Текст книги "Проиграл ли СССР "лунную гонку"?"

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

Скептически настроенный читатель наверняка возразит: “А стоит ли делать предположение о какой-то разгерметизации парашютного контейнера основного купола чуть ли не в вакууме, если эксперименты на аналогичном спускаемом аппарате корабля 7К-ОК(П) № 5 показали, что парашют не смог выйти не только при перепаде давления в 0,7 атмосфер, но и при нормальном давлении?” То есть “бритва Оккама” должна в полной мере применяться и при выдвижении версий, связанных с авариями и катастрофами космической техники. Есть ли смысл “изобретать” экзотическую версию, если имеется более простой способ объяснения?

Увы, но эти эксперименты с вытягиванием парашюта из контейнера спускаемого аппарата корабля 7К-ОК № 5 – и при нормальном давлении (в описании А.Борисова и Бориса Чертока), и при перепаде давлений (в описании Василия Мишина), – на самом деле ничего не доказывают.

Во-первых, мы уже доказали в полной мере, что корабли 7К-ОК № 4 (“Союз-1”) и 7К-ОК № 5 подготавливались к полету в разных парах вплоть до февраля 1967 года. Значит, и комплектовались парашютными системами они в разное время. Поэтому ставить знак равенства между “поведением” парашютов в этих кораблях вряд ли возможно.

Во-вторых, можно с полной уверенностью говорить, что оба описанных эксперимента были некорректны с точки зрения их постановки и оценки результатов.

Вот как описывается один из этих экспериментов в работе по истории космонавтики:

“Открыв люк основного парашюта, они зацепили подъемным краном, через динамометр, вытяжной и стали его постепенно поднимать. Эксперимент должен был показать необходимое усилие для выхода парашюта. Представляете, как они удивились, когда, вытянув весь тормозной парашют, кран поднял за него спускаемый аппарат... Массы полностью снаряженного аппарата было мало для вывода парашюта! А ведь если бы у “Союза” Комарова раскрылись обе солнечные батареи, на этом аппарате полетели бы люди! Что занятно, о подпольном эксперименте госкомиссии так и не сообщили” [10.32].

Разумеется, что не сообщили! Поскольку по методам проведения этого “эксперимента” он был совершенно некорректен и даже на йоту не соответствовал условиям реального баллистического спуска спускаемого аппарата корабля 7К-ОК (“Союз”) в земной атмосфере. Легко убедиться, что при полете в атмосфере спускаемый аппарат ориентирован в пространстве иначе, чем при статическом эксперименте на Земле. На него действуют совершенно иные нагрузки. Действующие на корабль силы направлены совершенно в другом направлении. Поэтому принимать в качестве решающего доказательства той или иной версии катастрофы оба эксперимента никак нельзя. Может быть, именно поэтому в итоговом заключении правительственной комиссии, расследовавшей причины катастрофы корабля 7К-ОК №4 (“Союз-1”) не было никаких ссылок на эти “экспериментальные доказательства”.

Напротив, почти во всех натурных экспериментах на самолетах и вертолетах, когда герметичные спускаемые аппараты сбрасывались с разных высот, при открытии крышек парашютных контейнеров тоже возникали перепады давления, сжатие парашютов стенками контейнера, но купола благополучно выходили и раскрывались. В рабочих дневниках Главного конструктора Василия Мишина есть интересная запись на этот счет от 29 мая 1967 года. Главный конструктор парашютных систем “Союза” Федор Дмитриевич Ткачев докладывает правительственной комиссии по расследованию катастрофы корабля 7К-ОК(П) № 4 (“Союз-1”) о результатах наземных испытаний парашютных систем при сбросах с самолета:

“ОСП (основная система парашютирования – С.Ч.) при самолетных испытаниях (5 испытаний) работала нормально при избыточном давлении в спускаемом аппарате 0,46 – 0,64 атмосфер. Деформация контейнера при наддуве спускаемого аппарата составляет примерно 14 миллиметров” [10.36].

Уже после катастрофы, в рамках расследований, проводимых правительственной комиссией, были осуществлены дополнительные сбросы макетов спускаемых аппаратов с учетом перепада давления в них и в парашютных контейнерах. Эти дополнительные испытания тоже не дали ответа, почему при перепаде давления всего в 0,7 атмосфер (и даже меньше) основной парашют так и не вышел из контейнера при спуске корабля 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”) в земной атмосфере 24 апреля 1967 года.

