взятие власти
На шум шагов от внутренней, весь вечер не открывавшейся двери в комнате штаба номер сорок второй все обернулись. Соколов, стоявший у стола с рыжебородым, приподнял удивленно бровь.
– Родзянко?
Часы били мерным старинным башенным боем... Одиннадцать, двенадцать... Ровно полночь. Прапорщик у стены, отогнув голову от телефона, прокричал:
– На егерские казармы ведет наступление какая-то пехотная часть по полотну царской ветки, от Царского.
Он замолчал, повесил трубку и торопливо подтянулся во фронт, увидя Родзяниу и вошедших табунком думцев.
Родзянко, не здороваясь, высоко подняв на короткой шее мясистую голову, подошел к столу и сел, не глядя вокруг. За спиной кресла стали Некрасов, Терещенко, еще какие-то бритые и бородатые. Родзянко заговорил, словно нехотя, словно выжимая из себя слова:
– Временный комитет Государственной думы постановил принять на себя восстановление порядка в городе, нарушенного последними событиями. Насколько восстановление это – в кратчайший срок – необходимо для фронта, вы и сами, как военные, должны понимать. Комендантом города назначается член Государственной думы, генерального штаба полковник Энгельгардт.
Из-за некрасовской широкой спины поклонился, – поклоном изящным и легким, – молодой, с парижской бородкой штатский, как бы рекомендуясь: это я и есть, Энгельгардт.
Соколов, севший демонстративно, как только сел Родзянко, вскочил.
– Что такое? В чем дело? Какой комендант, когда существует штаб... Вот начальник, утвержденный Исполнительным комитетом Совета. Полковник...
Он указал на рыжебородого.
Глаза Родзянки, передернутые кровенеющей сеткой, уставились на Соколова тяжелым, бычьим взглядом. Лицо побагровело. Внезапно он хлопнул ладонью по столу.
– Нет-с, потрудитесь... Уж если вы нас заставили впутаться в эту... историю, так извольте слушаться.
Соколов побагровел в свою очередь.
– Слушаться? Если так... мы... я сейчас же соберу на экстренное Исполнительный и...
– Николай Дмитриевич, – улыбаясь и помахивая мягкой ладонью, перебил Некрасов. – Какой вы горячий!.. Созывать Исполнительный нет никакой надобности: с ним все уже согласовано. Да и по существу: раз и Керенский и Чхеидзе – все руководство Исполнительного – входят в наш Комитет, какое может быть противопоставление!.. Разве Александр Федорович вам еще не говорил?
Родзянко тем временем, тяжело налегая на поручни кресла, поднял оплывшее тело и, отдуваясь, направился к выходу. Следом за ним потянулись остальные. Прапорщики зашептались, трое поспешно пошли к дверям, догоняя Энгельгардта, и вышли с ним вместе. Соколов недоуменно развел руками.
– Явление, изволите видеть! Пришли, "провозгласились", ушли... Хуже гоголевских крыс... Как это прикажете понять? Что это за птица Энгельгардт? Вы его знаете по Академии, полковник?
Рыжебородый кивнул.
– Знаю. Бывший гвардейский улан, держал скаковых лошадей, фуксом брал иногда призы на гладких скачках – и никогда не ходил на барьер. Принципиально. И в политике – по тому же принципу, очевидно. Если он сейчас садится в седло, – значит, препятствий, по его расчетам, не предвидится.
– Почему ж он тогда ушел?
– На случай. Окончательных гарантий все-таки еще нет: рабочие и солдаты еще не... сложили оружия. Стало быть, ни за что ручаться еще нельзя. А с Зенкевичем – головой готов поручиться – они уже сговорились. Весьма вероятно – и со Ставкой.
– Предали? – хрипло спросил Мартьянов. Соколов возмущенно обернулся к нему.
– Как вы можете... даже в мысли! Раз там Чхеидзе и Керенский... В первый момент я вспылил, сознаюсь. Во-первых – у меня характер такой, а главнее всего – я терпеть не могу этого жирного зубра, Родзянко. Но если объективно, Государственную думу сбрасывать со счетов было бы политической ошибкой. Даже в плане восстания. К кому явился этот бравый унтер-офицер Кирпичников, первым приведший роту волынцев в Таврический? Прямо к Родзянке: в его распоряжение, а не в распоряжение Совета.
