Текст книги "Трольхеттен"

Автор книги: Сергей Болотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Внизу грохнула дверь подъезда и кто-то, стал не торопясь подниматься наверх. Охранник и Кобольд все еще спорили. Посетитель ступал все ближе и ближе – сюда. Стрый махнул рукой в сторону верхней площадки и без лишнего шума пошел по ступеням. Николай последовал за ним. Особо не шуметь можно было не стараться, визгливая сора разносилась по всему подъезду. В две напротив Кобальтовой квартиры отчетливо щелкнул замок и моргнул свет в глазке – хозяева следили за дармовым спектаклем. Топанье шагов смолкло и пришедший остановился возле открытой двери. Николай представил как он там сейчас чувствует, осознав, что мероприятие может быть провалено. Пришелец переминался с ноги на ногу, слушая, как собачатся Кобольд с мохначом, потом, тяжело вздохнув все же переступил порог квартиры. Выглянувший из-за перил Пиночет успел увидеть только вытертую кожаную куртку изпод которой выглядывал лоскут малиновой материи. -"Ого, да они даже не скрываются!" – подумалось Николаю. Всякая маргинальная личность города знала этот цвет, и знала что представляют собой форменные балахоны членов секты Просвещенного Ангелайи. Малиновый, почти бордовый – цвет войны, и его носили послушники рангом не ниже адептов, которых посылали на самые ответственные операции. Бордовая сутана была последней, что видели в своей жизни те несчастные, которые тем или иным не угодили Просвещенному гуру. Другое дело, что во всех остальных случаях эти ритуально-боевые одежды тщательно скрывали от посторонних глаз. А тут торчит из-под одежды, как флаг, как лозунг "служу свету истины"! Пиночет потрясенно моргнул. Стрый ритуальную одежку не заметил, пялился бесстрастно. Сектант прошагал внутрь квартиры и при его появлении спорщики тут же замолкли и в подъезде возникла гулкая тишина, которую вскоре разорвало неясное, но определенно непечатное выражение пришедшего в котором удивление мешалось с раздражением и явно слышался вопрос. Кобольд визгливо запричитал, уговаривая страшного гостя войти в его положение, потому что он, Кобольд всего лишь мелкий служащий , и не его вина в том, что это чудовище явилось не вовремя, и все чего-то требует, но оно будет вести себя тихо, и, разумеется, даст провести встречу и потом никому не расскажет, потому что ему все до лампочки, он и разговаривать почти не умеет.

–Да ты хоть понимаешь, что на себя берешь? – спросил адепт, зашуршала ткань, отчетливо щелкнула сталь – сегодня будет не просто встреча, ты, тупой анацефал! Глухо бухнуло – кажется Кобольд рухнул на колени. Плаксивые нотки в его голосе были готовы уступить место истерике. -Молчать... – шипел сектант, – шлепнул бы этого мохнача, да ходок кровь увидит и уйдет! А все из-за тебя, мертвечина ходячая. Нет, Кобольд не ходячая мертвечина, он смиренный пленник обстоятельств, которые, к тому же, измываются над ним, как хотят. -Ты! – это уже к охраннику, – кончай там рыться, иди в угол и чтоб не звука. Сорвете мероприятие – обоим не жить. Убивать буду медленно во славу гуру, блаженного небожителя. Ты понял?! Охранник что-то рыкнул, впрочем вполне миролюбиво, и адепт расценил это как согласия. Повисла напряженная тишина, про раскрытую дверь так никто не вспомнил. -Вставай! – на приглушенных злобных тонах молвил Ангелайев послушник. Встань тварь! Кобольд вскочил. Внизу, в подъезде хлопнула дверь. Где-то снаружи бормотал автомобильный двигатель. По ступеням затопали быстрые шаги. Еще один. Николай уже не сомневался, что тоже сюда. -Что-то будет, – шепнул он Стрыю. Стрый изобразил пальцами идущего человечка, намекал на то, что возможно стоит отсюда уйти. Пиночет мотнул головой, его разбирал интерес. Плотный, неприятного вида тип, бодро вбежал по ступенькам и так же заторможено размер у распахнутой двери. -Это че!? – вопросил он, но тут на пороге появился Кобольд и чуть ли не расстилаясь перед ним по полу, пригласил в комнату. Николай стал медленно спускаться вниз по ступеням и поспел как раз вовремя, когда мелкий торгаш прикрывал дверь. Аккуратно подставленная на край порожка нога, и вот дверь прикрылась, а замок не щелкнул. Детские игры для того, кому не раз и не два приходилось обчищать чужие квартиры, чтобы наскрести денег на очередной улет. Поманил Стрыя, а потом медленно приоткрыл дверь. В появившуюся щель видно было немного, но зато