Значит, для сжатия стенками парашюта нужен гораздо больший перепад давлений. Такой перепад давлений может иметь место только в гораздо более разряженной среде. Но поскольку крышка парашютного контейнера отделилась в расчетное время и на расчетной высоте, перепад давлений возможен только в результате нештатной разгерметизации контейнера на очень большой высоте над Землей. А самой вероятной причиной такой разгерметизации может быть только прогар с нарушением герметичности контейнера, вызванный неправильной ориентацией спускаемого аппарата на этапе спуска в плазменном облаке. Выше, рассматривая версии № 5 и № 7, мы пришли к выводу, что при штатных управляемом или баллистическом спусках прогар крышек парашютных отсеков маловероятен. Неправильная ориентация могла быть связана, скорее всего, с нарушением процесса отделения приборно-агрегатного отсека от спускаемого аппарата космического корабля 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”).

И еще одна “вишенка на тортике” вдобавок к нашей версии. Через полтора года после гибели Владимира Комарова к Луне стартовал автоматический корабль 7К-Л1 № 12, названный в сообщении ТАСС “Зондом-6”. Корабль облетел естественный спутник Земли и лег на обратный курс к Земле. Вот тут-то и начались неприятности. Давление в спускаемом аппарате (в нем, кстати, должны были находиться космонавты без скафандров при пилотируемом полете) упало вдвое, после возникшей утечки, как предполагают, в резиновых уплотнениях входного люка. Корабль, однако, успешно вошел в земную атмосферу и впервые в программе 7К-Л1 “Зонд” совершил управляемый спуск с использованием аэродинамического качества спускаемого аппарата.

Во время прохождения образовавшегося вокруг корабля облака плазмы произошла разгерметизация парашютного контейнера из-за прогара уплотнения на его люке. Возник “коронный разряд”, который пробил электрическую цепь гамма-высотомера. Система управления расценила это как команду на отстрел парашюта. И парашют действительно отстрелился на высоте около 5,3 километра над поверхностью Земли. Напомним, что запасного парашюта на кораблях 7К-Л1 “Зонд” не предусматривалось. Поэтому спускаемый аппарат на высокой скорости врезался в земную поверхность, смявшись в “лепешку” высотой около метра и вырыв воронку глубиной едва ли не полметра. Взрыва и пожара не произошло лишь потому, что на борту спускаемого аппарата уже практически не было топлива, выработанного в ходе полета в атмосфере.

Какое отношение это происшествие с 7К-Л1 № 12 (“Зонд-6”) имеет отношение к катастрофе корабля 7К-ОК № 4 (“Союз-1”)?

Напомним, что спускаемые аппараты кораблей “Союз” и “Зонд” по своим габаритам практически идентичны. И если в правильно сориентированном спускаемом аппарате 7К-Л1 (“Зонд-6”) на этапе спуска в атмосфере прогорает уплотнение на люке парашютного контейнера, то тем более практически такое же уплотнение могло прогореть и на беспорядочно вращавшемся в плазменном облаке спускаемом аппарате корабля 7К-ОК № 4 (“Союз-1”). Возникновение “коронного разряда” – вопрос вероятностный. Разряд мог возникнуть, а мог и не возникнуть. А вот стенка парашютного контейнера при разгерметизации должна была выгнуться и зажать основной парашют, что и произошло во время полета корабля 7К-ОК № 4 (“Союз-1”). Деформации стенки контейнера корабля 7К-Л1 № 12 (“Зонд-6”) не произошло лишь потому, что эта стенка после катастрофы в апреле 1967 года была существенно усилена. Но и тогда, разбирая уже на Земле останки разбившегося лунного корабля, инженеры-эксплуатационщики говорили, что картина аварии такая же, как и при катастрофе корабля 7К-ОК № 4 (“Союз-1”). Отсюда сразу же напрашивались совершенно определенные выводы…

Сделанные автором выше предположения настолько банальны, что поневоле возникает вопрос: “А почему за прошедшие полвека до такой простенькой версии никто не додумался?”

Вполне может быть, что аналогичные рассуждения уже были сделаны кем-то ранее. Особенно вероятно, что кто-то из конструкторов и проектантов космической техники мог предложить взглянуть на всю первую партию кораблей 7К-ОК (“Союз”) – с первого и по седьмой корабль – после полета 7К-ОК(П) № 13 (“Союз-5”) и “происшествия с Волыновым”. Ведь выводы, как говорится, “лежат на поверхности” и “напрашиваются сами собой”!

