Текст книги "Сны над Танаисом (СИ)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Сарматский клин, не сбавляя хода, рассек "воронье крыло" почти до половины. Удар был столь силен, что кони "вороньего крыла" опрокидывались навзничь, высоко взбрасывая ноги. Резким порывом докатился из степи хруст и грохот столкновения.

Римляне несколько помедлили, однако их удар в уже смешавшийся поток боранов не потерял сокрушительной силы.

Вдали от боя Эвмар заметил в степи новое движение: там, в тыл верхнему потоку боранов, вел легкую танаисскую конницу Никагор.

Внизу стрелки подняли луки. Полтысячи стрел тенью огромной птицы скользнули по лугу и канули в первые ряды варваров. Волна чуть вздыбилась краем, словно перекатываясь через камни, и понеслась дальше, подминая сбитых коней и всадников. Стрелки дали еще два залпа и отступили назад и в сторону, на неразбитую часть склона. Легкие пехотинцы длинными шестами двинули повозки вперед, беспорядочно смешав их строй, и едва кони ворвались в пламя и дым, как в них полетели дротики, камни и копья.

Тем временем сарматы уже теснили боранов на склон. Поначалу несколько коней, не удержавшись, заскользили по жидкой глине вниз, опрокинулись, давя седоков. За ними был сброшен еще десяток – и вскоре весь склон превратился в кишащую, беспомощную массу. Лучники трудились, не покладая рук.

Внизу взлетали фонтаны искр. Пехотинцы разбрасывали горящую солому. Кони шарахались и метались, сбивая друг друга, и натыкались на пики и колья. Лишь на правом фланге легиона, у самой Реки, боранам удалось прорваться массой сквозь огонь и пехотинцев, но их кони, ошалевшие от пламени и дыма, тут же сели на частокол тяжелых пик. Оставшуюся сотню всадников римляне стремительным маневром сбросили в прибрежные топкие заросли тростника.

Участь "вороньего крыла" была решена.

– Я отдам твоему другу свой меч. И своего коня. – Глаза пресбевта горели, на щеках его, как у юноши, выступили алые пятна. – Будет ли он доволен?

– Будет, – улыбнувшись, кивнул Эвмар.

– Да, он умеет воевать с варварами... И сотню рабов в придачу, Эвмар. Не мало ли сотни? Может, стоит дать две?

– Не думай о плате. Достаточно будет и одного меча. Важен знак уважения. Душой Фарзес – не торговец. Сегодня день – исполнен. Пора думать о завтрашнем дне.

Нижний поток боранов уже повернул вспять, стремясь вырваться из "мешка"... У самых ног пронеслась ласточка, вычертив добрый знак "V".

– Птицы вещают победу. Готовь гонцов, Кассий. Город ждет твоего триумфа.

– Эвмар, – Равенна поднял взгляд, брови его вдруг нахмурились. – Я хочу, чтобы ни один римлянин не остался на этой земле. Всех убитых я с почестями кремирую и отправлю обратно... за море.

– Делай, как велит душа. Мне пора в Город; Фарзес не обидится, если вместо меня ты оставишь переводчиком Атта.

Эвмар тронул коня.

Оглянулся он лишь у самых стен Города. Шум битвы не долетал до них, и место ее отмечалось вдали только едва заметными дымами догорающих повозок.

У Восточных ворот Эвмара дожидался знакомый ему меот, державший под уздцы коня.

Увидев Эвмара, он несказанно обрадовался и поспешил навстречу.

– Я боялся, что ты вернешься стороной, в другие ворота, – сказал он после приветствия. – Ты просил нас следить за берегом. Мы нашли то, что ты, наверно, искал. Тело без головы и руки. В сапоге был зашит знак... Меня послали за тобой. Оно лежит там, где мы вытащили его из воды.

Эвмар задумался.

– Ты спешишь? – наконец спросил он.

– Меня послали только за тобой, – ответил меот.

– Хорошо. Я вернусь через час, – Эвмар снова вскочил на коня.

Когда он вновь появился у ставки пресбевта, танаисская конница гнала боранов уже далеко, у самой пелены дождя.

К Восточным вратам Эвмар вернулся с младшим сыном пресбевта.

Человек в войлочной шапке видел с башни, как они втроем спустились к Реке и переплыли в лодке на другой берег, где нм подвели новых коней.