поле зрения охватывало самый центр большой комнаты, сейчас залитой сероватым дневным светом. На лестнице же царила полутьма, так что находившиеся в светлой квартире не видели, что дверь их открыта. У них, впрочем были дела поважнее, потому что с каждой минутой среди присутствующих разрастался и наливался черной буйной силой зародившийся с первой секунды прихода второго ходока, конфликт. -Кто это? – спросил пришедший грубо. Без сомнения имелся в виду охранник. -Ты от Босха? – спросил адепт неприязненно. -Тут не должны быть посторонние... – гнул посетитель свою линию. -Я спросил! – повторил посланник Ангелайи – а ты должен знать, что когда я и мои братья спрашивают, то любой должен отвечать. Включая самого Босха, тебе ясно? -Зарываешься... – с угрозой сказал плотный. Кобольд встрял в разговор, разбавив черную жижу неприязни патокой медоточивых увещеваний. Плотный что-то буркнул. Адепт громко потребовал повторить. -От Босха... – рыкнул пришедший не хуже волкоподобного охранника. -Доверенное лицо своего погрязшего в мерзости шефа, да?! – спросил адепт. -Говори дело! – рявкнул ходок от Босха. -И скажу, скажу... – пропел сектант, – скажу, что довольно вам топтать светлую землю нашего города, довольно ходить некоронованными королями и совращать горожан, сиречь смиренных овец наших с пути истинного! -Что лопочешь?! – спросил пришедший грозно, но с нотками неуверенности в голосе. -А то! – жестко произнес посланник Ангелайи – Ваше последнее деяние разрушило все договоры, все бывшие компромиссы. Отныне никаких правил, понял, ты, тупое бревно! Это война! Ты понял?! Вызов! Мы будем преследовать вас везде, до тех пор, пока никого из вашей поганой банды не останется в этом городе и вообще в этом мире!! -Стой, стой... – ошеломленно сказал подручный Босха – ты че, какая война, вы там охренели совсем, что ли?! Напористый его голос вдруг разом поблек, позорно повысился и стал напоминать Кобольдов – визгливо панический. Плотный понял, что дело пахнет керосином. Нет, не ожидал он, что ему вот так в лоб объявят о начале безжалостной войны на уничтожение. -Нам может, это... миром? – говорил посланец Босха. -Не будет вам мира! Никогда не будет мира!! До последнего!!! -Да вы что?! Что!? – закричал Кобольд, – Это что же творится?! Глухо бухнуло – это мелкокостный драгдиллер полетел на роскошный многоцветный ковер, устилающий пол его квартиры. В поле зрения появилась голова Кобольда с расквашенными губами. По закону подлости кровь капала на лоскут нежно голубого цвета, хотя совсем рядом был темно-багровый. -Так и передашь своему Босху! – буркнул адепт, – И знай, ходок, ты уходишь отсюда живым только потому, что должен донести до него эту весть. Плотный промолчал, не знал видно, что сказать. Кобольд поднимался с ковра, тупо глядел на красно-голубую его расцветку. Ходок от Босха покидать квартиру не спешил, что-то думал. Тишину нарушил охранник, на которого по ходу гневной перепалки совсем перестали обращать внимание. Тяжелой походкой он появился в поле зрения Стрыя и Пиночета и принялся рыться в пакете из небесно-голубого пластика, что стоял на низеньком, поблескивающим полированной крышкой, столике. -Да здесь, это, здесь, – сказал ему Кобольд, наверное просто затем, чтобы забить тишину. Охранник заглянул в пакет, а потом, довольно сопя, запихнул туда корявую волосатую лапу и стал шуровать на дне, что-то отыскивая. И нашел, потому что неожиданно дернулся и завыл. Рука его оставалась в пакете и он силился оттуда ее вытащить. Глаза его постепенно вытаращивались, буквально вылезали из орбит, и вопил охранник как оглашенный, как сирена скорой помощи. Со стороны это выглядело так, словно на дне пластикового пакета скрывалась заряженная мышеловка, которая и поймала лапу полуволка в свой стальной прикус. Плотный испуганно уставился на орущего оборотня, рука с оружием нервно плясала. Кобольд пятился к двери, уверовав, что только таким способом он спасет свою шкуру. -Ай! – четко выдал охранник и все же выдернул руку из пакета. С указательного пальца капала темная кровь и падала как раз на пятно оставленное Кобольдом, голубые краски на лоскуте меркли. А на самом пальце... На нем болталось что-то похожее на кошмарный гибрид жабы с раком, шевелило множественными члениками, и хищно выгибало украшенный иззубренным жалом, Хвост. Жвалами оно держалось за конечность охранника и как натасканный бульдог