Текст книги "ДВИЖЕНИЕ ВВЕРХ"

Автор книги: Сергей Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

 Многое в характере Гомельского, в его манере работать меня продолжает восхищать, что-то я даже постарался перенять. Меня всегда впечатляли, во-первых, его фантастическая работоспособность, полнейшая преданность делу, которым он занимался, а во-вторых, его невероятная жизнестойкость, способность выкручиваться из самых сложных ситуаций, буквально возрождаясь из пепла. Еще раз скажу – Александр Яковлевич был личностью и настоящим героем баскетбола.

 Но я никогда не смог бы «стать Гомельским», полностью воспринять его методы. При этом я далек от романтизма, понимая, что в тренерской работе бывает необходимо и «поиграть в политику», и не пренебрегать прагматичными тактическими решениями. Тренер обязан принять на себя ответственность за результат и для этого порой принимать жесткие непопулярные меры. Став тренером, я сам в этом убедился, равно как и в том, что игроки тренером никогда не будут полностью довольны. Нужно уметь нести это бремя, и Гомельский умел. Но для меня все равно политика никогда не имела шансов стать доминантой, вытеснив с первого места системный и творческий подход.

 Испытания, которые мне суждено было пройти на 30-летнем рубеже, на стадии завершения карьеры игрока и – в особенности – по ее окончании закалили меня и заставили многое переоценить. Я думаю, что и Александр Яковлевич стал относиться ко мне иначе, с большим уважением. Да, после всех трений и недосказанностей мне было трудно пойти на сближение с Гомельским. Но кто знает: может быть, позднее, доказав самим себе и окружающим верность своим собственным убеждениям, пройдя до конца по своему собственному пути, мы и впрямь смогли бы воплотить мечту многих специалистов и поработать на капитанском мостике вместе?

Кондрашин

 История не терпит сослагательного наклонения. Такой творческий союз не состоялся и никогда уже не состоится. Возможно, он принес бы обильные плоды. Тем не менее скажу честно, что творчески и по– человечески мне был ближе Владимир Кондрашин. Он тоже стал уникальным явлением в отечественном баскетболе и тоже не сумел избежать серьезных ошибок. При этом, по моему мнению, он понимал баскетбол более глубоко и системно, работал с большим акцентом на долгосрочную перспективу, действовал более честно и прямо, а к людям относился искреннее и правильнее.

 Кондрашин был настоящим пахарем, энтузиастом-одиночкой. Он никогда ничего ни у кого не просил, использовал те условия, которыми располагал, подчас просто делая из ...ма конфету. Кстати, возможности для комплектования команды у него были хуже еще и потому, что Кондрашин никогда ничего не выбивал для своих игроков. Он старался создать им приличные условия для тренировок и игр, это правда, а что касается квартир, машин, привилегий, по этой части он был аутсайдером.

 Знаменитая «ленинградская школа баскетбола» – это вообще миф. Не было никакой школы – был один Кондрашин, были его энтузиазм, его мужицкая твердость и напористость, его тренерский гений. Это он стал проводить скрупулезную селекционную работу далеко за пределами Северной Пальмиры, находить молодые таланты, начав с неудачного руководства сборной Ленинграда на Спартакиаде народов СССР в 1967-м. Собирать их в знаменитом ленинградском 62-м спортинтернате в более или менее приличных условиях и затем доводить своих мальчишек до уровня мастеров, во всем опекая их и фактически заменяя им отца.

 Это он нашел и раскрыл гений Сашки Белова, вместе с которым сотворил для страны олимпийскую легенду. Это он создал по крупицам ленинградский «Спартак», придумал и реализовал – не от хорошей жизни, а исходя из того состава, которым располагал, – единственно верную тактику игры этой команды. Он вывел «Спартак» на уровень постоянного и равного соперничества с суперклубом ЦСКА, располагавшим несопоставимыми возможностями по комплектованию и организации тренировочного и игрового процесса.

 Он пришел со своей командой к уникальному с учетом имевшихся у них возможностей достижению – победе в чемпионате СССР в 1975-м. Он на протяжении нескольких сезонов игрой своей команды делал счастливым огромный и незаслуженно обойденный славой город. Все, кто потом трубил о «славных традициях ленинградской школы», в период работы Кондрашина не помогали ему, а нередко и мешали, пока он, стиснув зубы, тянул свою лямку.