– Неусыпное око прилежно следит за мной, – сказал Эвмар, оглянувшись на башню. – В нашем Городе появился добрый Цербер.

– Однако Цербер сидит на доброй цепи и боится степи, – усмехнулся Аминт.

Дорога заняла немногим более часа и кончилась на песчаной отмели, окруженной густыми тростниками. Двое ожидавших здесь меотов приняли коней, и один из них молча указал на раздувшееся от воды, почти потерявшее форму человеческое тело, что лежало на песке у самой воды.

– Здесь его прибило к берегу, – указал меот, встречавший Эвмара у городских стен.

Тело было лишено головы и кисти правой руки. По одежде можно было угадать, что оно принадлежало выходцу из Персии. Ноги трупа были крепко опутаны веревкой, и один конец ее тянулся на пару шагов в сторону.

– Отрезали голову и руку, привязали к ногам камень и утопили, – решил Эвмар. – Веревка разбухла и соскочила с камня.

– Зачем обезглавили, как думаешь? – спросил Аминт.

– На случай, если труп все же прибьет к берегу... Ради полной неузнаваемости.

Один из меотов протянул Эвмару маленький медальон:

– Это мы нашли у него в сапоге.

Эвмар взглянул на изображение, и брови его потянулись вверх.

– Аминт, это – знак Исхода, – изумленно проговорил он, – Посох, увитый змеей... – Он перевел взгляд на мертвое тело... – Этот человек плыл на галере, сгоревшей в море три дня назад. Никакого сомнения... Ему отрубили кисть, чтобы снять браслет высшей иерархии. О медальоне убийцы не догадывались... Аминт, это – тело Посланника Чистых.

Он замолк, углубившись в свои мысли. Аминт, еще неясно понимая, что случилось, лишь с невольным вниманием следил за движением чувств на его лице.

– У старика есть тайные цели, о которых никто не догадывается, – сказал наконец Эвмар. – Он не побоялся начать бой с самой иерархией... Зачем он так цепляется за Город? Вот – тайна. Раскрыть ее – и мы победим так же легко, как сегодня... Возьми знак. – Он отдал медальон Аминту. – Запомни, что видел здесь, и сохрани эту монетку. Я чувствую, в твоих руках она скоро пригодится для нашего дела.

Он повернулся к меотам:

– Это – перс. Предайте его тело огню, и боги будут вам благодарны.

– Спрячь медальон подальше... но носи с собой, – сказал Эвмар. – События принимают новый... странный оборот... На триумфе твоего отца я присутствовать не смогу. Пусть не обижается: он сегодня вместе с Фарзесом заслужил отдых и славу, а у меня еще гора хлопот. Возвращайся в Город без меня. Меоты тебя проводят. Мой же путь теперь – в сарматский стан: до возвращения Фарзеса я хочу успеть повидаться с дочерью.

К стенам Города Эвмар вернулся сутками позже, после заката. В стойлах Гитреза он оставил коня и лишь только вышел оттуда пешим, как поймал на себе взгляд человека в войлочной шапке – тот уже занял свое привычное место на Западной башне.

Человек в войлочной шапке видел, как от стойл Гитреза Прорицатель направился к пристани, к зерновым амбарам с пифосами, готовыми к отправке за море.

– Пора, – сказал он тому, кто стоял на башенной лестнице, несколькими ступенями ниже.

"Сегодня он слишком боится потерять меня из виду, – подумал Эвмар, чувствуя неспокойный взгляд своего Цербера. – Вот-вот начнут..."

Суматошный топот заставил его обернуться. Тщедушный мальчишка лет тринадцати, надрывно дыша, опрометью пронесся мимо. В густом сумраке у амбаров он заметался, в испуге не находя прохода.

Широким, тяжелым шагом его догонял светловолосый великан.

"Старик придумал, как убить меня чужими руками... Не притворяется ли мальчишка? – успел подумать Эвмар. – Если ему и приказали притворяться, то теперь ему уже не до шуток".

Гуллаф прижал беглеца к стене и, схватив за волосы, потянул головой к земле.

– Спаси! – взвизгнул мальчишка. – Убьет меня!

– Постой-ка, герой, – с вызовом бросил Эвмар германцу, – Хорош подвиг. Не заняться ли тебе бездомными кошками? Будет доброе лекарство от скуки.