перебирало ими, потихоньку перебираясь все выше и выше. Всхлипывающий полуволк шатнулся назад, и исчез из вида. Оружие плотного бессмысленно шарило по комнате, находя ему одному видимые цели. -НЕТ! – визгливо крикнул сектант – УБЕРИ ЕГО, УБЕРИ!!! Задыхающийся от ужаса драгдиллер добрался до коридора и на выходе попался в цепкие руки своих бывших клиентов. -Тссс... – пригрозил Николай, – с тобой потом. В квартире загромыхали выстрелы, охранник взвыл громче. Пушка плотного наконец перестала качаться и нашла себе мишень. Грохнул выстрел – мощно, словно из дробовика, комната затуманилась пороховым дымом. Посланец Босха ругнулся и выстрелил еще раз, и стоя вполоборота к двери, успел еще довольно улыбнуться, прежде чем ответный выстрел пробил ему шею. Пистолет выпал из разжавшихся пальцев и брякнулся на пол. Плотный тяжело заваливался на спину, уперся в дверной кося и медленно сполз по нему. Пальцами одной руки он щупал себе под подбородком, хмуро и сосредоточенно, как больно с ангиной в начальной стадии проверяет, не опухли ли гланды. Вторая рука при этом пыталась дотянуться до пистолета, но попытка эта была обречена на явную неудачу. Из глубины комнаты больше не стреляли и царила там кладбищенская тишь. Рука плотного отпустила горло и как дохлый краб шлепнулась на ковер, открыв взору зрителей кошмарного вида дыру, как раз на месте одной из искомых гланд. -Все. – Сказал Стрый, – отстрелялись. -Пойти, посмотреть? Стрый мотнул головой, нет, он не хочет лезть под пули и клыки их недавнего пленителя. -Да мертвы там уже все! – сказал Николай, – а, впрочем... Кобольд, пошел туда! Тот замотал головой, точь-в-точь как Стрый. Васютко вынул нож и показал его Кобольду. Диковатые руны на лезвии страшно мерцали. Драгдиллер сглотнул и на подгибающихся ногах зашагал вглубь собственного дома, который, как известно, крепость. Только в данном случае эта крепость была захваченная врагом. На пороге большой комнаты Кобольд остановился и жалобно оглянулся на напарников. Лицо его было белее мела, и выглядел он до того жалко, что напомнил Николаю начинающего детсадовца, брошенного родителями в коридоре садика. В глазах вопрос – не ужели мне идти туда, в эту кричащую жесткую детскую стаю, куда меня наверняка не примут, и где скорее всего сразу же навешают тумаков. -Иди-иди! – сказал Стрый. И Кобольд вошел. Лицо его, обращенное в комнату было лицом человека решившегося на единственный и последний в своей жизни геройский поступок. С таким лицом заслоняют собой амбразуры и кидаются под танки. Постояв, он решил, что наверное все же лучше быть живой дворняжкой, чем мертвым львом, и махнул рукой, заходите, мол. В квартире находилось три трупа. Сектант полусидел, привалившись к двери в соседнюю комнату. Пистолет он держал в одной руке, а другую нежно, с виду, держал охранник, скорчившийся рядом. Очень мягкая хватка, если бы не струйки крови, все еще капавшие с запястья. В голове полуволка имелись три дырки, которые начисто стерли с лица убитого всякое выражение. Права лапа охранника цеплялась за спинку кожаного кресла и была наполовину отъедена. Ковер почти полностью утратил жизнерадостную голубизну и теперь представлял собой фантазию в багровых тонах. Николай осмотрел руку, спросил Кобольда: -Где... это? Тот пожал плечами – откуда, мол, знаю. -А что это за тварь, вообще? -Да не знаю я! – сказал драгдиллер, – Откуда! В димедроле завелась, жрала его, росла на глазах. Я ее уж выкинуть собрался, но тут этого нелегкая принесла, – он покосился на полуволка. Николай поднял пистолет плотного – длинный, блестящий, судя по всему "Дезерт игл", ничего удивительного, что так громыхал. Стрый взял оружие сектанта – обычный ПМ. Пороховая гарь потихоньку выметалась сквозняком в коридор. Внутреннее стекло в окне была расколото и осколки его, слюдянистыми лужицами, лежали на ковре. Посвистывал неприятный ветерок. Кобольд стоял в стороне, косился то на трупы, то на стоящих рядом напарников. Ругал себя за то, что не сообразил сразу взять пистолет – против огнестрела что бы они поделали? -Что же получается? – спросил Стрый – и вправду сектанты на бандитов накинутся? Так это ж бойня будет! -Не наше дело... – откликнулся Николай – все равно скоро Исход. Просто они раньше других покинут этот мир. -Ты думаешь... – ужаснулся Стрый, – но Плащевик же сказал... -Ты Стрый, Апокалипсис не читал по тупости своей. -Будто ты