Текст книги "Трольхеттен"

Автор книги: Сергей Болотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

С клыка его сорвалась кровавая капля и шмякнулась об асфальт. Лицо гуляки горестно сморщилось, искривилось, словно у собирающегося заплакать младенца. Но он не заплакал – завопил, перекрыв на миг даже визг покойного Медведя. -ВОЛК!!! – орал этот тип – ОЙМАМАВОЛК!!! АЙВОЛК!!! ВОЛК!!! Из темноты к нему уже бежали не на шутку обеспокоенные друзья. Мартиков напоследок улыбнулся вопящему и канул во тьму. А позади ночной гуляка все заходился переливистым криком, и жизнь его проходила у него перед глазами, и вопли он так, пока начисто не сорвал голос, так что последующие две недели мог говорить только шепотом. И много после он все еще рассказывал, как повстречался в ночи с ужасным исполинским зверем, что жрал окровавленное тело (со временем как-то незаметно труп мертвого пса вдруг стал человеческим телом), а потом отступил под требовательными криками случайного свидетеля. О фрайнчазинге и иже с ним, герой умолчал, страшась испытать на себе чудеса местной психиатрии. Боялся он впрочем зря – хотя почти никто этого не знал, городская психбольница была переполнена так, что несчастные пациенты сидели друг на друге а медперсонал сбивался с ног стремясь успеть усмотреть за всеми. Большая часть новоиспеченных пациентов была абсолютно нормальна, и страдала лишь одним недугом – твердолобостью и тяжелой стадии скептичности, что не давало им поверить в творящиеся под носом чудеса. А сам Павел Константинович еще с полчаса после боя носился по ночному городу в том сладостном упоении, что бывает только у животных да еще у очень маленьких детей. Луна освещала его шерсть повисшую кровавыми сосульками, да отсвечивала красным в широко раскрытых навстречу тьме глазах. И только когда луна зашла, а малиновый рассвет дал дорогу новому дню, Мартиков успокоился и задремал в густых ореховых зарослях на берегу Мелочевки, испытывая успокоение и вялое блаженство. От которого не осталось ни следа на следующее утро, когда он проснулся снова почти человеком. И ладно бы он не помнил, предыдущей ночи, так нет, все с кристальной ясностью отпечаталось в памяти. Глядя на неторопливо текущую мимо реку, Мартиков подумал, что возможно это последнее просветление. Последний день в образе человека, а потом... потом только дни и ночи вечном беге сквозь лесные заросли, азарт охоты и кровь маленьких пушистых зверков.

–"Шанс", – сказал его светлая личность, которая впрочем теперь почти отчаялась – "Твой последний шанс, не упусти его!" Мартиков знал куда идти. Невидимый компас странных инстинктов у него в голове безошибочно вел своего хозяина к цели. Было очень тяжело, но Мартиков старался двигаться на задних лапах, кутаясь в изодранную одежду. В одном из мусорных баков он нашел еще более менее целое пальто и поспешно закутался в него, подняв воротник, чтобы не видно было густую шерсть. На другой выудил облысевший треух и напялили на голову. Теперь он выглядел ненормально, но это уже была почти человеческая ненормальность – его могли принять за старого бомжа, страдающего артритом и, может быть, синдромом Дауна. Люди оборачивались, когда он бежал по улице, некоторые кричали вслед чтото оскорбительное, но все без исключения испытывали при виде его редкостный по силе прилив отвращения. Еще бы, ведь перед ним катилась невидимая, но оттого ничуть не менее сильная волна, несущая с собой омерзительный тяжелый запах, запах зверя, запах хищника. Собаки лаяли на него из подворотни, птицы взмывали в небо стоило ему подойти ближе чем на три метра. Стоптанные, некогда дорогие ботинки Мартикова уродливо распирали изменившиеся ноги. Острый загнутый коготь на мизинце прорвал хорошо выделанный коготь и теперь торчал наружу. Чуть не подвело. "Сааб" нашелся неподалеку от центра, стоял себе, припарковавшись в обширной тени от кинотеатра "Призма" – единственного в городе официального кинотеатра. Было еще два, появившиеся во времена бума на видеосалоны, и после него завершения, выжившие, потому что крутили за низкие цены всякую непотребщину. Действительно затейливой призмаподобной формы здание ныне прибывало в запустении, и как магнитом в него тянуло всяких маргинальных личностей. Показывают ли сейчас там кино, Мартиков не знал. Уже который год, городские власти грозились провести в кинозале реконструкцию, и сделать из "Призмы" элитный кинотеатр на манер Московских с ценами рассчитанными не на бомжей со Степиной набережной, да так ничего и не сделали. С одной стороны кинотеатр подпирали многоэтажные леса, закрытые модной зеленоватой сеткой. Работ за ней никаких не велось. Автомобиль стоял с заглушенным двигателем, а в салоне мигала красная лампочка. Еще в прошлый раз Мартиков обратил на нее внимание, подумав, что это может быть сигнализация. Но нет, наверное все-таки что-то другое. Стекло со все той же пассажиркой стороны опущено на ладонь. На негнущихся ногах Павел Константинович подошел к окну. Его не поприветствовали, но чувствовалось, что таинственные собеседники (или собеседник, сколько их там в машине?) ждут. -Я... – выговорил Мартиков и на мгновение с ужасом подумал. Что забыл человеческую речь. Но потом нужные слова все же пришли и он добавил – не могу так... -Айяйяй Мартиков, – укоризненно молвили из машины, – во