 Главным тренером сборной Кондрашин стал после «провального» чемпионата мира 1970-го в Любляне, на котором советская команда стала «только» третьей. Видимо, механизм спортивной номенклатуры потребовал каких-то перестановок. Наверное, сохранение главного тренера после двух подряд третьих мест на мировых форумах могло означать молчаливое согласие с тем, что это – наш уровень, а это было категорически неприемлемо. Так «непотопляемый» Гомельский на целых шесть лет ушел с главного тренерского поста в стране.

 Не стану скрывать, многое в сборной Кондрашин поменял просто в пику Гомельскому. Их противостояние имело давнюю «кредитную историю» и постоянно подпитывалось конкуренцией ЦСКА с ленинградским «Спартаком» в национальном чемпионате. Петрович не избежал вполне естественного соблазна переделать если не все, то, во всяком случае, многое из созданного предшественником. Так, в сборной вновь появился ветеран Вольнов. Ранее с ним обошлись явно несправедливо и не по-человечески, но теперь он был в далекой от олимпийского уровня спортивной форме, и реабилитировать его, восстанавливать справедливость включением в состав было едва ли очень разумно. Возможно, впрочем, главный тренер рассчитывал на то, что опыт и психологическая устойчивость Геннадия помогут ему сплотить обновленную команду.

 Ходили слухи, что Кондрашин намеревался произвести революцию в сборной в более радикальном варианте – в частности, избавившись от присутствия в ней С. Белова и М. Паулаускаса. Не исключаю, что так оно и было. Возможно, с нашими именами в сознании Петровича поначалу ассоциировались прежние успехи и прежние позиции Александра Яковлевича. К счастью (надеюсь, для всех), если эти планы и имели место, новый тренер быстро разобрался в том, кто есть кто, и оценил как наше с Модей мастерство, так и нашу полную аполитичность.

 Может быть, первоначальное напряжение между мной и Кондрашиным было обусловлено тем, что я всегда играл ключевую роль в победах ЦСКА над его «Спартаком». Его тренерские схемы против меня, как правило, не работали. Считавшийся в Ленинграде «специалистом по Белову» Большаков, назначавшийся моим опекуном на площадке, регулярно получал от меня по тридцатнику. В самых важных, решающих играх «Спартаку» также, как правило, доставалось именно от меня, как, например, в 1971-м в Тбилиси в легендарном матче-переигровке за первое место в чемпионате Союза. Но в этом не было моего персонального предубеждения против ленинградцев. Вполне естественно, что я выходил играть против любого соперника с настроем только на победу, и так уж к тому времени сложилось, что в тяжелых играх в самые ответственные моменты инициатива переходила ко мне.

 Признаюсь честно – вплоть до завершения мюнхенской Олимпиады я не мог преодолеть в себе некоторого предубеждения против Кондрашина. Многое из того, что он делал и как себя вел, мне было просто непонятно. Особенно резали взгляд его нелюдимость, угрюмость, погруженность в себя. Порой интровертность Петровича приобретала и вовсе странные формы. Например, он мог промолчать весь минутный перерыв в игре! Никто никогда не знал элементарной информации организационного плана – когда тренировка, в котором часу автобус и т. д. Все ходили и спрашивали друг у друга – к Кондрашину лишний раз подходить не хотели.

 Хуже всего была оторванность тренера от команды. В отношениях с игроками Кондрашин был независим и осуществлял единую выбранную им линию поведения, известную ему одному. Этим он отличался от Гомельского – человека-трансформера, с разными игроками разговаривавшего по-разному. Если Александр Яковлевич обеспечивал свое влияние через постоянный контакт с игроками, то в лице Петровича была иная крайность: он никогда не общался со своими подопечными – не собирал собраний, не вел индивидуальных бесед. Особенно тяжело было, когда он был недоволен командой – в таких случаях его реакцией были еще большее погружение в себя, полнейшая замкнутость. И это, поверьте, было гораздо хуже разносов Гомельского.

 Отношения Кондрашина с игроками сборной сглаживал только его помощник Сергей Григорьевич Башкин, у которого с ребятами установился неплохой контакт.

