355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Болотников » Трольхеттен » Текст книги (страница 11)
Трольхеттен
  • Текст добавлен: 25 сентября 2016, 23:02

Текст книги "Трольхеттен"


Автор книги: Сергей Болотников



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Вот тут Хоноров замялся, поправил нервно очки: -Ну, знаешь... В общем тебе это не должно быть интересно. В конце концов его целью являюсь только я, так ведь? – он порывисто поднялся с сидения, махнул Ваську – ну вот теперь ты имеешь определенное представление, так что мы можем идти. -Постой, – сказал Мельников, – ты говоришь их уже много, таких монстров? -Много. Больше чем ты думаешь. Наверное даже больше, чем я себе представляют. Может быть весь этот город состоит из монстров, а? Вон сидит старик на крылечке, встречал ли он их? – и этот взбалмошный тип быстро пошел прямо к упорно не обращающему на него внимания старику. Василий последовал за ним, снедаемый одновременно любопытством и сильным ощущением безумия происходящего. Впрочем, дичи вроде бы выбирать не приходится. -Скажите дедушка, вы видели монстров? – спросил Хоноров, подойдя. Старик поднял на него глаза, и с минуту бесстрастно изучал, при этом выражение его лица было спокойно и отсутствующе. Однако читалось там и легкое с оттенком презрения интерес. Так что даже Мельников понял мнение старика полнейшая клиника. Однако когда тот разомкнул уста и молвил свое мнение – оно оказалось прямо противоположным. -Видел, – сказал старик – я видел чудовищ, и если бы вы не выглядели такими пришибленными я бы никогда вам этого не сказал. -Кто это был? – спросил Хоноров. -Если бы родители не воспитали меня в атеистической вере, я бы сказал вам, что это был дьявол. Правда. Очень на него похоже. Но так как в нечистого я не верю... -Но это было что-то страшное? -Да, – сказал старик – и оно убило человека. Вот здесь, под этими окнами. Неделю назад я выглянул в окно – я вообще плохо сплю – и увидел как оно убивает. Высокий, шерстистый, он убивал женщину. Она даже кричать не могла, чудовище первым делом пережало ей горло. -И вы никому не сказали, да? Старик улыбнулся снисходительно, сказал: -А кто мне поверит, а? Только такие как вы. Евлампий Хоноров повернулся к Мельникову победно улыбаясь: -Вот, – сказал он, – они все видят это, но никто об этом не говорит, потому что думают, что им не поверят. Эти слепцы до последнего будут закрывать глаза на творящиеся у них под носом ужасы. А потом все-таки поверят, но будет уже поздно. -Что же делать? – спросил Василий. -Сейчас мы попрощаемся с нашим респондентом и пойдем отсюда. У нас есть место для встреч. Для таких как мы, для тех кто не хочет оставлять все на самотек. -До свидания – попрощался старик – будет хорошо, если вы действительно что-то с этим сделаете, а то жилья от них совсем не стало. Вы слышали... говорят это из-за них мы сидим без воды. -Очень может быть, – сказал Хоноров и увлек Василия от подъезда, пока разговорчивый старикан не вывалил на них очередную тираду. На улице стало темнее – очередной летний вечер на кошачьих лапах вступал в город. На востоке небо потемнело до фиолетово-синего удивительно нежного оттенка, а потом вдруг эта пастельная благость вдруг ощетинилась колючей и пронзительной звездочкой. По улице пробегали смутные тени, порождения сумрака. Редкие машины зажгли фары и улицы наполнились вечной битвой тьмы и электрического света. Окна домов тоже зажигались одно за одним – желтым светом электрических ламп и белым мерцающим ламп газоразрядных. Толстые шторы закрывали эти окна от мира и свет, проходя через них преобразовывался в десятки разных оттенков зеленый, синий и багрово-красный. А иногда из-за них на тротуар падали сотни маленьких игривых радуг – от люстр с хрустальными лепестками. Одно из окон неритмично мерцало синеватым неопределенным цветом – там смотрели телевизор и диалоги громко доносились через открытую форточку. Где-то далеко разговаривали люди, спорили, кричали, может быть все та же не рассасывающаяся очередь у колонок. Лаяли собаки и на пределе слышимости стучали колеса пригородной электрички. -Так куда мы теперь? – спросил Мельников шагая вслед за Хоноровым вдоль