что ты превратился! Полная утрата человечности. Мы думали ты все же придешь раньше. -Не... хочу больше, – речь Павла Константиновича звучала так невнятно, словно он одновременно был обладателем заячьей губы, треснутого неба, и пустоты на месте передних зубов. -Ты готов сделать то, что мы просили? Мартиков истово закивал. Мохнатая его шерсть развивалась вокруг него, ее трепало ветром. -Я... готов. Я... любого... только не надо зверя... -Ну хорошо, – сказали ему – давно бы так. Иди и выполняй. -Но! – возмутился Мартиков – А меня... обратно... человека! Из "сааба" донесся тяжелый вздох, потом стекло с мягким гудением опустилось еще чуть-чуть, и на свет показалась бледная узкая рука, впрочем вполне человеческая. Она хватанула воздух перед оторопевшим полуволком и потащила захваченное на себя. Выглядела пантонима глуповато, а самое главное он не чувствовал совершенно никаких изменений. Мысли позли по-прежнему вяло. Словно чудом сорвавшиеся с булавки жертвы усердного энтомолога. -Но я не... чувствую! -Дождись ночи, – произнес голос и рука убралась. Сразу после этого стекло приподнялось, – это не сразу происходит. И вот еще что, после этого к тебе вернется возможность думать по человечески, и ты сможешь выполнить задание. Но если вдруг тебе захочется избежать этого. Слышишь! Если ты сбежишь – голос вдруг обрел металлические злобные интонации – все вернется, и тогда даже мы уже не сможем тебя спасти. Ты понял? Мартиков кивнул. Особых эмоций он пока не испытывал – волчья его натура была простовата и черствовата. Он просто повернулся и ушел, а машина вырулила из тени кинотеатра и понеслась по улице, включив фары и нещадно надрывая гудок. Потрепанного вида мужичонка поле Мартикова сплюнул и нелестно откоментировал ездока. Тому, впрочем было наплевать, он уже скрылся за углом, только шины взвизгнули. А Павел Константинович поплелся в очередное свое убежище – по странному совпадению, это была бывшая лежка Василия Мельникова. Там, бывший экономист зарылся в пахучее тряпье и неожиданно быстро отрубился, словно и не царило вокруг празднично веселое утро. Проснулся он лишь спустя почти двенадцать часов с тяжелой головой и тяжелым же желудком, словно накануне он съел что-то нехорошее. Он бы и удивился, если бы точно не знал, что теперь может есть все что угодно, и последствий быть не должно, как нет их у диких зверей, которые не прочь подкрепиться и мертвечинкой. Лишь бы ржавые железяки не глотали, а остальное все переварится. И все-таки ощущение было. Минуту Мартиков лениво созерцал одинокую, но зато очень яркую звезду, что проглядывала в проломе контейнера, а потом резво вскочил, тут же согнувшись пополам от режущей внутренности боли. Мир перед глазами подернулся серым, поплыл, острый доселе нюх приказал долго жить. Чтобы не упасть, Мартикову пришлось прислониться к стенке контейнера, опереться рукой. Наклонившись он давился и содрогался, стремясь выбросить из себя ощетинившуюся стальными иглами боль. И он ее выбросил, изогнувшись в едином усилии. Только не из искаженного рта, а как бы из всего тела, выбросил серую колючую хмарь, что давно уже поселилась внутри. И как только она покинула напряженное тело и мятущийся мозг, на Павла Константиновича снизошло отдохновение и мягкая благодать. Ноги его больше не держали, и он сполз по стенке контейнера, опустившись на прохладную землю. Он ощутил себя чистым, а секунду спустя ощутил себя чуть ли не гением, а потом понял, что просто вернулся на старый уровень своего мышления. Мозг его казался теперь машиной, блестящим двигателем в котором сменили масло, воздушный фильтр, тосол в радиаторе, а потом поверх еще совершили тотальный капремонт с полной заменой трущихся частей. Зверь покинул тело Мартикова – тупая, но очень конкретная бестия, и было это настолько физически ощутимо, что возродившийся старший экономист невольно поднял голову, стремясь усмотреть оставившею его тварь. И он увидел ее – серое полупрозрачное создание, массивный корпус и шерсть, ореолом, вокруг. Зверь, волк, скорее всего сущность всех на свете волков, мчалась прочь легкими невесомыми прыжками, беззаботная и лучащаяся жестоким весельем. Дух или демон, но это была она – злобный сгусток поселившийся у Мартикова в мозгу, а теперь он бежал в ночь, предвкушая свою очередную охоту. Осознав, окончательно, от чего он избавился, Мартиков совсем ослабел и закрыл лицо руками.

–"Теперь все" – говорил он себе – "Больше ЭТО не вернется ко мне. Главное сделать, то, что мне сказали, и тогда ОНО больше не вернется". Лишь пятнадцать минут спустя, Мартиков смог подняться и неторопливо побрести в сторону Верхнего города. По пути он заглянув в обширную лужу, растекшуюся под одним из фонарей и внимательно рассмотрел свое лицо. Оно было все еще волосатым, и с гротескными звериными чертами, но что-то изменилось. Словно там, под этим лицом нечто утратило стальную прямолинейность и потекло, размягчаясь. Из лужи на Мартикова смотрел человек, в этом не оставалось сомнений. Пусть не выглядящий гигантом мысли, но... плевать, главное не внешность. А мыслительную деятельность он сохранит во что бы то ни стало. И если ценой будет убийство малоизвестного журналиста – он пойдет и на это. С легкостью пойдет. Потому что разум – это одна из немногих вещей за которые надо биться до последнего.

