Текст книги "Трольхеттен"

Автор книги: Сергей Болотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

–Ты что-то придумал? – воскликнул Влад, – тогда давай исполняй. В подъезде отчетливо грохнула стальная дверь. Затопали шаги – неторопливо но неотвратимо. Кто-то поднимался по лестнице. -Зеркало! – тоном опытного хирурга потребовал Мельников. Народ в комнате засуетился. Массивное зеркало без оправы сдернули со стены, поднесли к Ваську. Тот скривился, путано стал объяснять, что с зеркалом делать. Вытащили из-под волосатого стул, и установили на него стекло, так, что в нем теперь отражался темный вход. -Закройте! – крикнул Васек, и Влад поспешно накинул сдернутое с дивана цветастое покрывало. Отошел, полюбоваться своим творением: вместе с зеркалом обстановка в комнате напоминала декорации дешевого фокусника. Пол лестнице взбирались все выше, топая так, что стекла звенели. Васек направил указательный палец в сторону двери и молвил вполголоса: -ОН! Дивер взвел автомат и сунул еще один в руки Степану. Белоспицын нервно улыбался. Все поспешно отступили от коридора. -Ну если только это все не сработает... – сказал Дивер тихо и направил ствол автомата на Мельникова. -Кто ни будь, знает молитвы? – спросил Белоспицын. С грохотом входная дверь отворилась и звучно шмякнула по косяку. Слабый дневной свет пал на фигуру Витька, знакомую как свои пять пальцев. Вид своего монстра вызвал у Василия Мельникова чувство схожее с тошнотой. Витек улыбался. Улыбался как полный кретин, как манекен которому зачем-то растянули уголки рта. Глаза отражали комнату и собравшихся шестерых людей. -А вот на!!! – заорал Дивер и открыл огонь с пяти метров, и что-то выкрикивающий Белоспицын присоединился к нему. Все остальные звуки мигом забил грохот автоматной стрельбы, сизый дым вознесся к потолкам и резал глаза. Осколки штукатурки с треском откалывались от стен и отправлялись в свободный полет. Васек что-то орал и махал руками, но только это никто не видел. Мохнач вжался в угол и прикрыл голову лапами. А Витек стоял, ждал когда им надоест. И не царапинки, не пылинки не слетело с его головы, и даже поношенная, грязная униформа бомжа вовсе не пострадала. Первыми патроны закончились у Севрюка, а секунды две спустя, у Сани Белоспицына. Финальным аккордом беспорядочной стрельбы стал мощный бросок бывшего спецназовца пустым автоматом в фигуру пришельца. Деревянный приклад АКА звучно врезал Витьку оп белоснежным зубам, с хрустом выбив деревянную щепу, после чего оружие брякнулось на пол. Витек улыбался. После мгновения подавленной тишины, Василий Мельников, бывший друг и соратник незваного гостя, с воплем "Да достал!!!", ринулся вперед и сорвал ткань с зеркала явив Витьку его собственное отражение. Витек уставился в зеркало. Зеркало отразило Витька, глаза Витька отразили зеркало, которое отразило Витька с его глазами, которые в свою очередь отражали все то же зеркало. Зеркальный туннель возник вновь, но не было никого, кого он мог испугать. Улыбка Витька поблекла, глаза выпучились и наверное это выглядело потешно со стороны. А разрастающиеся глазницы все отражали и отражали. Отражали отражение. Витек завыл. Он больше не улыбался, белые зубы утратили цвет, стали желтые и подгнившие, половина их вовсе исчезла. Исполинские серебристые глазницы выпячивались вперед, но не могли больше отразить кого-то еще кроме себя. На другом конце комнаты Василий, наблюдая эти метаморфозы сжал кулаки и заорал бешено: -Мерзко, да?! Да посмотри на себя, как я на тебя нагляделся!!! Глаза плошки лопнули с удивительно нежным, чарующе-мелодичным звоном. Так бьется дорогой хрусталь. С последним полувоем-полувсхлипом, Витек воздел руки в нелепом патетическом жесте и рухнул лицом вперед, стремясь расколоть ненавистное стекло. Не долетел. Звон повторился, только на этот раз он был таким нежным – просто звон бьющегося стекла. Тяжело бухнула об пол витиеватая рама, острые осколки разлетелись по ковру живописным веером. Все еще сжимая кулаки Васек рухнул на колени и стал стучать руками об пол, не зная, что сделать от охватившего его чувства победы. О! Оно было необъятным, это чувство! С весь город, а то и больше. Перед ним, совсем рядом со своим неживым собратом, лежало старое пыльное зеркало, то самое что подстерегало свои жертвы в мусоре на городской свалке. Но теперь оно было безвредным – слепым оком, без сверкающей роговицы амальгированного стекла. А подле зеркала лежало бездыханное человеческое тело. Васек заметил его, пересек комнату и наклонился над мертвецом. Оплывшее лицо покойника было густо покрытое засохшими кровоподтеками и было искаженно страхом и болью, да так и закостенело. -Витек! – сказал Мельников, беря в ладони руку напарника, – оно все-таки отпустило тебя. Потому что тот Витек, что лежал сейчас на ковре был просто человеком, несчастной жертвой зеркала, им в сущности был не в чем не виноват. Закрытые глаза, перекошенный беззубый рот – неужели и сам Василий раньше выглядел так же? Все также сжимая руку мертвого Витька, Василий закрыл глаза – на смену победному торжеству пришло чувство успокоения. Отдых, наконец то отдых! А Витька было жаль. -Его надо похоронить как человека, – сказал Василий ни к кому не обращаясь. -Так сколько же их было? – подал голос Дивер – двое? -Не знаю как у тебя это получилось, – сказал Саня Белоспицын тонким дрожащим голосом, – но это было круто. А Влад Сергеев ничего, ничего не сказал – он приходил в себя. И из всех них, только Василий Мельников в тот удивительный момент не думал о будущем.