– Везде ты лезешь, как слепень к козлу... – процедил германец.

– Чем тебе досадил этот... лернейский лев? – усмехнулся Эвмар.

– Он – вор.

– Не позорься, Геракл. Отпусти мальчишку. Ему вот-вот наскучит твоя затея, и он свернет тебе шею.

– Ты снова... – успел было огрызнуться германец, но острая боль в локте перехватила его голос.

Он невольно выпустил жертву, и в то же мгновение молниеносный удар в подбородок опрокинул его навзничь.

– Живо прочь! – прикрикнул Эвмар на мальчишку, и тот мигом пропал в темноте.

Вокруг – среди амбаров, за козьими загонами – стали собираться зловещие, неразличимые глазом тени.

"Рано, – решил Эвмар, – Сегодня стрелки промахнутся".

Гуллаф поднялся на ноги уже с мечом наголо.

– Теперь – честный разговор, – сказал Эвмар, вынимая из ножен свой акинак.

Такой же акинак германца был едва заметен во мраке.

"Вот – лучшее оружие для ночи", – подумал Эвмар.

Звякнуло железо – он отбил колющий снизу в пах, чисто гладиаторский, удар германца.

"В гладиаторских боях н любил быть "рыбкой", а не "рыбаком", – усмехнулся Эвмар и легко отбил еще два злых, нерасчетливых удара, медленно, шаг за шагом отступая к ближайшей стене.

Германец же наконец собрался и начал напирать с дерзкой, но уже осторожной стремительностью. Раз и другой на перекрестке лезвий вспыхнули искры.

Эвмар отступил еще на шаг – и вдруг неожиданным выпадом прижал своим мечом меч германца к стене. Вмиг он схватил левой рукой вооруженную руку германца и, вывернув ее, дернул на себя. Германец качнулся вперед, Эвмар подсек его ногой и, опрокидываясь навзничь, повалил на себя. Гуллаф клацнул зубами, ударившись подбородком о плоскость его меча – и тут же меч повернулся острием к шее и уперся концом чуть выше кадыка. Гуллаф захрипел. Спасаясь от острия, он стал тянуть голову назад, но и острие тянулось выше, не отрываясь от плоти; оставалось лишь одно – пересилить руку Эвмара и отвести меч в сторону, но Эвмар, едва шевельнувшись, ткнул германца мечом в шею до первой, легкой боли:

– Отпусти руку, не то проткну насквозь, – тихо сказал он германцу.

Гуллаф затих, судорожно дыша. Другая его рука была зажата стеной и плечом Эвмара, акинак оказался у того под спиной.

Стрелки замерли поодаль в недоумении. В темноте, со стороны, вряд ли возможно было разобрать, что в самом деле происходит и кто же над кем берет верх.

– Поговорим, – едва слышно сказал Эвмар.

Германец молчал, стараясь запрокинуть подальше голову.

– Неудобно? – усмехнулся Эвмар. – Цепь отца фиаса удобнее? Что скажешь, раб старика?

– Я – не раб, – дернувшись всем телом, прохрипел Гуллаф.

– Да, ты – герой, последний Геракл, пример для эллинов. Так тебя называет твой добрый хозяин. С какой же стати он так печется о твоих триумфах? Кто платит тебе за твои великие подвиги? Ну-ка, поверни голову, вот туда посмотри. – Эвмар кивнул в сторону едва заметных во тьме силуэтов. – Не они ли – твои гении, не они ли берегут твою драгоценную шкуру во всех твоих геракловых подвигах?

Германец не ответил.

– Не видишь их?

– Вижу, – ответил наконец Гуллаф.

– Кто они?

– Не знаю.

– Может быть, ты никогда не замечал их?.. А кто выпустил мальчишку? Это было подстроено? Отвечай.

– За мной послали человека от отца, – с трудом сглатывая слюну, проговорил германец. – Мне велели поймать его. Он украл какую-то печать... и был подослан тобой.

– Теперь, герой, слушай меня. Ты вернешься к отцу и передашь ему, что Прорицатель всех спущенных на него псов обращает на хозяев. Запомнил?

Гуллаф, запинаясь, повторил.

– Если не сделаешь, как я сказал, завтра же к вечеру весь Город будет знать, какие "гении" берегут нового Геракла. Я обещаю тебе позор и насмешки, герой... Однако в одном могу похвалить тебя: ты обнажил меч, не убоявшись моего колдовства.