10.

–Нет, ты послушай Стрый. Что ты все напрягаешься и дергаешься? – вещал проникновенно Николай Васютко возлежа на облюбованном клопами матрасе. -А ты не напрягаешься? – спросил его напарник плаксиво – если тебя счас съедят, напряжешься тут! -Да не съест тебя никто, – произнес Пиночет – не съест. Чучело это волосатое до тебя не доберется. Потому как если бы могло, давно бы съело. Но ему не дают. -Кто, не дает? Васютко нахмурился, задвигал бровями – мыслил. Снизошло на него нечто такое, на второй неделе заключения. Все пытался построить единую логическую систему происходящего, но докатился почему-то до теологии. Вот и сейчас он поднял палец, нацелил его точно в зенит и сказал, как выдохнул: -ОН! -Да кто он? – не меняя тона вопросил Стрый, подозревая, что сейчас ему скажут о божественном откровении. Он не такой уж тупой был, этот Шустрый, он тоже кое-что понимал. -Тот в плаще, – сказал Пиночет – Из-за которого мы сожгли "Паритет". Он сказал, все будет нормально. Он сказал, что спасет нас. -Сказал... сказать он мог все, что угодно. А по мне забыл он нас, и правильно, зачем мы ему такие? Пиночет только махнул рукой – что с идиотом говорить. Не понимает по тупости своей. А вот вера Пиночета в доброго дядю, который умеет проникать в пустые квартиры, и знать, на какой минуте охраняемый объект покинет сторож, только укрепилась и возросла. Он теперь почему-то знал – так помереть ему не дадут. Не кинут, как больную чумкой дворнягу, подыхать в канаве под шум близкой дороги. Вот хотя бы свет, выключился же он в тот самый момент, когда волосатый монстр хотел сделать пленникам ревизию внутренностей, и может быть удалить что ни будь ненужное? Охранник ушел, пообещав сделать апендектомию когда загорится свет, но после этого возвращался уже четыре раза и каждый раз без пилы. Зато в корявых, изменяющихся лапах была еда, и вода в прозрачной канистре. Порядком измучившимся от жажды пленникам это было самое то. Охранник застыл, с непонятным выражением лица глядя на лежащих (впрочем оно у него так густо поросло мехом, что о выражении лица судить стало трудно), а потом швырнул канистру на пол, так что содержимое ее гневно булькнуло. Развернувшись, монстр ушел. Стрый потянулся к канистре, но Пиночет огрел его по руке – у него были свои планы. Еще часа два, под светом одинокой слабенькой лампочки временно (он на это наделся) исполняющей роль его солнца, Николай бил пятикилограммовой канистрой по штырю, приковывающему Стрыя. Канистра вся покрылась вмятинами, но дело свое сделала, штырь вышел и брякнулся на пол. Стрый только вяло порадовался, а потом они распили измятый сосуд, в честь близкого освобождения. Монстр явился еще раз часов через пять. Мрачнее прежнего, и теперь с едой в алюминиевой грязноватой миске. Остановился, занеся руку, видно тоже хотел швырнуть на пол, но сдержался, аккуратно поставил и вид у него был на удивление удрученный. Лохматые уши повисли как у побитой дворняги. Пиночет не разглядел, есть ли у их пленителя хвост, но если он был, то наверняка сейчас находился в поджатом состоянии. Не глядя на напарников он ушел. Есть впрочем оказалось нельзя – их добрый тюремщик приволок в своей миске огромный багрово кровавый кусок мяса с ослепительно белой костью. Кусок был больно подозрительный по форме, толи от собаки, толи мохнач добрался уже и до представителей хомо сапиенс. Но и приняв такую версию Пиночет не испугался. Он верил, их спасут. И на протяжении трех дней охранник появлялся два раза, все более поникшим, и даже, временами испуганным к вящей радости Пиночета. Никаких больше ухмылок, никаких обещание зарезать. Но мохнатую тварь давили сверху, это было понятно. -Терпи Стрый, – сказал Николай после последнего посещения, – нам, кажется немного осталось. -Что, – мрачно отозвался тот, – съест он нас? -Да нет, дурила. Спасемся мы, ты не видишь, что ли сник этот зверь, стухся. А все потому что важные мы птицы, и есть нас нельзя. А на следующий день охранник чуть не доказал обратное. Доселе, его визиты были более или менее в одно время, в этот же раз он заявился ранним утром, когда пленники еще спасли, каждый видя свой сон, из которого их вырвала нещадно грохнувшая дверь. Пока они продирала глаза, мохнатый охранник уже вломился в комнату. Был он ужасен, старый камуфляж сполз с него и болтался лишь кое-где лохмотьями, но он был уже и не нужен – шерсть вполне уже заменяла одежду. Пасть зверя была приоткрыла и обильно пускала желтоватую пену, глаза были красны, воспалены и безумны. А в руках он снова держал пилу и искал корявым пальцем кнопку запуска. Палец дрожал, как и вся мохнатая лапа. -АААРГХ!!! – взревел монстр и в замкнутом крохотном помещении это прозвучало оглушающе, потом его повело в сторону и он ударился плечом о кирпичную кладку. Пасть охранника широко раскрылась и с мощным чихом извергла полведра липких слюней. Он ошеломленно распахнул глаза, вытаращившись в пустоту. И