Но, учитывая реалии того времени, такому “умнику” просто посоветовали бы “держать язык за зубами”: правительственная комиссия по расследованию катастрофы 24 апреля 1967 года уже отработала и выводы сделала. Зачем же “ворошить прошлое”?

Косвенное подтверждение того, что зимой 1969 года такие разговоры о большом сходстве посадок кораблей 7К-ОК(А) №4 (“Союз-1”) и 7К-ОК(П) №13 (“Союз-5”) действительно велись, можно найти в книге спортивного комиссара Ивана Григорьевича Борисенко “Первые рекорды в космосе” (издание второе, дополненное), которая была подписана к печати 20 февраля 1969 года – чуть больше, чем через месяц после возвращения из космического полета Бориса Волынова. И.Г.Борисенко так описывает посадку космического корабля 7К-ОК(А) №4 (“Союз-1”):

“В точно назначенное время включилась система ориентации корабля. Затем начала работу тормозная двигательная установка. Владимир Михайлович Комаров сообщил на командный пункт управления полетом, сколько проработала тормозная двигательная установка. Через некоторое время он доложил об отделении приборного отсека корабля. Корабль терял скорость, вот-вот он постепенно войдет в плотные слои атмосферы. И опять Владимир Комаров доложил, что все идет нормально. Это были его последние слова. Он говорил спокойно, уверено и четко, это был образец разумной исчерпывающей информации, самообладание и спокойствия”.

Казалось бы, в этой цитате нет ничего особенного, обычный образец “подслащенного” информационного вранья. Но почему применительно к полету Владимира Комарова спортивный комиссар Иван Борисенко делает особый акцент именно на “отделении приборного отсека корабля”? Ведь при возвращении на Землю кораблей 7К-ОК (“Союз”) происходило разделение отсеков, при котором и приборный, и бытовой (орбитальный) отсеки отделялись от спускаемого аппарата практически одновременно. Тут, как говорится, “на воре шапка горит”. Конечно же, Иван Борисенко был в курсе “непростой” посадки Бориса Волынова на корабле 7К-ОК(П) №13 (“Союз-5”). И, видимо, слышал разговоры конструкторов и испытателей космических кораблей о том, что “посадка Волынова очень похожа на посадку Комарова” (за исключением, разумеется, финальной части, когда вводилась в действие парашютная система). Но как тогда быть с основной версией о “спутывании строп парашюта” при полете Владимира Комарова? Нужно сделать все, чтобы не навести советского читателя на “нехорошие” аналогии и предположения! Вот поэтому и подчеркнул особо спортивный комиссар, что при полете корабля 7К-ОК(А) №4 (“Союз-1”) произошло нормальное отделение приборного отсека.

Кстати, анализ нашей версии можно провести даже без привлечения всей первой партии кораблей 7К-ОК (“Союз”). Отводим “в сторону” седьмой корабль 7К-ОК(П) № 13 (“Союз-5”) – все-таки так или иначе на нем уже были сделаны какие-то изменения в конструкции и бортовых системах после гибели Владимира Комарова. По тем же основаниям отводим корабли 7К-ОК(П) № 5 (“Космос-187”) и 7К-ОК(А) № 6 (“Космос-186”) – они тоже подверглись некоторым изменениям после катастрофы 24 апреля 1967 года. Не будем рассматривать корабли 7К-ОК(П) № 2 (“Космос-133”) и 7К-ОК(А) № 1 – первый пропал где-то между космосом и землей, второй вообще не долетел до околоземной орбиты. В “сухом остатке” у нас остаются только 7К-ОК(П) № 3 (“Космос-140”) и 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”). Они технологически подобны, их готовили вместе к пилотируемому полету, который должен был состояться в декабре 1966 года или в январе 1967 года. К концу декабря 1966 года оба корабля были уже готовы. И если мы говорим о прогаре на корабле 7К-ОК(П) № 3 (“Космос-140”), то аналогичную версию нештатного баллистического спуска и прогара корабля 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”) мы тоже должны рассмотреть.

И еще одно замечание. Конечно, для того чтобы окончательно доказать – или опровергнуть! – сформулированную нами версию катастрофы корабля 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”) нужны дополнительные исследования, в частности, и останков спускаемого аппарата, если они еще где-то хранятся.