* * *

Можно сравнить город с муравейником. А можно пойти еще дальше и сравнить его с человеческим мозгом, ну да, люди не муравьи, а мельче – синапсы. Если кажется, что синапсов слишком много, можно сравнить город с мозгом собаки или кошки-мышки, или даже рептилии. Важна не форма а функция, синапсы передают информацию, но не всю, а лишь ее малую часть. Но все-таки передают, а значит ею владеют. Крошечной частью большой информации. Так и люди – всего лишь думающие синапсы большого города. Город знал правду. Знал, про вуаль над ним, и что такое Исход, и куда подевалось дизтопливо из баков на вокзале, и был ли гением ныне покойный предводитель шайки дворовых собак, и как бороться с излишним оволосением и клыкоростом, знал, что случилось в городской больнице, и почему драгдиллер Кобольд не сломал, а только вывихнул ногу, отчего сквозь ночь временами светят огни на высокой заводской трубе, хотя по идее погаснуть они должны в ночь темного прилива. Много он знал – всеведущий, и кажется, бессмертный организм с двадцатью пятью тысячами душ. И найдись среди его жителей один одаренный, который мог бы пообщаться с этим сверхорганизмом, все возможно стало бы по другому. Увы, слабые и глупые люди-синапсы не способны общаться, они, хранители маленьких кусочков правды и истины даже не знают, что она, у них есть крошечная цепочка разрозненных знаний, которую воедино можно собрать лишь если опросить многих и многих горожан. Из тех, кто остался. Самые умные из них, те, кто больше не прячется в отупляющий серый туман быта, уже догадываются о чем-то, суетливо и суматошно пытаются связать отдельный звенья с другими. Получается плохо, и им порой кажется, что они бьются головой о гладкую черную стенку, без входа и выхода, за которой и скрывается вожделенное знание вкупе с Ответом На Все Вопросы. Город не отпускает их, беглецов поневоле, и думается им, что они заперты в исполинской, все время меняющейся головоломке, которую обязательно надо сложить, чтобы, сложившись из абстрактных геометрических фигур, вдруг возник долгожданный выход. Трудный путь, и лишь немногие избирают его. Единицы. Большая же часть безвольно плывет по течению, стукается о камни форс-мажора, а потом обрушивается в кипящем водопаде... Куда? Вниз. Есть еще те, что ищут свою правду поневоле. Они бы тоже плыли, но вот, буйный поток выкинул их на отмель, или на гладкий, скользкий камень, где они и остались, как-то сумев сообразить, что выплыли всего в двух шагах от грохочущей пучины. Можно считать их везунчиками, а можно наоборот, ведь они просто такие же, как и прошлые две категории заложники судьбы. Своей, или города. Так бывает. Заморозки по утрам стали обычным делом. Куцый хвост очереди за водой, по утру злобно ругался, и пар вылетал у них из ноздрей, а в выплевываемой колонкой воде плавали серебристые льдышки. Траву прохватил седой иней, она стала ломкая и хрустящая, ближе к полудню плачущая невиданной красоты прозрачными каплями. В городской больнице наплыв посетителей сошел на нет, после того, как умерла надежда всего учреждения – дизельный генератор. Издав последний дизельный чих, машина отправилась на свои чугунные небеса, чуть было не прихватив с собой трех пациентов из реанимации. После победоносного завершения эры электричества, отключились все до единого отопители, и стерилизаторы с автоклавами, и банальные кипятильники больше не собирались радовать хозяев свеженьким кипятком. После этого то из больницы и начался сезон миграции. Многие ходячие пациенты тихонько собирали вещички и покидали оскудевший оазис цивилизации, а лежачих умыкали ночами собственные родственники (если таковые оставались). После того, как больницу покинул последний сгорбленный и морщащий от канализационной вони нос, пациент, главный врач расписался в собственном бессилии и объявил госпиталь закрытым, сам в тот же день отправившись домой. Естественно, тут же как грибы после дождя возникло почти три десятка самостийных целителей с лицензией на туалетной бумаге, к которым обращались подхватившие тяжелые заболевания страдальцы. Целители исцеляли (за деньги), а особо тяжелых по мере сил утешали, мол все одно Исход скоро. Часть из этих горе лекарей, правда отреклась от своего занятия, после того, как их навестили родственники больных с тяжелыми предметами и горящими священной местью глазами. Иная ситуация сложилась в другом медучреждении города – психиатрической лечебнице, пациенты которой вне всяких сомнений были самыми осведомленными жителями города. Мучимые пророческими кошмарами психи терроризировали персонал, а скоро все как один заболели неизвестной болезнью, попутно создав Лунный культ. Теперь, во время всякого полнолуния больные собирались в кружок и глядя на ночное светило тихо подвывали изобретаемые на ходу мантры. Очень скоро среди них выделился духовный лидер, который взял на себя тяжкое бремя руководства, и стал руководить каждой службой. Сильнодействующие успокаивающие и карцеры не помогали и Священные тексты не заставили себя ждать. Согласно нововозникшему пророку конечная цель любого горожанина, это своими ногами уйти на луну, что и является по сути Исходом. На луне всех ждет нирвана и много вкусной еды, но чтобы попасть на желтый спутник земли, необходимо, чтобы он был в фазе полнолуния, ибо иначе попадешь на месяц – его антиподу и тогда ничего хорошего не жди. Врачи сбивались с ног, а когда закончились ампулы с затормаживающим дело стало совсем плохо. Кончилось все тем, что в одну лунную ясную ночку, окончательно распоясавшиеся пациенты расшвыряли санитаров, и выломав могучую чугунную решетку в окне, вышли на свободу. Персоналу только и оставалось, что проводить взглядом кучку людей в зеленых пижамах, бредущую гуськом за своим облаченным в простыню мессией. Больные ушли и, как ни странно, больше их никто не видел, только один из бывших постояльцев "Кастанеды" рассказывал, что как раз в ту ночь наблюдал печальный клин журавлей, куда то летящих на фоне лунного диска. Но кто ж поверит "Кастанедовцу"? Дикий запад: пенсионер-любитель Евгений Сергеевич Тященко, ни в какую не хотел оставлять непосильным своим трудом заработанный дачный участок, и бежав после странных событий последовавших вслед за провалом, вскоре вернулся. А так как человеком он был волевым и властным, то вместе с ним вернулась вся его семья состоящая из жены его Марии Николавны, издерганной бытом дочери Александры и сильно пьющего зятя Николая. Имелось также двое внуков женского и мужеского полу, которые воспитавшись в тяжелых семейных условиях, предвкушали возвращение в опасную зону, как поездку на дорогостоящий курорт с всевозможными развлечениями на любой вкус. Лодырей и лоботрясов Евгений Сергеевич не любил, а любил он очень капусту, множественные кочаны которых с июня зрели на грядках. Первый день прошел в коллективном труде, от которого не взвыл разве что Николай с утра пребывающий в алкогольном подобии нирваны. Когда той же ночью семью разбудили невнятные хрипы где-то в стороне участка, бравый пенсионер не растерялся, а выставил оборону, вручив каждому члену семейства соотвествующее холодное оружие и даже пальнув в ночь из старенькой тульской двустволки. На следующий день, не сомкнувшие глаз потомки Евгения Сергеевича снова были выгнаны на работу, несмотря на утверждения младшенького внука Игоря, что вороны на том конце грядки никакие вовсе не вороны. Ночью скрипы и шум повторился. Спали урывками все кроме зятя. Очередной день был полону труда, и приходящих соратников по дачному ремеслу, которые в один голос убеждали его одуматься и пожалеть родню. Но капуста зрела и наливалась ядреной зеленью, так что пенсионер оставить ее уже не мог. Этим же вечером она стала разговаривать с Евгением Сергеевичем, ласково вещая, что де вот, вырастет она, могучая и высокая и будет у дачника самый настоящее растение рекордсмен. Слушая подобные речи пенсионер умиленно улыбался, а родня за спиной переговаривалась и бросала друг на друга косые взгляды. Едва стемнело, совершенно лысая, обезумевшая собака проломивши ставни оказалась внутри, и, так как спать никто не пытался, попала под град