Текст книги "Сны над Танаисом (СИ)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Я увидел в глазах Эвмара растерянность.

– Аминт, ты ведь знаешь мысли разных философов... – опустив взгляд, сказал он. – Как отличаешь ты истинное семя от... сорного?

От его вопроса я опешил. Некоторое время мне в голову не приходило ни одной ясной мысли.

Помню, что от окна потянуло слабым сквозняком, и я снова ощутил легкий прилив соснового аромата. Словно солнечные блики на речной глади, в моих глазах снова промелькнули обрывки ярких впечатлений детства на Хиосе... Я увидел ясное утреннее море и влажную ладонь отца, по ней неуклюже карабкается маленький краб. Отец смеется и тянет ко мне руку, а я прячусь назад, сразу и радуясь, и страшась крохотного чудовища...

В следующее мгновение я ответил Эвмару. То была мысль, новая для меня самого.

– Я не слишком самонадеян, – сказал я ему, – и не уверен, что избрал истинный взгляд на вещи. Однако мне кажется, что я всегда пользовался простым сравнением. Когда я читаю какой-либо философский труд или слушаю чьи-либо советы, моя душа невольно, в тайне от моего рассудка, сравнивает новое знание с лучезарностью и теплотой детских воспоминаний. И если при свете их душа видит в словах изъян, если прочитанное или услышанное, подобно грязному дыму, начинает заволакивать мою светлую память, душа сразу отступается от такого знания... как от сорного.

Эвмар вздохнул с облегчением.

– То, что рассказал тебе я, не затуманило твое детство? – полушутя спросил он.

– Нет, – твердо ответил я. – Никогда.

Эвмар вдруг рассмеялся и затем, уже сдерживая смех, произнес важным тоном:

– Снова ты удивляешь меня, юный искатель мудрости.

Я знаю: он повторил слова христианина Закарии, когда-то обращенные к нему самому.

Под утро мы расстались.

– Если мне удастся обезвредить боспорское жало, – сказал Эвмар, уходя, – и стенам Танаиса останется противостоять только варварам, а не коварному демону в ахейском шлеме, значит, долг мой будет исполнен... Не медли с отъездом, – предупредил он меня. – Не искушай судьбу.

– Дай мне еще два дня, – попросил я его: мне показалось, что именно двух дней должно мне хватить, чтобы собраться в дорогу, разыскать флакон с сосновым маслом и проститься с Танаисом.

Эвмар пристально посмотрел мне в глаза.

– Пусть будет так, – сказал он твердо. – Но только два дня.

В то утро корабль на Хиос уже был готов к отплытию.

Напоследок мы обнялись. Никто из нас не прятал слез...

Я снова остался в своем доме один. Сон уже не шел, и я, чтобы не отдаться тоске, вновь принялся за сборы.

В тот, предпоследний, день я лишь однажды вышел со двора на улицу. Мне пришлось почувствовать себя скорее пленником, чем свободным гражданином Танаиса. Брат приставил к дому небывалой силы охрану. Когда я шел по улице, мне, наверно, мог бы позавидовать Гуллаф.

Сновидение пришедшей в свой черед ночи не предвещало никаких роковых событий. Утро было ясным, проникнутым особенной свежестью и голубизной. Частые и легкие порывы прохладного ветра напоминали о близости моря. Когда я, присев во дворе на скамью, углубился в свои мысли, мне даже почудилось, что я – на корабле, вдали от берегов.

Тревога стала нагнетаться незадолго до полудня. Я увидел брата: он был сосредоточен и хмур. За короткое время у него в некой четкой последовательности побывало множество людей из военных и гражданских начальников. Они входили в дом быстрым шагом и вскоре уходили. Дольше остальных задержался начальник армянских стрелков.

– Что-то готовится? – осмелился я спросить брата.

Он с трудом отвлекся от своих тайных хлопот и обратил на меня взор.

– На агоре соберется толпа, – коротко, воинским тоном, ответил он. – Будь осторожен. Лучше всего тебе там не появляться вовсе.