– Отец дал мне оберег против магов.

– ...и повелел убить меня?

– Нет, – германец снова судорожно сглотнул. – Отец сказал, что этот оберег – от всех магов, с которыми случится поединок... Он не называл твоего имени.

"Чужими руками... – подумал Эвмар. – Старик пока боится".

– Довольно дружеских объятий. – Он чуть опустил меч. – Запомнил, как спастись от позора?

– Да... – с облегчением выдохнул германец.

– Боги – свидетели.

Эвмар резким толчком отбросил германца в сторону и, вскочив на ноги, одним прыжком кинулся в промежуток между амбарами.

Две стрелы, пущенные вдогон лишь в угрозу, без ясного прицела и твердого намерения поразить, тихо свистнули рядом, чиркнули по стенам, и одна своим оперением скользнула по плечу Эвмара.

Германец не заметил их полета. Невольно проводив взглядом Эвмара, он прислонился к ограде козьего загона и стал разминать шею... Его акинак еще долго лежал на земле. Потом германец присел к стене и погрузился в тревожную дремоту. Он почти не закрывал глаз, но, казалось, не замечал вокруг никого – ни теней своих "гениев", ни робко подходивших к нему собак.

С восходом солнца он поднялся на ноги, спустился к побережью, обмыл лицо меотийской водой, соскреб с шеи запекшуюся кровь и медленным, нетвердым шагом направился вверх, к Городу, уже чувствуя на себе сквозь городские ворота, сквозь стены и железные врата дома "отца" фиаса пристальный и немилосердный взгляд старого жреца.

"Отец" фиаса принял германца прямым взором.

– Ты струсил перед магом, и он легко закабалил твою голову, – холодно произнес он. – Ты достоин позора... Теперь ты – раб Прорицателя.

Германец дрогнул и побледнел, невольно сжав рукой ножны.

– Я никогда не был рабом, – едва сдерживая ярость, выговорил он.

– Не был... – усмехнулся старый жрец, бросив взгляд в сторону, где в сумраке коридора застыл, весь в один миг напружинившись, Скил-Метатель.

– Прорицатель велел передать тебе, отец, – чуть помедлив, хмуро проговорил Гуллаф. – Он сказал, что всех спущенных на него псов будет обращать на хозяев.

Жрец вздрогнул, невольно подняв руку, словно желая отвести в сторону невидимый занавес.

Несколько мгновений спустя он уже винил себя за неуместный жест. Но жест был сделан, и старый жрец, дрогнув от слов германца, вспомнил о его значении слишком поздно...

Из глубины сумрачного коридора уже летел тяжелый кинжал, рассекая воздух со свистом ястребиного крыла. Он канул в спину германца чуть ниже шеи. Силой удара Гуллафа бросило вперед, он опрокинул треногу со светильником и упал плашмя на ковер.

На глазах жреца светильник с головкой сатира раскололся, и фитиль, треща и вспыхивая, поплыл в растекающейся по полу лужице оливкого масла.

Со стоном Гуллаф повернулся на бок.

– Скоро... сам подохнешь... как грязный пес, – со страшным клекотом в горле выговорил он.

– Что? – невольно переспросил старый жрец, силясь унять озноб – холод накатывал волнами, отнимая руки и коробя пальцы: "О Великий Серапис, кто пришел ко мне – смерть или страх?"

Глаза германца подернулись мутной пеленой, он задышал шумно и тяжело, выталкивая изо рта темную пену.

Старый жрец повернул голову: Скил, оказавшись рядом с длинным синдским мечом наготове, вопросительно посмотрел на господина.

– Он мучается, – тихо сказал старый жрец и отвернулся. – Освободи его.

Но, отвернувшись, старый жрец встретился с подобострастным взглядом другого "слуги фиаса", Плисфена.

– Отец, – Плисфен улыбался. – Добрые вести. В Городе на одного мертвеца больше.

– Что? – сказал старый жрец; мгновением позже он отступил на шаг назад. – Собачьей крови! Немедля. Пока он не остыл...

"Страх догнал тебя, старый ворон", – снова подумал жрец.

Движением руки он отогнал стражников, взявшихся было вынести мертвое тело.

Плисфен вернулся с сосудом.

– Плесни на него, – старый жрец указал на лежащего германца.

