Текст книги "Сумма стратегии"

Автор книги: Сергей Переслегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 48 страниц)

Во всяком случае, концепция «ядерной зимы» сыграла свою роль в окончании Третьей Мировой («холодной») войны и тихой смерти Советского Союза.

Из чего можно заключить, что К. Саган переиграл Н. Моисеева: «когда двое делают одно и то же, это не одно и то же».

Интересно, что в перечне имен создателей классического западного военного искусства нет американских стратегов. Пол Кроссер – экономист и историк. Карл Саган – астрофизик. Впервые сформулировавший представление о «войне Афины» Нейл Стивенсон – фантаст, равно как и Лоис Буджолд, которой принадлежит 5-й принцип теоретической стратегии – принцип безальтернативности.

Конечно, нельзя предположить, что страна, безоговорочно выигравшая все три мировые войны и создавшая величайшую империю в человеческой истории, не внесла ничего существенного в искусство стратегии. Схематизация «войны Афины», выполненная в 2012 году нашей группой, была попыткой осмыслить специфический «американский стиль» веления войны, к которому как нельзя лучше подходят слова Сунь-цзы:

«Когда поднимают легкое перышко, это не считается большой силой; когда видят солнце и луну, это не считается острым зрением; когда слышат раскаты грома, это не считается тонким слухом.

Про кого в древности говорили, что он хорошо сражается, тот побеждал, когда было легко победить. Поэтому, когда хорошо сражавшийся побеждал, у него не оказывалось ни славы ума, ни подвигов мужества».

Формально, теория «войны Афины» относится к классической стратегии. Но поскольку эта теория до сих пор никем толком не описана, а многие ее положения с точки зрения привычного военного искусства не только выглядят парадоксально, но и, строго говоря, «вообще не про то, не про войну», мы сочли правильным включить данный материал в третью часть книги как своеобразную «связку» традиции и инновации.

Итак, седьмая глава «Summa strategia» посвящена «военному предприятию» («war-as-enterprise»). Восьмая глава – возможным способам борьбы со страной-гегемоном, чьи вооруженные силы удовлетворяют мультидержавному стандарту, а положение, занимаемое страной в мире таково, что ее поражение автоматически обернется поражением всей современной цивилизации и потому стратегически неприемлемо. Наконец, девятая глава ставит вопрос о принципах, положенных в основу классического военного искусства, и о вероятном изменении этих принципов в условиях кризиса индустриальной фазы развития.

Если вы думаете, что мир состоит из трендов и ничего нельзя сделать, то вы топ-менеджер. Если вы думаете, что вами тотально управляют и ненавидите всех, то вы офисный планктон. Если вы верите, что выплывите, потому что уже сто раз выплывали своими руками, вы старушка из Питера или инженер средних лет из Сибири. Если вы знаете, что ваше правительство может многими вещами управлять и делает это, то вы зрелый американец, житель самой свободной страны мира. Если вы понимаете, что квантовый наблюдатель, это не глюк, а ваш сосед по парте, то вы российский студент и не обязательно из условного Сколково.

Отец бредил сценарной картой, собирая информацию по городам и весям, подробно расспрашивал меня про Штаты и засылал своих неуемных архитекторов, по совместительству игромастеров и барменов из питерской когнитивной волны, по разным точкам бифуркаций нашей бушующей страны. Он заказывал поисковики именитым компаниям программеров, и те тужились составить контекстный поиск. Наш Билли Гейтс, черноволосый вечный студент с харизматической внешностью, вместо того чтобы решать эту животрепещущую проблему, занялся производством собственных детей. А сами мы были не в теме про эту семантику, семиотику и лингвистику, мне хватало и на работе проблем…

Дядя Саша всех звал в моделирование всего и вся, я не видел в этом ничего перспективного, потому что понял на своей финансовой шкуре, что работают только грубые модели, а многофакторная мигающая хрень всегда даст тебе «среднюю температуру по больнице», хоть ты режь ее. Но модель сценарного ландшафта делать было надо, потому что мир людей буквально содрогался в муках: сейчас сдохнуть или через такт…

Впрочем, некоторые питерские интеллигенты даже отчисляли деньги на выход из кризиса отцу в Интернет-кошельки, он хвалился, что стал церковью, которой платят десятину те, кто сам ничего делать не хочет.