ударов, отчего и испустила дух. От мгновенного семейного бунта при виде этой твари Евгения Сергеевича спасла только продолжающаяся глубокая ночь. А утром Николай стал жертвой капусты. На рассвете выбрался он сдуру из дачного домика и отправился через капустную грядку к калитке. Проснувшиеся двумя часами позже домашние обнаружили только ноги своего беспутного родственника в растоптанных кроссовках, торчащие из самого большого кочана. Полчаса спустя, качан был подвергнут мучительной казни через сожжение, А Евгения Сергеевича озверевшая родня взашей вытолкала с территории дач, и сама убралась следом, после чего дачный поселок окончательно опустел. Кочан догорел, а ранним утром черные обгорелые конечности непутевого зятя покрылись сверкающим серебристым инеем. Последний запой: компания бывших студентов областного вуза, разом ставших невыездными по причине невозможности покинуть город, мрачно праздновала в баре "Кастанеда". В виду доступности для попойки использовались в основном поллитровые емкости с "Пьяной лавочкой", счет которым уже перевалили через один десяток и уверенно добирался до второго. Кроме того, лишенные света знания друзья использовали кое-что из запрещенно-разрешенного ассортимента бара, отчего к полуночи пришли в совершенно невменяемое состояние, так что даже нынешняя жизнь стала казаться им прекрасной и удивительной. Веселые, вышли они на Школьную улицу и бодро вдыхая морозный воздух двинулись вниз по улице, нарушая тишину всеми мыслимыми и немыслимыми способами и постепенно их силуэты скрылись в ночной мгле. В два часа ночи один из них внезапно очнулся, лежа лицом вниз на самом краешке Степиной набережной и холодная речная вода лизала носки его ботинок. Из одежды на нем была лишь драная майка и неизвестно откуда взявшиеся пижамные штаны. Оторвавшись от хранившего отпечаток его тела песка, эта жертва алкоголя взглянула вверх и еще минуты три зачарованно глядела на ледяную звездную россыпь, что засеяла угольно черный небосклон. При этом гуляка ощутил себя настолько маленьким и незначительным на этом пустом и холодном берегу, что будь он поэтом, то обязательно бы сочинил "оду одиночеству". Ну а так, как поэтом он не был, единственной мыслью в пустой голове сидящего была мысль об еще одной бутылке "Лавочки" которая вроде бы была с ним по выходе из "Кастанеды". Помимо одежды и сосуда со священной влагой у страдальца пропали деньги, модные японские часы с музыкой и дорогой мобильник, который впрочем все равно не работал. Еще одну подробность он обнаружил уже дома, после того как два часа подряд шел трехкилометровый отрезок от реки до своей обители, шатаясь и пугая случайных прохожих своим встрепанным видом. Под левой ключицей у него обнаружилась надпись, сделанная методом скарификации с хирургической точностью. Надпись с обилием завитков и запекшейся крови гласила: "Ищите да обрящете!" Что это значило студент так и не понял, хотя не раз напрягал голову, а потом рассудив, что это знамение, пить все-таки бросил. Анатолия Рябова настигла компрессионная белая горячка. Всю неделю перед эти он нещадно пил, во время редких просветлений рыком отсылал жену и дочь за горячительным. На восьмой день принятия градусов, Рябов схватил со стола деревянный молоток, которым обычно кололи орехи и набросился на домашних. Те, видя такое дело, стали звать на помощь, но помощь не пришла по той простой причине, что в соседних квартирах уже никто не жил. Получив несколько чувствительных ударов по разным частям тела жена Рябова прыгнула из окна и осталась жива и невредима, что вполне можно считать чудом. Любимая же дочь невменяемого хозяина квартиры с размаху опустила на папину лысеющую голову одну из обретавшихся на кухне табуреток, после чего отец семейства на некоторое время успокоился, а страдающая неврозами, депрессией и жуткими комплексами дочь впервые в жизни почувствовала себя личностью. Все к лучшему. Очнувшийся ближе к ночи Рябов, разрываемый надвое апокалиптичным похмельным синдромом и сотрясением мозга, с трудом выполз на темную улицу и некоторое время шаркал по ней в направлении центра являя собой почти полное сходство с давешнем студентом-выпивохой. На перекрестке с Малой Зеленовской его повстречал черный "сааб", вручив ему адрес места встречи и дружеское напутствие. Выслушав сказанное, Рябов весело оскалился и сжимая в руках окровавленный молоток клятвенно пообещал, что обязательно доберется до своих домашних, от которых по его разумению и пошло все мировое зло. Пассажир "сааба" его разубеждать в этом не стал и жуткая человекообразная фигура бывшего рабочего бывшего завода отправилась дальше, сквозь подмораживающую ночь. Последний печатный орган города, газета "Замочная скважина" разродилась свежим номером, который вышел в совершенно неурочное время, но между тем почемуто очутился в почтовых ящиках всех без исключений квартир. Рискнувший взять почитать, этот отпечатанный на дорогой финской бумаге листок, обыватель неизбежно испытывал нечто вроде культурного шока, а потом ему в голову начинались закрадываться разные мысли, самой яркой из которых была такая: коллективным автором нынешнего выпуска были пациенты местной психиатрии. Никто и не знал, что психбольница уже второй день стоит пустая и с распахнутыми настежь решетчатыми дверями. Под сделанным вычурным шрифтом надписью "Замочная скважина" была изображена одна из гравюр Босха, причем все репродукция была измазана фломастером, так что и без того омерзительные химеры обзавелись еще полным наборов всего, что может пририсовать к фотографии пятилетний ребенок дай ему в руки фломастер. Две рогатые-усатые, в дурацких круглых очках химеры вели диалог, буквы которого выплывали у них из пастей наподобие комикса. "Вы куда?" вопрошала одна, на что вторая отвечала с глумливой ухмылкой: "вниз!", что для наглядности иллюстрировалось корявой стрелкой. Исполинским граненым шрифтом под иллюстрацией был набран заголовок, гласивший коротко и непреклонно: Туковать! После чего следовала такая сентенция: "Кто тукует в граде темном? На этот вопрос и решила ответить сегодня наша редколлегия в шипастых ошейниках. Вопрос про туман временно снят, по причине дурнопахнущих ассоциаций, и числом голосов в две дюжины! А кролик утонул! И больше не всплывет! Кто виноват, спрашивает респондент. Кто мешает нашему спокойному Исходу и дальнейшему проживанию в стране где нет восходов и закатов? Может быть..." – далее следовала затейливая вязь из арабских символов, которые местный ученый востоковед получивший как и все газету в подарок перевел как "Абдул Аль Хазред". – "Нет совсем нет! Одиндва-три семь. Красный глаз глядит с небес. Семь. Семь. Семь. – Говорят дачники лишенного честного труда среди крутых холмов. Семь! Число силы. Семь! Число удачи. А теперь, по заказу наших слушателей звуки нового мира! Только для читателей замочной скважины! Не пропускайте и не бойтесь, ищите да обрящете, только для вас, только от нас, только здесь, в "Замочной скважине!" Оставшиеся пять полноразмерных страниц популярного желтого дайджеста заполняла срифмованная бессмыслица наподобие: "буль-буль, фьють, буль-фьуют, чирик, граах! Шквор-шкворшквор-шквор, взииии, пшшш, быль-быль, а-йа" и так далее. И только на самой последней странице, крошечными буквами, какими обычно пишут "оффсетная печать" было несколько раз выведено: "все зло из-под земли". Немудрено что у прочитавшего сие глаза лезли на лоб. Так и произошло с одним из работников газетной редакции, что по болезни не присутствовал там последние два дня. Шок от прочитанного был столь силен, что журналист пересилил недуг и кое-как добрался до стен родимой редакции. Удивление его переросло в панику, когда оказалось, что здание абсолютно пусто, лишено мебели, и всякого намека, что здесь жили люди. Типографское оборудование, весом многие тонны, тоже исчезло, причем невозможно даже было определить где оно стояло. Потрясенный работник сгинувшей газеты постоял в середине комнаты, а потом достал свою трудовую книжку и уронил в районе своего бывшего рабочего места, дав этим понять, что со второй властью в городе покончено полностью и бесповоротно.