Как я мог не ослушаться брата: я был слишком молод, и мое сердце противилось начальственному тону Никагора, которого в детстве мать всегда крепко наказывала, если он обижал меня.

Ясность и чистота в воздухе с течением дня не исчезли. Однако стал меняться оттенок. Голубизна постепенно уступила пространство золотистому, а следом – красноватому отблеску. Им подернулось небо, кольцо горизонта и все предметы вокруг. Мне почудилось, что вместе с краснотой в воздухе появился едва приметный новый запах – горячей глины.

Я вышел на угол площади, когда она уже была полна народу. Кто властвовал над душами и умами? Конечно же, то вновь был старый жрец, великий иерарх, творец тайных, зловещих замыслов. Речь его не была нова. Он вновь говорил об упадке эллинской славы, о лицемерии и узколобости городской власти. То были обычные его слова и обычный ход мысли. Однако никогда раньше не становилось мне столь тревожно, как в те мгновения. Я заметил, что голос старика особенно тверд, и с особым вниманием слушают его торговцы и менялы. Я ощущал, словно живые соки переходят в жреца от толпы, подобно воде, всасываемой корнями. Что случилось с Городом? Померкла ли память об отце? Или вправду с уходом римлян и смертью отца Город потерял хозяйскую руку и потянулся к новой сильной власти над собою... Никагор. Что можно было сказать о нем? В Городе его уважали, но он был всего лишь сыном Равенны, хорошим воином, лохагом – но не патриархом и властителем. Ему шел тридцать первый год, и уподобиться силой духа отцу он не мог.

Не переглядываясь и не перешептываясь, каждый сам по себе, слушали горожане речь Аннахарсиса. Солнце уже клонилось к закату, и тени Западных башен потянулись на площадь, постепенно покрывая толпу. Страшная догадка, словно вспышка молнии, поразила меня. Я замер, затаив дыхание.

Я вдруг прозрел, что день и миг, когда тайное способно стать явным, настал... Однако вместе с этой возможностью небеса ниспосылают людям иной выбор, противоположный; не истиной, но ядовитой ложью в этот роковой миг могут насытиться души людей и затем уже неисчислимо долгое время будут они неспособны принять правду.

Не боги, но сами люди делают окончательный выбор между истиной и ложью – вот что прозрел я. Жрец Сераписа Аннахарсис воспользовался тайным мигом, чтобы насытить сердца ложью, он явился на площадь воином тьмы. Никто, кроме меня, не прозревал ни скрытой миссии жреца, ни противостояния мировых сил на агоре Танаиса. Никто, кроме меня, – значит, я был призван вступить в поединок со жрецом.

Мысли мои смешались. Я оглядел толпу и в ужасе подумал, что опоздал – и при первых же моих словах меня забросают камнями. Сердце билось в груди, словно испуганная мелкая птаха, одежда прилипла к спине. Стараясь унять дрожь, я поднялся на ступени храма Аполлона Простата.

Я поднялся над толпой горожан, я уже был у всех на виду, но вниманием пока владел старый жрец. Во рту у меня было сухо, и когда я пытался облизать губы, язык едва поворачивался. Казалось мне: все потеряно, я не смогу выговорить ни слова, разве что издать какой-нибудь пустой громкий звук, подобно козлу, и меня засмеют... Сотни страхов и сомнений слетелись в мою душу... Я был готов улизнуть прочь... но цена бегства, словно край пропасти, удержала меня от последнего, позорного шага. Я выстоял и справился с дыханием.

Я дождался, пока жрец прервется, – и ринулся в бой.

– Граждане Танаиса! – выдохнул я, и словно горячая волна окатила меня всего с головы до ног. – Танаиты и эллины!

В глазах, повернувшихся на меня, я не увидел изумления, я увидел иное – мстительное недоверие.

"Пусть побьют, – подумал я, – уже с отчаянной злостью, – хоть умру не постыдно".