Плисфен повиновался.

Некоторое время старый жрец стоял недвижно, словно в растерянности, и вдруг рывком вытянул перед собой обе руки.

– Теперь – мне на руки.

Плисфен выпучил глаза.

– Отец... – испуганно пробормотал он.

– Исполняй, – злобно повелел жрец.

Плисфен робко плеснул ему на руки нечистой жидкости.

Старый жрец смотрел на свои оскверненные пальцы и едва различал их в мутном мельтешении теней и предметов. Озноб не унимался. "О, Высочайший, зачем ты наказываешь меня тем, что я полжизни изгонял из своей души, что я ненавидел более всего, еще когда был завистливым юнцом?"

– Сколько грязи... – поморщившись, вздохнул старый жрец.

Скил уже стоял рядом с водой и полотенцем. Стражники уже выносили труп из дома. Двое рабов уже ползали по полу с мокрой соломой.

– Отец, радостные вести, – снова решился Плисфен. – Ты не покараешь меня за то, что говорю без позволения... Римляне уходят, отец. Туллий Менофил забирает легион обратно в Мезию. Новый цезарь хочет вывести все вексилляции из Боспора.

– Римляне уходят... – повторил старый жрец, не чувствуя радости, но – только постепенное облегчение от озноба.

– И другая радостная весть, отец, – Плисфен чуть помедлил, смакуя паузу. – Сегодня утром Римский Эллин умер...

– Умер? – Старый жрец невольно огляделся, ощутив, будто оказался вдруг посреди степи, в пустом и бескрайнем пространстве.

– Да, – заколыхавшись, отозвалась бесплотная тень. – Да, отец. Известие о выводе римского гарнизона сразило его. Кровь ударила в голову. Он упал на пороге дома и умер.

Рядом сияло пламя нового светильника и замерли две бесплотные тени.

"Не ловушка ли мойр", – мелькнула мысль у старого жреца.

– Что стоите?.. Убейте Прорицателя... Он – последний...

"Слуги фиаса" переглянулись.

– Отец, он – маг, – робко ответил Скил. – Он предупреждал.

– Облейтесь собачьей кровью – и маги не будут страшны.

Старому жрецу стало тяжело дышать. Он вышел на порог. Солнце поднималось над железными вратами дома.

– О, Великий Хаос, – зашептал старый жрец тайную молитву иерархов "золотой ступени", – владыка покоя, прародитель силы. Я, раб твой и сын, взываю к тебе. Пробудись в душе моей, верни ее в лоно свое и породи ее вновь – в трех чистых, необоримых силах Геи, Тартара, Эроса. О, Великий Хаос...

СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА ДВУХ БЕГЛЕЦОВ

Чужой город распластался вдали на трех пологих холмах. Рядом с ним, по левую сторону, виднелась редкая рощица, между ней и городом поблескивала река.

"Восемь стадиев, – привычно оценил Прокл и усмехнулся: – Однако мы опоздали... Пирог успел подгореть".

Издалека городские стены действительно напоминали подгоревшую лепешку.

Начальник охраны, сопровождавший головную повозку, остановил коня и дождался, пока Прокл поравняется с ним.

– Хвала Юпитеру, осталось недалеко до плотного ужина на хозяйских столах, – сказал он, щурясь от предвкушения отдыха и пирушки. – Не люблю дорогу. В ней день тянется как два.

Прокл бросил взгляд на растянувшуюся цепь повозок и всадников.

– Прикажи, чтобы подтянулись, – зевая, сказал он начальнику охраны. – Нам пора выпячивать грудь.

"Если в дороге день длится вдвое дольше, то теперь начнется обратное: два дня пролетят как один", – подумал Прокл, представив себе грядущую суету, мельтешение лиц и нарядов, блеск роскошных покоев, бесконечное чередование поклонов, хвалебных речей и ночных пиршеств.

Услышав голос начальника охраны, Прокл взглянул на него с раздражением: избавиться от обжоры не удалось, он опять ехал рядом и мечтал вслух о жареном баране, фаршированном оливками.

– Дома, перед отъездом, я всегда съедаю любимое блюдо, – доверительно поведал он Проклу, – и одну из косточек вешаю себе на шею амулетом. По ней я загадываю угощение в гостях и редко ошибаюсь: первым мне обычно подносят то самое, о чем я мечтал в дороге... – Он помолчал и, вздохнув, оглянулся назад. – Дома хорошо...