Волчьи глаза плохо видели в темноте. Слабый разреженный свет, проникающий сюда, в эту подземную каверну не мог полностью высветить все ее темные углы. Впрочем, изрядно отощавшим и одичавшим зверям он были не нужен – нюх заменял собой зрение. Человек же здесь, скорее всего потерялся. Тем более, что светло было лишь у самого входа, где сквозь многочисленные трещины в своде попадал сюда свет вечно скрытого за тучами солнышка, да у выхода, откуда падал зеленоватый разреженный блик подземелья. Источника у него не было, однако света этого хватало, чтобы осветить многие и многие километры этой странной земли. Волки ушли сюда, когда на поверхности стало нечем питаться. Благоуханные помойки, полные подгнившей, но вполне съедобной снеди почему-то больше не пополнялись. А вроде бы наступила такая благодать с тех как был уничтожен последний дворовый пес. От людей волки шарахались, слишком хорошо они изучили переменчивый недобрый нрав царя зверей. У волчицы на голове до сих пор остался белесый шрам, от удара арматуриной, которая она получила от пьяного Босховца незадолго до их всеобщей гибели. А волк прихрамывал на одну лапу – результат удачного броска камнем, который швырнул десятилетний ребенок. Звери пытались охотиться в окрестных лесах, но и тут потерпели неудачу: чуя холода, местная живность спешно зарывалась в норы или отбрасывала копыта, потому что ранняя осень явилась причиной редкостного неурожая лесного провианта. Вызревшие плоды схватывало заморозком и налившиеся соком ягоды становились чемто вроде скульптуры – красивые и совершенно несъедобные, хранящиеся под прозрачным покровом тонкого льда. По утрам ветер качал эти ледяные цветастые комочки и они мелодично звенели, наполняя пустынный лес тихим, берущим за душу перезвоном. Жаль, слишком мало осталось людей, способных оценить эту дикую и прекрасную лесную музыку. А волки были к ней равнодушны. Не сумев прокормиться, с выпирающими ребрами, звери возвратились в город и обнаружили, что на улицах стало куда безопасней. Скользящие в ночной тьме серыми тенями хищники почти не встречали ни одной живой души. Изредка сверкая фарами и надрывно ревя мотором проносилась дорогая машина битком набитая подозрительным вооруженным народом курьерами, посланниками и без того маленьких, но все время дробящихся общин эдакими подобиями коммун, куда вступали по убеждениям, одинаковым взглядам, и просто так, чтобы спастись от надвигающегося безлюдия, тень которого страшила даже самого закаленного человеконенавистника. И все же они оставались, эти общины, крошечные подобия государства со своими лидерами, убеждениями и армией. Владислав и шестеро примкнувших к нему людей являлись именно подобной общиной, хотя и не подозревали об этом. Впрочем, никто кроме них такт и не озаботился проблемами глобальными, в основном ставя перед собой близко лежащие цели – выжить, сохранить семью и родных. Пережить Исход. Куда исчезают люди никто не знал, это принимали как данность, как судьбу. Оставшиеся горожане упорно делали вид, что не замечают этого тихого, незаметного исчезновения. Но все же завидя идущего впереди переселенца, нагруженного немудреным своим добром и с улыбкой зомби на губах, испуганно шарахались. Как от прокаженного, ругались и плевали вслед. А потом бывало, уходили сами. Мозг зверя прост и примитивен, но вместе с тем обладает огромным потенциалом выживания, и потому, не скованные предрассудками волки ушли в пещеры, вниз. Они не слышали страшных рассказов об этих известняковых кавернах, не читали ныне отдавшую швартовы "Замочную скважину", и не были знакомы с любящими попугать слушателей сталкерами. Волки ушли вниз и нашли, что в пещерах очень даже неплохо. Живность тут водилась в изобилии, особенно возле выхода. А то, что она странно и непонятно пахла, и имела необычный вкус ни в коей мере не колебало волчьего спокойствия. Она годилась в пищу, и после нее не наступали желудочные колики, и значит все эти зверьки являлись потенциальной добычей. Жертвами оголодавших зверей стали даже несколько гигантских, многолапых мокриц, что уже долгие годы существовали в подземном озерке, скрытом под покровом абсолютной тьмы. Мясо этих лишенных зрения тварей было холодным и склизким, но при этом чрезвычайно питательным. Здесь было хорошо, в пещерах, пусть тот неуловимый наверху медный пугающий запах пронизывал здесь каждую частичку прохладного воздуха. Постепенно волки стали делать вылазки в сторону подземелья. Низко стелясь, проносились они в зарослях высоких луговых трав, перехватывали суетную мелкую добычу, и останавливались, когда запах меди становился удушающим. Звери смутно догадывались о его источники – он был скрыт на холме, и подойти туда не решался ни один из волков, тем более, что стражи холма в источающих железную вонь шипастых ошейниках дважды чуть не перехватили их у самого входа в пещеры. Так или иначе волки постепенно стали забывать о городе оставшемся наверху, и забыли бы совсем, если бы поселение не напомнило о себе самым радикальным способом.

Случайный путник, какими-то судьбами попавший в город к середине сентября, счел бы его покинутым. Будь он образованным, этот путник, он бы, пройдясь ночью от Старого моста до Арены, через пустынную и широкую Центральную улицу, через перекрестки с Верхнемоложской, большой и малой Зеленовскими, мимо впустую источающими влагу колонок и домов с пустыми глазницами окном в которых не горел ни одни огонек неизменно вынес бы свой вердикт: тут случилась какая-то катастрофа. Может быть нейтронная бомба, может быть смертельный вирус неочумы, или секретный реактор летней ночью плюнул в небо источающую радиацию отравленную тучу. Или, если он мистик, чем черт не шутит, все отправились в астральных телах на комету Галлея, или все до единого переселились в параллельный мир, воспользовавшись тарелочками вовремя прилетевших братьев по разуму. Так или иначе, уразумев это, путешественник постарается поскорее покинуть город-призрак, внушающих страх, похожий на исполинский летучий голландец, что несется сквозь время без рулей и ветрил. И будет этот путник не прав. Здесь, на пустынных улицах, за, глухо закрытыми одеялами, окнами, под обледенелой утренней скорлупой каменных домов, еще теплилась, а кое-где даже била ключом скрытая, подспудная жизнь, которая согласно расхожему выражению, все еще, по-прежнему – продолжалась.

Часть четвертая

Ой, мороз...

(Все зло из-под земли).

1.

–Ну, – спросил Дивер, – что скажешь хорошего? -Ничего, – ответил Мельников, – хорошего ничего. Разве что, видел я его. -Ты уверен? Тот самый, черный, лакированный? -Он! На заднем стекле надпись. Дивер согласно кивнул. На этот раз все собрались в квартире Сани Белоспицына. Большая комната здесь оправдывала свое название, к тому же при полном отсутствии мебели становилась чуть ли не залом. Четверо стульев и неказистые кухонные табуретки казались на этом пыльном просторе произведением концепт арта, сделанным художником с явным уклоном в сторону минимализма. Угрюмо поблескивающие стволы в углу завершали картину жирной вороненой точкой. -И где же? -Наткнулся возле самого завода. Дважды он въезжал на территорию и оставался там минут тридцать не меньше. Третий раз выехал в город, и может быть вернулся – мне досмотреть не удалось, курьеры подъехали. -А он? -Ну он то раньше уехал. -Что он там забыл на этой свалке? – спросил Влад, – к чему они, эти заброшенные корпуса? -А вы слышали байки про этот завод? – спросил Степан. -Да кто их не слышал? Хлысты... Зэки... шантрапа. Там ведь уже с десяток лет ничего не работает. -Зона. – Сказал Степан со вкусом. Дивер скривился, глянул на него с неодобрением. Вздохнув, произнес: -Ну а вообще как? Василий Мельников, бомж Василий присел на оставшийся свободным табурет. Одежда пришедшего была заляпана грязью и кое где сиротливо зияла не штопаными дырами. После зеркального эпизода Мельников стал безрассудно храбр, как и бывает у зайцев, которым вдруг посчастливилось зубами завалить волка. Так, что неудивительно, что именно его послали в этот день на разведку. Это была уже не первая вылазка в город. После бурной дискуссии, последовавшей после возвращение Витька, стало ясно, что свобода действий у них