– Великий жрец, пророк Высочайшего, уже убедил вас в правоте своего слова, – с трудом сдерживая ярость, произнес я. – Не стану убеждать вас в обратном, не стану приводить свидетельств в защиту тех людей, которых заклеймил отец фиаса Высочайшего. Напротив, я попытаюсь внести в его речь большую ясность.

Я не видел старика, я отвернулся от него, боясь, что он своим острым, безжалостным взглядом расстроит мое обвинение.

– Совсем недавно, – продолжил я, – на этой же площади я предлагал вам подумать над странной последовательностью наших бед и несчастий. Гибель Белой Цитадели, пожар в храме, убийство Аполлодора, сына Демокла, ночной разбой меотов... Многое случилось в этом месяце, многое напугало нас. Теперь я повторяю, сограждане: все это – плоды одного помысла... Вас убедили, что страшное кощунство свершил Аполлодор, будучи невменяем, но я утверждаю, что поджигателем храма был не он – он оказался лишь безвинной жертвой, и боги отомстят за него... Здесь был он убит, на этих ступенях, на месте, где стою я. И вот, сограждане, я утверждаю, что истинный поджигатель храма и Белой Цитадели – здесь, на площади, среди нас с вами, сограждане. Если сердца ваши еще не совсем ослепли, вы увидите его. Оглянитесь вокруг – и в ы увидите его.

Я добился первой победы: сограждане растерялись, глаза их очистились от злобы и лжи, но пока что не наполнялись огнем правды. Нельзя было терять ни мгновения.

– Я призываю вас: оглянитесь вокруг! – воскликнул я что было сил. – Поджигатель среди нас! Оглянитесь! Но если не найдете его, я, сын Кассия Равенны, готов стать жертвой взамен его, я готов принять на себя ваш гнев и ваш приговор. Я взываю к богам и принимаю их месть на себя. Ради покоя и благополучия нашего Города. Я принимаю на себя вину убийцы и поджигателя. Смотрите зорче, сограждане. Не найдете виновника – убейте меня. Иного выбора нет. Если жертва не будет принесена сегодня, боги поразят наш Город...

Я уже не боялся смерти. Ясный огонь бился в душе. Не было в моей жизни мига прекрасней.

Люди на площади молча переглядывались. Взоры их были осторожны и робки. Подобно тени от башен, по толпе поползло смятение.

Я искоса посмотрел на жреца: он стоял на ступенях храма Высочайшего неподвижен, как изваяние, и мне показалось, что он вот-вот презрительно усмехнется. Его люди, тоже замершие на месте, не сводили с него глаз, ожидая приказания.

Я не выдержал и решил натянуть тетиву до предела.

– Взгляните сюда, сограждане, – сказал я. – Здесь, на этом месте, где стою сейчас я, был убит Аполлодор. Откройте ваши сердца, присмотритесь внимательней – и вы увидите, кем в действительности был убит человек, спасший храм и честь Города и поплатившийся за это жизнью и доброй памятью о себе! Смотрите!

Народ завороженно глядел мне под ноги. В какой-то миг меня объял страх. Глаза людей расширились вдруг, и по их лицам пронесся вихрь чувств, будто страшное видение предстало перед ними наяву, будто на их глазах происходило убийство невинного человека.

"Они видят!" – в трепете подумал я.

И лишь только я отступил на шаг, как раздался пронзительный крик:

– Вот он! Вот он!

От этого крика я едва не лишился чувств. Ноги подкосились, в глазах потемнело, я весь покрылся потом. Помню, что невольно пригнул голову и зажмурился, ожидая удара.

Но удара не последовало. Едва опомнившись, я увидел, что народ на площади отвернулся прочь, в сторону, куда указывала, вытянув руку, невестка Аполлодора. Кричала она.

– Бейте его! Бейте! – снова вскрикнула она истошным голосом.

Перст ее изобличал жреца.

"Больше не требуется никаких улик и доказательств", – вдруг пришла мне на ум ясная фраза.