Покаянной улицы. Дорога здесь была на редкость ухабиста и зачастую радовала водителей узкими проломами почти полуметровой глубины, которые, будучи наполняемыми водой во время дождя умело притворялись неглубокими лужицами. -Как я уже говорил, нас таких, повстречавших чудовищ не одни и не два. Нас много. Часть из них, я в меру сил смог объединить, и мы образовали нечто вроде группы, потому что заметили, когда мы рядом, монстры на время оставляют нас в покое. Ведь много людей, это сила, Васек. И не только физического плана. Хоноров покосился на поотставшего Василия и быстро заметил – да не боись ты так! Мы сейчас пойдем на квартиру, где эти самые пострадавшие собираются. Никакое ходячее зеркало до тебя уже не доберется. И потом, я... – и в этот момент над головами идущих с резким щелчком включился фонарь. Помигал нежно-розовой точкой, а потом этот слабый светляк стал разгораться, крепчать, наливаться своим естественным голубоватым светом. Фонари зажглись по всей улице – тоже разноцветные, розовые оранжевые и синие, мигом придав обшарпанной Покаянной какой то праздничный и веселый вид. Обшарпанные старые стены и пыльные огрызки деревьев отступили в густую тень, припрятались до поры. Это было красиво, уходящая вдаль улица расцвеченная цепочкой разгорающихся фонарей – а над ней светлое закатное небо. Однако на освещенном синим мерцающим светом лице Хонорова была только нервозность и озабоченность. Он вздрогнул, когда заработал фонарь, а теперь вот оглянулся назад в образовавшуюся густую тень между домами. -"А ведь он боится", – подумал вдруг Мельников – "тоже боится!" -Говоришь, город полон чудовищ? – спросил он вслух. -Да, – откликнулся его спутник слегка отстранено, – Прибавим шагу. Сейчас ночь, а он очень любит темноту. -Кто он? – спросил Василий. Но Хоноров только нервно качнул головой. -Смотри на небо! – приказал он резко. Василий поднял голову и вгляделся в закатное небо. Ничего. -Не туда, правее, вон над крышей того дома. Ты видишь его? Приглядевшись внимательнее к указанному строению Мельников различил на его крыше какое то шевеление. Он не отрываясь смотрел, как что-то черное ползет по крытому шифером скату, а потом вдруг соскальзывает вниз и вместо того, чтобы упасть, распахивает широченные слабо обрисованные крылья и взмывает в небо стремительным силуэтом. -Кто это? – спросил Мельников. -Откуда я знаю, – пожал плечами его спутник, – чей то страх. Чей то вечный спутник. Они быстрым шагом шли дальше и на перекрестке свернули с Покаянной на Ратную улицу, еще более запущенную и обшарпанную. Тут даже фонари не помогали, да и не было их почти – горел дай бог один из четырех. -Они везде, их все больше и больше. Вон смотри, кто там роется в мусорном баке? Бомж? Бродяга? -Нет, – тихо сказал Мельников – их больше не осталось в городе. -А ну пшла! – рявкнул Хоноров на смутно виднеющуюся в темноте тень. Та проворно выскочила на свет, на миг замерла – крупная серая собака. Она смерила двоих потревоживших ее зеленоватыми удивительно дикими глазами, а потом заскользила легко прочь. -Зверь, чудовищный зверь, принявший обличье пса! – провозгласил Хоноров. и двинулся дальше. Василий последовал за ним с некоторым сомнением, ему все меньше начинала нравиться эта темная улица. Эти шевеления в густой тени зданий. -Послушай... – сказал, было он, но тут Хоноров остановился. Замер как изваяние. Потом обернулся к Мельникову – глаза его растерянно бегали, голова смешно наклонена. -Ты что ни будь слышишь? Ваську стало смешно, смешно до истерики и колик. Этот спаситель рода человеческого стоит и прислушивается ко тьме, как малый ребенок, который впервые отважился гулять во дворе до темноты. Ничего смешного в их положении в общем то не было, особенно если вспомнить Витька – потустороннего следопыта, который сейчас рыскал где-то в городе. -Я много чего слышу. – Сказал Василий – я слышу как лают собаки и шумит вода у плотины. Еще музыка где-то... далеко. -Нет, – напряженно сказал Хоноров – такие характерные звуки. Хлюпающие... Мельникову честно послушал, но ничего подобного не уловил. -Пойдем, пойдем! – торопил Хоноров, – если успеем дойти до квартиры считай спасены. Они ускорили шаг, углубляясь во