колеблется между двумя пунктами: ничего не делать, и сидя сложа ручки ждать Исхода, или попытаться что-то изменить. Как выяснилось в дальнейшем, единственное, до чего у них могли дотянуться руки, был черный "сааб" – колесный символ царящий в городе разрухи. И тяготеющий к командованию Дивер в скором времени развернул настоящую полевую разведку, с целью выследить скрывающийся автомобиль. Никого убеждать не пришлось – у всех были свои счеты с черной машиной, так, что Севрюку, бывало, становилось слегка не по себе, когда он видел с каким огнем в глазах вещает об объекте их охоты его собственная община. Особенно сильно он тушевался, когда видел в такие моменты Мартикова – бывший старший экономист, гуманитарий с двумя высшими образованиями в гневе совершенно утрачивал человеческий облик, становясь похожим на бешеного зверя. "Сааб" засекли, но каждый раз на ходу, когда он на высокой скорости с включенными фарами и сигналя как иерихонская труба проносился вдоль улицы центральной. О месте его гнездования так и не смогли узнать, и лишь сегодня Мельников принес весть о месте вероятной локализации. -Вообще? – спросил герой разведчик, – колонки опустели. Ни одного человека. Я не пойму, им что, пить больше не хочется? Сгорела пятиэтажэка на Покаянной, с низу до верху выгорела. А по крыше бегал какой то жилец в пижаме и орал. Он, похоже, там вообще один жил. -И что? Сгорел? -Нет, прыгнул. На клумбу. Ногу сломал и память отшибло. -Ну хоть живой... -Не знаю. Когда этого парашютиста в соседний дом вели, чтобы ногу полечить, к нему его личный монстр пришел. Огненный такой урод. Так прыгун с трамплина как огневика этого заметил, вырвался из держащих его рук и на одной ноге ускакал. Как кузнечик прыгал, ей-богу. -А я вот опять слышал как внизу плачет ребенок... – сказал Влад, – вот думаю, может сходить, посмотреть. -Ну, Славик! – возмутился Дивер – никуда ты не пойдешь. Я ж тебе говорил, не ребенок это никакой. Так, манок. Раскинули сети, и ждут пока какой нить дурень вроде тебя на плач попрется. Сентиментальных то развелось счас... -Да ты то откуда знаешь? -Он дело говорит, – поддержал Дивера Степан, – манок это. В пещерах их знаешь сколько? -Ну, в пещерах! Там уж сто лет всякая гнусь водится. Еще небось когда монастырь тут был, она на шахтеров нападала. -Я тоже слышал! – сказал Мартиков – плачет ребенок. Лет пять ему не больше. Никто не слышал? -Мы в ту ночь ничего не слушали, все на тебя косились. – Произнес Белоспицын. -Так луна ж была! -А что луна. Я уже Диверу хотел кричать, чтобы он веревки тащил, – сказал Степан, – а Василий еще бред нес, мол одолел тебя твой монстр. Мартиков вздохнул, устремил взгляд в пол. Сегодня он сидел в отдалении от остальных, в самом углу. Тусклый взгляд слезящихся глаз – если бы не кошмарная внешность, типичный тяжело больной человек. И радовался бы жизни, да не получается. И на глаза старается не показываться, кто знает сколько ему осталось. -Дай бог, следующую ночь не повториться. – Произнес он, – луна на спад идет. Теперь еще месяц. -Управимся, – произнес Дивер, хотя никто не знал с чем и каким образом будет управляться. -Этих с ножами никто не видел? – спросил Владислав, помолчав. Народ покачал головами. Белоспицын робко заметил: -Затихли. Может, Изошли все? -Вряд ли... А я еще видел сегодня пса! Живого, настоящего пса, избитого только очень. Сколько недель расстрела прошло, ни одной псины – даже хозяйские подевались куда-то! -Ясно... – сказал Дивер, – Василий, нам бы печурку достать, ну, буржуйку! Холодает день за днем. -Сегодня с утра снегом пахло. Я думал все, будет снег, – Мельников глянул в окно, на серые свинцовые тучи, что с нежностью гидравлического пресса стремились прижаться в остывшей земле. – А буржуйку достанем. У Жорика в лежке буржуйка была, если не утащили. А это вряд ли, Жорик все еще там лежит, охраняет. -Вот что я не пойму с этими монстрами. – Молвил Сергеев, на манер Мартикова созерцая пол, – если зеркало это было настроено только на тебя, и даже принадлежало тебе, то каким же образом оно умудрялось убивать всех твоих знакомых? Они-то не боялись зеркал? -А его это волновало? – спросил Мельников – считай его цепным псом. Натравили на меня, но плакать будет каждый, кто попадется ему на пути. Еще Хоноров... -Кстати о Хонорове, – вклинился Дивер, – никто его не видел? Покачали головой. Нет, не видели, да и, признаться, как-то позабыли о Евлампии Хонорове среди этого вороха насущных и глобальных проблем, вроде этой живой мины с заведенным таймером, что понуро сидит сейчас в уголке Саниной квартиры, где в свое время стоял любимый сервант его матери, сгинувший вместе с ней в пыльную неизвестность. Четыре четких круглых отпечатка все еще имели место быть слишком долго простоял здесь сервант, чтобы вот так сразу стереться из памяти старых много раз крашенных досок пола. И все же Саня заметил – с каждым новым днем отпечатки бледнеют, словно выцветают, и наверняка скоро квартира приобретет абсолютную безликость, какая была у нее в золотые годы постройки этого дома. Много-много лет назад. Если только не придут люди и снова не заставят квартирные пределы громоздкой и уродливой мебелью. А поселиться здесь решили надолго. До упора. -С кормежкой проблем не будет, – сказал им Дивер, общепризнанный лидер группы, – я договорился с одним из магазинов. Они теперь заказы только по договоренности выполняют. Денег не берут, только золото и драгоценности. -А ты что? – спросил Влад, на которого взвалили тяжкую обязанность мозгового центра, которую он, впрочем выполнял через пень колоду. -Ну я им подкинул. У меня в загашнике кое-что было. Кроме того орлы эти ихние, из охраны, налетели на ближнюю военную часть. Говорят, нет там никого. Набрали сухпаек армейский да пошли. И я у них часть скупил. Так, что не помрем. И вправду, не померли, и даже несъедобный для всех, кроме Васька, сухпаек еще не употребили, оставив его своеобразным НЗ. Еще два дня спустя после первой результативной разведки наконец то обнаружили вероятное место гнездование черной иномарки. Как и предполагалось, больше всего "сааб" ошивался подле заброшенного завода, а часто, и главное регулярно, бывал и внутри периметра. Никто и не удивился, узнав, что там он трется в основном за стенами древнего монастыря. Здесь, склонный к показному мистицизму Влад процитировал строки одного автора из жанра хорор, насчет мест, которым свойственно притягивать к себе всякое зло, после чего их посиделки стали неуловимо напоминать полуночный разговор детишек младшей группы в пионерлагере. Мурашки, впрочем, от него по спине ползли ничуть не меньше, чем у пресловутых детишек. -Сколько там всего народу сгубили? – спросил Белоспицын. -С тех пор как закопали старое кладбище, уже не понять, – ответил Степан, старожил и знаток местных легенд, – старики еще помнили, да вот только Изошли все до единого. В пустеющем городе с пугающей быстротой развивалась новая система терминов, которой пользовались абсолютно все, независимо от уровня образования и социальных различий и – понимали друг друга с полуслова. Самым модным словечком стал пресловутый "исход", у которого имелось сразу несколько значений. Эдакий совмещенный в одном слове апокалипсис, судьба и рок. Под ним подразумевалась как недалекая всеобщая гибель, так и банальная бытовая смерть. Теперь говорили не умер – Изошел. Счастливых людей идущих прочь с тяжелой поклажей называли беженцами, хотя некоторые острые на язык горожане дали им кличку "чумные", которая вполне соответствовала действительности – народ шарахался от этих переселенцев, как от пораженных черных мором. Синонимом богатства, солидности и вообще "крутизны" стало словечко "курьер", и виноваты в этом были сами курьеры, которые с посланиями от своих богатых, держащихся тесной группкой со слугами и охраной господ, катались из одного конца города в другой. Простой народ, борющийся за выживание, глядел на их дорогие машины с ревом двигателей и всяческой иллюминацией пролетающие по вымершим улицам и делал соответствующие выводы. Выражение "живешь как курьер" стало синонимом красивой жизни. Отсюда пошли такие завороты как: "ну ты курьер!", как выражение восхищения, и "курьерить" с ударением на последнем