Покой овладел мною, и я безо всякого гнева и презрения повернулся лицом к старому жрецу: он так и не обратился из изваяния в живого человека. Какая-то тень прикрыла меня сбоку, и у самого уха раздался звонкий щелчок.

Я вздрогнул и обернулся. Рядом со мной оказался брат – он успел закрыть меня щитом.

– Вниз! – отрывисто шепнул он и, не опуская щита, столкнул меня со ступеней вниз, к толпе.

С края площади донесся звук боевого горна.

– Лучше бы не сделал и сам Эвмар! – горячо прошептал брат и крикнул: – Хабримй, ко мне!

Все, что случилось в эти мгновения, случилось едва ли не одновременно.

Брат исчез, а на его место, растолкав людей, пробились два гоплимта в полных доспехах. Прикрыв меня с двух сторон щитами, они словно вросли в мостовую, злобно озираясь вокруг. За их щитами я лишь краем глаза видел, что происходит. Высунуть голову они мне не давали.

Народ накатился на ступени храма Высочайшего, но из храма уже успело выскочить три десятка наемников, вооруженных копьями и широкими римскими щитами. Сомкнувшись фалангой, они оттеснили толпу вниз.

– Стойте! Стойте, ублюдки! – хрипло заорал Скил. – Кого слушаете?

Со свистом размахивая длинным мечом, он ринулся вниз. Фаланга чуть расступилась, пропуская его, и Скил двинулся на толпу, распугивая встречных.

В это же самое время на крышах ближайших домов поднялись в рост лучники – стрелки Аннахарсиса впервые появились при свете дня.

Я видел, как стоявший подле жреца Плисфен увернулся от камня. Второй телохранитель, прикрывая щитом старика, другой рукой держался за щеку, и пальцы его были в крови.

С крыш полетели стрелы. Кто-то вскрикнул от боли. Несколько человек упало.

Но по Священной и Алтарной уже подбегали к площади шеренги воинов брата, а на стенах от Западных и Восточных башен растекались цепями армянские стрелки. Защищенные зубцами стен, армяне стали со всех сторон хладнокровно и точно расстреливать лучников фиаса. Я услышал крики на крышах и удар упавшего на землю тела. Следом еще трое упало с крыш. Один спрыгнул едва ли не на руки горожан. Его повалили и стали бить.

Отвернувшись в другую сторону, я выглянул в щель между щитами и увидел невестку Аполлодора. Она полулежала на мостовой, опираясь на локоть, лицо ее было бледно, а весь пеплос был запятнан кровью. Стрела, пущенная с крыши, ударила ее в руку мимо кости и, пробив плоть, выскочила на мостовую.

Я коротко и решительно приказал моим защитникам следовать за мной и бегом кинулся к девушке. Быстро скинув с себя хитон, я оторвал от него широкую полосу ткани и стал затягивать ею плечо над раной, как учил меня Эвмар. Гоплиты застыли рядом с нами, сомкнув щиты шалашом над нашими головами.

Мельком я видел вокруг бегущие ноги, слышались гневные крики, бряцание доспехов, падали с крыш люди, и щелкали о камни мостовой стрелы.

Тем временем воины брата отсекали толпу от фаланги "слуг фиаса" и сомкнулись перед ней полумесяцем, более многочисленной и мощной фалангой. Схватка не начиналась – силы замерли, противостоя друг другу.

Я уже кончал перевязку, когда громкая и яростная ругань Скила прервалась пугающим вскриком. Я выглянул из-под щитов. Скил, вращая меч над головой, отступал к своим, но кому-то удалось хлестнуть его по руке ремнем. Меч звякнул о камни – и в тот же миг Скил был сбит с ног ударами сапожных ножей.