Прокл невольно тоже обернулся: дорога позади уходила к подножию горной гряды, светлой тесьмой тянулась по склону и пропадала за перевалом, между двух вершин, похожих на верблюжьи горбы. По этим горбам в долину медленно сползали лохмотья грязно-серых облаков.

"Дома... – презрительно усмехнулся Прокл, его потянуло на философию. – Вот – лишь холодные тучи и темные горы. Город, что мы покинули, – где он? Только в моем воображении. Буду ли я сыт бараном, которого съел за горами? Был ли этот баран наяву? Был ли город? Быть может, все это – пустой сон, тоскливый и вечный... Сейчас нет ни города, ни барана. Только это важно. Я даже пока не уверен, существует ли город, что вижу вдали..."

Прокл взглянул на охранника как на невежду и глупца.

Посольство из Самосаты приближалось к цели своего пути.

Раскрылись ворота, и началась предвиденная Проклом утомительная суета: мельтешение лиц и нарядов, монотонное чередование поклонов и хвалебных речей.

Ко всему Прокл был равнодушен. Во всех своих разъездах с посольством он напускал на себя некое подобие дремоты. Ни на ком не останавливал он внимания, веки его были полуопущены, взгляд неподвижен. Так он напоминал идола, снисходительно наблюдающего за людской возней вокруг. Подозревая в этой дремоте особую хитрость и проницательность, хозяева, принимавшие посольство, выказывали к Проклу особое почтение.

Лица текли перед глазами Прокла подобно бесконечной веренице придорожного кустарника. Но одно из них вдруг заставило Прокла очнуться. Черты показались ему знакомыми. Он прояснил взор и даже вздрогнул от изумления: среди ближайшего окружения архонта он узнал Гиерона, друга детства.

Прокл, растерявшись, едва не назвал его вслух по имени, но успел осечься.

Тот давно узнал Прокла, но нарочито отводил взгляд: можно ли было выдать тайную связь с послом Самосаты, отношения с которой могли вот-вот оборваться открытой враждой.

Прокл тоже отвернулся в сторону, но успокоиться уже был не в силах. Неожиданная встреча за морями, в чужом народе со старым дружком поразила его.

"Гиерон – здесь и – правая рука архонта! Вот так чудеса!" – недоумевал он на пиру, возлежа рядом с архонтом.

Усердно скрывая свою тайну, они все же перебросились за выпивкой несколькими незначащими фразами.

Архонт, однако, был наблюдателен.

– Вы, эллины, разбредаетесь по свету, – с усмешкой обратился он к обоим, – и благодаря своим способностям к языкам и расчетливым умам занимаете неплохие места в управлении государствами и городами. Эллин-посол встретился с эллином – хранителем мер и печатей... Вы скорее договоритесь о мире, чем архонты и цари.

Обоим пришлось преклонить головы и виновато улыбнуться.

Вернувшись ночью в свои покои, Прокл долго не мог заснуть.

"Гиерон! Вот так неожиданность! – все удивлялся он, бродя из угла в угол. – Вроде бы всегда казался простаком... И вот – насмешка Исиды. Хранитель мер и печатей! Сидит на теплом месте, не бродяжничает по миру, как я. Как это он успел отхватить лучший кусок пирога, ведь на одном корабле давали деру из Танаиса?.."

Посреди ночи едва слышный стук в дверь насторожил Прокла. Он открыл дверь и увидел на пороге карлика со старческим личиком, пересеченным наискось глубоким шрамом.

– Это еще кто такой! – невольно воскликнул Прокл.

– Тише, господин, – карлик страдальчески сощурился и прижал к губам пальцы. – Мой господин приглашает тебя.

– О чем ты мелешь? – нарочито возмутился Прокл, сразу догадавшись, кто послал за ним этого уродца. – Ты спугнул мой сон.

Короткой ручкой карлик потянулся вверх, к лицу Прокла, и тот увидел в его пальцах перстень, тот самый, что он проспорил Гиерону на попойке лет десять назад, любимый перстень, пропавший по глупости: он, Прокл, не поверил, что дружок сумеет пролезть в пимфос, наполовину заполненный оливковым маслом.

– Господин просил извинить его за доставленное беспокойство, – проговорил карлик, – и подносит этот перстень в качестве возмещения убытка.