– Он и в Совет, слыхать, не вошел? – щурясь и усмехаясь, спросил Мартьянов. – Так, так.
Боковая дверь, из сорок первой, распахнулась. Вошел солдат.
– Разрешите доложить. Прибежал сейчас рабочий какой-то, говорит, к винному заводу, что здесь поблизости, народу скопилось – тысячи. Шныряют, говорит, люди, которые... Словом, разбить подговаривают.
Рыжебородый круто свел брови.
– Прапорщик Савелов. Немедленно поднять – из тех, что спят в полуциркульном, – двести человек. К заводу. Занять двор. Если толпа бросится, действуйте оружием без малейшего колебания. Я сейчас приду сам. Вы останетесь за меня, товарищ Мартьянов.
– Расстрел? – Соколов забрал в ладонь черную свою бороду. – Не слишком ли круто, полковник? Это же все-таки народ!
Рыжебородый вместо ответа подтянул туже пояс, оправил кобуру и вышел.
Зазвонил телефон. Иван снял трубку. Голос, по-военному четкий, молодой, прокричал весело в ухо:
– Штаб? Говорит прапорщик Кузьмин с Выборгского шоссе. Самокатчики по второму выстрелу с нашего броневика сдались. Я звоню из их помещения. Казарму заняла дружина с Айваза.
– Потери? – глухо спросил Иван. – Выясните, пожалуйста, кто?
За трубкой – в том конце провода – загудели голоса: должно быть, спрашивает прапорщик. Наверное, так, потому что опять его четкий голос:
– Двое убитых. Сергеев, начальник дружины, и Косьмин. Пятеро раненых. Начальство принял Никита Сизов, за особое боевое отличие. Приказаний не будет?
– Сейчас передам трубку, – угрюмо сказал Иван, знаком подзывая Мартьянова. На сердце большая легла тяжесть: хороший, крепкий, душевный товарищ был Сергеев. И за дружину неспокойно стало. Никита, "зверь из бездны". Неужели надежней, из партийных кого, не нашлось?..
Глава 50
Реставрация Бурбонов
Винный склад удалось отстоять, хотя до самого утра угрозно и глухо гудела у запертых ворот толпа. Она разошлась только на рассвете.
И тотчас почти в штаб позвонили из Петропавловской крепости: на площади появились вооруженные рабочие, они как будто готовятся к штурму, комендант просит, во избежание возможного кровопролития, принять крепость, поскольку дальнейшее сопротивление он считает бесцельным. Рыжебородый выехал немедленно.
Вернувшись через два часа в сорок вторую, рыжебородый не узнал комнаты. Чинно, в высочайше утвержденном порядке, стояли свежеобтертые до блеска – дубовые канцелярские столы: за каждым, блестя погонами и аксельбантами, шелестя обложками еще не заведенных дел, разместились полковники – генштабисты. Несколько франтоватых писарей и две-три кокетливые девицы, с коками набекрень и утыканными гребеночками затылками, уже стучали на машинках. И, раздувая фалдочки округленными движениями упитанных бедер, в обтяжных рейтузах и лакированных сапогах уверенно и весело, как у себя дома, порхали от машинок к начальственным столам и из двери в дверь адъютанты.
Рыжебородый, усмехаясь, оглянул комнату.
– "Водворение порядка"?
Энгельгардт, сидевший за председательским столом, встав, улыбнулся тоже – искательно и злобно.
– Рад видеть... Вы уже в курсе?
– В курсе чего? – спросил, по-прежнему стоя на пороге, рыжебородый.
– Переворот можно считать завершившимся. Последние солдаты генерала Зенкевича разошлись, эшелоны генерала Иванова задержаны... железнодорожниками... Он, впрочем, и не предполагал предпринимать... Совет министров подал в отставку вчера еще. Остается назначить новое правительство.
– А Николай?
– Император выехал из Ставки, но задержался на станции Дно.