 Силой Кондрашина как тренера и новаторством в масштабах СССР было то, что он хорошо изучил американский баскетбол (в основном студенческий) и понял, как использовать слабости противника. Воспринятую концепцию игры он транслировал на отечественную почву. В своем «Спартаке» Кондрашин построил игру от защиты (что, впрочем, во многом было обусловлено его возможностями). Именно с того времени возвышения «Спартака» в советском баскетболе регулярно стали появляться итоговые счета 60:59 или что-то в этом роде. Тактика сдерживания соперника, удержания счета во многом характерна как раз для американского студенческого баскетбола с его тогдашним безлимитным владением мячом.

 Гомельский в такие дебри не влезал. И, как следствие, у него редко получалось хорошо играть против американцев. Мне кажется, победа в Мюнхене стала своеобразным воздаянием ленинградскому тренеру за тот настойчивый интерес, который Кондрашин – один из очень немногих в СССР! – проявлял к американскому баскетболу, за въедливость, с которой он изучал доступные материалы об NCAA, за смелость и упорство, с которыми он переносил изученное им на отечественную почву. И своеобразная историческая справедливость была в том, что он обыграл в финале Олимпиады именно США.

 Накануне Мюнхена Кондрашину удалось создать очень хорошую атмосферу в команде – атмосферу свободы и взаимного доверия. Было впечатление, что он действительно искренне доверял игрокам, по крайней мере – хотел доверять. Когда «отпускать гайки» пытался Гомельский, у него это получалось хуже. Царившее в команде напряжение сказывалось даже тогда, когда он создавал «непринужденную» обстановку. Я уже рассказывал о том, как попытка «разгрузить» команду в ходе чемпионата мира 1970 года в Любляне вылилась в тривиальную пьянку. Если он «официально» разрешал игрокам выпить по бутылке пива – опять-таки все оканчивалось пьянкой («а что, нам разрешили!»). Думаю, так происходило оттого, что Гомельскому до конца не верили, его открытость по отношению к игрокам никогда не выглядела искренней.

 Не хочу чернить великого тренера, но сам Гомельский все-таки не доверял команде и в ответ получал адекватное отношение. Однажды в Италии в перерыве игры на Кубок европейских чемпионов, которую мы проигрывали, кто-то из ребят, чтобы немного отвлечься от тяжелого матча, спросил другого: «Ты икру продал?» Гомельскому, входившему в этот момент в раздевалку, послышалось свое. «Игру?!? Вы что, игру продали?!?...» При этом, как мне показалось, особо горький подтекст в этом вопле был: «Как? Без меня?!?...»

 В этом был весь Александр Яковлевич. Если он видел разговаривающими двух игроков, это, в его представлении, могло означать только одно – «собираются выпить». Трех – «договариваются, как снять тренера».

 Справедливость ради нужно сказать, что Кондрашин далеко не всегда сохранял верность либерализму и порой закручивал гайки очень жестко. Например, в 74-м и 76-м, когда сборная света белого не видела, не вылезая со стадиона и из спортзала под бдительным контролем тренера и его ассистентов. Причем, если провести нехитрый анализ, можно заметить, что такие периоды следовали непосредственно после проваленных сборной турниров. Наоборот, после удачных выступлений – в 72-м и 75-м – начиналась «вольница». В 1975 году либеральная обстановка в сборной и вовсе выразилась в достаточно частых возлияниях. Правда, игра при этом шла, и очень хорошо. Только нечестное судейство помешало нам тогда выиграть чемпионат Европы.

 Хуже другое – то, что либерализм и авторитаризм чередовались без особой системы, спорадически. Выиграла команда – отпустим гайки, проиграла – закрутим. Так, конечно, быть не должно. К сожалению, ни у Кондрашина, ни у Гомельского не было в распоряжении профессиональных научных бригад, которые помогали бы им строить подготовку более системно, а не на одной лишь тренерской интуиции. То, что имелось и носило гордое имя «комплексная научная группа» (КНГ), не выполняло этой важнейшей задачи. Работавшие в таких группах люди были более озабочены, по моим впечатлениям, написанием диссертаций.

 Петрович действительно был крестьянином, простаком, хотя и со своей мужицкой хитрецой и безусловно высочайшим интеллектом. Он привык полагаться только на себя, привык к очень простым условиям работы и быта. Самой страшной его угрозой нерадивому игроку было: «сгниешь в вонючей коммуналке.»

 Ругался Петрович вообще очень однотипно и неизобретательно (матом – никогда, в отличие от Гомельского, который временами мог).

 Практически единственным его эпитетом в адрес неудачно сыгравшего баскетболиста было слово «баран». В силу природной деликатности в сборной Петрович сдерживался в отношении «чужих» игроков (в отношении меня и Паулаускаса этот термин им вообще никогда не употреблялся).