– Вот как... – пробормотал Прокл, с невольным удовольствием возвращая кольцо на правый указательный палец. – А знает ли твой господин, что его приглашение может стоить обоим голов, его и моей?

– Мой господин просит тебя, светлейший гость, об этом не тревожиться. Здесь во дворе, у колодца, есть подземный ход, и нас никто не заметит.

Прокл все же немного поколебался.

– Веди, – сказал он карлику, решившись.

Рядом с колодцем теперь зияло еще одно отверстие, около него лежала мраморная плита, крышка лаза, по очертаниям неотличимая от камней, которыми был выложен двор.

Карлик юркнул вниз. Послу спуск по узенькой и скользкой лестнице стоил большего труда. Был миг, когда, оказавшись в глухом мраке, он проклял затею.

У подножия лестницы, за поворотом подземелья, был приготовлен светильник с едва живым огоньком.

Карлик стремительно семенил впереди, и Прокл еле поспевал за ним, шаркая плечами и локтями по всем выступам.

"Хорош я покажусь наверху, – ворчал он про себя. – В грязи и лохмотьях, как бродяга".

– Все вы тут как кроты, – бросил Прокл ему в спину.

Вторая лестница оказалась удобнее.

Карлик стремглав выскочил наверх и, распластавшись у края лаза на брюхе, опустил огонь к ступеням, чтобы Проклу было светлее.

Поднимаясь, Прокл наткнулся на протянутую ему руку. Он поднял глаза и различил в сумраке Гиерона, склонившегося над отверстием.

Прокл досадливо усмехнулся, но помощью не пренебрег.

– Рад приветствовать тебя на пороге моего дома, – прошептал Гиерон, в его голосе Прокл не заметил ни единой ноты высокомерия. – Будь гостем и не страшись, что нашу тайну раскроют. Моя жизнь и мой дом как раз предназначены для хранения тайн...

– ...мер и печатей, – подмигнув старому дружку, с плутовской ухмылкой добавил Прокл.

Гиерон рассмеялся от души, но – совсем тихо, почти беззвучно.

Они вошли в дом.

Роскоши покоев Прокл позавидовал, но злобную досаду уже сумел сдержать и не пустил ее глубоко в душу.

Дорогие ковры, резная мебель, золото и серебро на столе; редкой дичи, вина и фруктов было приготовлено на десятерых. Разве мог Гиерон не похвастаться своими успехами?

– Я приму тебя лучше архонта, – подняв перст, торжественно изрек он. – Не часто случай сводит старых друзей в далеких чужих землях... Одного лишь не могу предложить тебе – женщин. Женского глаза на нашей встрече быть не должно.

– Живешь недурно, – честно признал Прокл.

– Недурно, но нелегко, – вздохнул Гиерон, решив хоть немного усмирить зависть друга. – Путь в такие покои ведет... через подземелья.

Прокл заглянул Гиерону в глаза и, улыбнувшись, кивнул.

– Сбрось кафтан, – предложил хозяин, – Чувствуй себя как дома.

"Как дома", – невольно повторил про себя Прокл, вспомнив обжору-охранника.

– С кафтаном вправду лучше расстаться, – согласился он, оглядев себя. – В нем у меня такой вид, будто я только что выбрался из каменоломен.

Омыв руки, друзья приступили к трапезе.

– Итак, ныне ты водишь посольства Самосаты, – уважительно оценил хозяин занятие гостя. – Должность достаточно прибыльная, не так ли? – с уверенностью предположил он, отрывая фазанье крыло. – Каков твой доход?

Прокл, прожевывая кусок, пожал плечами.

– Доход не постоянен, – ответил он довольно скептически. – Зависит от успеха переговоров.

Гиерон, приподняв брови, изобразил на лице легкое недоумение:

– Самосата – город богатый. Торговцы там знатные. Выгоды твоего дела им на руку. Их посулы, я уверен, превосходят посулы хозяина... Не так ли?

– Случается, – неопределенно кивнул Прокл и, не спеша оглядевшись по сторонам, добавил: – Однако до роскоши твоей жизни мне далеко... Что скажешь о своем доходе?

Кроме цифры, Гиерон сообщил о владении полусотней рабов, двумя тавернами и частью налога с винной торговли.