Раздвигая щиты, я поднялся, чтобы найти глазами старика. Он словно ждал моего взгляда. Его лицо было сухим и темным, как у мумии. Клянусь богами, он улыбнулся мне. А улыбнувшись, он кивнул, как человек, согласившийся с каким-то высказыванием собеседника. Вслед за тем он отвернулся прочь и стал медленно удаляться в глубь храма. Двое телохранителей тщательно прикрывали его. Храмовый сумрак сразу поглотил жреца и вместе с ним – обоих охранников. Как ни вглядывался я в проем входа, кроме тьмы, не видел теперь там ничего.

– Сограждане! – услышал я громкий голос брата. – Довольно крови! Расходитесь по домам! Пожалейте жизни! Теперь черед суда! Но сначала нужны порядок и спокойствие!

Суматоха затихла. Народ, послушавшись брата, стал расходиться с площади. Фаланга воинов фиаса, оставшись без начальников, дрогнула и сложила оружие.

Наступила тишина. Площадь опустела. У храма Высочайшего стоял отряд гоплитов с братом во главе, посреди же площади остались только мы вчетвером с невесткой Аполлодора и двумя телохранителями, а вокруг нас – десяток распростертых тел.

На городских стенах по всему кругу замерли чужестранцы в темных длиннополых кафтанах, луки их были опущены. Только что они осыпали разящими стрелами не врагов, осаждавших Город, но – центр самого Города, агору и лесхи храмов. И сейчас они были готовы безжалостно поразить в Городе любого, кто потревожит их взоры. Я оглядел на стенах их круговую цепь, их неподвижные фигуры, и по спине у меня поднялся холодок...

Я подозвал брата.

– Нужен врач, – сказал я ему, кивнув на девушку.

Никагор повелел двум воинам бережно отнести ее в дом врача Феогнида.

Мы остались вдвоем. Брат крепко обнял меня, рискуя раздавить мне ребра доспехом.

– Ты победил, – радостно сказал он. – За твоими плечами стояла сама Афина!

– Я боялся, что прольется кровь, – ответил я брату.

Брат отпустил меня и, оглядевшись вокруг, развел руками:

– Разве могла она не пролиться? – вздохнул он. – Старик привык убивать. Мог ли ты остановить всех его псов?

Я последний раз взглянул на зияющий вход в храм Высочайшего... Старик исчез... Один человек говорил мне, что спустя год видел его в Иерусалиме...

– Тебе пора плыть на Хиос, – сказал брат. – За семьей... Через неделю в Городе воцарится покой.

Брат был полон светлых надежд.

Был ли я радостен?.. Нет, не помню радости. Помню лишь облегчение и еще – сильную усталость. Ломило ноги и плечи, неприятный озноб скользил по хребту.

Я стоял, оглядываясь по сторонам, и чувствовал, что мне чего-то не хватает. Я то прислушивался к себе, то озирался вновь, пытаясь уловить что-то... Вдруг я понял: в этот час мне, как воздуха, недоставало тонкого аромата сосновой хвои – вот что могло сейчас укрепить мою душу и вернуть силы.

Я покинул площадь и направился к дому. На Священной улице было тихо и пустынно. Закатные лучи ласково струились по стенам домов, по камням... Казалось, ничто не могло случиться в этот день, что завершался теперь таким благодатным покоем...

Я шел по улице к дому и вспоминал плеск волн о камни Хиоса. Я представлял себе, как мои сыновья резвятся на берегу. Я видел Невию: ветер играл складками ее пеплоса, она стояла на широком, плоском камне, придерживая рукой заколотые волосы, и вглядывалась в даль моря. Она ждала мой корабль...

Я шел к дому, и впервые за многие дни в моей душе было светло и тихо. Я не был провидцем и многого не знал.

Я не знал, что больше не увижу Эвмара. Он не сможет навестить меня на Хиосе, а я из-за тяжелой болезни сына не сумею скоро вернуться в Танаис... Как и предрекал он, стрела нанятого Иерархией убийцы настигнет его на Западном мосту. В тот же день его тело заберет Азелек. Эллин, отдавший жизнь во славу эллинского духа, будет погребен в степи по сарматским законам.