А пока можно достаточно уверенно констатировать: только эта версия охватывает все известные факты и более-менее правдоподобно их истолковывает.

 

 

10.13. Разбор полетов: работает правительственная комиссия

 

Случившаяся 24 апреля 1967 года трагедия заставила очень многих руководителей космической отрасли задуматься и постараться трезво оценить ситуацию.

Так, министр общего машиностроения СССР С.А.Афанасьев писал: “…основные и самые тяжелые по последствиям аварии систематически происходят с объектами разработки ЦКБЭМ (бывшего ОКБ-1 С.П. Королева); достаточно посмотреть на исход летных испытаний всех четырех кораблей “Союз”, чтобы убедиться в изобилии недоработок…

Следует признать, что подготовка к полету космонавтов на кораблях “Союз” велась без должной серьезной отработки этого корабля на земле и в полете, что при каждом полете имели место серьезные ненормальности, каждый раз разные, и перед полетом космонавта не было сделано ни одного нормального пуска корабля “Союз”. В этом причина катастрофы корабля “Союз” с космонавтом В.М. Комаровым!..” [10.38].

Все правильно написали, товарищ министр, все верно. Только где была ваша принципиальность в день, когда Государственная комиссия на Байконуре решала вопрос о готовности к запуску космического корабля 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”)? И по поводу “ненормальностей, каждый раз разных” тоже не согласимся: даже после четырех пусков уже ясно, что у нового корабля серьезные проблемы с системами управления и ориентации, а по нашей версии – еще и с системами разделения отсеков и теплозащитой.

Далее товарищ союзный министр уточняет: “…нераскрытие панели солнечной батареи сразу после выхода “Союза-1” на орбиту повлекло за собой отказы других бортовых систем и создало исключительные трудности космонавту в управлении кораблем. Преодолев их, Комаров проявил исключительное мастерство и в необычно сложных условиях весьма точно вручную повел корабль на посадку. И только отказ в работе парашютной системы не позволил кораблю благополучно приземлиться…” [10.38].

Мужество космонавта заслонило чьи-то огрехи и не компетентность, вот только на парашютную систему мастерства Владимира Комарова не хватило: изнутри мчавшегося к земле спускаемого аппарата со спутавшимися парашютами ничего сделать было нельзя…

Уже через три дня после катастрофы космического корабля 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”) начала работу официальная государственная комиссия по расследованию причин случившейся трагедии.

Однако перед тем как заняться “разбором полетов”, отметим, что версия генерала Николая Каманина, изложенная им в докладе Дмитрию Устинову из Орска еще 24 апреля 1967 года, и буквально в тот же день активно поддержанная Главным конструктором Василием Мишиным о парашютной системе как “виновнице всех бед”, еще до начала работы комиссии стала доминирующей – именно в силу своей очевидности: вот горящие обломки спускаемого аппарата космического корабля 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”), вот спутавшиеся парашюты рядом с ними. Какие еще доказательства требуются, дорогие товарищи? Да и ТАСС уже поспешил сообщить на весь мир: Владимир Комаров погиб из-за скручивания строп парашюта. Ну, не будем же мы опровергать заявление нашего советского информационного агентства, в самом-то деле? Как-то это не солидно… И не по партийному… А что скажут в ЦК КПСС? А что скажет сам товарищ Леонид Ильич Брежнев?

Поэтому будем считать причиной катастрофы неисправность парашютной системы. Когда произошла штатная разгерметизация парашютного контейнера на расчетной высоте начала работы парашютной системы, стенка контейнера, деформированная внутренним давлением, прогнулась и сжала сложенный основной парашют. На участке спуска раскрылся тормозной парашют, который должен был вытащить за собой купол основного парашюта, но последний уже был сжат деформированной стенкой. Автоматика задействовала запасную парашютную систему, но так как отделение тормозного парашюта не состоялось, стропы запутались, и купол запасного парашюта не раскрылся. В момент удара о землю скорость корабля была – по разным оценкам – от сорока до двухсот метров в секунду.

“Аварийная комиссия (председатель – Д.Ф. Устинов, я – секретарь), назначенная для расследования трагического несчастного случая, установила, что его причина – в недоработанности парашютной системы корабля “Союз”, – вспоминал директор Центрального научно-исследовательского института машиностроения Юрий Мозжорин.