все более старый район города. Фонари здесь не просто не горели, а были вдребезги разбиты и зачастую осколки ламп валялись прямо под ними. Впереди на асфальте что-то чернело. Вблизи обнаружилось, что это давешняя собака. Вернее труп давешней собаки. Псина лежала свободно вытянувшись, на боку, словно прилегла сладко подремать на самой середине дороги. Но пустые, обильно кровоточащие глазницы рассеивали иллюзия сна – животное было мертво. Как только Хоноров увидел эти кровавые неглубокие ямки, он остановился и обхватил голову руками. -Нет! – произнес он, – Эта тварь меня выследила. Она здесь! Она где-то рядом!! – он обернулся к Василию и теперь на лице его озабоченность уступила место откровенном страху. Оглянулся и Мельников – абсолютно пустая улица уходила во тьму. Только сейчас он заметил, что кроме них на ней нет ни одного человека. -Что делать, Мельников?! – закричал Хоноров – Что нам теперь делать!? От собственного крика он вздрогнул, прошептал: -Я его слышу, ясно слышу как он идет. Вдалеке завыла собака. Василий отступил к одному из фонарных столбов и прижался спиной к шершавому бетону. В душе он уже проклинал свою неожиданную надежду, из-за которой он доверился этому малодушному типу и дал себя завести в трущобы. -Куда ты идешь?! – в панике крикнул Хоноров – он любит глаза, знаешь!? Он их обожает! Мельников прерывисто вздохнул борясь с желанием побежать. Евлампий Хоноров быстро отступал с середины улицы на тротуар – собираясь видимо уйти через одни из проходных дворов. Не успел – из чернильной тьмы возле полуразрушенной хрущобы выметнулось гибкое фосфоренцирующее щупальце. Полупрозрачное, и обросшее каким то шевелящимся и судорожно дергающимся мхом. Было в нем что-то неуловимо омерзительное в этой конечности, и Мельникову оно сразу напомнило змею, гибко скользящую среди трав. Вырост этот знал свое дело хорошо, потому что стремительно и резко вцепился Хонорову в глаза и Василий четко услышал как треснули очки его нелепого проводника. На асфальт частым дождем посыпались осколки стекол, а сразу после этого забарабанили крупные темно-красные капли. Один из осколков отражал свет фонаря и мерцал как диковинный самоцвет. Хоноров закричал – тонким, хорошо знакомым криком попавшейся дичи. Он попытался руками оторвать щупальце от лица, но тут же отдернул их, словно обжегшись. Василий стоял у фонаря не в силах бежать, не в силах оставаться. И тут на свет явился хозяин щупальца – бесформенная, источающая вонь туша. Может быть именно ее, столь страшный для жертвы вид придал сил погибающему Хонорову? Факт есть факт – тщедушный борец с монстрами, не колеблясь снова схватил присосавшуюся к его лицу конечность и с усилием отодрал ее. Вокруг глаз у Хонорова теперь были новые очки – сильно кровоточащие обода. Он последний раз посмотрел на замершего Мельникова, а потом отшвырнул щупальце в сторону и, шатаясь, побежал дальше по Ратной. Щупальце вяло изогнулось вслед за ним и стало видно, что на содрогающейся слизистой поверхности остались четкие кровавые отпечатки ладоней. Туша мощно вздохнула стоя не месте, щупальца ровно колыхались смотря в ту сторону, куда убежал Евлампий Хоноров. Затем чудовище медленно двинулось дальше, миновало Василия, обдав того целой смесью одинаково омерзительных запахов и скрылось в одном из дворов в вечном своем преследовании.

Вся битва заняла минут пять от силы. И только на кровь на покореженном асфальте напоминала теперь Василию о его кратковременном компаньоне. -Все правильно, – сказал Мельников вслух, – оно не настроено на меня. Оно не мое. Откуда-то сзади послышались четкие и уверенные шаги. Оборачиваясь Васек уже знал, что он увидит. Витек выходил из полутьмы – высокая и нескладная фигура. Вечная улыбка на неживом лице. Его страх, его монстр, его самый верный спутник. -Слышишь ты! – закричал Василий, переходя с быстрого шага на бег – я теперь знаю, что тебя можно убить! До тебя можно добраться, и я вспомню, черт подери, вспомню, что случилось со мной в детстве! Я вспомню о зеркале! Но Витек не ответил, ведь зеркала не могут разговаривать. Они лишь могут отражать тех кто в них смотрится, приукрашивая или уродуя – каждое в меру своей испорченности.