если бы не абсолютно потусторонняя сущность происходящего. Пиночет мог бы поклясться, что зверюгу ломает. -Они... – сказал охранник с усилием, – они хотели... чтобы я не трогал... Хотели не дать МНЕ!!! Но я... не поддамся. -Стрый, выдирай штырек! – паническим шепотом выдал Николай. Стрый выдрал, слишком усердно и во все стороны полетела мелкая цементная крошка. -МЕНЯ НИКТО НЕ ЗАСТАВЛЯЕТ!!! – заорал охранник истерически и дико и попал все же по кнопке. Пила завелась, но криков его заглушить не могла. С видимым усилием подняв зубчатый агрегат мохнатый хранитель покоя бывшей фирмы с ревом попер вперед, целясь более менее в сторону Пиночета. При этом мутанта так раскачивало, что у него явно были шансы не дойти. -НИКТО НЕ ЗАСТАВИТ! – вещал этот волколак, а потом гневно заорал, когда Николай выскользнул из-под самой пилы и кинулся в сторону. Электропила достигла стены и попробовала пройти дальше, движок визжал истерически в воздух взвивались обломки кирпича. Чуть в стороне Стрый смотрел на творящееся с достойной памятника тупостью на лице. Охранника трясло, трясло и пилу, зубья дребезжали и вгрызались в кирпичную кладку. -Туда! Туда! – кричал Пиночет – указывая на открытую дверь, но тут мохнатый выдрал свое оружие из стены и в мощном замахе стал разворачиваться, стремясь зацепить кричавшего. И почти зацепил, если бы вновь не погас свет. Лампочка под потолком отчетливо щелкнула, это было слышно даже сквозь царившую в подвальчике какофонию звука. По нити накаливая прошла судорога и она на секунду зажглась вновь слабенько, вполсилы, но и этого хватило Пиночету, чтобы увидеть оранжевый корпус пилы совсем рядом со своим номом. Зубья над головой бешено крутились, двигло выдавало уже совершенно самолетные децибелы. От бешено крутящегося механизма по подвальчику гулял ветер, развевал волосы, и это тоже было похоже на аэродром. Николай бывал на аэродромах. В детстве он очень любил смотреть, как взлетают и садятся самолеты. Думая о самолетах, он уже в снова наступившей тьме ухватился за корпус пилы и мощно толкнул от себя, не отпуская рук, навалился всем тело. В почти полной темноте, невидимое лезвие пилы утратило сорокопятиградусный наклон, приняло вертикальное положение, а затем в том же темпе стало склоняться на другую сторону. Где-то на пол дороге к горизонтали оно и встретило мягкую и податливую плоть охранника. Бодрый свист зубьев сменился не менее бодрым его чавканьем. Николая словно обрызгали из краскопульта – на лице густо осела тепловатая жидкость. Вопли охранника не изменились, разве что стали громче. Рядом Стрый истерически раз за разом выкрикивал Пиночетово имя, потом нащупал его в темноте и дернул за руку. Чавканье умолкло, и невидимая пила всколыхнула воздух, пролетев совсем рядом с Николаем, и ворохом искр отметила мест своего падения. Там она и завозилась словно раненное животное. Крутящееся лезвие не давало ей лежать спокойно, и пила ерзала и крутилась, а затем совершила акт самоуничтожения перепилив собственный провод и затихла. Стало много тише и Николай услышал, как топает Стрый взбираясь по лесенки на свободу. Пиночет под аккомпанемент звучных стонов невидимого пока охранника последовал за напарником. Гараж наверху оказался закрыт и почти все его пространство занимал ныне побитый жигуль хозяина. Тут царил полумрак, только одна лампочка, близняшка той, сгоревшей внизу пыталась хоть как-то разогнать темноту. Пиночет подскочил к дверям, сильно их толкнул, но только отбил руки. Двери были заперты. Запертой оказалась и крошечная калитка в одной из створок. Васютко прислонился к двери, припал к ней всем телом. Через неровные стыки внутри проникал свет и свежий воздух. Воздух свободы. Где-то там, за этой убогой преградой горели фонари, и ездили машины. Там была одна из последних теплых летних ночей. Он застонал от досады и разочарования, и принялся колотить – Да что же это? – вырвалось у Николая – в последний момент. Охранник в погребе громко застонал и беглецы испуганно повернулись. Если вылезет наверх, наверняка раздерет на части. Разрешили ему это или нет. руками по бугристому металлу не чувствуя боли: -Вы-пус-ти! Вы-пуст-ти! Вы-пус-ти! И тут снаружи теплый вечерний свет застила чья-то тень. Загромыхал ржавый старый замок и их выпустили. Отворилась створка и напарники чуть ли не бегом выскочили наружу, оставляя позади затхлое нутро гаража и ненавистный погреб. Да, здесь, на улице и вправду было хорошо, дул легкий ветерок, гонял пестрые обертки вдоль тротуара. Город жил, как обычно, по крупному, яростно, многогранно, шумел как потревоженный улей, может быть чуть нервозно. Из-за массива ближайшего дома вставала теплая желтая луна, какой она бывает только когда поднимется не так уж далеко от горизонта. А когда дойдет до зенита, утратит теплоту, засверкает неприятной белизной мертвый лик, взглянет безразлично на копошащуюся внизу людскую суетливую жизнь. Только спустя