 Зато Сашка Белов, который был на 200 процентов «его», награждался таким наименованием по двадцать раз на дню. Собственно, первое, что он услышал от Петровича по окончании олимпийского финала в Мюнхене после своего «золотого» броска, принесшего нашей команде триумф, были не слова благодарности и восторга, а: «Баран, ты чего там натворил?.. » (имелся в виду злосчастный Сашкин пас Коллинзу). Ну, а любимым и дежурным «бараном» у Кондрашина всегда был Ваня Едешко.

 Безусловно, Владимир Петрович является главным организатором нашей победы в Мюнхене. Он сумел собрать боеспособный состав, сохранив тот фундамент, который закладывался на протяжении многих лет в период руководства Гомельского. Он дополнил прежний состав привлеченными им талантливыми новичками. Наконец, он придал особый колорит игровой манере команды, максимально эффективно используя знание и понимание американского баскетбола, которым он располагал. И он сумел подвести команду к решающим играм в отличной форме.

 В то же время и идеализировать образ Кондрашина, его роль в мюнхенском триумфе я бы не стал. Прежде всего, состав сформированной для поездки на Олимпиаду команды оказался слишком неровным – Вольнов, Дворный, Поливода и Коваленко по разным причинам оказались не в оптимальном состоянии и всерьез команде не помогли.

 В финале Мюнхена Кондрашин удивил всех, выставив в старте легкий состав. Это было неожиданным тактическим решением, которого никто не ожидал, похоже, включая соперника. Начало матча, благодаря этому, тренеру удалось, и мы заполучили лидерство в достаточные 6 очков. Однако этой тренерской находкой Кондрат полностью убил Паулаускаса, для которого невыход в старте стал шоком. Выйдя на замену, Модя не использовал и наполовину свой мощный потенциал. Вот и суди теперь, что было более предпочтительно?..

 Меня в финальном матче Петрович задергал заменами. Возможно, так он рассчитывал сохранить физические силы лидеров или дезориентировать соперника. В принципе, это вообще был его стиль, также перенесенный из американского студенческого баскетбола. Он охотно манипулировал заменами, часто менял игроков, нередко выпускал их на 10, на 5 секунд. Скажу честно, я был готов к финалу великолепно, был готов сыграть 40 минут и набрать 40 очков. Восстановиться по ходу игры – в паузах, тайм-аутах – я бы сумел, классному игроку это всегда по силам. И игра у меня, действительно, пошла. Замены в серьезной степени нервировали меня и сбивали с набранного игрового хода.

 Наконец, роль тренерского гения Петровича в обросшие легендами последние три секунды матча привыкли несколько преувеличивать. Конечно, его заслугой было то, что он все-таки добился остановки игрового времени и заполучил свой злосчастный тайм-аут. Конечно, он сделал то, что мог, чтобы успокоить команду своими знаменитыми: «У нас еще вагон времени. Можно выиграть и снова проиграть». Но, боюсь, это было либо невероятной интуицией (чего я не исключаю), либо хорошей миной при плохой игре. Проиграть матч такого уровня на последних секундах, после того как ты лидировал на всем его протяжении, – это шок, который перенесет не всякий.

 По крайней мере, то, что творилось на площадке в последние три секунды, трудно было назвать чем-то стройно организованным за счет железной тренерской воли и блестящего тренерского гения. Первые два ввода мяча в игру были совершенно идиотскими и бездарными. Последний – решающий – абсолютно спонтанным. Вся команда несколько секунд со скамейки орала: «Ваня, посмотри Сашку!..» – пока Едешко не узрел Белова у чужого кольца и не совершил свой знаменитый заброс.

 То, что ранее Кондрашин тщательно отрабатывал с нами именно такой вариант концовки, – красивая легенда. Сам Ваня, когда его спрашивали, сколько раз из 10 попыток он смог бы повторить свой невероятный пас, честно отвечал: «Ни одного». Действительно, я думаю, на площадке в ходе всей той игры, а в особенности в ее последние секунды происходило что-то по-настоящему невероятное, мистическое, не поддающееся человеческому осмыслению. В этом-то и состоит ее главная ценность, что эта иррациональность сработала в конечном итоге в наших интересах.