Я не знал, что Фарзес, верный своему слову, еще трижды приведет своих железных катафрактариев под стены Танаиса на его защиту и погибнет в третьей битве.

Я не знал, что скоро мой брат, его жена Лаида и сын Пилад – все, взяв мечи, поднимутся на стены Города и будут биться до последнего вздоха, обороняя родной очаг.

Я еще не ведал, что Танаис спустя всего четыре года будет до самого основания, по самые корни сметен варварским огнем, и останутся от него лишь незримые семена... Четыре семени я сберегу в своем доме – в сердцах моих сыновей, Каллимаха, Эвмара, Кассия и Никагора.

Я не знал, что большую часть жизни проведу вдали от опаленных стен, со стороны напоминающих останки истлевшего пня.

Я не был провидцем: покойно было у меня на душе, когда я шел домой по Священной улице, с трепетом ожидая, что вот-вот коснется моего сердца тонкий сосновый дух.

Одно я знал тогда, в одном не сомневался. Я знал, что в час исполнения судеб моего Города я не допустил роковой ошибки – мой выбор был верен.

СНЫ НАД ТАНАИСОМ

...И вот я снова иду по улице Города... Да, эта узкая тропа, выложенная плоским камнем, когда-то была улицей. Слева и справа тянулись стены домов, а улица вела к центру Танаиса, на агору. Теперь вокруг меня проносятся ласточки и стрижи, стремительно и свободно пересекая лабиринты стенных кладок, подвалов, дворов и улиц. Мне кажется, что по истершемуся пергаменту Города они вычерчивают имена тех, кто жил здесь, и если глаз угонится за их молниеносными штрихами, эти имена можно успеть прочесть – буква за буквой... Но я не силен в греческом алфавите. Угадываю только одно: ласточки летают низко, а на западе густеет пепельная пелена со светлым волокнистым кантом – завтра быть дождю.

Я вновь оглядываюсь вокруг – цель уже близка, и сердце, волнуясь, стучит часто и гулко... Не хватает последней подсказки – легкого порыва ветра...

Город – словно расчерченный и выложенный камнем план застройки с вырытыми заранее подвалами. Время скосило, сжало Город почти по самые корни – осталась только древняя, занесенная землей стерня...

Смеркается... Нет никого в раскопах, нет туристов и местной ребятни. Так – лучше. Так мне легче искать...

На раскопки в Танаис я попал случайно. Меня пригласил один из моих близких друзей, приезжающий сюда каждое лето.

Я подозревал, что земляные работы под палящим солнцем, пусть даже в доброй компании, – не самый лучший способ провести отпуск, однако же его уговорам в конце концов поддался... И удивительно: вот уже две недели, не видя перед собой днем ничего, кроме движения лопаты и серой, мертвой земли, а по вечерам – чужой степи вокруг, я не чувствую себя обделенным. Три дня назад, в полдень, когда и случилось маленькое чудо, мы снова трудились в раскопе. Солнце жарило спину, на зубах хрустела пыль, и пот едкими струйками стекал по вискам и переносице... При такой работе – не до философии, однако, помню, я вдруг подумал: среди нас – ни одного "местного", никого, кто родом из этих краев... и все же мы раскапываем этот покинутый временем Город, от которого, кроме груды камней и черепков, ничего не осталось, с таким невольным рвением, будто раскапываем свой собственный дом, когда-то разрушенный землетрясением... Откуда в нас ностальгия по прошлому, которое никогда не было родным?..

Внезапно налетел легкий порыв ветра – и я замер, я оперся на черенок лопаты, разогнулся, терпя ломоту в пояснице, и растерянно огляделся по сторонам.

Я даже не понял поначалу, что встревожило меня: будто кто-то издалека окликнул по имени, и я в монотонной работе лишь невольно поднял голову, ясно не осознавая оклика... Нет, то был не звук...

Я копнул раз-другой, и новый порыв ветра опять изумил меня. В миг дуновения я совершенно отчетливо ощутил странный запах... Нос был полон пылью, и я трезво решил, что мне показалось... Новое дуновение уже насторожило меня не на шутку: я понял, что не галлюцинирую.