какое то время Николай понял, что рядом кто-то стоит. Нет, смешно, совсем забыл о своем спасителе, залюбовался ночной улицей. Только когда менее восприимчивый Стрый осторожно потянул за рукав, Николай вспомнил, кому обязан своему спасению. А он был тут как тут, и луна, как ни старалась, не могла высветить его лица. Поношенный плащ вяло колыхался на ночном ветру. Человек был высок и массивен, таким самое место где ни будь в охране или у Босха под крылом. Но Пиночет конечно его узнал, и весь исполнился дикой горячей благодарности, удивившей его самого. -Ты все-таки пришел, – молвил Николай Васютко не сознавая, что только что выдал типичную фразу потенциальной героини каких ни будь "алых парусов". – Ты нас спас. -Ах, Николай, Николай, – с упреком, впрочем вполне добрым, – молвил спасший их, зябко кутаясь в свой плащ, – ну неужели ты думал, что я брошу вас? Брошу после того, как на вас пал выбор? -Выбор? – пролепетал Пиночет – мы выбраны? Кем? -Ты узнаешь. Чуть позже. Сейчас скажу лишь, что ты не один такой. И напарник твой, это далеко не все, кто уже ощутил на своем плече твердую руку избранности, – он на секунду замолчал, вслушиваясь в вопли охранника, тот все еще не мог покинуть подвал, – но не все подчинились этой руке, как это не печально. -Так он... – спросил вдруг Стрый, – он тоже? -Теперь уже нет, – сказал одетый в плащ человек с неопределяемой внешностью, – с ним все кончено. Но нам он не важен. Слушай меня внимательно Николай Васютко по прозвищу Пиночет, и ты тоже Евгений Малахов который был вполне Шустрый, пока не сторчался. Имейте в виду, ваша старая жизнь закончилась. Вы были отбросами, никчемными наркоманами, жить которым оставалось не так уж долго. Вы пали так низко, что для выполнения первого задания мне понадобился кнут и пряник в одном лице. Морфин, без него вы бы не стали ничего делать. Но нам не нужны высохшие ходячие растения с гноем вместо мозгов. Чтобы пойти со мной дальше, вам надо было избавиться от смертельной привычки. Потому что избранные, такие как вы, должны жить долго, и уметь достигать поставленные перед ними цели на одном желании. На одной преданности и энтузиазме. -Постой! – сказал Николай, он потихоньку начинал догадываться, – так ты потому не спасал нас так долго? Из-за этого нас почти две недели держал в заточении этот отмороженный волосатый урод?! Тип в плаще кивнул, спокойно и даже слегка изящно: -Вам надо было избавить от морфина, но не только. Вам надо было избавиться от собственной слабости, закалиться, проявить характер – тот самый, что у вас стал подгнивать и покрываться плесенью. И вы его проявили, даже больше, чем я думал. Бедный охранник теперь получил дополнительную извилину в своих мутировавших мозгах. -Но... – сказал Пиночет, и тут перед ним возникло ясный и четкий образ гладких стеклянных капсул с водянистой жидкостью. Теперь обходить без них? Да как такое может быть. Да, пусть физической зависимости больше нет, но психическая то осталась! Она есть – это агатовый червячок, что вызывает болезненный зуд в мозгу! Пиночет уцепился за собственный локоть и стал остервенело его расчесывать, как всегда делал, когда испытывал стресс. -Я не могу! – заявил Николай, – нет, я не могу без него! Как же так! -Сможешь. – Сказал его скрывающийся в тени собеседник – ты ведь уже чувствуешь руку выбора у себя на плече? -Руку? Да я... – но в этот момент, собирающийся сказать нечто резкое и может быть даже непечатное, Пиночет, и вправду на секунду ощутил что-то тяжелое на своем правом плече. С тихой паникой скосил глаза, ничего не увидел, и заорал испуганно – Да кто ты вообще такой?! -Тот кто тебя спас. – Ответили ему – И тот, кто отучил тебя о зелья, так, что можно сказать спас еще раз. Я твой работодатель, твой наставник и твой хозяин, Николай. Вот кто я такой. А кто стоит надо мной... я тебе скажу со временем. И вот что еще, в данный момент вы свободны, но как только я позову, как только дам вам задание – вы должны будете его выполнить. У нас пока не хватает нужных людей, таких как вы. А ведь скоро Исход. -Что за исход? -Просто Исход. И не что, а куда. Его время придет, очень-очень скоро. Я надеюсь, вы успеете подготовиться к нему. -Исход? – тонким голосом спросил стоящий рядом Стрый, – А это не смерть? -Нет, – усмехнулся их спаситель, – Ничего общего. – А после повернулся и неторопливо зашагал прочь, оставляя ошеломленных напарников за спиной. Те молча следили как он идет по улице, как его мягко и почти бесшумно нагоняет черный иностранный автомобиль, притирается совсем рядом, как верная собака подходит к ноге хозяина. Как идущий останавливается, открывает дверь и садится в машину, которая почти сразу же трогается с места. Задние фонари авто горели демоническим рубиновым светом. Стрый испуганно покосился в сторону гаража – вопли пораненного пилой охранника затихли. То ли понял, то ли... Ключ торчал в замке и Малахов осторожно притворил створку