читал! -Я, по крайней мере, знаю, что там. Будет Исход, будет. Для всего города, а уж кто там дальше спасется – кто знает? Может и никто. Стрый ошеломленно покачал головой. Не эта ли мысль много раз приходила ему в голову, являлась бессонными ночами, теребила, наводила тоску. Ведь то, что творится в городе, это же какой то узаконенный вялый хаос! Тихая последняя смута! А потом Исход! Всех до единого! -Как же так!? – спросил тихо Малахов. -А никак. С Кобольдом что делать будем? -С Кобольдом?! – сказал Стрый и кинул злобный взгляд на драгдиллера скольким он еще зелье толкнул? Скольких довел до раннего... исхода? Агитировал, тварь! А сам то хоть знал, на что толкает молодежь зеленую? Осведомителей навел, каждому из старых клиентов условия ставил, чтобы его, Кобольдову, отраву рекламировали перед новичками. Кобольд пал на колени, да так истово, словно занимался этим двадцать лет кряду. Лицо его снова побелело, челюсть отвисла. Драгдиллер дорожил своей жизнью, ох как дорожил! -Ребята! – проникновенно сказал он, и у Николая мелькнула безумная мысль, что толкач сейчас добавит "Давайте жить дружно", но тот ограничился другой банальностью – Ребята, не губите! -Вот ведь! – молвил Васютко, глядя на просветленное раскаянием лицо коленопреклоненного – не зря его Кобольдом прозвали! Как есть кобольд – мелкий, мерзкий, подленький. Грохнем его, а Стрый? Лицо драгдиллера выразило почти высшую степень раскаяния, которая сделала бы честь драматическому актеру Большого Театра. Именно с таким лицом выходят из тюрьмы закоренелые маньяки, на которых висит три десятка убиенных душ. Выходят, чтобы продолжить прерванную свою кровавую жатву. Николай глядел на коленопреклоненного Кобольда с омерзением, и брезгливостью. Начал оттягивать затвор пистолета, но, передумав, сказал Стрыю: -Патрона жалко на тварь. Ты его ножичком ковырни... Хороший ножичек. При мысли о том, что его сейчас пырнут хорошим ножичком (что абсолютно ничем не лучше чем удар ножичком плохим) толкач стал выглядеть так, словно вотвот свалится в обморок. Так подумал и Стрый, который расслабленно пошел к нему, и Пиночет засунувший нежданное оружие за пояс джинсов, на западный манер. Не учли они того, что такие как Кобольд в обморок грохнуться в принципе не способны. Они лучше другого туда загонят, а то и вовсе со света сживут. Как и их мифологические прообразы – прямоходящие шакалы. Вот только что он стоял в молитвенной позе, ожидая и неистово прося пощады. А вот он уже вскочил и как безумный несется к окну, и мягкие его домашние тапки пятнает чужая кровь. -ДЕРЖИ!!! – заорал Пиночет. Стрый кинулся следом на ходу выдирая из кармана ПМ, но Кобольд уже достиг своего. Не останавливаясь он кинулся головой вперед в оставшееся стекло, прикрывшись для надежности руками, рассудив наверное, что если он убьется там внизу, то это будет куда менее позорным, чем если его прирежут два озлобленных бывших клиента. С тонким поросячьим визгом он пробил непрочную преграду и полетел вниз. Стрый все еще бежал к окну. Как только Малахов достиг подоконника, снизу донесся треск сучьев и глухой удар. Визг прекратился. Николай тоже подскочил к разбитому окну, и мощный порыв ветра дунул ему в лицо, подхватил злополучный синий пакет и понес его прочь, трепал одежду мертвецов. Кобольд выжил. Изломанные растрепанные ветви ближнего дерева отмечали его путь. Часть из них лежала внизу на газоне, вместе с виновником разрушений. На глазах напарников беспомощно барахтающийся на месте драгдиллер, шатаясь, поднялся и, причитая в голос, поковылял прочь. Одна нога его волочилась следом и он не сколько шел, сколько прыгал. Правую руку он бережно придерживал левой. Но как быстро он скрылся из виду! Словно и вправду у него были предки из жестокого звериного народца, нежити, что, как известно, нечеловечески вынослива. -Ушел... – сказал Стрый, – наверное стрелять надо было... -Ладно, все одно он свое получит. Шлепнут его – не мы, так сектанты или сам Босх. А выживет все одно спасения нет – скоро Исход. -Исход... – повторил Стрый – он как волна. Вот ты был, а вот покинул город. -Надейся Стрый, – произнес Николай – Плащевик сказал... что избранные спасутся. Ищи в этом хорошие стороны – смотри, какие теперь у нас пистолеты. Стрый благодарно кивнул. Он с Пиночетом, и он всей душой за Плащевика. Вот только почему в последнее так хочется бросить все и бежать, бежать, бежать?