Индульгенций он в ответ не выдавал, но стал внутрирайонным гением перемен – факт. Мама совсем отстроилась от его дел, выгородив себе маленький сад в близком пригороде, писала стихи по-французски и вышивала чудовищные по сложности, чудесные колером скатерти по льну, выиграла две выставки на Украине и так нашла себя. Я думаю, что она устала бояться, что отца убьют не за то, а просто, чтоб не мешал…

Новую карту будущего, которая должна была бы включить грядущее разнообразие моей Родины в сценарных конфигурациях, их наслоениях и порождающих резонансах и прочие эффекты наших усталых от однообразия равнин.

На себе я все время ощущал тени этих странных больших процессов, которые разворачивались на людях и помимо них и прилетали «пермским синдромом» в мою безоблачную менеджерскую жизнь. Я играл и уворачивался, когда совсем плохело – уезжал в двухдневный санаторий по праву ног, вспоминающих детство.

Мои друзья уже разделились на три равные части, и никакая из них не была мне противна, просто я опять, как в одиннадцатом классе, был властителем сновидений.

Первая категория говорила, что будущего нет, вторая, что есть и даже ничего себе: все улучшается, а третья сидела с иголками в жопе и темой – ждем-с! Последние были союзниками, а не первые две группы – как вы могли подумать.

Отец собрал на своей карте несколько «фабрик мысли» из молодежи, потому что когда-то умные ребята типа Лейбница и Д`Аламбера что-то похожее делали. Когда создавали свою энциклопедию.

Ну и мы делали атлас мира. Новый.

С тем, что Средневековье в мозгах как-то боком, но неумолимо напирало на нас, я с отцом был согласен.

Но неприятности сыпались на нас не от американцев непосредственно, а от нас самих. Наши властители дум и муд, как говорила молодежь, и это прижилось, планировали войну в 2015-м. Мне и отцу она была не нужна, а значит, моей Родине – тоже. Войны не хотела мать. Жена. Сашка и даже военный друг Петька. Не хотели под ружье мои солдаты «смыслового фронта» и отцовские дети «фабрик мысли». Наша церковь не находила этой войны в библейских пророчествах и призывала к сотворчеству с Богом, а не с Дьяволом.

Я был согласен на войну против себя, без сожаления увольнялся, бодро менял деятельность, не меняя настроения, гулял с ребенком и любил жену Кристину. Но война против всех казалась мне аморальной с детства, к тому же она была бы войной ни за что. Поэтому мы всем кагалом использовали многие средства, чтобы эта версия Реальности нас миновала. В Колизее, нашем клубе, салоне, офисе, Альма-матер, придворной церкви и месте дислокации петербургского Оракула прошла бурная дискуссия: моделирование и технологизация против персонального подхода. Все склонились в уважении, но к согласию не пришли, проблема: «если писать книгу для дураков, то только дураки ее и прочтут» – осталась. Частично правы были обе стороны: модельщики утверждали, что искусство не передается и подмастерье может мастером и не стать, а персональщики кричали, что любая модель убирает субъекта и выхолащивает содержание.

Несчастные американцы, читая наши сценарии, валяющиеся с картинками на столах кофеен, пытались что-то вменить нам, но сценарии войны с Америкой, абсурдные и не очень, все равно всплывали на заборах. Жена смеялась, она сказала мне, что стоит всем открыто рассказать, как ты пылаешь страстью к какому-то человеку, все сразу отметут твою с ним действительную связь. Я задумался. Я, правда, всегда «прятал лист в лесу», но никак не думал, что это так легко может быть использовано против меня. Никогда не учите женщин стратегии, у них нет никаких ограничений по переводу этого знания на самый что ни на есть бытовой уровень, где вам хана, крышка, ведь вы же – мыслитель! Жан-Жак Руссо! Марк Аврелий! С тоски я заполнил карточку сценарного ландшафта наших отношений с Кристин в горизонте 10 лет и купил ей модные духи сезона. А еще бывшая американка…

Притяжение-отталкивание, черные дыры, белые дыры, планеты и астероиды, куча астрономической терминологии, через которую мы описывали сценарные процессы, давала нам силу Космоса и право вскочить на резонанс или слиться из дыры вовремя.