двери, а потом и закрыл ее. -Пусть посидит. – Сказал он тихо, – как мы там сидели. Не разговаривая, напарники двинулись вниз по улице по направлению к собственному дому. Шагали по треснутому асфальту, дышали свежим после подвала воздухом, смотрели по сторонам. Что-то изменилось, за те без малого две недели, что они провели в подземном карцере. Неуловимо, но все-таки это чувствовалось. Да, Николай не зря сравнил город с муравейником, вот только раньше этот муравейник был спокоен, а теперь кто-то пришел и разворошил его паркой, вскрыл подземные галереи и может быть добрался даже до толстой, белесой матки с нежной тонкой кожицей. И забурлил муравейник, заполнился черными блестящими телами его обитателей, что мельтешили как безумные, создавая видимость хаоса, но при этом выполняя сотни и тысячи мелких важных дел. Слишком много народу на улицах. Слишком много даже для лета. Тут и там напарникам попадались подозрительные одиночки – пьяные и шатающиеся, а также совершенно трезвые и с острым горячечным взглядом, одетые в неприметную одежду и потому почти сливаясь с ночными тенями. А иногда целые группы, плотной группой продвигались уверенными быстрыми шагами, и внимательно присматривались к окружающим зданиям. Одинокие прохожие, завидя этих людей, которые кстати все как один были крепки и подтянуты, поспешно сворачивали с улицы и стремились как можно скорее слиться с темнотой. В одном из темных дворов кого-то били, и ядреный мат заглушал крики жертвы. А через квартал, в другом дворе, под ярким оранжевым светом возле карусели возились дети и их звонкие крики были слышным метров за сто. Николай глянул на часы, понял, что они давно стоят и на вскидку определил что сейчас приблизительно час ночи. А дети играли, и непонятно было куда смотрят их родители, потому что совсем рядом обреталась дорогая серебристая иномарка и подозрительный народ ссорился и кричал возле нее, и ссора грозила перерасти в серьезную драку. Над улицами витал неторопливый говор, шаркающие звуки шагов и взрыкивание автомобильный двигателей. Тут и там завывали сирены, неясно только милицейские или "скорой". В домах горели окна, вспыхивали и гасли синеватые огни от телевизора. На ступеньках одного из подъездов сидела многочисленная гоп компания, светила в темноте огоньками сигарет. Кто-то звучно сплевывал. Этих Стрый с Пиночетом обошли как можно дальше. Все-таки, им, Избранным, не пристало больше водиться с подобным людским мусором. Было что-то еще. Вяло переругивались в очереди за водой, колонка шумела, потом резко замолкала и снова высмаркивала с клокочущим звуком поток свежей ледяной влаги. Потом раздался глухой удар и следом пустое дребезжание с горестным воплем: -Ай! Разлила! Разлила, люди, добрые! Ну пустите обратно я снова налью. -Твои проблемы, бабка, – откликнулся скрипучий голос, – раз руки кривые. Становись в очередь. Николай вспомнил, на что именно похоже творящееся кругом. Это было давно, еще до ухода в наркотический дурман, но он помнил. В городе словно случился крупный праздник, словно какой то карнавал продолжался весь день. В свое время вот так же до утра шатался народ после дня города. Гуляния затягивались до поздна, и народ бродил по улицам пел песни встревал в драки. И Пиночет тоже там был. Неплохое было время, ничего не скажешь. Но что за праздник сейчас? На территории Нижнего города то и дело натыкались на костры, с удивлением смотрели на сидящих, силились понять, что подвигло горожан их запалить. Обрывки песен долетали от сидящих вокруг жильцов – бессвязные, но душевные, искры громко трещали в летнем воздухе. Из одного двора неслись звуки баяна, баянист слегка фальшивил, но раскачивающейся в такт публики было на это дело плевать. Громкий хор женских голосов то и дело вплетался в мелодию. -Да что же тут происходит? – спросил потрясенно Стрый – что случилось, пока мы сидели в погребе? -Я не знаю, Стрый, – сказал Пиночет, – я думаю это из-за того, что скоро Исход. – И он замолчал, потому что собственные его слова вдруг прозвучали странно и исполнены были какого скрытого зловещего смысла. Так в молчании и добрались они до дома. В глубине двора тоже пылал костер – огромный, жаркий. А чуть в стороне еще один, на нем что-то жарилось и ветер доносил аппетитные запахи. Тут же вертелось полдесятка бродячих псов, надеялись видно на подачку. Многие окна в доме были широко раскрыты. Поднявшись в квартиру, пыльную и пустую, напарники первым делом попытались отыскать заветные капсулы, что запрятали две недели назад и не нашли. -Это Знак, – сказал Николай, – мы будем жить по-другому. Потом обнаружилось, что в квартире совсем нет воды, в холодильнике еды, а в плите газа. Так что делать тут было нечего, и остаток ночи напарники провели у все того же костра. В чем-то это было даже не плохо. Во всяком случае впервые за последние два года это можно было назвать жизнью, а не банальным собачьим существованием.

11.