В яркой огненной вспышке город лишился газа. Нет, сам газопровод остался в целости и сохранности, вот только пропан по нему уже не шел, иссякнув не то на входе в город, не то на выходе из земных недр. Но приписали это естественно взрыву – людская молва в поселении в последнее время отличалась недюжинной пластичностью. В один из ярких и солнечных дней конца июля, Антонина Петровна Крутогорова – страдающая лишним весом и сердечным недугом учительница младших классов поставила эмалированный чайник веселенькой желтой расцветки на одну из закопченных камфорок своей кухонной плиты. Отработанным движением повернула ручку плиты и из камфорок обильно извергнулся бесцветный, но обладающий характерным запахом газ, который обтекая сосуд стал возноситься к идеально белому потолку кухни Антонины Петровны. Пухлой с расширенными суставами рукой педагог со стажем достала полупустой коробок спичек с яркой рекламой и извлекла одну спичку. Затем выверенным и четким движением (Антонина Петровна слыла в школе деспотом и обращалась с вверенными ей школярами, как злобный сержант какой ни будь пограничной части обращается с рядовыми), она подняла спичку, твердо держа ее между большим и указательным пальцем. Но опустить ее не успела, потому что старый сердечный недуг, давний нелюбимый гость, решил что этот день вполне подходит для того, чтобы взяться за хозяйку по настоящему. Резкая боль, возникшая там где сердце, помешала педагогу выдавить хотя бы слова о помощи – выпустив из непослушных рук спичку Антонина Петровна тяжело упала на пол и спешно покинула этот мир, оставшись только в памяти коллег, да в сердцах своего подшефного класса, выходцы из которого (те, кто впоследствии покинул город) уже через много лет вспоминали о своей бывшей мучительности с грустью и теплотой, показывая приятелям свою пятерню, со словами: "Наша первая учительница была строгая, но справедливая. Наказывала хоть и линейкой, а всегда за дело. И никогда, слышите, никогда не брала взятки!" Комфорка шипела как потревоженный джинн, который бесконечно долгое время выбирается из своей бутылки, и вскоре комната с наглухо закрытыми окнами (Антонине Петровне с ее тонким слухом очень мешал уличный шум. Педагог со стажем могла отдыхать только полной тишине) была заполненная резко пахнущей смертью. И окажись сейчас в этом помещении кто-то, кто смог бы дышать этой смесью, он бы увидел как по комнате гуляет мощное игривое марево, бросающее на белоснежный потолок причудливо извивающиеся тени. Соседи Крутогоровой слева были в этот день в отъезде, а справа спал мертвым сном алкоголик Сева Иванкин находящийся в глубоком запое с позавчерашнего дня, так что никто не мог засечь предательский запах газа. Это продолжалось аккурат до вечера, когда примерно в десять часов в квартиру позвонил Костя Слепцов – родной племянник Антонины Петровны, который принес давно обещанные дидактические материалы. Не добившись ответа, Костя решил что тетки куда то вышла (мысль о том, что одинокой пожилой женщине негоже где-то шляться в четверть одиннадцатого вечера просто не пришла Косте в не очень умную голову), и открыл дверь своим ключом. Войдя, он споткнулся обо что-то в полутемном коридоре и выпустил из рук дидактические пособия, звучно шлепнувшиеся на гладкий паркет. Возможно в этот момент он бы и смог учуять предательский запах газа, но его подвила природная хлипкость – Костя страдал аллергией, и в тот момент нос его был пермаментно заложен. Дальше все прошло как в дешевых боевиках. Костина рука автоматически нашарила выключатель из белой пластмассы и нажала на него. Пол секунды спустя скопившийся в квартире газ сдетонировал с оглушительным громом, который был слышен за много километров у дачников. В моментной яркой вспышке квартира, а также весь лестничный пролет были разрушены. От тетки с племянником осталось очень немного, уехавшие соседи остались этим летом на даче, пятеро человек из квартир ниже были погребены под развалинами, которые тут же начали активно полыхать. Языки пламени из разрушенного подъезда вознеслись высоко в небо, создав над местом катастрофы багровое подобие зари, хорошо видимое со всех сторон города, и даже его окрестностей. Оперативно сработавшие пожарные были на месте уже спустя пятнадцать минут, а потом еще пятнадцать минут медленно продирались сквозь густую толпу, по большей части состоящую из потрясенных жильцов соседних подъездов, в головах которых наверняка крутилась одна единственная мысль: "Пронесло, а могло ведь..." Баков пожарных машин, а также помощь самих жильцов, бегавших с ведрами на недалеко расположенную колонку помогли остановить разгорающееся пламя. Потом вода кончилась, но кончился и пожар, остановившийся на границе третьего этажа. В