слоге, что означало вызывающее экспрессивно-пижонское поведение, дальним предком которого было слово "понты". Еще через два дня стало ясно, что визиты "сааба" отличаются регулярностью. Очередная разведка группой из трех человек – Мельников, Дивер, Степан, соответственно – выявила еще кое-что. А именно: вероятное место прибытия "чумных". Эти шли на территорию завода и никогда не возвращались. Как раз во время этого похода, группу чуть не застукали. Сначала из-за ворот выбежал человек одетый в простую домотканую рубаху. Рот его был разинут в немом крике, глаза были вытаращены и разум в них не угадывался. Не успел этот беглец добежать до ближайшего перекрестка, как несколько метких выстрелов отправили его в Исход. Стреляли с территории завода, а после появились и сами стрелки – несколько вооруженных людей, облаченных в подобие грубых свитеров без рукавов. При ходьбе кольца на свитере отчетливо звенели, так что становилось ясно, что сие облачение ничто иное как стальные кольчуги. Двое из пришедших подхватили беженца за ноги и потащили обратно на завод. А третий повернулся и стал внимательно оглядывать тонущую в дождливых сумерках улицу. Казалось он углядел, замершую в густой тени группу, но в этот момент с диким воем подкатил черный "сааб" и стрелок поспешно удалился внутрь периметра, пару раз панически обернувшись на демоническое авто. Больше за ворота никто не выбегал, так что беглеца во власянице можно было считать исключением. А вот "чумные" все шли. Еще через день стала сама собой напрашиваться мысль, что они все идут туда, все до единого, а значит за исключением первой волны эмиграции, тех что прорвались через кордоны еще до закрытия города, ни единый из его многочисленных жителей не покинул поселение. От догадки этой становилось не по себе, и разум не мог представить, куда на заводе можно упрятать по меньшей мере двадцать тысяч человек. Мысль о горе мертвых тел за внутреннем периметром приходила незваной, и уходить, несмотря на все доводы рассудка не собиралась. В середине сентября, в этом странном ледяном затишье, что неожиданно возникло в самом начале месяца, Дивер сказал, что ждать не имеет смысла. Возможно его подвигнула на действие весть об исчезновении того самого магазина с его охраной, разведчиками, бытовыми службами и лидерами. Пустое помещение там, где был магазин ни в коей мере не говорило о том, что здесь вообще кто-то жил. Кафельные плитки, которыми были облицованы стены, сияли первозданной, хирургической чистотой, хотя на памяти Севрюка они были все иссечены сколами и царапинами. -Я не понимаю! – только и сказал Михаил Севрюк, возвратившись с этой печальной экскурсии. -Кант сказал, что мир не такой, каким мы его видим, – произнес Владислав. -Кант был бы рад... увидев это. Они были уверенны, что против автоматического оружия черный автомобиль не сдюжит, даже если он вдруг окажется бронированным. -Главное не дать вырваться... Если уйдет, все. -Не уйдет, – сказал Мартиков, – если будет на чем догнать. -А будет? И Мартиков скрипя сердцем, сообщил общине, что в его личном гараже до сих пор стоит его же личный автомобиль, его отрада и гордость, на котором он не ездил уже несколько месяцев, и который между тем в рабочем состоянии, и заправленный под завязку самым настоящим девяносто пятым доисходным бензином. Курьеры с их дизельными трещотками обзавидуются. -А не вскрыли его, твой гараж? – спросил Дивер. -Мой, – усмехнулся Мартиков, – не вскрыли. И вправду, не вскрыли. А вот стоящий рядом элитный гараж попросту исчез, оставив на месте себя быстро сужающуюся воронку. Не взрыв, скорее провал. Ранним утром шестнадцатого сентября, пятеро человек втиснулись в "фольксваген" Павла Константиновича. За руль посадили Дивера с его опытом вождения. На переднем сидении разместился хозяин авто (отчасти потому, что находиться слишком близко от его мохнатого тела до сих пор никто не решался), позади – Влад, Степан, Мельников. Все с оружием. -Эка мы! – высказал общее мнение Степан, садясь в машину, – ну прям как курьеры! Без проблем доехали до завода с включенными фарами продираясь сквозь утренний туман. Припарковали машину в тени пятиэтажного сталинского дома с угрюмым обрюзгшим от времени фасадом. Вышли. Было холодно и лужи на асфальте подернулись тонким белесым ледком, под которым серебристыми пузырями перекатывался воздух. А при дыхании изо рта вылетали легкие, сверкающие в свете фар облачка пара. -Когда он? – спросил Дивер, еще более массивный в осенне-зимней одежде. -Десять тридцать, плюс минус. – Ответил Мельников, в отличие от остальных он не ежился, за долгие годы выработал стойкость. -Когда подъедет, притормозит перед вон той рытвиной перед самым входом. Стреляем дружно, кучно... гранат бы еще... ну да ладно. Уйти не должен, на пробитых колесах далеко не уедешь. Но, если все же прорвется, то только вперед, назад сдать не успеет. Тогда закрываем ворота! И все. Кивнули. Дивер оглядел команду – горе бойцы все до единого. Журналист книжник, безумный сталкер, бомж еще... разве что Мартиков с его звериным обличьем пугнуть сможет. Хотя... -Едет! – шепнул Павел Константинович, – Уже едет... – и через секунду Фары! Фары гасите!! Со щелчком погасили раритетные электрические светильники и крашеная в темно-зеленый цвет машина почти полностью потерялась в тени. Что ни говори, а были свои плюсы в этих ранних сумерках. Заливистое мощное завывание. Какой знакомый звук. Да, это он, черный "сааб", и его хозяева, наверное, единственные в городе чувствуют себя вольготно. Свет фар мощно плеснул вдоль улицы, омыл стойки заводских ворот, высветил ту саму рытвину. С визгом шин из Покаянной улицы вывернул давешний "сааб". Воющий рев движка эхом отлетал от окрестных домов, многократно дробясь и множась. Черный как ночь, словно целиком вороненый, с ослепительным светом фар он несся к своей каждодневной цели, низкопрофильные шины мощно сглатывали оставшиеся метры до ворот. Дивер махнул рукой – не проспите мол. Влад вытер вспотевший лоб – минус на улице, а гляди-ка, горячий пот. С душераздирающим визгом, от которого заныло в челюстях, как будто кто-то провел пилкой по стеклу, авто резко оттормозилось метрах в десяти от ворот, которые в свете его фар приобрели неуместно величественный вид, контрастно роняя на заводскую землю черную рубленую тень. Рваные клочья тумана проплывали в этих желто-белых лучах, делали их видимыми. Дальше автомобиль не поехал. Стоял и чего-то ждал. Четко было видно багровое мерцание за стеклом. -Все! – выдохнул Дивер, – почуял! -Но как... – начал Мартиков, а бывший солдат его не слышал, вышел на дорогу и открыл торопливый непрерывный огонь по стоящей машине. Влад и Приходских бежали к нему, поливая "сааб" из своих автоматов. Суматошный стрекот автоматического оружия заполнил пустынную улицу: грохот выстрелов, звяканье гильз – недавно родившийся день жадно впитывал в себя любые звуки. Влад Щурил слезящиеся глаза, "ингрем" плясал в руке как одержимый, посылая пули куда угодно, но только не в их неподвижную цель. Асфальт подле "сааба" вздыбился, плюнул в небо антрацитовой крошкой, пули высекали карнавальные искры из старого фонарного столба с чугунным основанием, расцвел белой, пышной, состоящей из осколков стекла, астрой, чудом уцелевший плафон, да стены дома неподалеку обзавелись причудливыми марсианскими фресками. А на "саабе" не было ни царапины. -Что за черт?! – заорал Дивер, хрипло, – что за...! Бывший старший экономист "Паритета" Павел Константинович Мартиков, корявой, деформированной рукой взвел курок своего автомата, а потом выйдя на середину дороги, короткой очередью выстрелил в район агатово – черного стекла. Взвизгнули шины – теперь "сааб" поспешно сдавал назад, нещадно сжигая резину, но в его лобовом стекле одним за другим образовывались идеально круглые пулевые отверстия. Пули с хрустом врывались в нутро машины. "Сааб" стал лихо разворачиваться, но на самом завершении маневра его вдруг пьяно качнуло, и он чиркнул передним бампером все по тому же столбу. Мартиков больше не стрелял иссяк магазин. -Ты подранил его! – орал где-то рядом Мельников, – Он подранок!!! Рядом тормознул "пассат", Дивер махал рукой, зазывая внутрь. -Как ты сумел? – спросил