– "Император прибыл на Дно"! Это звучит символично.
Энгельгардт переставил пресс-папье на столе.
– Так вот, в связи с этим... вчерашний... так называемый штаб ликвидирован, поскольку его функции, с прекращением военных действий, исчерпаны. Комитет Государственной думы заменил его органом, коему присвоено наименование Военной комиссии, под моим председательством.
Он наклонил – полупоклоном, как вчера, ночью, при представлении аккуратненькую свою голову, и полковники, не вставая, пристукнули шпорами: князь Туманов, полковник Самсон-фон-Гиммельшерн, полковник Романовский, полковник Якубович.
Энгельгардт продолжал, по-прежнему держа голову набок:
– А поэтому разрешите от имени Комитета выразить вам и вашим сотрудникам признательность за самоотверженную работу в ответственнейшие часы и... поскольку, как вы видите, работа нормального аппарата восстанавливается... полковник Андогский просил меня передать, что... Академия ожидает вашего возвращения к обычным занятиям...
Рыжебородый неожиданно рассмеялся.
– Но я и занят, собственно, моим "обычным занятием": оно приняло только другие формы. Впрочем, я сам сообщу об этом правителю дел. Честь имею.
Он поклонился по-энгельгардтовски, наклоном головы вбок, и вышел. Вслед ему звякнули прощально под столом шпоры.
По коридору навстречу шли Иван с Мартьяновым. Мартьянов крикнул еще издалека:
– В штабе были? Видели, что там деется?
– Видал, – кивнул рыжебородый. – Реставрация Бурбонов: так в истории подобные случаи записываются.
Иван нахмурился: слова были непонятные, иностранные, а непонятными словами говорить с человеком – неуважение. Он спросил поэтому неласковым голосом:
– Вы теперь куда же?
– А вы? – ответил вопросом на вопрос рыжебородый и посмотрел на Мартьянова.
– В Солдатскую секцию, я так понимаю, – ответил Мартьянов. – Думаю, так партия определит. Во фракцию ходили сейчас – пока нет никого... А вообще что-то неладно. "Известия" советские вышли – не видали еще?
Он вытащил свежий, сырой еще газетный листок, повел пальцем по строкам передовицы.
– Вот... "Приглашаем все население столицы немедленно сплотиться вокруг Совета и взять в свои руки управление всеми местными делами". Местными! Это как понять? Совет вместо городской думы будет?
– Ну, нет, – покачал головой рыжебородый. – Городскую думу они не уступят. А как понимать – вы у Чхеидзе спросите: вон он идет. Кстати, насчет штаба проверите: верно ли, что согласовано?
– Где? – встрепенулся Иван.
– Да вон. Из родзянковского кабинета вышел.
Прямо на них, покачиваясь на слабеньких, немощных, коротких ногах, шел вдоль самой стены, словно придерживаясь за нее, невысокий сгорбленный человек, до глаз заросший пегой щетинкой, острым клинышком подстриженной под подбородком.
– Этот? – недоверчиво спросил Мартьянов. – Быть не может.
– А что?
– Да так... Разве председатель революционного Совета такой должен быть? Этого, гляди, без ветра с ног валит. И оглядывается, будто его сейчас какая собачонка за ногу тяпнет.
Рыжебородый протянул руку, прощаясь:
– Каков есть – с тем и берите! Ну, до свиданья. В Солдатской секции встретимся.
– А беседой – не интересуетесь? – спросил, задерживая руку, Мартьянов.
– Нет! – замотал смешливо головой рыжебородый. – Я лучше завтракать пойду. Смотрите: из арсенальной тоже потянулись на выход. И их, значит, "вчистую".
Чхеидзе был уже близко. Товарищи заступили ему дорогу. По-птичьи наклонив голову набок, Чхеидзе стал слушать рассказ о том, что делается в сорок первой – сорок второй.