– Откуда этот запах? – обратился я к "братьям-землекопам". – Чувствуете?

Лопаты замерли, ребята оторопело взглянули на меня.

– Откуда он? – снова пробормотал я.

Короткая смена занятия была как раз впору: все стали усердно принюхиваться, шмыгая носами, – но в итоге лишь пожали плечами и отмахнулись.

– Тебе померещилось, – ответил за всех мой приятель.

Мнение коллектива меня убедило. Я дождался нового порыва – и уже ахнул, едва не напугав ребят внезапным вскриком:

– Да вот же он! Вот он!

Мой друг, недолго думая, отодвинул меня с места и сделал медленный вдох.

– Пожалуй, ты прав, – неуверенно сказал он. – Что-то лесное...

– Смола! – не сдержавшись, снова вскрикнул я. – Сосной пахнет!

Друг развел руками.

– Может, и смола. Но откуда тут сосны? Степь же... До сосен... ехать сутки.

Вид у меня, наверно, был, как у помешанного... Но не было среди моих новых друзей такого, кому был бы так же дорог этот аромат; для меня он – ключик к детству.

Сейчас я живу в Киеве, но родом с балтийского берега, где песок и сосны... И вдруг в степи, наяву, в душу мне течет запах сосны, стоящей на берегу моря, – да, такой, аромат бывает лишь у приморской сосны, уж я-то знаю.

Я боялся отойти, спугнуть волшебный дух... Сердце мое бешено колотилось.

Ребята оказались чуткими и без насмешек продолжили работу.

Я же в трепете и восторге вспоминал в эти мгновения такие подробности детства, какие еще ни разу с тех далеких ясных дней не возвращались ко мне воспоминаниями... Нет, они были ярче и чувствительней воспоминаний – я словно вновь переживал их.

...Крепко держась за руку мамы, я решительно топал по берегу моря. Мои ступни по щиколотку проваливались в песок, сверху он уже был согрет солнцем, а чуть глубже – еще прохладен.

– Мама, – удивлялся я, – а тут насыпано два песка. Сверху теплит, а снизу... стынет.

Проходя мимо ровесника-карапуза, орудующего совком, я сердито упрекнул его:

– Не мешай песок. А то накажут.

Нас встретил отец: он только что вышел из волн, он мокрый и веселый, у него сильные и добрые руки. Он подбрасывает меня вверх – ветви и всплески солнечных лучей мелькают у меня в глазах. Перехватывает дух, я готов закричать и от страха и от радости разом: мне чудится, будто я взлетел под самые кроны и вот-вот зацеплюсь за колючие ветви и повисну на них...

Я растерянно оглядываюсь вокруг. Где же тут, в степи, сосны?

Слева я вижу поля и между ними ряды насаждений, вдали – курганы, впереди – дома Недвиговки, справа внизу – река, за ней далеко, до края земли – все степь и степь.

Что же снится мне? Запах сосен? Или это степь снится, а сам я сплю там, среди сосен, прикрытый маминым полотенцем?

...Трое суток я днюю и ночую здесь, в Танаисе. Я ловлю порывы воздуха, пронизанные тончайшим током соснового аромата. Мои поиски не проходят даром: я подозреваю, что аромат истекает из одного подвала... Как будто слишком прозаично...

...Но вот теперь – уже "горячо". Вот он – мой дом: здесь – исток чудесного аромата. Каменная лесенка, ведущая в подвал... Я спускаюсь вниз на несколько ступеней и на минуту присаживаюсь... Мне вдруг становится необыкновенно тепло и уютно. Странное чувство охватывает меня: здесь, в далеком краю, мне чудится, будто я только что вернулся домой из долгого, бесконечно долгого путешествия и вот наконец присел отдохнуть – на родном пороге.