Прокл развел руками:

– Ты процветаешь, а я бродяжничаю. А ведь доходы твоего отца, если мне не изменяет память, не превышали доходов моего. В Танаисе мы были равны. Аннахарсис посадил нас на один корабль, и нас обоих с одинаковым почтением встречал в Византии Хрест. Но затем судьба разделила нашу участь не поровну...

– Причина не в судьбе, – небрежно отмахнулся Гиерон... – Не нам судить о целях Чистых Помыслов. В Самосате им потребовался человек из эллинов на посольскую должность. Здесь – в толпу приближенных архонта, вот они и протолкнули меня на место хранителя мер и печатей. Люди от Чистых Помыслов, наверно, бывают у тебя? Требуют ли от тебя исполнения каких-либо поручений?

– Бывают, – осторожно кивнул Прокл. – Спрашивают о затеях хозяина. Поручений пока не было.

– Вот и ко мне наведываются – и с теми же вопросами. – Тоном Гиерон особо подчеркнул это сходство с жизнью своего дружка, – Не нам знать, что у них на уме. Служба на них, слава богам, горба не набивает. Жизнь течет спокойно. С голоду помирать не дают... Выпьем за хороших хозяев и пожелаем им здоровья. – Гиерон поднял бокал. – Пусть гении наши не позволят нам по глупости возбудить их гнев... Будем им благодарны уже за то, что вовремя сберегли наши с тобой шкуры... Ведь как вовремя мы с тобой выбрались из Танаиса! Из степей. Не хотел бы я сейчас вариться там... в варварском котле.

Отхлебнув пару глотков, Гиерон доверительно потянулся к Проклу:

– Не завидуй мне, мой друг Прокл... Помнишь, нас, щенков, отцы сажали рядом – какать в канаву... Причина не в случайной удаче. Твой отец торговал пшеницей, мой – золотом. Вот что могло разлучить нас в Византии и послать одного в Самосату, а второго... в этот дом. Надеюсь, и твой чин – не последний. Признайся, тебе ведь пообещали... какое-нибудь место... поприбыльнее и поспокойнее. Ты ведь – прилежный и хитрый посол?..

Прокл отстранился от Гиерона, настороженно взглянул на него, подумал – и не сдержался, выдал ему свои заветные грезы: отквитаться хотя бы ими...

– В Большом Лептисе ожидается смена власти, – не выражая никакого особенного интереса по этому поводу, сообщил Прокл. – Месяц назад Посланник Чистых Помыслов посетил меня и сказал, что на место главного судьи при новом хозяине Лептиса Чистые прочат меня... Я, честно говоря, не слишком уповаю...

– О великий Серапис! – Гиерон откинулся на спину и закатил глаза. – Он "не уповает"... Стыдись. – Он поднялся на локте. – Чистые выполняют только то, что обещают...

– Далековато. – В голосе Прокла слышалось сомнение. – Едва ли не у Геркулесовых Столпов. Не по душе мне становиться аргонавтом... на старости лет.

Гиерон закатился смехом. Обхватив руками живот, он долго хохотал и тряс головой, потом, шмыгая носом, утирал рукавом выступившие слезы.

– Прокл, ты всегда был большим шутником, – давя новый приступ смеха, проговорил Гиерон. – Ты сумел бы обратить в шутку все Эдиповы несчастья... О каких аргонавтах ты плетешь?.. Не запихивай мне в уши козий помет. Ты ли Одиссей? Где ты успел потерять Пенелопу? Неужели ждет тебя такая... – Заметив во взгляде Прокла тень раздражения, Гиерон посерьезнел. – Первый судья в Большом Лептисе... Лептис вдвое ближе к Риму, чем эта нора, – Широким жестом Гиерон обвел свои покои. – Через год, вспоминая эту клетушку и это тряпье, ты усмехнешься... Как Крез... Я поднимаю этот бокал за твои успехи, Прокл. – Гиерон важно набычился. – Пусть удача служит тебе, а попутный ветер легко донесет твой корабль до Лептиса... Мы, эллины Танаиса, достойны занимать большие посты. Когда станешь владыкой Проконсульской Африки, возьми меня к себе... конюхом... Друзья должны помнить друг о друге... Что же до Геркулесовых Столпов, то я не прочь иметь там виллу. Я не постыдился бы считать ее пупом земли, а Рим – своей захолустной провинцией. Выпьем, Прокл.