5.

Никите Трифонову снились сны. Не то, чтобы это было очень странным, пусть даже их содержание зачастую было пугающим. Нам часто снятся кошмары, возросшие и набравшие силу из обыденных и зачастую даже совсем не страшных ситуаций. Хотя как раз на почве обыденности и растут наилучшие из ночных страхов. Томится и терзается та эмоционально-иррациональная часть внутри нас, о которой мы не знаем, но подспудно догадываемся и потому стремимся задавить и уничтожить любой ценой, ибо она угрожает другой половине – цивилизованной, интеллектуальной, выпестованной долгими годами учебы, а после работы. Эта человеческая часть человека, если можно так выразиться. Ее оружие логика и отточенный в обращении с ней мозг. Она сильна, эта половина, она побуждает своих хозяев двигать прогресс и постигать мир вокруг. Но в логике же ее слабость, потому, что зачастую, встретив что-то заведомо нелогичное, нечто, выпадающее за построенные этой цивилизованной личностью рамки, она попросту не выдерживает, перегорает, как сложный и логичный компьютер которого вместо мягкого и вкусного питания в двести двадцать вольт вдруг посадили на кислотную диету из трехсот восьмидесяти. Море дыма и электрическая агония кремниевых нейронов. Так и человеком, пусть не столь эффектно. Личность иррациональная при этом выживает и, с молодецким гиком берет в руки вожжи управления телом. А общество берет это самое тело, увлеченно повествующее о занимательной жизни эльфов и демонов, да и упрятывает его в соотвествующее заведение, где больной, без сомнения находит единомышленников. Их боятся, их ненавидят, и не оттого ли, что нормальные люди подсознательно чувствуют долю правды в утверждениях безумца. И... боятся! Страшатся взглянуть на мир другими глазами. Серая пелена будней – спасение. Но только не ночью. Так у Мартикова – у которого произошел раскол двух изначально обретающихся в нем половин. А потом одна из них, волей людей из "сааба" оказалась вовсе изгнана и серым бесплотным волком отправилась странствовать по свету. А лишенный ее оборотень даже и не заметил, как изменилось его поведение, ведь раньше не горел он желанием творить разумное, доброе, вечное. Именно эта, взявшая полноценный контроль человечность и не дала ему убить Влада. Есть исключения – помимо тех же безумцев, что живут в Сумеречной зоне, есть медиумы, люди творческие, которых "нормальное" общество окрестило "не от мира сего", и было как нельзя в этом право. Эти не живут постоянно в мире грез, но... одним глазом нет-нет да и заглянут в эту страну чудес. А потом творят, в тщетных усилиях пытаясь изобразить то, что человеческая половина с ее логикой воспринять не в состоянии. И наживают себе новые ярлыки. И есть еще дети. У них с логикой трудно, потому что она вырабатывается со временем и они воспринимают мир без серо-дымчатых очков рутины, удивленными, широко открытыми глазами глядя на то, что взрослые оставляют за бортом своего восприятия. Как кошки, что по слухам, живут во всех измерении сразу, так и дети видят окружающее таким, какое оно есть на самом деле. У маленьких детей сны почти не отличаются от реальности – и то и то полно ярких, цветастых впечатлений, удивительных и порой пугающих, но без сомнений требующих познания. Сны Никиты и были такими – очень яркими, контрастными. Они приходили с неприятным пугающим постоянством, и та суетливая, бьющая потоком жизнь в них казалось действительно где-то существует. Но откуда иначе, скажите, появятся такие сюжетные завороты в голове пятилетнего детсадовца, рожденного и возросшего городе, где вместо деревьев тебе по утрам шумят автомобильные двигатели, а роли скал выполняют бетонные многоэтажные жилые комплексы? Сниться все это начало довольно давно. Никита уже забыл когда – даты плоховато держались в его полной детских фантазий голове. Что он помнил хорошо началось все после того, как мать прочитала ему сказку про троллей. Он и сказку хорошо помнил, больно уж страшная! Зрелище широкой уродливой троллиной хари в окне избушки преследовало его еще долгие недели, являясь по ночам во всей своей полной угрозы, красе. А вот после того, как страшный черный незнакомец попытался увести Никиту из детского сада, страхи эти, как ножом отрезало. Странно, но никаких неврозов после встречи с убийцей пятилетний