 После победы в Мюнхене стена недопонимания между главным тренером и мной окончательно упала. За прошедшее время, и особенно в ходе самой Олимпиады, я доказал Петровичу, что я нормальный человек, да и сам лучше стал понимать тренера. Во всяком случае, наши отношения во время олимпийского цикла перед Монреалем были близки к идеальным.

 После бронзы в Монреале Кондрашина не собирались снимать. Его вызвали к председателю Спорткомитета Павлову просто для отчета. Ну, возможно, устроили бы головомойку, не без этого, но от сборной бы не отстранили. Петрович сам упустил ситуацию – сыграл свою роль его характер, когда он просто взял и уехал в Ленинград, не пошел к Павлову. В этот момент ситуацией грамотно воспользовался Александр Яковлевич Гомельский – и вернул себе пост главного тренера. Вообще, думаю, Кондрашину здорово навредило его сплотившееся по национальному признаку окружение, которое люто ненавидело Гомельского и делало все, чтобы обострить их отношения. В этой провоцируемой схватке Петрович со своим прямым мужицким характером чаще проигрывал, чем побеждал. Проиграл и в тот, решающий раз.

 Владимир Петрович Кондрашин был непростым в общении человеком, со своими недостатками. У него могли быть и ревностные сторонники, и яростные критики. Я не относился ни к тем, ни к другим. Я и общался-то с главным тренером более чем сдержанно, по мере необходимости, а после его ухода из сборной просто продолжил работать с Гомельским.

 Впрочем, когда игроки за глаза критиковали Петровича за его угрюмость, нелюдимость, порой резкость в общении, я всегда вставал на его сторону. Возможно, я лучше мог понять и принять характер Кондрашина, потому что сам по природе интроверт, но в целом я стремился быть объективным. Я говорил примерно следующее: во-первых, что вы лезете в душу человеку и даете ему оценки, не зная его жизни, его комплексов? А ведь эти «комплексы» – и пережитая блокада, и сын-колясочник, и необходимость приспосабливать свой прямой характер к власть предержащим.

 А во-вторых, только через определенное время после начала работы с Петровичем мы – не ленинградцы – сумели рассмотреть, какая у него потрясающая улыбка. Ее можно было видеть не так часто, только когда Кондрашин расслаблялся, был самим собой. Но эти моменты говорили о многом, гораздо больше, чем слова. Это была улыбка открытого, честного и цельного человека. И эти нечастые моменты я тоже напоминал ребятам.

 Я всегда испытывал и буду испытывать глубокое уважение к этому хмурому, нелюдимому человеку, который долгие годы настойчиво, честно, очень достойно делал дело, которому посвятил свою жизнь. Практически до самой смерти он продолжал открывать новые баскетбольные таланты и способствовать их становлению. Последние из открытых Петровичем ребят еще продолжают ярко выступать на мировых аренах.

 Но вернемся к вопросу о методах. На примере Гомельского и Кондрашина есть возможность всерьез и глубоко задуматься: чему же следует отдавать предпочтение – «тактическому профессионализму», в котором так силен был Александр Яковлевич, или «системному», приверженцем которого был Кондрашин? Ответить на этот вопрос не так уж просто. Ведь, несмотря на то, что образ ленинградца может показаться более симпатичным, да и его подход к баскетболу мне, как я уже сказал, ближе, но результативнее и успешнее был Гомельский! Он дольше продержался на вершине, одержал больше великих побед, открыл миру больше великих игроков. Самое красивое в игре – это счет, не так ли?..

 Боюсь, что и я не отвечу на этот вопрос, который, как я уже замечал раньше, может быть поставлен и в более глобальном контексте. Скорее всего, окончательный ответ на него и вправду может быть получен только в отдаленной перспективе. А пока его нет, уверен, что системность в подходах ко всему, что важно и значимо в жизни общества, включая спорт, обязательно должна иметь приоритет. Что касается политики и тактики, то без них не обойтись. Но они никогда не должны переходить определенной грани, за которой начинаются нечестность, непорядочность, недопустимые методы. И вот эту грань каждый для себя определяет сам.

 Воздадим должное обоим великим тренерам, героям нашего баскетбола. Их имена навеки вписаны в историю отечественного спорта. Да, кому-то может показаться, что Кондрашин проиграл, что его путь окончился трагически. Но не стоит забывать и о том, что именно ему было суждено подарить своей стране самую великую и самую долгожданную победу в ее баскетбольной истории.