Не дав докончить, он развел жестом покорным морщинистые ладошки:
– Бестактно, да... безобразно бестактно! По-бурбонски! Исполнительный комитет поставит на вид. Но в существе они действуют правильно. Соглашение между Временным комитетом Думы и Советом действительно есть. И власти у них мы не собираемся, конечно, оспаривать. Насиловать историю – это было бы идиотизмом: историю не сломаешь, правда? А история отдает ближайшее свое время им. Я хочу сказать: буржуазии.
– А Совет? – перебил Иван.
– Совет? – строго сказал Чхеидзе и нахмурил косматые брови. – У Совета довольно своей работы, местной работы: вы еще не читали газеты? А в отношении общей, государственной политики, как орган революционной демократии, Совет есть контроль над буржуазным правительством.
– Не власть, стало быть?
Как будто несколько смутился Чхеидзе:
– Почему не власть?
– Значит, две власти у нас? – Мартьянов качнул головой. – Что-то я не пойму, как это на одном месте двоим сидеть.
– Не на одном месте, – блеснул глазами, внезапно раздражившись, Чхеидзе. – А рядом! Вы это слово можете понимать: рядом!
И решительным на этот раз шагом, серединою коридора, он быстро засеменил дальше. Иван засмеялся.
– "Можете понимать"... Так вразумлять будете, как вчера и нынче, круглый дурак, и тот поймет, что к чему... Ай, и будет же вам! Пойдем опять во фракцию, что ли? Может быть, товарищ Молотов или хотя б товарищ Василий подошел.
Глава 51
Приказ No 1
До Исполнительного, однако, не дошли. По пути, засекая дорогу, взгремели от главного входа "Марсельезою" трубы. В полуциркульном не протолкаться, и Екатерининский зал весь заполнен солдатами и матросами в строю, винтовки у ноги. За колоннами, на галерее, что идет вдоль дальней стены, стоял тучный и осанистый человек с налитым кровью толстым лицом, бугристым, свисающим носом. Иван покрутил головой. Опять Родзянко. И опять солдатам говорит: вчера целый день так – прямо не слазил. Как подойдут солдаты – он уже тут как тут. Небось к рабочим не сунется. А норовит загнаться между ними и солдатами клином, – благо, солдат в политике пока что разбирается плохо: зубы заговорить ему – не столь хитрое дело... эдаким вот... осанистым. Я сам, дескать, бывший преображенец.
Перед Родзянкою, салютуя обнаженной шашкой, в мундире с красным, золотом шитым воротником, красными, с золотыми петлицами, обшлагами молодой офицер. Офицер говорил, напрягая срывающийся от старания голос:
– Еще со времен императрицы Елизабет Первой, которую в 1747 году возвели на престол штыки Преображенской гренадерской роты, штыки разгульных и славных лейб-компанейцев, мечта о народной свободе стала славной традицией нашего Преображенского полка. Из века в век горела над Преображенским полком звезда свободы. И так до нашего времени донесли преображенцы мечтательную тоску по ней и одни из первых пришли на ее волнующий зов.
– Сволочь! – сказал под самым ухом Ивана негромкий, сдержанный голос. – На Полицейском мосту третьего дня самолично по народу стрелял: я эту морду по гроб жизни не забуду... И солдаты все – с Миллионных казарм: самые царские телохранители... А сейчас, смотри, каким соловьем заливается... "Народная свобода". Пойдем, товарищи, сейчас Родзянко квакать будет: видите, уже живот раздул. Еще его слушать!
Действительно, слушать нечего. Стали пробираться дальше сквозь толпу, к левому коридору.
И опять не дошли. Топыря черную широкую бороду, набежал Соколов. За ним спешила целая толпа солдат разных полков. Он ухватил за руку Мартьянова.
– На ловца и зверь бежит! Только что видел Чхеидзе: президиум Исполкома постановил: в виде почетной награды включить в состав бюро Солдатской секции весь бывший штаб восстания. Сейчас закончилось организационное заседание... Специальной комиссии, – он оглянулся на солдат, – поручено исключительной ответственности дело. Вы нам будете особенно полезны, товарищ Мартьянов. Идемте.
Он завернул в ближайшую пустую комнату и сел на единственный, у стола стоявший стул. Солдаты обступили кругом. Среди них много оказалось Мартьянову знакомых: Марков, Адамус, Ивасенко. Мартьянов пожал Маркову руку.