Трифонов не нажил, словно и не было ничего. И маме ни слова не сказал, хотя отлично помнил темные расплывчатые крылья, колыхающиеся за плечами похитителя. Никита и в момент похищения ощущал лишь вялую слепую покорность – как овца на бойне. И мысли у него были в тот момент странные. Зачем бороться, зачем убегать если скоро... -Исход... – шепнул он в тот день за ужином, меланхолично размазывая по тарелке картофельное пюре. В результате получался замысловатый желтый ландшафт, странным образом похожий на тот, из снов. -Что? – спросила мать – какой исход? -Не исход, – поправил Никита – Исход. Скоро! – и тут же без паузы – я не хочу есть. Я пойду. И под удивленным взглядом матери сполз с табуретки и пошел в свою комнату. Она только проводила его взглядом, привыкла к вот таким вот скачкам настроения и таинственным фразам, сказанным как бы между прочим. Иногда мать думала, что стоит показать Никиту психиатру. Да, это будет означать, что она окончательно не понимает своего сына! Но... он иногда бывает таким странным! И это притом, что она еще не знала про сны. Их Никита тщательно скрывал. Угрюмый сине-зеленый ландшафт, не имеющая ни конца ни края земля являлась почти каждую ночь. Страна эта была густо заселена, и множество видов животных водилось в ней, странных и непохожих на обычных живых зверей. Были там и люди. Они словно появлялись откуда-то из дальних стран, останавливались здесь, между крутобоких заросших лесом холмов и принимались строить жилье. Люди эти выглядели веселыми и мужественными, как покорители дикого запада. Они были сильными и не отступали ни от опасностей, ни от тягостей лишенной удобств жизни. Они были жестокими людьми с бледной кожей и тонкими изнеженными руками. И улыбка их почти никогда не касалась глаз. Что ж, Никита редко видел поселенцев вблизи. Прихотливое сновидение всегда заставляло его наблюдать за жизнь крошечных лесных созданий – мелких хищников и мелких же травоядных. Он бы не против – это было даже интереснее, чем наблюдать за людьми. И звери были добрей, ведь они не пришил завоевывать эту землю, они просто здесь жили. Кроме людей был кто-то еще. Тот, кого Трифонов не видел, но чувствовал, что он есть. Как чувствовал крышу за зеленоватыми туманными облаками. Но этот кто-то показываться не собирался. Во всяком случае, пока. Иногда здесь лили дожди, а иногда разражались грозы и красноватые молнии били в острые верхушки холмов. А туман спускался совсем низко, клубился и что-то бормотал на одном ему понятном языке. Тени метались там, как будто молнии притягивали их не с неодолимой силой, и казалось эти неясные призраки вот-вот покинут свое туманное обиталище и спустятся вниз, покажут свое истинное обличье. Но такого ни разу не случалось. Прозрачные, полные вкусной железистой воды, ручьи спускались по склонам холмов, образовывали веселые бойкие речушки, что попетляв у подножий, пару раз проскочив звенящей стремниной, вдруг скрывались в темных пещерах. Куда они стремились, и где завершался их звонкий путь? Никита надеялся что когда ни будь ему доведется побывать здесь рыбой. Тогда-то он и узнает. А какого цвета радуги висели здесь над крошечными, пенными водопадиками? Фиолет, ультрамарин – синеватые смещенные оттенки, любой физик бы сказал, что такого просто не может быть. Но Трифонов не был логиком, он просто по детски радовался всему, что здесь видит. Красивая в этих снах была земля. И все же что-то с ней было не так. Что-то пришло, непонятное, чуждое, и... испоганило это землю, подмяв ее под себя и перестроив под свои нужды. Неясная эта сила вписывалась в чудный туманный мир так же изящно как тракторная, выпирающая мокрой глиной, колея в цветущий васильково – клеверный луг. И это давило. И куда сильнее невидимой крыши над головой. Вот, что снилось Никите Трифонову пятилетнему сыну своей матери. И даже ей не мог он поведать о том, что его гнетет. Мог лишь плакать по ночам и просить не выключать лампу. Только она – трепещущая световая бабочка, совсем слабая, защищала его от окружающей тьмы. Тот, похититель, он был посланец захватившей туманный незримой силы. Никита был в этом уверен, и больше всего на свете боялся, что сила эта, каким то образом сумеет прорваться сюда, в город. И вот тогда наступит Исход. И тогда никто не спасется.

6.