Август 5ое. Меня все достало! Пишу без задних мыслей, меня достал этот город, меня достали тупорылый народ вокруг. Меня от них тошнит, меня тошнит от нынешнего время провождения. Хочется выть и скрежетать зубами, ну да, как волк на луну. Какие-то отморозки так и делают – ну каждую ночь кто ни будь да воет. Волчары. Полный город оборотней, эй кто ни будь, продайте мне чеснока и сто грамм серебра. Совсем помешались. Впрочем людская порода, она никогда и не отличалась крепким рассудком. В чем мы как были обезьянами так и остались. Живем на тупых, примитивных эмоциях! Чувства – закамуфлированные инстинкты. Облысевшие обезьяны с мозгом весом триста грамм – вот кто гуляет ночью под окнами. Песни поют, костры жгут. Идиоты! Вспомнили молодость, устроили посиделки! Хорошо хоть у нас в Верхнем такого нету, у нас электричество. Как я устал мотаться за водой. Эти ряхи в очередях, скоро я использую стальные канистры не по назначению, подниму и обрушу кому ни будь на голову. А что? Это плохо? Да ему с такой внешностью только лучше будет, если он отойдет в мир иной! И всему городу кстати тоже. Город отражает своих жителей грязный, захламленный, местная речка просто помои! И меня угораздило здесь родиться. В этой дыре! Я не говорил, что вполне мог родиться в Москве, нет? Ну да, не говорил. Это все родственники виноваты (ну как, как скажите мне у таких бездарностей мог появиться я, а?), захотелось им в глубинку, подальше от цивилизации. Ну и получили теперь – сидим без воды, без газа (хотя нам то наплевать), созерцаем алкашню у подъезда. Ты слышал мой дневник, что случилось в одном баре на Верхнемоложской? Нет? Там кто-то вылил дизентерийный экстракт в бочонок с пивом. Дорогим кстати. Откуда взяли экстракт? Да из местной же больницы (недавно читал в "Голосе Междуречья" о том какого там внутри. Это Дантов ад, никак не меньше!) Трое скончались на месте (вещица была ядреной), еще двадцать два устроили битву в дверях туалета, причем в процессе бойни еще двоих задавили, а пятерым сломали ребра. Те же кто прорвался... Это было дурнопахнуще. Хороший способ отказаться от спиртного, вы не находите? Ха! Но самое главное, ты знаешь, чем это все закончилось? Этот замечательный сортир, стал одной из достопримечательностей нашего не менее замечательного города! Вот так и весь следующий день у дверей бара толпился народ с бараньими лицами, заглядывающий в нутро бара. Нашли что смотреть. Впрочем по людям и развлечение. Так и напрашивается реклама: "Посетите наш прекрасный город! В нем вы сможете полюбоваться на ветхие памятники старины за рекой, на ветхие же панельные многоэтажки пришедшие к нам из далеких семидесятых. Сможете постоять над рекой на дряхлом памятнике архитектуры, который вот-вот рухнет и насладиться изысканным видом слива из вендиспансера. И главное, забудьте посетить историческое место, бар на Верхнемоложской улице, где в одну эпохальную ночь обделалось (вы не поверите!) одновременно двадцать два человека! Все-таки не верите своим ушам? Там понюхайте носом, сразу убедитесь, что это правда. Гадость! Здесь полно собак в нашем районе. Откуда они взялись, облезлые дворняги, ведь раньше их не было совсем. Кабыздохи с выделяющимися ребрами и гноящимися глазами. Они подражают горожанам, то есть ненавидят всех и каждого. На меня уже пробовали напасть, когда я вчера шел за водой. Облезлая стая – голов в десять, когда я еще шел на колонку они обретались неподалеку у помойки. Возились там над чем-то дрались и лаяли визгливыми голосами. И нехорошо косились на всех проходящих, благо их было предостаточно. Отстоял я у колонки почти два часа, устал кошмарно и с полными ведрами пошлепал домой. И на обратном пути они меня то и заловили. Не знаю чем я приглянулся, может быть потому, что смотрелся слабее большинства из прохожих, или они чувствовали, что я чем-то отличаюсь от остальных. Не знаю. Вожак этой стаи, здоровенный пес с рыжими подпалинами и кудлатой мордой. С одним, но явно ястребиным глазом (иначе как он меня приметил среди стольких людей?). Эта зверюга засекла меня с другой стороны улицы и рванулась наперерез, оглашая район свои срывающимся лаем. А за ним устремились все его блохастые подданные. Гам поднялся – до небес. Народ шарахнулся в стороны с пути одичавших собак. Нет, меня даже не покусали, что в общем то странно, но и того, что они сделали, хватило чтобы стать мотивом для моего сегодняшнего поступка. Псы обступили меня со всех сторон, стали кидаться мне в ноги, клацать челюстями и брызгать слюной. Они пытались испугать меня, вывести из равновесия и им это удалось. В очередной раз я отшатнулся, и не удержался на ногах. И упал, и два моих ведра упали вместе со мной, расплескав воду, которую я ждал битых два часа. А псы мигом прекратили лай и встали кружком и их клыкастые морды сардонически мне ухмылялись. Как разумные. А пуще всех лыбился кудлатый вожак. В тот момент мне показалось... не скажу, что так и есть на самом деле, но мне показалось, что это пес специально хотел, чтобы я упал. Хотел, чтобы я разлил воду. Мелкая такая пакость. Трудно в это поверить. Но эта ухмылка... Потом животные повернулись и оставили меня в покое, добившись чего хотели. А люди, собратья мои по виду, все это время обходили кружок собак, испуганно косясь на меня как на чумного! Словно это я был виноват, в том, что псы выбрали жертвой именно меня! Вот так. Не знаю, кого я ненавидел больше – тупых (ой, ли?) животных или разумных вроде бы людей. Хотя разумные вроде бы люди, уже месяц как ведут себя все более дико. Я вернулся назад и отстоял еще два часа, потом что сразу к