Пожалуй, единственным открытым источником, из которого можно узнать о ходе работы этой комиссии, сегодня являются четырехтомные воспоминания генерала Николая Каманина. Ему мы и предоставим слово, ограничившись лишь комментированием особенно интересных событий:

“27 апреля (1967 года – С.Ч.).

В 12 часов у секретаря ЦК Устинова состоялось заседание правительственной комиссии по расследованию причин катастрофы космического корабля “Союз-1”. Присутствовали Устинов, Смирнов, Пашков, Сербин, Афанасьев, Тюлин, Керимов, Мишин, Глушко, Рязанский, Бармин, Казаков, Ткачев, Северин, Толубко, Карась, Мозжорин, Мельников. От ВВС были Вершинин, Руденко, Гагарин и я. После обстоятельного обсуждения плана, сроков и порядка расследования решили создать семь рабочих подкомиссий:

1. Структура корабля и его наземные и летные испытания.

2. Посадочные устройства и парашютная система.

3. Системы ориентации и автоматика.

4. Измерительный комплекс, связь и управление полетом.

5. Служба поиска.

6. Анализ пленок “Мир” и данных телеметрии.

7. Изучение документации корабля, систем, инструкций, программы полета и бортжурналов.

Решили до 15 мая закончить работу подкомиссий, а к 25 мая подготовить общее заключение по происшествию. Во все подкомиссии включены по 2-3 представителя ВВС. Я вошел в состав второй, а Гагарин – четвертой подкомиссии”.

Как оперативно работать собрались-то! Рассмотреть все вопросы и все обсуждение завершить всего за месяц (минус еще выходные дни и все майские всенародные праздники). Это в капиталистической Америке, у буржуев расследования катастроф ракетно-космической техники занимают месяцы, а то и годы. А мы – раз, а мы – вжик, и готово!

Почему такая спешка, дорогие товарищи? Вам кто-то на “хвосты” горячие угли положил?

А потому такая спешка, что год 1967-й – особый, юбилейный: пятьдесят лет Великой Октябрьской социалистической революции, пятьдесят лет нашей горячо любимой Советской власти. А чем принято встречать всенародные юбилеи в Стране Советов? Правильно, новыми трудовыми успехами! А какие успехи могут быть у нашей советской космонавтики в юбилейном 1967-м году? Конечно же, реализация проекта “Союз” – стыковка в космосе двух пилотируемых кораблей и переход космонавтов из одного корабля в другой в скафандрах через открытый космос. Это что бы мир рот открыл от удивления и снова убедился, что только “социализм – надежная стартовая площадка для космических ракет”. Это чтобы порадовать Советский народ к Великому празднику – да, есть еще у нас отдельные недостатки в социалистическом быту, но глядите, каковы наши успехи в космосе! Это чтобы утереть нос американцам: пока вы там колупаетесь на своих “Джемини” и заживо сгораете на “Аполлонах”, мы – ух, мы – ах, мы – снова самые первые!

Да, оно, конечно, с Комаровым нехорошо вышло… Хотели же к празднику, к Первомаю… Незадачка, не получилось, бывает…

Но у нас впереди еще полгода! Сейчас быстренько разберемся на правительственной комиссии с причинами гибели товарища Комарова – и вперед, к новым трудовым свершениям в космосе!

И еще не нужно забывать, дорогие товарищи, что успешный околоземный полет пилотируемых “Союзов” во многом откроет дорогу для пилотируемого облета Луны – потому что очень во многом орбитальные корабли 7К-ОК (“Союз”) похожи на лунный облетный корабль 7К-Л1: предок-то у них был общий, корабль 7К, задуманный еще товарищем Сергеем Павловичем Королевым.

И заработала правительственная комиссия, затрудилась.

Ну, а мы, чтобы помочь нашей правительственной комиссии в ее плодотворной работе, составим перечень основных неполадок, которые обнаружились во время полета корабля 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”):

– по неизвестной причине не раскрылась одна из двух панелей солнечных батарей – левая, на которой находятся дублирующая антенна радиотелеметрии и КВ-радиолинии;

– постоянно “уходил в отказ” солнечно-звездный датчик 45К, который должен помогать ориентировать корабль на звезды, а его солнечные батареи – на Солнце, и который должен обеспечить необходимую ориентацию осей корабля при его спуске на Землю с использованием аэродинамического качества космического корабля, то есть управляемый спуск;