Васек набрал воздуха в грудь и заорал: -Доберусь до тебя!!! Нервное эхо пугливо шарахнулось на тот берег и обратно, округа взвыла: -Тебя... тебя... тебя... – словно это до него Васька она должна теперь добраться. Мельников помолчал, потом рявкнул: -И убью! Слышь! Совсем убью!!! -Ую... ую... – ответили с реки. Сама же Мелочевка, равнодушная к крикам, лениво текла под мостом. По ней плыл разный мусор – отбросы, гости с дальних стран. Хлам путешественник. Он вплыл в поселение, пересек городскую черту, и также выплывет, если повезет ему не застрять у плотины. Васек был не гордый, уподобился бы и мусору, лишь бы удалось сбежать из города. Да вот не получалось это, пробовал Василий. Речка сегодня была темная, мрачная, даже на взгляд очень холодная. Воды ее были темно свинцовые, отбивавшие всякое желание искупаться. Начинало смеркаться – сумерки наступали все раньше и раньше, по мере того, как август, не слишком побаловавший горожан теплом, увядал. Скоро осень, говорило все вокруг, и лето дышит на ладан. Вот и сегодня погодка была уже скорее осенняя, чем летняя – низкие лохматые, раздувшиеся от ледяной влаги тучи скребли обвисшим брюхом по заводской, старой трубе, скрывая погасшие после темного прилива глаза-фонари. Вот-вот вот прорвется туча об острую трубу и хлынет вниз, на притихшую землю, поток холодной воды. Затопит все кругом, как тогда, когда в центре обрушилась водонапорная башня. Уплывут вниз по течению собачьи трупы и пустые канистры, оставшийся после переезда мусор и картонные стреляные гильзы. Чья то мохнатая шерсть и замершие от нехватки топлива автомобили. Достигнет это все реки и поплывет дальше, к плотине, где они и соберутся в кучу, в причудливейший аляповатый коллаж. Но нет, крепкие тучи, прочны. Не обрушат водяной поток – будут потихоньку цедить на головы горожанам. С реки дул резкий порывистый ветер, что делал мелкий дождь еще более противным. Васек промозг и тщетно кутался в изодранный ватник. -Я ведь знаю, ты где-то здесь, тварь!!! – крикнул он – хватит прятаться, ты же хищник! А хищник молчал – он, как и положено хищникам, никак не проявлял себя. Как лев, вскакивающий из высокой травы совсем рядом с беспечной антилопой. А Мельников все вопил свои проклятия в сырой, вечер. А река принимала их и уносила вниз по течению. Ветер стремился забраться под куртку, высосать скопившееся там тепло, так чтобы это буйное, кричащее существо уравнялось с окружающими предметами – холодными, мокрыми деревьями, холодной мокрой мостовой и низким сизым небом. Крики одинокого человека на мосту никто не слышал. Ни здесь, ни на Центральной и примыкающей к ней Верхнемоложской, ни на Степиной набережной, идущей вдоль пологого левого берега не было ни человека. Мокрые желтые листья на сыром асфальте вяло колыхались, тяжелые, намокшие и полететь, как ни старались, уже не могли. В конце-концов Василий охрип, и понуро побрел прочь с моста. В конечном итоге преследователь всегда оказывался выносливее и спокойней своей издерганной жертвы. Он давал время ей отвопиться, отбегаться, давал время на постройку грандиозных планов. А потом приходил, когда Мельников усталый от долгого бега валился с ног, и с легкостью сводил эти планы к нулю. Может быть у него было своеобразное чувство юмора, у этой зеркальной твари. Черный юмор, конечно. Так или иначе, Витек появился из-за густых прибрежных зарослей, стоило Мельникову сойти с моста на мокрую городскую землю. Василий почувствовал его приближение, и обернулся. С ненавистью вгляделся в это ставшее почти родным лицо, в широкую безмятежную улыбку и ослепительные, словно из рекламы зубной пасты, зубы. Витек не смотрел на свою жертву, он вообще ни на что не смотрел – в его глазах отражался сумрачный вечерний мир. Отражался и Мельников – два Мельникова с одинаковой отчаянной яростью на лицах. Двое, близнецы. А не было ли их больше? Василий не думал. Из внутреннего кармана он извлек нож, не тот, что был у него в лодочной станции – тот так и пропал вместе с нечаянной свой жертвой. Но и этот, найденный в одном из подъездов, тоже был не плох. Пятнадцатисантиметровое серебристое лезвие было отточено до бритвенной остроты. Сжав нож в руке, Мельников кинулся навстречу вечному своему врагу, и, в три шага покрыв расстояние между ними, с размаху вонзил лезвие ему в живот. А потом еще раз, и еще. Мгновение сладкой мести было недолгим. На четвертом ударе Васек понял, что не видит ни крови, ни вообще никаких следов повреждений. Не последовало реакции и со стороны Витька. Заорав как бешеный, Василий ударил снова, он бил еще раз и еще, со всей силой всаживая нож в плоть своего монстра. Но уже понимал, что из этого не выйдет ровным счетом ничего. Наши страхи не убить простым оружием, и лишь остро отточенное мышление может вспороть