колонке меня естественно не пустили. Так вот. Что я сделал сегодня. Не знаю, стоит ли об этом писать, но я все же надеюсь, что эти записи никто не найдет и потому все же обрисую ситуацию. Всю ночь я думал о псе. Вспоминал его глумливую ухмылку, острые белые клыки с капельками слюны, круглый издевательский глаз в обрамлении рыжих жестких завитков. Псина надо мной издевалась. Ведь так? Следующим утром я ее подловил. Подождал, пока рядом не окажется ее свиты. Пес рылся в помойке и судя по всему ничего не замечал. А я просто поднял с земли острый осколок кирпича и швырнул его в эту скотину. Со всей силы. В голову. И попал куда целил. Оказывается звук от попадания в живую плоть такой глухой. Пса шатнуло и на стенке мусорного контейнера веером разбрызгалась кровь. Вожак местных собачьих стай повернулся ко мне, скаля клыки, и даже сделал шаг в мою сторону, но тут я швырнул второй обломок и снова попал прямо в морду. В зубы, большие белые зубы, и после этого их на один стало меньше. Кровищи на этот раз было куда больше. Пес взвыл, и уставился на меня своим единственным глазом на это раз с откровенным страхом. Хвост его, доселе вытянутый как палка горизонтально неудержимо стал проявлять тенденцию к поджиманию. Животное попятилось, все неотрывно глядя на меня. Я снова кинул камень – на этот раз не осколок, почти целый кирпич. Он взрезался в собаку с хрустом и на этот раз она завизжала, повернулась и бросилась бежать. Но я не собирался давать ей уйти. Ведь этот пес издевался надо мной, не так ли? Вопя как свинья, которую режут на бойне, вожак несся через двор, а я бежал за ним, подбирал с земли камни, ржавые железки и швырял в свою жертву. Думаю со стороны это выглядело весьма экзотично. Может быть найдись этому действу зрители, они бы сказали, что я ненормальный. Но мне плевать. Весь город ненормален, весь мир ненормален. Метким выстрелом я сломал псу лапу и он упал. Тут же вскочил и попробовал уйти на трех, но скорость была уже не та. Следующим ударом я перебил ему заднюю и он окончательно потерял мобильность. Вожак лежал на земле, извивался как потолстевший рыжий уж, кудлатая морда окрасилась кровью, лапы судорожно дергались. Карий глаз безумно вращался в орбите. Я остановился возле него, и поднял с земли ржавую погнутую арматуру. Посмотрел на бьющееся на земле животное. Кровь пятнала землю, впитывалась. -Значит разлил мне воду? – спросил я, и против воли на лицо мне стала выползать какая то жуткая, кривая усмешка, – значит хотел поиздеваться? Ну а теперь тебе весело?! – крикнул я и приложил пса арматурой и у того в боку что-то отчетливо хрустнуло – ВЕСЕЛО!? – и я ударил еще раз и еще. Вожак заорал, тут была и боль и ненависть и какая то смертная тоска. Арматура заалела, красные капли срывались с ржавого металла. А я все бил и бил, со всей силы, выкрикивая всякую несуразицу, и псина дергалась под моими ударами все слабее и слабее. Я вошел во вкус. И наверняка бы прибил эту зловредную, но такую жалкую теперь тварь, но тут дверь одного из подъездов открылась и на свет явился обрюзгший, но тем не менее очень еще здоровый мужик. Один вид то его был мне противен – на его расплывшейся багровой роже интеллект и не ночевал. Думаю, у избиваемого пса его было куда больше. А уж когда этот кроманьонец, открыл широкую пасть с тремя зубами цвета серы и заорал: -Ты! Ты што делаешь!? – мне стало совсем противно. Я бросил арматуру на дрожащего мелкой дрожью пса и побежал прочь. Глыбастый анацефал позади что-то вопил и сделал даже попытку догнать, но с его весом это явно было невыполнимо. Вот так я расправился с собакой. Скажете – мелочность. Скажете, нервы не в порядке? А я скажу вот что – мне понравилось бить прутом живое существо. И у меня нет угрызений совести, и наверное уже не будет. Оставим совесть другим, к тому же я не уверен, что такое понятие как совесть вообще существует. Жалко, все-таки, что мне не дали довершить дело до конца. Сегодня какой то маньяк скинул с седьмого этажа нашего дома старый телевизор с деревянным корпусом. Ему мешал шум – там под конами стояла машина и громкая музыка среди ночи могла достать любого. У авто напрочь смялась крыша, и двое сидевшие в ней с контузиями попали в больницу. Когда одного из них увозили, он на весь двор клялся расправиться с метальщиком телевизоров. Кажется, я все-таки не один такой раздражительный. Вот еще что (у меня уже болит рука, но надо дописать), сегодня вечером со мной разговаривали. Какие то типы, я даже не разглядел их лиц, потому что они говорили со мной из салона дорогой иномарки. Они были в курсе всех моих проблем. Да, я даже не знал, что такое бывает. Эти странные люди – они не тупые и не ограниченные. Они предложили мне... Предложили... Мой дневник, наверное это моя последняя в тебе запись. Завтра я разожгу костер в нашем дворе и пламя примет тебя в свои жаркие (ха!) объятия. Прощай верный спутник моей серой и бессмысленной жизни, полный сосуд горьких и безысходных мыслей. Старая жизнь кончилась, вернее закончится этой ночью, а после начнется новая, яркая и не отягощенная никакими глупыми рамками. Да. Мне понравилось бить собаку ржавой арматурой. Интересно, какого проделать это с человеком? Они сказали, что я смогу это узнать. Убогий журналист напротив – он особенно меня раздражает. А, черт, свет погас! Но у меня здесь есть фонарик, китайский хлипкий, надо дописать. Уже и свет отключают, сволочи! Что дальше? Будем жить в кромешной тьме, как дикие звери?! Нет, только не я. Не я! Что я там про журналиста? А! Вот достойный кандидат на бессмысленное звериное существование. Заячье. С него и начнем!