– аварийный корабль пришлось сажать на Землю не на семнадцатом витке, а на девятнадцатом, поскольку не сработала еще и система ионной ориентации;

– после якобы происшедшего отделения от спускаемого аппарата бытового и приборно-агрегатного отсеков, спускаемый аппарат почему-то сбился с курса и перешел с управляемого на баллистический спуск;

– тормозной парашют почему-то не смог вытянуть из контейнера купол основного, хотя всегда делал это успешно при наземных испытаниях, во время срабатывания системы аварийного спасения 14 декабря 1966 года на 31-й площадке космодрома Байконур, и при спуске на Землю автоматического корабля 7К-ОК(П) № 3 (“Космос-140”). По команде барометрического устройства вышел запасной парашют, но не смог раскрыться, так как оказался в “аэродинамической тени” тормозного и в конечном итоге спутался с ним;

– не прошла команда от высотомера для запуска пороховых двигателей мягкой посадки спускаемого аппарата.

Для того чтобы сделать правильные выводы, правительственная комиссия должна располагать, материальными свидетельствами. Что есть в наличии?

В одной из работ по истории космонавтики читаем:

“Комиссия, занимавшаяся расследованием катастрофы “Союза-1”, почти не имела никакого материала для анализа. Спускаемый аппарат превратился в кучу искореженного, обожженного металла. Хорошо, хоть парашюты были в более или менее приличном состоянии. То, что не вышел основной парашют, установили быстро. Его так и нашли – оплавленным, в контейнере. Но это было полдела. Понять, что с ним произошло, оказалось куда сложнее” [10.2].

На месте катастрофы побывала масса высокопоставленных товарищей: “Председатель Государственной комиссии по летно-конструкторским испытаниям корабля “Союз” Г.А.Тюлин, академики В.П.Мишин и М.В.Келдыш, руководители разработок систем Ф.Д.Ткачев, Г.И.Северин и (конечно же!) сотрудники Комитета государственной безопасности. Прибыла также группа специалистов промышленности (П.В.Цыбин, С.Н.Анохин, А.Ф.Тополь, В.И.Рыжиков, А.Г.Решетин, А.С.Барер и др.), направленная с задачей провести обследование на месте и не упустить каких бы то ни было деталей случившегося” [10.20].

Видимо, руководящие товарищи и сопровождающие их лица потрудились на славу. Уже на третий день поисковых работ обломки спускаемого аппарата “отправили самолетом в Москву. Мелкие осколки, разбросанные вокруг, собрали и “захоронили”, соорудив подобие могильного холмика, на который летчик-испытатель С.Н.Анохин возложил свою фуражку офицера Военно-воздушных сил” [10.20].

Понятно, что найденные обломки корабля нужно где-то складировать и хорошенько изучить – не в кабинет же секретаря Центрального Комитета КПСС Устинова Дмитрия Федоровича их везти в самом-то деле! Поэтому местом для изучения останков спускаемого аппарата корабля 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”) выбрали помещение на территории Центрального конструкторского бюро экспериментального машиностроения. Это ничего, что предприятие секретное и эксперта “со стороны” туда не пустят – нам как раз посторонние и не нужны. Нам нужны свои эксперты, собственные. И лучше – из самого же ЦКБЭМ. Ибо кто же лучше всего может найти дефекты и ошибки в конструкции, как не люди, которые эту конструкцию и создавали, не так ли?

Параллельно с работой правительственной комиссии разработчики космической техники начали собственный анализ случившейся трагедии, собрали большое совещание 28 апреля.

“О том, что было найдено на месте падения, – пишет в книге “Ракеты и люди” Борис Черток, – подробно рассказал Цыбин, которого Мишин сразу вызвал в Орск для помощи группе наших специалистов по СА и в качестве официального представителя ЦКБЭМ.

Цыбин, прилетевший с ним Сергей Анохин и все их спутники были подавлены не только самим фактом гибели Комарова, но и тем, что они увидели на месте падения.

– Во время войны каких только сгоревших самолетов я не насмотрелся, – говорил Анохин, – но то, что мы увидели, не идет ни в какое сравнение. Перекись водорода оказалась гораздо страшнее бензина.