– Ты что ж это волынцев Кирпичникову уступил?
Марков пожал плечом:
– Он старший унтер-офицер; ему было и команду принимать, по званию, когда рота выходить решила. А не все равно?
– Да все равно, конечно, по сущности, – согласился Мартьянов. Однако досадно: Думский комитет о нем, я краем уха слыхал, специально печатать будет: будто он – всему делу начало.
– А не все равно? – повторил Марков. И опять пожал плечом.
Соколов постучал пером по чернильнице.
– Приступаем, товарищи! Работа секции предстоит огромная, товарищи: охватить все стороны солдатской жизни, заложить основы новой – народной армии, в соответствии с новым, свободным строем...
– Новым? – перебил один из солдат. – А где он, новый? Что вчера Родзянко делегациям целый день кричал? "В казармы назад, по-прежнему слушаться офицеров".
Со всех сторон поддержали:
– Я нынче в комиссию военную ихнюю к полковнику Энгельгардту сунулся насчет солдатских прав, так он меня так шуганул... держись только...
– А насчет сдачи оружия приказ? Знаем мы, что такое оружие сдать. Я, можно сказать, и самую жизнь узнал с того только часу, как в разум взял, что винтовка – не царская, а моя.
– Тише, товарищи! – крикнул Соколов. – Товарищ Марков, вы ж депутат, доверенный, государственной важности дела будете решать... Нельзя ж так! Надо в порядке, с толком... О приказах и прочем на собрании говорили достаточно, незачем повторять. Для того и учреждается Солдатская секция, чтобы взять солдатскую жизнь в собственные солдатские руки. Об этом нам и надо сейчас составить сообщение.
– Сообщение? – переспросил Мартьянов и переглянулся с Иваном и Марковым. – Сообщение – дело десятое: это ж так, к сведению будет только. Приказ надо отдать по всем войскам.
– Приказ? – поднял глаза на Мартьянова Соколов, и в голосе прорвались скрипучие нотки. – Круто берете, товарищ Мартьянов. С момента переворота, с победою революции, Россия стала доподлинно правовым государством. На каком законном основании Совет депутатов будет отдавать приказы по армии?
– А кому еще отдавать, если не Совету? – вспылил Мартьянов. – Кому солдат подчиняться должен? Князьям и Родзянкам, что ль...
– Правильно! – дружно подхватили солдаты. – Пишите, товарищ Соколов. Вы ж так и обещали, когда сюда шли: мы будем говорить, а вы записывать. Пишите: приказ No 1 – чтоб с военного начальства приказами не путать. У нас свой счет будет.
Соколов пододвинул лист бумаги. Ресницы помаргивали: он напряженно и торопливо соображал. Но депутаты, нетерпеливо теснясь, уже налегали на стол так, что трещали толстые его дубовые ножки.
– Приказ No 1, – продиктовал Мартьянов, следя за рукой Соколова, медленно макнувшего в чернила перо. – О солдатских правах, солдатском устройстве и воле. В первый пункт: "Воинские части подчиняются Совету Рабочих и Солдатских Депутатов".
Соколов положил перо.
– Товарищи...
Но на плечо ему легла крепкая рука Маркова.
– Насчет оружия отметь: чтобы винтовки, пулеметы, броневики и прочее находились в солдатском распоряжении и офицеры к ним доступа не имели. Это пиши: во-вторых.
– В-третьих...
Маркова перебили со всех сторон голоса, вперебой:
– Отдание чести отменить... А то по улице не пройдешь.
– Чтоб на "ты" не говорили...
– Офицерство чтоб выборное было...
Соколов поднял обе руки.
– Товарищи!.. По порядку. Каждый же пункт надо обсудить. Вот хотя бы насчет выборности... Это же невозможное дело! Вы что хотите: весь офицерский корпус развалить?
– Развалить, именно! – радостно подтвердил Марков. – Туда ему и дорога.
– Двадцать седьмого с нами хотя б один офицер вышел? А их в городе тысячи... Все попрятались. Либо с Хабаловым были. Только из фронтовых кое-кто, отпускников... Да и те прапоры...