этот самый момент где-то на уровне пятого (где и находилась злополучная квартира) раздался громкий вибрирующий рык в котором смешалось удивление и нарастающая злость. Ошеломленные пожарники, вкупе с не менее ошеломленной толпой увидели, как в окне соседней с взорвавшейся квартиры появился нетвердо стоящий на ногах силуэт в одни изрядно драных трусах и не менее драной майке, и стал обильно жестикулировать мосластыми конечностями. Силуэт этот был настроен весьма агрессивно, и когда к нему по приставной лестнице полезли борцы с огнем, засуетился и стал поливать подходящих отборными матюгами. Потом он все-таки дал себя скрутить и в городском травмпунке рассказывал участливым докторам (не спускавшим однако с него глаз), что его зовут Сева Иванкин, и он полчаса назад пробудился от резкого сотрясения, и грохота. Позже выяснилось, что в квартире Иванкина осталось целой только одна стена – та самая под которой спал на раскладушке невменяемый хозяин. Каким образов он выжил, никто так объяснить и не смог (а ведь на теле соседа Крутогоровой не было ни одной царапины). Сам Сева объяснил это не иначе как божественным вмешательством, в результате чего завязал пить, а через некоторое время покинул город и подвизался в одном из монастырей в Ярославской области. Вы и сейчас сможете найти его там – он трогательно рассказывать паломникам историю своего счастливого исцеления от алкоголизма, приговаривая: "Господь дает нам в этой жизни один шанс исправиться, и горе тем, кто его не увидел!" В отношении жителей города этот шанс, пожалуй, заключался в мгновенном его, города, покидании. Но увидели его не все. Далеко не все. Пожар был потушен, "Замочная скважина" разразилась заголовком: "Огненная западня: шестеро человек еще живут под обломками", что конечно полный бред – под обломками никто уже не жил. Толпа постояла до часа ночи, наблюдая, как спешно вызванные спасатели и ветеран-экскаватор роются в развалинах, а потом потихоньку начала рассасываться. К тем часа ушли самые стойкие, и лишь жильцы окрестных домов, нет-нет да и выглядывали в окна, чтобы, полюбоваться на панораму работ. То, что газ больше не шипит в камфорках обнаружили только с утра. Но так как весть о взрыве быстро разлетелась по городу, то отсутствие огня на плите приписали именно ему. Хуже всех пришлось Нижнему городу, где почти все дома имели газовые плиты и газовые же колонки (счастливые владельцы этих анахронизмов еще недавно свысока поглядывали на Верхнегородцев у которых иссякла горячая вода). Тут почти три четверти домов, построенных в большинстве своем в шестидесятые годы остались внезапно без живительного синеватого огня. Это ударило по людям куда сильнее, чем отсутствие воды, к которому в последнее время сумели притерпеться. Растерянные горожане крутили ручки своих плит, чиркали спичками, и не могли поверить, что им больше не на чем готовить. Когда первый шок прошел, а случилось это к полудню следующего дня после взрыва, народ стал усиленно решать проблему своего пропитания. В не торгующих почти ни чем кроме воды кафешках произошел неожиданно скачкообразный рост посетителей с голодными и озабоченными глазами. Скупали все, тратили деньги не глядя, и даже древние старушки не скупясь выгребали из крошечных кошельков мятые бумажные деньги и возвращались домой тяжело груженые снедью. Одну такую старую бабку, только что отоварившуюся на местном крошечном рынке куском сероватой говядины у самого подъезда поджидал Евгений Красенко, бывшего, кстати соратника Стрыя и Пиночета, которому с утречка хотелось кушать, а вот деньги тратить не хотелось. Бесцеремонно отпихнув бабку в сторону и выдрав у нее полиэтиленовый пакет с мясом Евгений бросился бежать. Старушенция что-то гневно вопила ему в спину, но удачливому грабителю было на это плевать. С четверть часа прослонявшись по трущобам, он заскочил к своему старому приятелю Лехе Скопову и они зажарили краденое мясо на принадлежащей Лехе электрической плите, а потом под бутылку дешевой водки уговорили награбленное. К ночи обоим стало плохо, а к утрут следующего дня они чуть было не отошли не тот свет, и это неминуемо случилось бы, если бы Скопов не догадался из последних сил позвонить в "скорую". Приехавшая белая машина с красными крестами забрала неудачливых грабителей и отвезла их в реанимацию с тяжелым пищевым отравлением и подозрением на заражение глистами. Жадность, она до добра не доводит. К концу дня продавщицы в продуктовых магазинах и минимаркетах находились в состоянии тяжелейшей усталости и сил их хватало лишь на вялое взрыкивание к попрежнему толпящейся массе покупателей. Директор областного хлебзавода увидел, как в Нижнем городе хорошо раскупают хлеб и к вечеру выпустил партию батонов в