Если в далеком 2012-м, когда была Олимпиада в Лондоне и они, англичане, вдруг спели наше инженерное возрождение, а потом Брюс Виллис выступил против авторского права как дикости беспощадной, мы ставили на то, что точечное влияние возможно, а из точек рождаются сети. Мы бились даже за общественное мнение, будь оно трижды неладно, потому что судят там по меньшему уму.

Мы бились, потому что спроектированное принималось за естественное и люди превращались в стадо баранов, текущее по вымышленному тренду.

Если у американцев есть лишние сто тысяч на эту реку в никуда, то в моей стране людей маловато, и я не чурался тупо и бесславно ходить в народ и по В.Высоцкому «не вникнут – разъяснять!» Тусовки. Салоны. Клубы. Собеседование о будущем. Мистерии и спектакли были про это. Когда все кричали про ренессанс культуры и возрождение интереса к знанию, то вклад нас с отцом тут конечно был. Искусство про прошлое не бывает.

Я также хорошо понимал, что без «Авроры» революция как-то не смотрится, и пьяных солдат и матросов с якобы пассионарным всплеском нельзя сбрасывать со счетов. Правда, не стоит искать таковых в постиндустриальном городе, где каждый приезжий ищет идентичности. А каждый горожанин – уникальности. Вместе они, сталкиваясь, порождают разрешение конфликта между Реальным и Действительным. Дерутся или уходят в мучительный годовой игнор, но что это меняет? Потом кто-то один или оба доходят до того, что бывает персональное: то важное в общем большом деле – и по методам, и по теме – именно этому человеку. Он перестает сравнивать качество совести с количеством прибыли и попадает в наши клубы и начинает влиять на позитивный сценарий, то есть определенно не хочет войны в 2015-м.

Как получилось, что грядущая война так бодро вмешалась в нашу жизнь? Стала определять наши мысли и дела, исследования и озарения? Да все просто: сценарный ландшафт территории – сложное и красивое здание, динамичное, плывучее и нуждающееся в уважении, потому что того и гляди попадешь в черную дыру. Это раз. Война, по моему старому школьному представлению, заботливо подсунутого отцом, это упрощенное управление. Это два. Так значит, против деревянного, не текущего, вырожденного ландшафта нет никакого приема, кроме как завоевать, проблематизировать, разрушить, разворошить – нужное подчеркнуть! Уехав в Америку, я весь первый год ощущал в затылок горящее дыхание войны всей Америки против меня. Я, как Мюнхгаузен, вытащил себя из болота, кинул в бой, и вернулся, вполне себе поднаторевшим в сценировании. А мог бы быть и съеден, побежден и обманут, и так случилось со многими. Действительно! На войне многое погибает, даже если она информационная. Много зомби ходит сегодня по городу, они были проблематизированы постиндустриальным миром, не выжили и бродят теперь без воли. Без персонального. Только отдельное – принадлежавшее идентичному, будет теперь их судьбой. Их вставят в таблицу и присвоят ярлык. А живые люди из таблицы выпирают: сразу видно, что в клеточках им тесно, и они их сломают и уйдут. Я быстро отучил Кристин думать с помощью чужих словоформ, и она стала ловить меня на клише. Я смеялся. Потом она сказала, что перевела какую-то русскую поэму на английский в подарок мне на день рождения. Я прочел и понял, что она сделал меня героем с помощью перевода, и как у нее это вышло, не знаю. Никогда не учите ничему женщин. Они все извратят, то есть выйдут из ваших врат, и дальше вам их снова туда придется заманивать. Я любил Кристин. Я любил Родину. Никакой язык не может сделать из недоамериканки Афину, играющую словами и шутя прославляющую своего героя за пределами его удела. Мне придется не пасть в ее глазах.

«Война как упрощение управления живет по своим законам», – говорил отец. Он плел свою паутину, непозволительно доверяя едва сложившимся сообществам. У него было мало времени. Он боролся. Я играл. Он мне прощал. Я за него боялся.