он, с визгом резины срываясь с места. На заднем сидении остальные поспешно перезаряжали оружие. Глаза Влада блестели от азарта видать понравилось воевать. -Он единственный попал! – гаркнул сзади Приходских, – стрелять наверное лучше умеет! -Не умеет, – сказал Дивер. -Может быть дело в том, – произнес Мартиков, – что я чуть не стал одним из них. -Одним из кого? – спросил Влад, и тут же крикнул: – смотри! "Сааб" круто вильнул на Звонническую улицу, с ревом понесся по ней. Дивер придавил газ и вписался в поворот следом, хотя край одного из украшенных палисадниками домов проплыл в опасной близости от борта машины. Улица неслась навстречу, красные катафоты на багажнике преследуемого автомобиля, на секунду вспыхивали багровыми жуткими искрами, поймав свет фар, над крышами домов размытым неряшливым пятном неслась половинка луны. -Как он гонит! – прошептал Севрюк, – он что... Звонническая закончилась, и "сааб", не снижая оборотов начал выруливать на Змейку. Обе оси машины сорвало в дикий затяжной занос, шины бешено скребли асфальт, сгорающая резина оборачивалась сизым дымом. Багажник авто величаво выцелил фасад здания дома культуры, но водитель черной машины был ас из асов, выведя "сааб" из гибельного скольжения в полуметре от очередного фонарного столба. С резким хлопком покрышки оттолкнулись боковинами от высокого бордюра и автомобиль, завывая как обезумевшая баньши унесся вверх по улице. Ругаясь на чем свет стоит, Дивер вдавил тормоза и их машину стало разворачивать поперек улицы, бросил тормоз, вдавил газ, Мартиков страдальчески поморщился, когда "Пассат" подпрыгнул на все том же бордюре. Черная иномарка уже скрывалась за близким поворотом Змейки. -Как он водит! – крикнул Дивер – как он так водит?! И кинул машину вдоль извилистой улицы с предельным ускорением. Стрелка тахометра метнулась к шестерке, замерла на секунду, а после уверенно стала штурмовать красную зону. В двигатели появились визгливые нотки. -Дивер!– крикнул Владислав, – Дивер, ты бы поосторожней! Но то не слушал. Катафоты "Сааба" снова маячили впереди – он убегал, он сегодня сам стал дичью. Сизый дым вырывался из сдвоенной выхлопной трубы. Узенькая двухполосная улица, разбитый асфальт, но эта черная колесница делала по ней сто, сто десять, сто двадцать километров в час. Ее швыряло то к одной стене, то к другой, лакированный борт проносился в десятках сантиметрах от старых домов. Вой отдавался от стен. -Сколько ты едешь?! – заорал Приходских с заднего сидения. Дивер не ответил, стене домов слились за стеклами в сплошное мелькание, и иногда подступали совсем близко. И по этой старой извилистой улице, по этому рукотворном каньону они продолжали разгоняться. Истерично визжал мотор их "фолькса", стрелка спидометра подползала к ста двадцати. -Как... – начал Дивер, но его оборвал Мартиков, рыкнув: -На дорогу смотри!!! Впереди черный "сааб" повстречал еще один образчик четырехколесного племени, мирно догнивающий на обочине, лишенный освещения, и потому замеченный слишком поздно. Распахнулись во всю ширь багровые глаза стоп сигналов. Шины не завизжали, нет, они заорали, мокрый асфальт моментально высох, а влага в облаке сердитого пара вознеслась в сумрачный воздух. Но было ясно, что черный автомобиль не успеет. Но он успел, просто вдруг перестал тормозить и вильнул в сторону, двигаясь поперек улицы в облаке пара и бензинового выхлопа. Заднее крыло иномарки встретилось с радиатором стоящей машины с отчетливым грохотом, прорвавшимся даже через завывания двигателя. "Сааб" откинуло, и развернуло на сто восемьдесят, после чего он приложил припаркованное авто еще и передним крылом. Дивер этого уже не видел – он оттормаживал автомобиль Мартикова со ста двадцати километров в час, отчего пассажиры его испытывали поистине космические перегрузки. Оставив за собой длинные черные полосы, "фолькс" остановился как раз перед "саабом", как раз за тем, чтобы увидеть как он срывая колеса в пробуксовку уезжает. Странно, вмятина на крыле была совсем небольшая, совсем не то, что ждешь от такого удара. Мелькнул измятый багажник, а потом снова перегрузки, авто стремительно миновало разбитую вдребезги припаркованную машину. -Тварь! – орал Дивер исступленно, – Стой ты! Стой! Напрасно, красные катафоты уже отдалялись, и демонический автомобиль снова как бешенный мчался по Змейке. В конечном итоге все решили курьеры. В том месте, где улица Змейка соединяется с Береговой Кромкой, есть перекресток с парой светофоров, которые перестали работать примерно в год постройки Старого моста и теперь в основном пугали прохожих своими пустыми лишенными стекол глазницами. Не доезжая до перекрестка можно было заметить еще одну улочку, вернее переулочек, узкий и дистрофичный, загаженный на удивление из выходивших туда черных ходов десятка старых домов. Ночью здесь кошки справляли свадьбы, а иногда их гоняли бродячие псы, роясь в объедках в поисках пищи. Здесь же к стенам были заботливо пристроены витиевато изогнутые велосипедные рамы, продавленные кроватные сетки без спинок, лысые как самый центр Арены покрышки, мешки с закаменевшим цементом, слипшиеся рулоны обоев и эпический остов старого пианино – весь тот бытовой мусор, что зачастую гнездится в коридорах коммунальных квартир, вызывая нескончаемые прения жильцов. А наверху раньше жили голуби, ворковали день и ночь, а теперь не стало ни голубей, ни кошек, ни собак. Была здесь еще одна достопримечательность, во много раз более полезная: улочка имела название Голубиный тупик, и полностью ему соответствуя, оканчивалась тупиком – массивной в три кирпича каменной стеной, что отделяла переулок от двора трехэтажного жилого дома. Набравший запредельные обороты "сааб" нацелился уже выскочить на перекресток (и никто почему-то уже не сомневался, что он и в этот раз удержит дорогу), когда ему на выезде дорогу перегородила машина. Низкая серая "БМВ", с битым передним крылом выскочила на перекресток с Береговой кромки с включенными фарами и переливчатым сигналом клаксона. Авто так просело, что не оставляло сомнений – машина полна людей. Волею судьбы эта тоже летевшая на всех парах машина (а что тормозить? Спросили бы курьеры внутри – улица совершенно пуста) оказалась на перекрестке как раз в тот момент, когда его почти достиг убегающий "сааба". -Что счас буде-е-ет!! – заорал Дивер увидев приземистую серую тень на перекрестке. "Сааб" снова затормозил, машину стало разворачивать поперек улицы, в тонированных стеклах отразились фары "БМВ" испуганные лица курьеров. В следующий момент черный автомобиль с ворохом искр преодолел бордюр, чудом вписавшись между двумя фонарными столбами и зарулил в Голубиный тупик. На перекрестке панически тормозила машина курьеров, их вполне можно было понять – смерть заглянула в салон их автомобиля своими желтыми глазами фарами. Дивер сбавил скорость – выросший в Нижнем городе, он знал -переулок кончается тупиком. Мягко, "пассат" заехал в улочку. -Мартиков, готовься! – приказал Севрюк, – если попытается прорваться назад, стреляй! По переулку словно пронесся смерч – бытовые и строительные отходы были живописно разбросаны, часть повисла на крыльцах черного хода. Гнутая велосипедная рама чинно стояла на самой середине дороги, раскорячив лишенные колес рулевые тяги, там, где приземлилась, отлетев от некрашеной кирпичной стены. А впереди черный, заляпанный грязью "сааб" судорожно, стукаясь о стены передним и задним бамперами, пытался развернуться. -Что он делает? – спросил с заднего сидения Мельников. -Попытается вытолкнуть. – Сказал Дивер, – и у него может получиться. Загнанный в тупик, но вместе с тем не утративший воли к свободе "сааб", чем-то напоминал опасного хищника, попавшего в примитивную дикарскую ловушку. Нет, он уже никуда отсюда не уйдет, но при этом и не подпустит к себе охотника. Он в ярости, и все еще надеется выбраться. И у него начинало удаваться. Казалось, невозможно развернуть автомобиль в таком узком проулке, казалось... но он разворачивался, обдирая борта и бамперы, но все равно разворачивался. Двигатель алчно и яростно выл, сизый выхлопной дым смешивался с утренним туманом. Колеса скребли грязную землю. Вот мелькнул на миг, вспыхнул белым огнем глаз-фара – дикий, бешенный, мельком осветил их остановившийся "фолькс". -Михаил, – осипшим голосом вымолвил Степан, – он вырвется! Он сейчас вырвется! Дивер вздохнул, прикрыл глаза, что-то лихорадочно прикидывая. Покачал головой, сказал: -Мартиков, прости... И прежде, чем тот успел спросить, за что площадь, их водитель включил первую передачу, и придавил глаз. С шипением покрышек "пассат" преодолел последние метры, позади заорали, Мартиков вдруг вспомнил, что он не пристегнут, а полусекундой позже их "фолькс" мощно боднул дергающийся черный автомобиль. Со скрежетом взгорбился капот, нежно звякнув, покинули свое обиталище фары, по стеклу побежали серебристые змейки трещин. Оторвавшийся дворник медленно вращаясь, пролетел над крышей "сааба" как маленькая летающая тарелка, держащая курс в сторону двора. Черный автомобиль сдвинуло с места и потащило назад к стене. Он еще вращал своими покрышками, злобно ревел двигателем, но его левый борт находился в жесткой сцепке с изуродованным радиатором "пассата". С отчетливым звоном Дивер припечатал "сааб" к тупиковой стене, на землю темным потоком пролились тонированные стекла, рассыпались под истекающим маслом днищем. Звучно хлопнули левые покрышки: сначала передняя, потом задняя, пластиковое зеркало оторвалось и упало на искореженный капот "фольксвагена". И все затихло. Умолк кашлянув, двигатель черного автомобиля, плюнув напоследок клубом темного масляного дыма. Минуту приходили в себя. Потом на заднем сидении зашевелились и открыв дверцу в холодный утренний воздух вывалился Влад, а за ним все пассажиры заднего сидения. Туман потихоньку сдувало обратно к реке. -Дивер... – сказал Степан громко, – Севрюк! Предупреждать надо, когда таранить собираешься. -Живой и ладно! – произнес Дивер выбираясь с водительского места. -Живой! А то что морду обкорябал об сидение, это не считается, да? -Морду... – процедил Мартиков, появляясь на свежий воздух, вот ему досталось больше других, темные густые волосы, которые уже вполне можно было считать шерстью окрасились красным, спутались, – вот машина моя... -Я же сказал, прости... Глядите что делается! Свет фар припечатанного "сааба" медленно тускнел, словно кто-то невидимый плавно поворачивал ручку настройки яркости. Свет сильно сбавил интенсивность, пока не остался только крошечный светящейся уголек – спираль в лампе накаливания. Потом потух и он. -А что! Аккумулятор раскололи, вот и все! – сказал Степан. Дивер махнул рукой: -Мартиков, держи его на прицеле. Тот кивнул. Остальные стали медленно подходить стреноженной черной машины. Слышно было как в холодном воздухе потрескивает, остывая, мотор. Вот он, черный "сааб", странная пришедшая непонятно откуда машина, символ и вестник Исхода, одновременно. Смятые колесные диски напоминали перебитые лапы. -Мы что-то можем... – сказал Влад. Дивер кивнул, жестом опытного серпентолога взялся за хромированную ручку. Щелкнуло и дверь растворилась с режущим уши скрипом. Пахнуло пылью, старой, ветхой тканью. Свет наступившего дня был куда как слаб, но и в его сумеречном мерцании можно было бы увидеть внутренности машины и того, кто находился в ней. Но в ней никого не было. Дивер отпустил ручку, и попятился на несколько шагов: -Как это...?! Влад наполовину залез в салон "сааба": абсолютно пустой салон. Сейчас, когда никто не загораживал дверной проем все стало видно получше – ветхую матерчатую обивку сидений со множеством шрамов от штопки, царапины и вмятины на торпеде, замасленную и примотанную изолентой ручку коробки передач, замызганный коврик под ногами. Салон выглядел... такой мог быть в машине, которая давно отметила свой двадцатилетний юбилей – много дней беспрерывного использования не очень аккуратным хозяином. Грязь и потеки на деталях интерьера, пивные пятна на сидениях, он не был аккуратистом, это владелец "сааба". Спидометр пересекала извилистая трещина, а сам прибор, прилежно пояснял, что автомобиль не так давно миновал трехсоттысячный километр. Владислав ошарашено качнул головой. Снаружи "сааб" был абсолютно новый, 93 последняя модель. -Я не понимаю, – сказал Сергеев. -Влад, – позвали снаружи, – слушай, мы кода его ловили, он был новый? Не подержанный? -Новье, – ответил Владислав, – с иголочки. Позади, там куда ударил их "фолькс" салон машины деформировался. Заднее сидение, покрытое страдающей лишаем ковровой дорожкой гротескно выпятилось. На нем, кто-то забыл бежевый длинный плащ, такой же старый и штопанный как и обивка машины. На полах плаща засохла серая грязь. -Я что гонялся за пустой машиной?! – кричал снаружи Дивер, – за каркасом?! -Спокойно Михаил, ты же мистик! – говорил ему Степан, Мартиков чуть дальше что-то бормотал, осматривая свой разбитый автомобиль. Влад потянул на себя крышку бардачка и та легко открылась. Из проема потянуло какой то засохшей плесневой гадостью. Тут когда-то рассыпали арахис, который высох и достиг за эти годы каменной твердости. Еще здесь лежал сложенный надвое лист бумаги, связка ключей, бумажка с пятизначным шифром, и серебристый, очень знакомый ножик. Сергеев вынул лист и передал его Диверу. Тот развернул, присвистнул: -Ого! Да мы тут все есть! К связке ключей был прицеплен кожаный брелок с вытесненной гнусной нечеловеческой харей. Химера! Чье это? Под издырявленным пулями лобовым стеклом на сидении имелись пятна, не от пива или другого напитка. Здесь была кровь, причем свежая. -Поздравляю, Мартиков! – сказал Влад, выбираясь и вручая ключи нож и шифр все тому же Севрюку, – похоже, что это именно ты подле завода его подранил. Обернулся к машине. А она уже была не той, и теперь полностью соответствовала своему внутреннему убранству. Просто очень старый "сааб", произведенный на свет в ранних семидесятых, если судить по граненому корпусу. Очень старый, и проживший не легкую жизнь. Судя по виду, эта машина никак не могла развивать больше восьмидесяти километров в час. Жалкое зрелище, черная шкура его была тускла, мутна и изъедена ржавчиной. -Тут больше ничего нет, пойдемте! – сказал Владислав Сергеев. -А он, – кивнул на машину Мельников, – не вырвется. -Взгляните на него. Он уже никуда не поедет. Это было правдой, которую к тому же очень трудно было оспорить. Логика здесь не работала, и оставалось лишь прислушиваться к ощущениям. А ты говорили, что "сааб" стал просто "саабом", ржавой кучей железа, когда странная сила свившая себе внутри него гнездо, ушла. Потолкавшись возле изувеченных машин, они побрели прочь. -Это все? – спрашивал Мартиков. -Все! Разве ты не видишь, тут больше нечего делать. -Но как же так. Отгадки! Ответы на вопросы. -Вот они! – и Дивер покачал перед собой ключи, – знать бы к чему они подходят. -Куда лучше ключи без замка, чем замок без ключей. Через заметно посветлевший день они проследовали до Старого моста. -О! – сказал Мельников, – глядите, пес! -Да здоровый какой. Я думал они все повымерли... Серая желтоглазая собака, неподвижно замерла в отдалении, красный язык свесился чуть ли не до земли. Из пасти животного вылетали облачка пара. Мартиков изогнулся и упал на колени, так что идущие рядом Влад со Степаном испуганно шарахнулись в сторону. -А... – вымолвил Павел Константинович, а потом словно раздвоился. На потрясенных его сообщников уставилось сразу две личины – одна человеческая, безволосая, с кротким взглядом, и мохнатая звериная морда, точь-в-точь похожая на встреченную собаку. Морда мерзко гримасничала, глаза вращались, а похожий на гротескного сиамского близнеца Мартиков молча содрогался, стоя коленями на земле. Потом звериная морда потянулась вперед, словно стремилась встретиться со стоящей собакой. Та вздрогнула, и метнулась прочь, растворившись за линией берегового обрыва. Мартиков поднялся на ноги. Такой же, как прежде: -Что это было? -Это у тебя надо спросить, – ответил после паузы Севрюк, – Полегчало? Пойдем. -Я не знаю, что это было... – тихо сказал Павел Константинович, и пошел вслед за другими. -Не важно, – сказал ему Влад, – главное чтобы не повторялось. Потому что мне сейчас хочется, в основном спокойно дойти до дома. Многовато знаешь ли, уже для одного дня. Но видимо многовато еще не было, потому что следующее событие не замедлило свалиться им на головы уже через четверть часа.