СЛОВАРЬ НАЗВАНИЙ, ИМЕН, ТЕРМИНОВ (в порядке их появления в тексте)

оптион – низший офицерский чин в римских войсках

Максимин Фракиец (Гай Юлий Вер Максимин) – римский император.

трибун – временная должность начальника легиона.

Э ф и а л ь т – Грек, который провел по тайным горным тропам в тыл войска царя Леонида части персидских войск (480 г. до н. э.).

Б е н е ф и ц и а р и и – дорожная стража.

"Два часа назад..." – сутки у эллинов начинались в 6 часов утра по современному исчислению времени.

4 день горпиэя 535 г. – соответствует августу 238 г. н. э.

"Мы остались верны нашим законам" – Атеней цитирует надпись на стеле, установленной в Фермопилах, где в 480 г. до н. э. 300 спартанцев во главе с царем Леонидом остановили 20-тысячное войско персидского царя Ксеркса:

"Путник, поведай в Спарте о нашей кончине,

Верные нашим законам, здесь мы костьми полегли".

Ф а н а г о р и я – античный город-колония на берегу Таманского залива

к и л и к – небольшая глиняная посуда

С и р г и с – эллинское название Северного Донца, притока Дона

О с с а, П е л и о н – горы, которые громоздили друг на друга гиганты, поднимаясь к богам.

П а л а т и н – один из римских холмов, на нем строились императорские дворцы

б о г а р а т – наименования царя у сармат

А т а р – сарматское божество огня

Филон Александрийский (ок. 25 до н. э. – ок. 50 н. э.) – иудейско-эллинистический религиозный философ.

М о р р а – игра, принятая в древнем Риме: один поднимает и быстро прячет несколько пальцев, остальные участники называют их число.

Ф а р с и р и с – один из богов сарматского пантеона

ф и а с ы – религиозные объединения горожан

С в е в с к о е море – античное название Балтийского мора

н а в к л е р – судовладелец

ф а л е р н о – римское вино.

п р о с к р и п ц и и – массовое истребление – по спискам – римских граждан, не угодных императору.

в е к с и л л я ц и я – обозначение римского гарнизона, размещенного в провинции

п е р и с т и л ь – внутренний дворик римского дома

в е с т а л к и – жрицы богини Весты, девственницы, пользовавшиеся в Риме высшими знаками почета

к в и н г и е н а р н а я а л а – кавалерийское подразделение, состоящее из 480 всадников

М а н е с, или Мани (214 – 277) – основатель манихейского учения

Д и о с к у р ы – Прозвища близнецов Полидевка (римск. – Поллукс) и Кастора, ставших символом братской любви; Кастор и Поллукс – ярчайшие звезды созвездия Близнецов

А г у р а м а з д а – высшее божество зороастрийцев

Ф а с и с – порт в Колхиде.

н а в а р х – командующий флотом.

В и з а н т и й – порт на берегу Боспорского пролива, будущий Константинополь

л е с х а – место перед храмом для собраний

Т и ф о н – одно из первозданных огромных чудовищ

К т е с и ф о н – один из двух (с Вавилоном) крупнейших городов Ассирии

"отец схода", с и н а г о г, ф и л а г а т, н е а н и с к а р х – высшие должности в религиозных союзах-фиасах

к а т а ф р а к т а – тяжелый доспех из отдельных железных пластинок, напоминающий рыбью чешую

в е к с и л л у м – кавалерийское знамя в римских войсках

С а м о с а т а – город в Сирии

а р х о н т – здесь: правитель города

Б о л ь ш о й Л е п т и с (Лептис Магна) – город в Проконсульской Африке (нынешняя территория Ливии)

Х р и с и п п (около 280 – 208/205 до н. э.) – древнегреческий философ-стоик

Х е р о н е я – Город, при котором в 338 г. до н. э. македонская армия разбила эллинов и подчинила Грецию Македонии.

К а л л и с ф е н – Один из учеников Аристотеля, участвовавший в заговоре против Александра и казненный им

г о п л и т – тяжеловооруженный пехотинец