котором мука была тщательно перемешена с отрубями. Продавалось, однако, это безобразие по ценам обычного хлеба и было сметено с прилавков в один момент. К утру следующего дня предприимчивый директор уже вовсю обдумывал идею добавления в муку помимо отрубей обычных опилок, но тут толи его остановила совесть, толи (что скорее всего) начавшийся резкий спад покупательской способности у горожан. Когда первый ажиотаж на продукты сошел и ободранный призрак надвигающегося голода перестал маячить на краю сознания социума, люди вернулись в свои квартиры и задумались над перспективами. Неожиданно оказалось, что на газе свет клином не сошелся и почти закончившийся бум на продукты резко перерос в бешеный спрос на портативные плитки. Магазин "Домашний" еще с советских времен торгующий электрическими плитками в один присест распродал все имеющиеся у него в наличии нагревательные приборы (в том числе и те, что с незапамятных времен пылились на складе, и заказал в области новую партию. Счастливые обладатели плиток поспешно разбредались по домам дабы насладиться горячей пищей, а их менее удачливые земляки еще яростнее продолжали охоту за огнем. Пользуясь случаем некоторые из недобросовестных торговцев втюрили неопытным но азартным покупателям электрические камины, выдав их за навороченные образцы плиток. И ты с радостными гримасами тащили их себе в квартиры, а потом задумчиво морща лбы пытались пристроить на них плюющиеся жиром сковородки. У кое-кого от таких экспериментов даже выбило пробки, но и это не остановило жаждущих горяченького испытателей. Потом кто-то вспомнил, что помимо электроплит есть такая незаменимая вещь, как керосинки, и началось повальное вытрясание пыльных чуланов и заросших паутиной антресолей. В старом нижнем городе было найдено рекордное количество древних примусов, которых тотчас вернули в рабочее состояние, залив в них за неимением керосина, бензин. Примусы дико воняли и не менее дико коптили, но свою службу выполняли исправно и скоро во многих домах зажглись эти, казалось навсегда утраченные желтоватые огоньки. Как сказал Николай Палин, учащийся в девятом классе Городской средней школы номер шесть (и оставшийся этом классе на второй год), когда увидел как его бабка жарит на коптящем примусе яичницу с колбасой, а его тринадцатилетняя сестра возвращается домой отягощенная двумя оцинкованными ведрами с водой: -Ну, блин, как после войны! В отношении Нижнего города данное определение подходило как нельзя кстати, когда тем же вечером во дворах один за другим взвились сдобренные бензином костры, на котором оставшиеся без плиток и примусов горожане попроще пекли картошку, сдабривая ее пивом и неспешными разговорами. У этих знаменитых и затянувшихся в результате костров, заводились новые знакомства, давние враги мирились, а местная молодежь пережила целую полосу влюбленностей, глядя друг на друга через пляшущие диковатые языки огня. А когда окончательно темнело, по пропахшему сладковатым дымом Нижнему городу разносились протяжные удалые песни, трогательно выводимые горластыми песнярами. Кому-то в окрестных домах может быть это и мешало, но погода была теплая, и потому без открытой форточки спать было нельзя. Измаявшиеся от бессонницы жильцы выглядывали в окна и нецензурно просили костровых петь потише. У костра смеялись и приглашающе махали рукой. И некоторые из отчаявшихся заснуть горожан, и вправду покидали свои душные квартиры и присоединялись к этим ночным посиделкам. Надо сказать, что незапланированное народное гулянье, спровоцированное отсутствием бытовых удобств, по воспоминаниям уехавших за городскую черту, было одним из самых ярких событий того лета. Самых ярких положительных моментов. Голь на выдумки хитра. Как-то раз, Василий Петрович Голованов в очередной раз завел свою девятку, работающую на газе и отправился на единственную приспособленную для таких машин заправку. Глядя как заправщики меняют один пузатый красный баллон на другой, Василию Петровичу пришла в голову простая до гениальности мысль. В тот же день, уплатив небольшую сумму он перевел свой автомобиль обратно на бензин (благо цены на него опускались уже со скоростью свободного падения), а пресловутый баллон присоединил к своей опустевшей плите. Вечером, счастливая семья Головановых устроила праздничный ужин с жареной индейкой и с умилением наблюдала как закипает на вновь работающей плите чайник. К несчастью младшая дочь Василия Петровича проболталась об этом ноу-хау своей подружки, а та в свою очередь донесла родной матери, язык которой славился на всю восточную часть Нижнего города. Весть распространилась как пожар, и не успело солнце очередного дня подняться как следует над горизонтом на газовую колонку выстроилась