При ударе о землю произошел взрыв и начался пожар. В баках СА сохранилось около тридцати килограммов концентрированной перекиси водорода, служившей рабочим телом для двигателей системы управляемого спуска. Она не просто горит, но активно способствует горению всего негорящего, выделяя при разложении свободный кислород. Из-за нерасчетно высокой скорости снижения лобовой щит отстрелился не на высоте трех километров, а у самой земли. Команда на включение питания гамма-лучевого высотомера также не исполнилась, а следовательно, не была выдана и команда на запуск двигателей мягкой посадки. Удар о землю был таким сильным, что образовалось углубление более полуметра.

После того как были извлечены все остатки деталей конструкции и приборов, включая капсулу с цезием – источником гамма-излучения, на месте падения в присутствии членов Госкомиссии был насыпан небольшой холмик.

Евгений Уткин, руководивший нашей группой в службе поиска, доставил с места аварии остатки “Союза-1” в Подлипки. Они были разложены в помещении КИСа. Зрелище было ужасающее. Оплавленные и обгоревшие приборы были настолько деформированы и смешаны с землей, что даже их авторам трудно было разобрать, что есть что.

Наибольший интерес для разработки версий представляли записи магнитной пленки, хранящейся в бронекассете телеметрической системы “Мир-3”. Однако Сулимов и Комиссаров, которых все убедительно просили любыми усилиями восстановить записи этого “черного ящика”, сказали, что кассета оплавлена, и запись на остатках пленки расшифровке не поддается. Для нас, электриков, это было тяжелым ударом. Только телеметрия “Мира-3” могла доказать, что все команды автоматики выдавались и доходили до адресата. Основной парашют был оплавлен внутри контейнера. Вытяжной, тормозной и запасной сохранились” [10.4].

Генерал Николай Каманин, который присутствовал и на этом совещании, записывает в свой дневник:

“28 апреля.

Лучше других сохранилась от пожара парашютная система. Вытяжной, тормозной и запасной парашюты в исправном состоянии. Основной парашют почти полностью сгорел, но все детали его автоматики сохранились. Есть надежда, что причину отказа парашютной системы мы сможем выяснить” [10.7].

“Очевидная” парашютная версия товарищей Каманина-Мишина, как видим, имеет почти что очевидные доказательства. Потому что других практически не сохранилось.

И пошло-поехало… Уже 3 мая второй раз собирается “парашютная подкомиссия – правильно, “куй железо пока горячо!”

Генерал Николай Каманин пишет:

“Состоялось второе заседание аварийной подкомиссии Уткина (подкомиссия, занимавшаяся парашютной системой корабля 7К-ОК(А) № 4 (“Союз-1”) – С.Ч.). В работе подкомиссии принимали участие Тюлин, Бушуев, Казаков, Попович, Смирнов, Фролов и другие. Утвердили планы работ специальных подгрупп, предусматривающие продувки парашютной системы в аэродинамической трубе и три натурных сброса с самолета макетов корабля с парашютами. До 13-14 мая наша подкомиссия закончит свою работу. Пока ничего нового о причинах происшествия не выявлено” [10.7].

Результатов экспериментальных сбросов макетов с самолета нет, данных о продувках в аэродинамической трубе тоже нет, и соображений о причинах трагедии нет. Но к середине месяца мы закончим. Потому что спешим. Потому что год юбилейный.

И поэтому уже строим планы новых запусков. Это американцы могут себе позволить после катастрофы на “Аполлоне” неторопливый анализ – они хотят высадить своих парней на Луну до конца десятилетия. А нам так нельзя, у нас праздник на носу.

Поэтому уже 7 мая, через две недели после гибели Владимира Комарова, генерал Николай Каманин встречается с Главным конструктором ЦКБЭМ Василием Мишиным:

“Был у Мишина. Василий Павлович ознакомил меня с планом работ по “Союзам”. Принято решение запустить еще два технологических корабля “Союз” без экипажа на борту. На подготовку этих двух кораблей потребуется минимум два месяца, пуск их возможен во второй половине июля. Программа полета технологических кораблей упрощена: стыковки не будет, предусматривается лишь несколько сближений кораблей до расстояния 50-70 метров. В августе, по мнению Мишина, возможен полет первой пары пилотируемых кораблей “Союз” со стыковкой их на орбите и переходом двух космонавтов из одного корабля в другой. Всего до ноября 1967 года (почему именно до ноября? Потому что праздник же! – С.Ч.) будут подготовлены к пускам шесть пилотируемых кораблей “Союз”. Для выполнения этой программы полетов нужно готовить четыре экипажа (8 командиров кораблей и 8 “выходящих”) [10.7].