Даже Петька был подключен для выстраивания иерархии скриптов войны. Старая как мир тема всплывала не только гибелью адмирала Рожественского во время Русско-японской, но и новыми гранями информационных боев. Мама сидела и вязала свои кружева снова у нас на кухне. И Сашка с гитарой. Перед войной все собираются, еще перед войной был ренессанс кинематографа, обычного и интерактивного театра, живописи и всякой психотерапии с камешками, тряпочками, ванночками и прочими лепестками роз. Зачем она? Война упрощает все процессы. Люди в 14-м году прошлого века стремились продлить свой золотой век. Старое и иное перестали ругаться и стали дополнять друг друга. Мама читала свое советское: помиритесь, кто ссорится…

Я негодовал: если война есть оператор над пологим ландшафтом, то какого дьявола она придет ко мне в город? Где небо уже стало зеркалом, вертикаль есть, выжигание Москвой недопрекратилось, и на Невском уже возрождается нечто… Зачем мне война, на которой точно погибнут люди, которых у меня и так мало?

Второй вопрос вытекал из первого: какие есть еще операторы над пологим пространством сценариев? Неужели устойчивое развитие, которое привезли из-за бугра, поставит мне крест на какой-нибудь Твери, Перми или Казани? Да нет же!

Отец обсуждал с Сашкой, что в сценарном пространстве является плитой? Базовый сценарий? Он часто инерционный, потому что такой уж у нас субъект прогнозирования. Но нет! Плиту должен определять миф, деятельность, персоны, может быть?

Отец ругался, что я все еще не могу пиктографировать трехсторонние конструкции. Он говорил, что на некоторых территориях моя схема быстро вырождается в точку; в Новосибирске миф о том, что он, город, суть «запасной аэродром страны» определяет базовую деятельность – ожидание следующей войны. А персон там нет. Вот и все. Там коллапс… Я был не против, моя простая модель грубо работала. В Питере вашем, вот, много мифов. О Петре, о том, что всем миром строили, о революциях – создании иного, о культуре, которая только тут и осталось, и с деятельностями хорошо, но персон, акромя нас безумных, – нет, и тени города из прошлого густеют над нами.

Отец мне говорил, что там, где произойдет вертикальное развитие, нужен или возможен другой оператор.

Я видел следующую плоскость социосистемного кубика, на которой эти самые иллюзорные процессы просто стояли в середине, так – промежуточные, постиндустриальные… Там где война – стоял прыжок, там где упаковка – возвращение к основаниям, так где суеверие – новые догматы, там где контроль – экзамен, который организует и оплачивает сам учащийся.

Это были уровни самоорганизации, где человек прыгал в сторону или вверх часто, потому что многие прыгали, где модно было вдумываться в смысл происходящего и сокращать-расширять потребление под задачу, а не ради потребления. Там было модно усомневать Бога и мироустройство, но это было небезопасно, и устраивалось развлечение с инфраструктурой рефлексии и диспутов, где не забалуешь. Там, в моей Утопии, было обучение и экзамен как праздник рефлексии, к которому ты готовишь дом и стол, и на него приходят те, кого ты можешь дерзнуть пригласить, но у них есть кодекс, как у присяжных, и этот кодекс тебе неизвестен.

Я просто знал элементарный факт, когда учитель в старшем классе попросил нас опросить друг друга по теме, оценки за это были в среднем ниже, чем у лояльного к нам преподавателя, который давно привык к тому, что тень универсального образования – уже только тень и его предметом в классе будет заняты на пять процентов пять же процентов учеников… Потом я долго не появлялся в Питере, а во сне мне снились волнистые сценарные ландшафты, оставленные вполне себе реальными бомбами на земле. И мне почему-то нравился этот неравновесный мир, в котором между верхом и низом воронки была большая разница в уровне жизни и качестве мысли, а идея равных прав для всех была забыта за необходимостью поступать каждый раз по совести, разуму и сердцу, иначе – смерть! А в этот далеко не равносторонний треугольник с размаху еще и не попадешь!

1.История США: триумф «войны Афины»^[190]

История независимого существования Соединенных Штатов Америки начинается в 1776 году и, даже если приписать к ней весь колониальный период целиком, не превышает пятисот лет. Иными словами, это исключительно молодое государство с юными городами^[191].

Принципиально важны здесь следующие моменты:

Во-первых, говоря о «немереных человеческих и материальных ресурсах «мирового хомяка» , мы должны помнить, что эти ресурсы были созданы с нуля за исторически очень короткое время. Америка начинала свою историю колонией с населением, близким к нулю, причем ее исходный «человеческий капитал» был в лучшем случае второсортным.