– А сейчас свой совет – офицерских депутатов – затеяли... вчера в Собрании армии заседание вели... На какой предмет – не угадать, думаешь?
– Кронштадтские флотские со своим офицерьем правильно поступили: кто хорош – пальцем не тронули, командуют, как командовали, а с остальными... сотню, никак, расстреляли, прочих – в тюрьму. Ты пиши, товарищ Соколов: уж мы-то свою солдатскую судьбу понимаем.
Соколов опять взял перо.
– Все-таки погодите, товарищи. Давайте в порядке. Прежде всего организационный вопрос: как устроить полковое и ротное управление. Потом, так сказать, декларацию прав. Вносите предложения, но помнить надо, товарищи, что речь идет о воинских частях. Армия – особое учреждение... Вот, например, товарищ Мартьянов говорил о подчинении Совету. Тут надо обязательно говорить...
– Знаем мы... "оговорки"! – перебил Мартьянов. – Начнут оговаривать от сути самой ничего не останется. Нет, товарищ Соколов, по этому делу солдат себя стричь не даст. Не за тем за винтовки брались.
Соколов ощетинился, затряс бородой.
– Никто стричь и не собирается! Что это за язык у вас, Мартьянов.
Вошел Василий. Осмотрелся, поманил к себе Ивана.
– Мариша говорит, вы в железнодорожных мастерских выступали несколько раз? Правильно? Так вот...
Он наклонился ближе и совсем снизил голос, хотя поблизости не было никого.
– Думцы... Родзянко с прочими к царю решили своих послать, Гучкова и Шульгина: миром, понимаете, кончить, выручить самодержавие. Мимо Исполкома, обходом... Потому что открыто на мир с царем даже меньшевики не пойдут: побоятся. Надо, на случай, принять меры. Езжайте в железнодорожные: там с товарищами свяжетесь. Пусть за этим делом присмотрят. Здесь в вас особой надобности нет?
Иван оглянулся на стол, на согнутую Соколовскую спину. Марков стоял рядом и диктовал, подкрепляя рукою слова:
– "Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулеметы, броневики и прочее, должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованиям".
– Серьезный мужик, – одобрительно кивнул Иван. – К нам, между прочим, в партию сразу после восстания записался. Кончают, похоже, приказ. Что-то все распрямляться стали.
Приказ кончали, действительно. На солдатских лицах шире и шире расплывалась улыбка, и Мартьянов, веселыми глазами оглядывая товарищей, пристукнул заключительно ладонью по столу:
– Кажется, все: о выборных комитетах в частях – есть, о делегатах в Совет, о подчинении Совету – есть, об оружии, об уравнении в правах с прочими гражданами, об отмене офицерского титулования, обращения на "ты", становления во фронт – есть. Теперь пишите, как по воинскому уставу полагается: "Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах.
Петроградский Совет Рабочих
и Солдатских Депутатов".
Соколов встал, собирая исчирканные листки:
– Ну, товарищи... позвольте вас поздравить: в истории русской армии вы открываете историческим приказом этим новую страницу: конец царской армии – начало армии народной. Завтра приказ будет распубликован: через несколько минут мы утвердим его на заседании Исполкома.
Иван нахлобучил шапку.
– Ну, я поехал. Ежели б машину, товарищ Василий. А то до мастерских я в час не доберусь. Пока суть да дело – не опоздать бы.
– Машину? – с сомнением покачал головою Василий. – Не так нынче просто: не тот уже день... Идите лучше сразу: тут с хлопотами дольше провозимся
Глава 52
Лакейские мысли
Бубликов, комиссар путей сообщения (во все министерства Думский комитет немедленно после соглашения с Советом назначил своих комиссаров до вступления в должность новых министров), встретил Гучкова и Шульгина на перроне вокзала посмеиваясь.
– Пожалуйте: поезд составили, сейчас будем отправлять. Удалось – во всей тайне: у рабочих и подозрения нет. Доедете со всеми удобствами. Я, видите, распорядился – шикарнейший салон-вагон, из великокняжеских. Как же иначе: историческая миссия! Вдвоем поедете? Михаил Владимирович так и не собрался?