целая очередь автомобилистов (девять десятых автомобилей которых работали на бензине). Через два часа, подъехавший за желанной халявой Голованов понуро встал позади двадцать девятой по счету машины. После того как имеющиеся на заправке баллоны закончились (а счастливые заправщики принимали заказы на завтра), автомобилисты разъехались по домам, и плиты в Нижнем городе снова ожили. Трубы резали, пилили по живому и приваривали штекеры баллонов. У некоторых это привело к утечке но на этот раз к счастью обошлось без ЧП. У совсем неимущих возродились и уверенно заняли свое место на кухнях печки буржуйки, гордые владельцы которых теперь добывали топливо на окрестных свалках, становясь похожими на канувших в лету местных бомжей. Пламя весело трещало в печурках, дети восторженно смотрели как огонь пожирает трухлявые поленья, а старики задумчиво следили за полетом вертких искр, так похожих на огненных жуков-светляков. Кое-кто конечно возмутился текущим положением дел и посетил все те же местные Жеки. Но во-первых в зданиях Жеков никого не оказалось, а во-вторых еще свежа была в памяти людей статья о землетрясении, и потому отсутствие газа особо не взволновало население. В чем-то прав был Евлампий Хоноров, несчастная жертва глазоядного монстра – горожане упорно делали вид, что с ними ничего не происходит, накрывшись с головой одеялом повседневных дел. Вот такие перемены сотрясали Нижний город в течение этой недели последней недели уходящего июля. Надо заметить, что Верхний город они абсолютно не коснулись, потому что газифицирован там был один дом из пятнадцати. Потому-то жители панельных многоэтажек с удивлением взирали из-за реки Мелочевки, как над лабиринтом кривых улочек и старых зданий носятся дымы костров и песни Нижнегородцев. Кстати современность Верхнего города не позволила заметить его жителям и следующую странность – на полуслове оборвалось вещание маленького городского радио, студия которого базировалась неподалеку от Арены. Запнувшаяся на выпуске новостей радиоточка так и не возобновила вещание, но узнали об этом только те, у кого она собственно имелась. А эти решили, что испортился их собственный динамик, и благополучно захоронили сию тему. В маленькую студию у Арены никто не зашел, и еще три месяца она простояла с приоткрытой дверью. В абсолютно пустой комнате на режиссерском пульте одиноко мигала красная лампочка. Недолго мигала. Как бы то ни было, к сентябрю месяцу в бывшем источнике информации обреталась только пыль и дохлые мухи.

В один из этих странных дней они познакомились. Он шел вдоль тенистой аллеи, а рядом шумело шоссе, и чующие близость выхлопных газов деревья печально роняли на землю сероватые листья. Аллея была покрыта серыми трупиками листьев, он хорошо запомнил этот момент, потому что именно тогда увидел ее. Она сидела на покрытой облупившейся краской скамейке и читала. Может быть именно это заставило его лишний раз взглянуть на свой будущий объект воздыханий. Он любил книги, до этой поры они были первой и единственной настоящей страстью. Нет, он не верил в любовь с первого взгляда. Сама эта идея, дурацкие сцены в любовных романах, вызывали у него лишь кривую циничную усмешку. Он был снобом. У него было мало друзей – людям претила его эмоциональная холодность. И даже многогранное его образование и высокий КИ, скорее отталкивали, чем притягивали потенциальных приятелей. Он писал стихи – мрачные наполненные жестоким цинизмом, и обреченностью строки. Никому их не показывал, и в этом был прав. Она была другой – живее, веселее, общительнее, а самое главное она была очень терпелива и в меру практична. Во всяком случае, подняв глаза на задавшего ей какой то вопрос человека, она вдруг увидела не неряшливо одетого в темное человека с тоскливыми глазами, а пресловутого принца в белоснежных одеждах. А он? Он не умел общаться с женщинами, и потому, как-то само самой опустившись на скамейку рядом с ней завел разговор о книгах, да об окружающей тоскливой жизни. Ему было плохо в тот день, и в день до этого и на прошлой неделе липкая паутина вялотекущей депрессии удерживала его в своих черных пеленах. Он рассказывал ей, как выглядит жизнь если смотреть на нее сквозь дымчато серые очки, когда яркие краски сглаживаются, а яркие события если и случаются, то проходят как мимо тебя. Он говорил, что завидует тем другим – этому пестрому люду, что идет мимо по улице, завидует их возможности наслаждаться бытием (ему казалось, что большинство из окружавших его людей безмятежно счастливы – обычная фантазия таких как он). Проведя руками, вдоль улицы рассказал о той стене, что отделяет его от остальных людей, которую может быть и можно разбить, вот только для этого нет ни сил не желания. Он говорил