Во-вторых, Соединенные Штаты не знали эпохи феодализма. Между тем феодальные форматы отношений в Западной Европе, России, Китае, Японии и др., разумеется, не вымерли сами собой, но ушли в социальные ниши, к которым относятся Церковь, Школа и – последнее по счету, но не по значению – Армия. Понятно, что в современных вооруженных силах феодальная, аристократическая составляющая спрятана очень глубоко, но она во многом определяет военные архетипы и является тем нерефлектируемым основанием, которое ложится в основу принимаемых решений. Так вот, у армии и флота Соединенных Штатов этих архетипов не было.

Ранняя американская история и «доктрина Монро»

С военной точки зрения ранний период американской истории малоинтересен и достаточно традиционен. «Война за Независимость» (1775-1783) описана в американской литературе очень подробно, но, в общем-то, никакого содержания в этой восьмилетней веренице маршей и мелких боев не было, а наиболее точно оценил произошедшее британский парламент, который провозгласил короля «неспособным управлять колониями». В сущности, это была не столько победа Континентального конгресса, сколько поражение Англии. Характерно, что потери сторон оказались равны: 8 000 убитых, 17 000 умерших от болезней, 24 000 раненых.

Наибольший интерес для нас представляет искусство американских политиков, с которым они превратили в общем-то локальное колониальное восстание^[192] в глобальную войну с участием Франции, Испании и Голландии.

Нужно отметить, что с точки зрения классической стратегии все участники этого конфликта, кроме, собственно Континентального конгресса, войну проиграли. Через шесть лет после ее окончания во Франции происходит Революция и свержение режима, причем участники Войны за независимость стали ее движущей силой. Еще через шесть лет Французская Республика оккупировала Нидерланды, а на следующий год де-факто присоединила и Испанию, которая так никогда и не оправилась от этой национальной катастрофы.

Великобритания утратила важнейшие в стратегическом и экономическом отношении колонии в Северной Америке. К тому же ей пришлось передать Флориду и Минорку Испании, а Сенегал и Тобаго – Франции. Правда, за счет Голландии англичане разжились индийским Негапатамом и получили доступ в Малаккский пролив, что имело некоторое значение впоследствии.

Война за независимость

События 1773-1775 гг. можно охарактеризовать как попытки английской колониальной администрации мелкими полицейскими акциями справиться с бунтом в северо-американских колониях. В 1776 г. Георг III направил для подавления восстания флот с десантом. Лоялисты перешли в наступление, заняли Нью-Йорк и Филадельфию. В ответ депутаты колоний приняли Декларацию независимости.

В следующем году состоялось решающее сражение войны – битва при Саратоге, в которой со стороны Великобритании участвовали 7 800 человек, а за Континентальный конгресс сражались 15 000 бойцов. Судя по откровенно авантюрным действиям генерала Бургойна, он просто не желал принимать мятежников всерьез. И был прав: 19 сентября, атакуя вдвое меньшими силами противника, занимающего тщательно подготовленную укрепленную линию, он оставил за собой поле боя, заставив американцев отступить. Плодами победы Бургойн не воспользовался, понадеявшись на помощь со стороны гарнизона Нью-Йорка. Оставшись без продовольствия, Бургойн 7 октября повторил атаку, имея в этот момент примерно 5 000 человек против 12 000. Сражение изобиловало кризисами, героическими подвигами и прямым невыполнением приказов, но, как и следовало ожидать, из авантюры Бургойна не вышло ничего: он потерял одно из своих ключевых укреплений и наиболее способных офицеров. 17 октября остатки британской армии численностью к этому времени чуть больше полка капитулировали.

После этого сражения был заключен франко-американский союз (6/02/1778) и началась эскалация конфликта.

Генерал Клинтон устанавливает полный контроль короны над Джорджией и Южной Каролиной. Франция высаживает шеститысячный десант на Род-Айленде, чем вынуждает Клинтона на движение к Нью-Йорку и уравнивает ситуацию.

В 1780-1781 гг. направленный в колонии генерал Корнуоллис ведет боевые действия в Северной Каролине, но имея 9 000 человек против 20 000, отступает к Йорктауну в Вирджинии, где после осады капитулирует. На этом боевые действия на суше заканчиваются. Британский парламент, находящийся в конфликте со своим королем, явно ждал повода к тому, чтобы прекратить войну. Йорктаун дал такой повод.

Тем не менее боевые действия на море продолжались, и в апреле 1782 года англичане выиграли сражение у островов Всех Святых, которое не носило решительного характера, но как-то так само собой получилось, что оно перечеркнуло все надежды Франции завоевать господство на море.

Решение парламента искать мира победа флота не изменила, из чего можно сделать вывод, что независимость северо-американских колоний устраивала определенные круги в Англии.

В ходе Наполеоновских войн произошел как бы второй акт Войны за независимость – речь идет об англо-американской войне 1812-1815 гг. Боевые действия с обеих сторон выглядели еще менее осмысленными и продуманными, чем в 1770-х годах, потери американцев превысили английские вдвое, но Гентским договором был восстановлен довоенный статус-кво. Хотя в ходе войны англичане сожгли Вашингтон, а американцы – канадский Йорк, хотя осада Балтимора вдохновила Френсиса Ки на создание государственного гимна США, хотя произошло великое множество сухопутных и морских боев, есть стойкое ощущение, что политическому руководству, как Великобритании, так и Соединенных Штатов эта война была неинтересна.

Обе Войны за независимость были совершенно обычными «войнами Ареса», причем проведенными довольно бестолково. Зато американская дипломатия в этот исторический период действует очень удачно, обеспечив покупку у Франции Луизианы, что позволило стране удвоить территорию и получить контроль над важнейшей транспортной артерией Миссисипи, а у Испании Флориды^[193]. Позднее США дипломатически аннексировали Техас (1836 г., юридически 1845 г.) и Орегон (1846 г.). Присоединение Техаса привело к войне с Мексикой. В этой войне мексиканская армия насчитывала 23 333 человека, в основном индейцев. Американцы имели всего 7883 человека, но вооружили около 100 000, в том числе 65 905 волонтеров. Мексика не имела флота, не было у нее и современного огнестрельного оружия. В финансовом отношении государство было банкротом. В ходе войны Мексика потеряла более половины своей территории – современные штаты Калифорния, Мексика, Аризона, Невада, Юта, Колорадо, часть Вайоминга. Правда, за это мексиканское правительство получило 15 миллионов долларов, не считая погашения претензий отдельных граждан США к Мексике на общую сумму 3250 тысяч долларов. Через пять лет Штаты прикупили у Мексики еще 77 700 кв. км земли в ходе так называемой покупки Гадстена.

В мексиканской войне армия США впервые в своей истории произвела крупную десантную операцию, высадив 12 000 человек с несколькими десятками орудий вблизи города Веракрус. Взяв после осады город, армия под командованием У. Скотта развернула наступление непосредственно на Мехико. Адъютантом У. Скотта в этой кампании был сорокалетний капитан Р. Ли.

Территориальная экспансия США оправдывалась так называемым Manifest Destiny, или «Манифестом судьбы», «Явным Предначертанием», согласно которому страна должна простираться от Атлантического до Тихого океана. Включительно.

В настоящее время концепция «Явного предначертания» является основой действий американского правительства по продвижению демократии в «страны-изгои».

Дипломатически действия США в этот период обеспечивались «доктриной Монро», история которой весьма интересна: этот материал, заложивший фундамент американской политики на протяжении всей истории США, судя по всему, принадлежал перу британского министра иностранных дел Д. Каннинга.

Венский конгресс принял решение восстановить испанское господство над латиноамериканскими колониями. Это отнюдь не входило в планы Великобритании, которая начала активное проникновение на южноамериканские рынки. В этой ситуации президент Джеймс Монро выступил 2 декабря 1823 года с предложением разделить мир на европейскую и американскую систему государственного устройства. Декларировалось, что США не будут вмешиваться во внутренние дела европейских стран, а те, в свою очередь, не будут вмешиваться во внутренние дела стран Западного полушария: «Америка для американцев». США заявили о своем нейтралитете по отношению к испанским колониям в Южной Америке, но указали, что любая попытка европейских держав вмешаться в дела своих бывших колоний будет расценена как нарушение жизненных интересов США: «мы обязаны объявить, что должны будем рассматривать попытку с их стороны распространить свою систему на любую часть этого полушария как представляющую опасность нашему миру и безопасности. Мы не вмешивались и не будем вмешиваться в дела уже существующих колоний или зависимых территорий какой либо европейской державы. Но что касается правительств стран, провозгласивших и сохраняющих свою независимость, и тех, чью независимость после тщательного изучения и на основе принципов справедливости мы признали, мы не можем рассматривать любое вмешательство европейской державы с целью угнетения этих стран или установления какого-либо контроля над ними иначе, как недружественное проявление по отношению к Соединенным Штатам» ^[194].