Гучков мрачно посмотрел на золотых орлов, врезанных в синие матовые стенки вагона.
– Собственно, безопаснее было бы снять эти... эмблемы. Проезжать придется по беспокойным местностям. Особенно Луга: там какой-то табор бунтовщицкий, по-видимому: офицеров перебили и посажали. Кронштадт в миниатюре...
– Да, Кронштадт! – покачал головой сокрушенно Бубликов. – Царство небесное адмиралу Вирену, полковнику Стронскому и прочим убиенным... Разгулялась окаянная матросня. Но сейчас и там ведь обошлось, спасибо Совету; недаром сам второй товарищ председателя, Скобелев, ездил: обмаслил... Вот уже действительно по-прутковски: и терпентин на что-нибудь полезен... А в Луге – ничего особенного, смею заверить. Тамошнюю историю раздули, можете не беспокоиться. Снять орлов – жаль стиль портить, честное слово... Ах, неисправимый вы все-таки республиканец, Александр Иванович!
– Поклеп! – добродушно рассмеялся Гучков и колыхнул брюшком. – Без монархии Россия не может жить. С нынешними царями у меня, действительно, обострились отношения: помилуйте, вконец загноили империю. И раньше было не государство, а конюшня, а сейчас даже слова не подобрать. Но доброму конституционному монарху я первый принесу присягу на нерушимую верность. Не хуже Василия Витальевича, а уж он у нас – до мозга костей монархист.
Он поклонился в сторону Шульгина, и улыбка сошла с губ: всем известно – ненавидят они друг друга смертно.
Шульгин не ответил. Войдя в вагон, он сел к окну и демонстративно раздернул синие шелковые занавески. Неуместно послу от Думы к царю прятаться. Это уж пусть Гучков на брюхе ползет... чтоб "демократия" караул не кричала...
Поезд тронулся. Семафор. Унылый запев сигнального рожка у стрелки. Сплетение путей. Вереница вагонов. И потом – простор. Гудок. Полный ход.
Проводник, седой, в галунной ливрее придворного ведомства, принес чай на серебряном тяжелом подносе. Оглядел неодобрительным, осуждающим взглядом: царю представляться едут, а одеты совсем не по форме. В прежнее время – церемониймейстер и на порог бы дворца не пустил в эдаком кургузом виде: как на рынок за провизией.
Тот, круглый, Гучков – из купцов, сразу видно. Совсем приличий не знает. Мимо плевательницы плюнул. И по вагону бродит, как карманник какой: шарит. А глаз беспокойный. Прокудливый, а робливый, прямо надо сказать, глаз. Ежели б по другому времени, не по смуте, на высочайший выход такого удостоить – как лист бы дрожал от императорского величия.
Императорское величие. Старик даже глаза закрыл.
За тридцать лет службы лакеем в Зимнем дворце, до перевода сюда, на особо доверенное место, – сколько он их видал, высочайших выходов... а каждый раз – дрожь. Никаким словом не описать.
Кавалергардский караул: мундиры алого сукна – цены ему нет! – черные двуголовые орлы во всю грудь, на касках серебряные двуклювые птицы, распяливши крылья. Палаши без малого в рост человеческий – блеск и вес! Ботфорты лакированные с раструбом выше колен, перчатки белые с крагами по локоть. Не люди – монументы! Штандарты – на них Спас и богородица, золотом шитые, с кистями, с орлами золотыми на древках. Придворные чины – по всем залам, на десять верст по пути следования – стеной: узорчатое золото – от бороды и до пояса, и по заду, звезды и ленты – глазу не стерпеть. Фрейлины в русских платьях – сарафан на бальный манер: шелк, парча, жемчуга на кокошниках, бриллианты. Генералитет. Митрополит в мантии лиловой, с серебром, клобук белый с алмазным крестом, посох пастырский, рогатый, с парчовым оторочьем юбочкой, белое и черное духовенство в ризах парчовых... Вся государства сила! Церемониймейстер выйдет, подымет жезл золотой:
