Текст книги "Записки раздолбая или мир для его сиятельства (СИ)"

Автор книги: Сергей Кусков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

  Село называлось незамысловато по-фэнтезийному, 'Воронье крыло', и было торговым, а потому богатым. Через него проходил тракт от Аквилеи до Пуэбло, по которому вывозили зерно из центральных частей провинции. Пользовались им не так, чтобы много народа – в сезон до замка можно было добраться по Светлой. Но прилично. Да и Светлая не всегда судоходна, да и иногда кое-какие грузы проще/быстрее доставить колёсами. Так что тут были и таверна, и церковь, и образцовый тын. И крестьяне все поголовно вооружены дубинами и умеют из лука зверя бить.

  В итоге я остановился у старосты, воины, кроме двух приставленных Вольдемаром телохранов, в таверне. Цены трактирщик не драл, взял с нас только за еду и овёс, но всё же взял, не 'подарил'. Я его понимал – граф-то я граф, хозяин земли, на которой его бизнес и дом, взятка в товарном виде – вещь святая... И в сезон он бы так и сделал... Но сейчас ему семью кормить надо, а до сезона далеко.

  – А как в целом торговлишка? – спросил я под вечер, после очень обстоятельной экскурсии, когда мы с Олафом культурно расслаблялись в памятной беседке под хорошее местное пиво. Было холодно, но староста хорошо оделся, а я – маг огня, в принципе не замерзаю.

  – Раньше лучше было, – неоднозначно пожал плечами старый воин. Языки уже заплетались, но мы не торопились, проговаривая слова медленно. – Севернее сильно разбойники пошаливают, вот и боятся. По Светлой больше ходят. Ну, кроме как по воде не пройдёт. Разбой он, в-вашсият-тльство, торговле не способствует.

  – Но-но! Ты меня ещё макроэкономике поучи!

  – Мак-к... Чего?

  – Наливай, говорю.

  А вот тут он меня удивил. Пока я ещё не слышал про разбой в своих владениях. Хотя как граф обязан был знать в первую очередь. То есть, разбой в графстве – это ОБЩЕИЗВЕСТНО, а у меня проблемы как раз с общеизвестным. Мля!

  – Давай п-поподробнее. Где бесчинствуют? Сколько их? Как часто нап-пдают? На кого?

  Бывший десятник нахмурился, мысленно собрался и выдал:

  – Где – знамо где, у Кории, где ж ещё. Там дорога раздваивается – одна на Мериду идёт, через Санта-Магдалену. Одна на Овьедо поворачивает, к столичному тракту. Там и безобразничают.

  Почесал подбородок, хлебнул пива.

  – Кого и как грабят – неведомо, но если бы часто – там бы вообще не ездили. Но весь этот год слышал, раз пять-семь... Восемь, – уверенно произнёс воин. – Восемь раз, точно! И все разы с кровью – всех купчишек убивали. Не, ну и одиночные торгаши пропадают, не без того, но их-то кто считает?

  – А восемь это...

  – Ну, то купцы уважаемые! Гильдейские! Их все знают.

  Я непроизвольно сжал кулаки, борясь с очередным проявлением усиленного дара. И алкоголь как-то не очень помогал, скорее мешал. Но староста уже дошёл до кондиции и не торопился менять тему:

  – Так что в этот год готовьтесь, ваше сиятельство, цены на хлеб вниз поползут. Или легат начнёт пошлины на погрузку взвинчивать.

  – Зачем? – не понял я.

  – Ну, дык все по реке захотят приплыть, и в порту загрузиться. А значит и лодочники брать больше будут. И магистраты королевские за погрузку. Землёй же купцов меньше прибудет. Вот и придётся дешевле отдавать.

  Я таки вспыхнул. Правда в последний момент успел скинуть пламя в сторону, поджигая одиноко стоящий посреди двора тополь.

  – Ого! – Староста привстал с выкаченными в изумлении глазами. Мне же стало стыдно – взял и деревце спалил, которое никому не мешало. Наоборот, летом в зной тень давало.

  – Сколько должен за дерево? – буркнул я, окончательно беря себя в руки, видя, как из дома выскакивают люди и активно ограждают дерево от любых воспламеняемых предметов. А вот и сыновья Олафа, с топорами – сразу рубить принялись, в сторону, где можно быстро потушить.

  – Дык это... Не надо, ваша светлость, – махнул рукой староста, не напрягшись. А чего напрягаться – люди есть, проблему решают – его управленческая задача выполнена. – Новое посадим. А место вашим именем назовём и беседку туда перетащим. Будем токмо уважаемых людей сажать.

  В доме было три спальни и общая гостиная. Мне выделили дальнюю, непроходную спальню. Я попросил, что, если не стесняю – не уходить, так как они не какое-то скотобыдло, а верные мои вассалы. Дескать, не унижайте принижением своего достоинства. Так что семья старосты осталась, но дети вели себя будто шёлковые. Два сына, один с женой и мелким, второй сын пока без жены, и дочь с зятем. Как я понял, тут проще смотрели на то, что дочери в дом мужей приводят, это не зазорно, как в одной знакомой мне стране в недалёком прошлом. Почему? Наверное потому, что жизнь тяжёлая, любые руки не помешают. Сюда в любой момент могут степняки прийти, разбойный люд шалит, просто нехорошие люди, бывает, проезжают. Наёмники разные, солдатня, прочая сволочь. Кто угодно может забрести и напасть на одинокое селение, особенно если оно богато. Опасные места, наши степи. А раз так, то пусть дочь мужа приводит – лишний лук и лишний дрын при обороне не помешают.

  Оружие крестьянам иметь запрещено, но охотничий лук оружием официально не считается (правда воина в броне из него убить практически невозможно, разве случайно, но бездоспешного татя – вполне), рогатина – короткое толстое копьё – тоже, а топоры и деревянные дубины – сам бог велел. Так что даже крепостные имеют шанс отбиться, работая группой.

  Лекцию об этом, оформленную в виде воспоминаний бывалого ветерана и бывалого (уже) управленца села я как раз и слушал последние часа два после заката. Было очень интересно, пиво развозило всё более, и меня потянуло пофилософствовать. Ибо хоть я и был наполовину Ричи, плоть от плоти этого мира, но я был наполовину и Ромой, переполненным моральными терзаниями от вида средневековой несправедливости.

  – Слушай, Олаф, видно же, что заботишься о своих людях. Не потому, что графская собственность, а просто... Ну, не безразлично тебе, как они живут. Отчего так?

  Олаф почесал подбородок – он так всегда делал, когда собирал мысли в кучу и глубоко задумывался.

  – Дык, вашсиятельство, я ведь сам из простых, из крестьян. Королевских правда, но там жизнь тоже не сахар. И от рождения не Олафом звали, а Освальдо, это меня ваш дед, когда забирал, перекрестил. Ну, когда я ему жизнь спас.

  Эту историю он тоже рассказал. История банальная – ехал, увидел место побоища благородных, трое были живы, погрузил на телегу и привёз к деревенской лекарке. Один из двух умер, двое выжили, в том числе мой дед. На деда была устроена засада, он с десятком там каким-то боком ехал... Вроде к сеньоре одной, заночевать... Ну, в объятиях оной сеньоры. А тут то ли муж, то ли другой её родственник каку-бяку сделал. Наши погранцы показали класс и отбились, но и сами почти все полегли. Бывает, это в текущем мире в порядке вещей. Ну, и дед его после выздоровления забрал, благо крестьянин королевский, внёс положенную стоимость и выправил грамоту на отрока своей гвардейской сотни. Не в вольные, а сразу в воины. Это тоже тут норма – в простые воины, в мясо, несложно выбиться. Это владетелем можно только родиться.

  – Они, вашсветлость, тоже люди, – эмоционально, с пьяным надрывом продолжил староста. – Простые, низкие, не как мы. Но... Люди!

  О как! Бунтарь у нас Олаф получается. Против системы прёт. Мартина Лютера из него не выйдет, но общепринятые нормы морали отвергает. Наш человек.

  – Вот я и стараюсь, чтобы по-людски у меня жили. Хотя б у меня, на других бог есть. В обиду не даю, но и кто ленится – без спуску, сам воспитываю. – Он сжал кулак – в свете масляного фонаря, освещающего стол, смотрелось это сурово.

  – Скажи, а можно ли как-то жить, чтобы без крепости? Чтобы люди рабами не были?– развивал провокацию я. Ибо я ЗНАЛ ответы. Готовые, испытанные временем. Местным же можно до них только дойти. Что дано не просто не каждому – вообще не факт, что кому-то в данный момент времени дано. Так что очень интересно посмотреть, что думают аболиционистски настроенные аборигены, так сказать интеллектуальная элита этого забытого высшими силами уголка Сущего.

  – Хых! Эк вы, вашсиятельство, шутник! Загнули! – Староста снова почесал подбородок. Но он ДУМАЛ. Думал, понимаете? Не воспринял вопрос как первоапрельский или пьяный лепет.

  – Олаф, я с-срьёзно, – давил я. – Вот пр-редставь, я завтра всех холопов отпущу. Разом. Вольную дам. Только какой прок от этого будет? Кто из них р-реально может свободой воспользоваться и на ноги встать? Десятая часть? Пятая?

  А ведь я их тогда кормить обязан не буду. И те, кто не поймёт, как себя в-вести и будет по старинке в-всё делать, из под палки... А палки-то нету! – сделал я огромные глаза. – Ну и сколько их в первый же год подохнет?

  Староста задумчиво молчал.

  – М-многие не с-способны сами за себя решать, не приучены, п-пнимаешь? Над ними всегда кто-то был. С-сеньор, староста, надсмотрщик. Н-никогда они не пр-ринимали р-решений. И тут не будут. Побоятся. Что потом с ними делать?

  Староста без напоминания разлил остатки пива из небольшого пузатого бочонка вначале мне, потом себе, потряс пустым бочонком и залпом опорожнил свою мощную деревянную кружку. Тут все кружки мощные и деревянные.

  – Эт верно, в-вашсиятельство. Сдохнут. Как есть сдохнут. – Вид Олаф имел ошарашенный. Видно Мартин Лютер думал о гуманизме, но так далеко не просчитывал. Ибо это же противно порядку вещей, такого просто не может быть, так чего голову ломать?

  – А с-с другой стор-роны, – продолжал я, – и м-моё х-хозяйство расстроится. Освобожу, они работать не будут, и мне податей... Не будет. Как же я смогу тогда войску ж-ж-жалование платить? И войско разбежится.

  – Р-разбежится, – согласился потрясённый староста, офигевая от ужаса описываемой мной катастрофы.

  – И с-сюда степняки придут. И вс-сех в рабство угонят, нахрен. И тебя, и меня, и их. Получается, я вдвойне хуже сделаю? Нахрен тогда так делать?

  – Нахрен, – кивнул он.

  – Но дык они же ... Л-л-ююююди! – потянул я это слово. – Как, как мать его, Олаф, их освободить!

  Я успел вскинуть руку вверх, и факел ушёл в небо. А там плазма постепенно рассеялась – на сей раз я вреда не причинил.

  – Как быть, Олаф? – повторился я, чувствуя себя чуть-чуть трезвее. А потому также приложился, осушив почти литровую кружку за присест. – Я ведь з-знаю, что они – люди. Только не говори никому – секрет это!

  – С-слу... Ик!.. Ш-шаюсь, ваше сиятельство. Никому! – Он провёл рукой по горлу.

  – Но освободить-то их н-надо? Чтобы людьми были?

  – Всех – не получится, – уверенно покачал он головой. – Лентяев н-не надо. А их, твоя св-втлсть, знаешь сколько?

  – Но не лентяев же больше? Как быть, Олаф, мать его за ногу?!

  – Так эта... Думать надо.

  – Что думать?

  – Ну, что делать. Не лентяи они... У них, вашсиятльств, есть эта... Ответственность, во!

  – Учи меня жить ещё! Знаю, что есть. А вот как её найти, чтобы она проявилась?

  Он глубоко задумался. Я же чувствовал, что при внешней нереальности происходящего, разговор этот будет иметь колоссальные последствия. Пьяный базар? Побойтесь господа нашего (просто господа нашего), конечно пьяный базар. Только тутошние местные в алкогольном состоянии десятилетиями живут, контролируя лишь увеличение и уменьшение промилле в крови.

  – Вашсиятельство, эта... Учить их надо. Ответственности. За решения свои, за то, что делать дальше будут. Неможно сразу всех, надо постепенно, обучаючи.

  – Так КАК это сделать, Олаф? Как обучить? – повторился я. – Как воспитать? И как это с-сделать, чтобы армия н-не р-разбежалась? Не обратно же потом холопить?

  – Холопить не надо. – Он отрицательно замотал головой и снова задумался. Ну да, охолопить тут страшнее смерти наказание. Умираешь ты человеком, в человеческом достоинстве. А после того, как станешь вещью... Вещью и умрёшь. И дети твои вещью будут. – Я, вашсиятельство, так скоро ответ дать не смогу. Время надо.

  – Сколько времени? – в лоб спросил я, чувствуя, что хватит пить. Ричи был не согласен... Но Рома понимал, что завтра скакать на Дружке, долго-долго, и как сильно будет мутить. Блевать с лошади – та ещё жесть. И камзол жалко.

  Он пожал плечами.

  – Месяц? Два? Три? Обмозговать надо, с товарищами посоветоваться.

  – Боевыми? – для чего-то переспросил я.

  – А то. – Кивок. – И это, вашсиятельство, пойдёмте-ка уже спать. А то я как-то с ног валюсь, не чувствую, эта, ножек... – И в подтверждение своих слов он, попытавшись встать, плюхнулся у входа в беседку.

  Я попытался повторить его подвиг, и тоже плюхнулся, правда завалившись спиной назад.

  Потом меня взяли под руки, кто-то сильный, и... Я ничего не помню.

  С утра было хреново – ничего не сказать. Но хреново было не только мне. Вольдемар с воинством приползли не намного лучше – в таверне ночью было весело. Даже Ансельмо ко мне привели шатающегося, а ещё с фингалом и в синяках.

  – Эта... Вашсиятельство... Он у Хуго Лысого ночевал. На сеновале, – оправдываясь, доложили приведшие его два мужика из аборигенов. – Ну, ему Хуго малость накостылял. Человек ваш, графский, сказали не калечить, так что вот... Только так. По другому, совсем без костылей, неможно было.

  – А чего костыляли? Места жалко? – злобно усмехнулся я. Не люблю когда слабых обижают. – А чего его в дом не пустили? Давай, я за его постой заплачу.

  – Так он же ж с женой евойной ночевал, – охотно пояснили побледневшие крестьяне, поняв, что дали не всю информацию. – Ну, Хуго Лысого. Супружницей.

  – А... Тогда за дело, раз с женой. – Указал на лавку в углу гостиной залы старостиного дома. – Туда его сажайте, пусть посидит.

  Мужики облегчённо вздохнули, выполнили требуемое и поспешно ретировались.

  – Бабник хренов, – пробормотал я. – Граф, понимаешь, без девок спит, а этот...

  – Тю, так чего ж вашсиятельство не сказали? – А это голос жены старосты от входа в кухню. – Мы б мигом вам нашли. Самых лучших!

  Я обхватил голову – бедный я бедный!..

  – Вот, вашсветлость, сын мой старшенький. Уверен в нём, как в себе. Не подведёт.

  Мне уже седлали коня, я после домашних харчей даже немного просветлел умом, но что говорит староста, о чём он, не понимал.

  – И? – потянул я. – А ты куда? В отставку?

  – Ну... – Олаф замялся. – Дык, пока рано ещё. Вернусь, как задачу вашсиятельства решу.

  – Задачу... – многозначительно апризнёс я, пытаясь вспомнить, о чём вчера говорили и какую задачу я ему ставил.

  – У меня два друга по окрестностям в старостах. С одним в десятке служили, с другим в сотне. Мужики толковые. Может чего умнее меня удумают, подскажут. Мужики неглупые. Да и ещё есть с кем посоветоваться.

  Я молчал. Он продолжал:

  – Думается мне, что человек, чтоб за себя отвечал, ответственность должен понюхать. Как мы в казарме, когда зелёными отроками службу нюхаем. Чтоб цену поступкам знал, как мы знаем. Когда на бой идёшь, оно того, вашсиятельство, много такого передумаешь, что потом жизнь иначе видится. Но неможно же всех в строй поставить? Работать же кто-то должен?

  – Должен, – согласился я.

  Блин, о чём он вообще? Мартин Лютер хренов.

  – Вот мы и обмозгуем, как поступить, чтобы значится, и войско было чем содержать, и достойных из холопства освободить, чтобы польза от них была. И им самим, и вам, как графу, и нам, как вашим подданным.

  – Отличная цель, Олаф! – Я пожал старику руку.

  – Значит отпускаете?

  Я снова нахмурился, так и не поняв, в чём сыр-бор.

  – Я это... Ну, месяц поезжу. Ну два. Ну или три – как повезёт. А потом, ежели чего удумаю, сразу к вам в Пуэбло и приеду.

  Кажется, до меня начало доходить. Старый ветеран наш мозготрёп под пиво воспринял как приказ. Йокарный папандопуло! Вот это монтана!

  ...А с другой стороны, а может он хотел такой приказ услышать? И услышав подобное, был морально готов, и сразу взял быка за рога? Мля-а-а-а...

  – Езжай, – радостно дыхнул я на новоиспечённого Лютера перегаром. – Езжай, Олаф. И ежели чего – да, давай сразу ко мне. Тебе какие-нибудь бумаги нужны? Ну, сопроводиловка?

  – Ну... – Он задумался. – Разве только грамота, что я – ваш человек. Чтобы ваши люди мне, где можно, помощь оказывали и вреда не чинили.

   – Пиши. Сам пиши, меня уволь! – Непроизвольно схватился за голову. – А я вензель поставлю.