Первоначально инициатива Монро полностью устраивала Великобританию, получившую де-факто свободу рук в Латинской Америке, но в перспективе именно «доктрина Монро» привела к разрушению Британской империи: колониализм сменился неоколониализмом. Умение разыгрывать подобные «двухходовки» против дипломатически прямых действий конкурентов по сей день является сильной стороной внешней политики Соединенных Штатов. Да и внутренней – тоже.

Суммируем. Американская тактика и стратегия раннего этапа достаточно традиционна. Представляют интерес два момента, относящиеся к экономике и большой стратегии:

• Доллар сопровождает армию и прокладывает ей путь. При возможности подкупаются государственные деятели противника (мексиканская война). При необходимости покупается сама война. В любом случае выдерживается принцип: война не просто должна быть выгодной – выгода от войны должна быть конкретной, осязаемой и немедленной.

• Война должна восприниматься собственным населением и мировым общественным мнением как справедливая.

Уже в этот исторический период США активно занимаются флотом, причем стремятся к технологическому превосходству своих кораблей, хотя экономическая база для такого превосходства отсутствует.

Война Севера и Юга: У. Шерман

Война Севера и Юга стала переломной точкой американской истории и создала ту Америку, которую мы знаем.

«Южное восстание в значительной степени было прорастанием мексиканской войны. Нации, как и люди, наказываются за свои грехи. Мы получили свое наказание в самой кровопролитной и дорогостоящей войне современности»^[195] (У. Грант, полководец Севера и 18-й Президент США)

В этом конфликте ярко проявились стратегические принципы, перечисленные выше: война должна быть прибыльной и быть или казаться справедливой.

Со справедливостью все ясно: Север боролся против бесчеловечной системы рабства, что обеспечивало ему симпатии всего мира и поддерживало боевой дух войск.

Что же касается экономического содержания конфликта, то она напрямую связана с «доктриной Монро», которая, напомним, открывала для Великобритании рынки Латинской Америки.

К середине XIX века в США сложились две системы хозяйствования. Южные штаты выращивали хлопок, который был экспортным сырьем и давал основную часть валютной выручки страны. Северные штаты, где природные условия не способствовали созданию экспортно-ориентированного сельского хозяйства, приступили к индустриализации страны, рассчитывая прежде всего на рынки промышленно отсталого Юга, а затем – на рынки Центральной и Южной Америки. Но плантаторы Юга продавали свой хлопок в Англии и там же покупали промышленные товары, более качественные и дешевые, чем второсортная продукция фабрик Севера. Север оставался без рынков сбыта, а валютная выручка непрерывно утекала из страны и оседала в английских банках. Этого, конечно, терпеть было нельзя.

С другой стороны, торговля была в руках Севера, и федеральное правительство определяло экспортные тарифы, крайне невыгодные южанам. Волнения по поводу таможенных пошлин привели к политическому кризису 1828-1832 гг. в Южной Каролине, когда страна оказалась на волосок от гражданской войны. В общем и целом Юг был недоволен сложившимся положением в той же мере, что и Север, и также считал ситуацию нестерпимой.

Исход войны зависел от позиции сельскохозяйственных штатов Среднего Запада, которые по понятным экономическим причинам поддержали Север. В результате в составе Союза осталось 32 штата с населением 22 миллиона человек (включая рабовладельческие Делавэр, Кентукки, Миссури и Мэриленд), а 11 штатов с населением 9,1 миллиона человек, в том числе 3,6 миллиона негров-рабов образовали Конфедерацию. Армия Союза превосходила конфедератов вдвое: 2,1 миллиона против 1,064 миллиона.

В этих условиях У. Скотт, герой войны в Мексике, автор и главный исполнитель выигрывающего маневра с высадкой десанта у Веракрус и марша на Мехико, предлагает оригинальный стратегический план, известный, как «Анаконда».