живот ночному кошмару. Лезвие свирепо свистело, но, по сути, было беззубым и неспособным причинить вред существу, плоть которого оно пыталось кромсать. Рожденный человеком Витек теперь был недоступен для физического воздействия, словно состоял из сгущенного тумана (зеленоватого, населенного бормочущими тенями над сизыми холмами и речушками у их подножий) или был хитрой голограммой – дитя пропущенного через линзы света. Отражения Мельникова, маленькие его двойники бесились и кривлялись в глазах человека-зеркала, превращая яростную гримасу уставшей от бегства жертвы в потешное кривляние изнывающей от бездействия обезьяны. Поняв, что ничего не добьется, опять ничего, Василий со сдавленным кликом швырнул ножик в отмеченное печатью отстранненности лицо Витька. Лезвие ударилось в него и отскочило, звонко цокнув по одному из белых крупных зубов. Потом ножик брякнулся в грязь у ног Васька. Тот ни миг замер, яростно глядя на своих крошечных двойников. Да, он знал, что из этой затеи ничего не выйдет. Подсознательно чувствовал, хотя и не находил сил себе в этом признаться. Возможно предыдущая заточка и смогла чем-то помочь – неведомый ее создатель наделил свое оружие какой то силой. Но, увы и ах! Оно сгинуло вместе с тем, подвернувшимся не так не вовремя человеком. Но так ли уж не вовремя? Как раз вовремя, очень вовремя, чтобы принять в себя лезвие предназначающееся для Витька? Разрядить опасную ситуацию и дать возможность человеку-зеркалу продолжать играть свою роль в этом творящемся вокруг театре абсурда? Ложная мишень, как солдатская каска на дуле ружья, поднимающаяся из окопа, отвлекающий маневр! И впервые за время его долго, кажется уже бесконечно долгого бега, Ваську пришла в голову мысль, что возможно за зеркальным монстром стоит кто-то еще. Грозная и могучая сила, а Витек, лишь ее орудие. От мысли этой Мельникову стало слегка нехорошо. Даже очень нехорошо. Мнился ему многоглазый и многолапый черный спрут, щупальца которого тянулись на бесконечную длину, и каждое из этих бесчисленных щупалец, цеплялось за чью то жизнь, за чью то судьбу. И как верную собачку на поводке вела за собой сонм чудовищ и химер, и у каждого это чудовище было свое. Нет, нет, такого монстра не победить обычным оружием! И если бы Мельников вместо ножа использовал базуку, то все равно бы ничего не изменилось. Надо вспомнить, только вспомнить! Зеркала. Что-то связанное с зеркалами! Случилось это очень давно. Двойники из глаз Витька смотрят выжидающе, похожие друг на друга как две капли воды. Зеркала и двойники. Он был не один, впервые был не один, так ведь?! Он не помнил. Воспоминания серым туманом клубились где-то на задворках сознания, на своеобразной свалке старых и не имеющих ценности знаний, где они, эти знания, свалены как попало и торчат в красноватое, всепоглощающее небо, острыми ржавыми огарками былых впечатлений. Хотелось плакать от тоски. Хотелось злиться на себя из-за слабой, солидно прореженной годами потребления спиртного, памяти. Но сейчас было не того – надо было убегать. Человек зеркало сделал шаг вперед и широко распахнул руки, словно собирался обнять Мельникова, как обнимают ближайшего и нежно любимого родственника. Но они ведь и были родственниками, разве не так? Эти двое в глазах Витька ведь были самим Василием, его отражением? И Василий Мельников убежал. Как убегал два дня назад, и еще день, назад, и так бесчисленное количество раз. А Витек продолжил преследование. Неторопливо и с педантичной неумолимостью часового механизма. Ему спешить было некуда – жертва попадет к нему в руки когда придет срок. А раньше это случить или позже, Витька не волновало. Марионетка, одна из многих, прицепленная к щупальцу черного спрута лишь выполняла то, что ей повелят. Ночью Мельников думал. Поворачивал так и сяк разрозненные воспоминания, пытаясь сложить из них хоть чуть-чуть более целостную картину. Не один он был. И не два. Был какой то туннель. Страшный, потому что бесконечный. И такой туннель был позади, и было бы очень страшно здесь находиться, если бы не... А днем он встретил сумасшедшего старика, последователя Евлампия Хонорова, за которым волочилось только ему одному доставшееся чудовище. От долгой погони мозги старика совсем разболтались и у него уже началась деградация. После долгих расспросов о том, есть ли в городе такой клуб, в котором собираются бегущие жертвы, старый маразматик выдал информацию о нечто подобном в Школьном микрорайоне и даже назвал дом. Присовокупив, правда, что сам там никогда не был, но слухи мол идут. После чего доверительно подмигнул Василию и резво поплелся вдоль улицы. Мельников лишь проводил его взглядом. А ночью он опять бежал от Витька. Как бывалый солдат он теперь моментально переходил из состояния сна в состояние бодрствования.