много и жарко, сам того не замечая все громче. Ему давно хотелось выговориться. Она слушала, как я уже говорил, она была терпеливой, и почти не вникала в сказанное, а только смотрела на него. Он был похож на большого ребенка. В конце-концов он выговорился и умолк, а потом неожиданно для себя предложил ей как ни будь встретиться и поговорить, просто поговорить о чем ни будь. Она согласилась – кто знает почему? Чем он вообще ее привлек. Он поднялся со скамейки, и поспешно распрощался, а потом ушел дальше вдоль аллеи, и желтые листья летели ветру в след. По дороге он отругал себя за излишнюю говорливость. Он убеждал себя, что это дурацкое ни с того ни с сего назначенное свидание, принесет только вред. О да, самокопания были его коньком. Вот только на этот раз внутренний голос – холодный бесстрастный логик вдруг потерял силу и доводы его были неубедительные. Надежда – странная надежда непонятно на что вдруг очнулась от летаргического сна в этом уставшем от жизни человеке и зацвела. Он хотел вновь настроиться на отстраненный философский лад и не смог. Он укорял себя и называл сопливым подростком, у которого чувства главенствуют над разумом, но и это казалось таким незначительным. Против воли он вдруг улыбнулся, впервые за многие дни, и лицо его, усталое и угрюмое обрело неожиданно некоторую красоту. Он не знал этого, но природа не обделила его внешностью и он вполне мог бы стать любимцем женщин, если бы был как все. Но он не был. Он уже давно распрощался с мыслью, что может жить также как и окружающие его люди. А дома оказалось, что весь тот хрупкий многослойный быт, которым он занимал свой досуг перестал иметь всякое значение. Раковина в которую он себя заключил – та самая о которой упоминал в дневнике обуреваемый тоской сосед Влада, тоже кстати имеющий схожий характер – дала трещину и весь огромный цветной мир хлынул сюда, внутрь, и захлестнул его потоком новых ощущений. И хотя он дал себе клятвенное обещание, что на свидание не пойдет, он разумеется пошел. Был тихий вечер второй половины лета – в садах зрели яблоки, и в воздухе витал неуловимый сладкий запах, все вокруг буйно жило, цвело и растило плоды. Они встретились у Старого моста, и некоторое время стояли, облокотившись на крашенные черной краской чугунные перила и смотрели, как несутся мимо воды Мелочевки. Сады на правом ее берегу активно зеленели, и в это время, перед наступлением ночи, река обрела даже некую красоту. Двое смотрели, как солнце склоняется к горизонту, облака наливаются светом, готовясь одарить город очередным изумительным летним закатом и разговаривали о пустяках. У него вдруг обнаружилось чувство юмора – черное и циничное, но оно было, и она улыбалась его каламбурам. Вечер завершился стандартно, но так как он еще никогда не переживал ничего подобного, то последующие события казались ему дивным сном, которому вроде бы не место в окружающей серой действительности. Они гуляли по городу, сначала по Верхнему, а потом пересекли Мелочевку и углубились в спутанные узкие улочки Нижнего. Как раз в тот день зажглись впервые костры, и абсолютно доселе незнакомый люд стал собираться вокруг них, разговаривать за жизнь. И они тоже подсели к одному из костров, и сидели рядом и смотрели как пляшет огонь – вечное завораживающее зрелище. Потрескивали заботливо принесенные поленья, красные искры прыгали вверх в летнее небо и поблескивали оранжевым глаза людей и было что-то в этом неожиданных людских сборищах. Ведь в те дни, когда вспыхнули эти костры, нарастающий вал жестокости в городе на некоторое время приуменьшил свою буйную силу. Пусть и не надолго. Поздно ночью они распрощались на мосту и разошлись в разные стороны. Он отправился в район Школьной, где жил, а она к Центру. Совершенно одуревший от нахлынувших на ощущений, бесшабашно топая посередине большой Зеленовской улицы, он неожиданно понял что счастлив. Это было очень глупо (и совсем не было повода, потому что он считал поводом для счастья лишь некое событие вселенского масштаба), это было совсем мелко и примитивно, дурацкая игра гормонов и химических реакций. Но, факт остался фактом – он шел посреди улицы и вся та грязь, все разложение, что раньше бросалось ему в глаза, в чем он купался и что смаковал больше не казалось чем-то значащим. Он любил эту ночь, любил весь мир, и шагал не чуя под собой ног отстраненных и возвышенный и одетый в душе в эмпирическое подобие белых одежд. Вот такое, бывает, случается с жесткими циниками, ведь известно – чем крепче наружная броня, тем мягче и ранимее то что сидит под ней. И если уж ктото добрался до этого розового и восторженного слизняка, тот, считай, получил над ни полную власть.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю