Текст книги "Собрание сочинений (Том 2)"

Автор книги: Сергей Баруздин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– А на ком же, как не на тебе, русской бабе, земля наша стоит! И не на таких ли, как ты? Ведь это иным не только хлеба недодали, а колбасы, так они уже на рожон лезут, отменяй им существующую власть. Так-то, Матвеевна! И подожди, еще одно, – сказал Нил Васильевич. – Это, так сказать, уже из области криминалистики. Что здесь в конце письма этого написано, задумывалась: "незнакомый почерк", "правую руку повредил", "пишу левой"? Ложь! Письмо как раз правой рукой написано. Взгляни, Матвеевна, на наклон букв. Видишь? Наклон вправо. А левши, как известно, испокон веков пишут с наклоном влево. Вот и выходит, что это – просто оправдание чужой руки.

– Ведь и верно, – согласилась Мария Матвеевна. – И как ты, Нил Василич, все ловко объяснил?.. А я, дура...

– Как не совестно тебе, Матвеевна! А уж если хочешь знать, выскажу: вечно мы такие, русские, дураки. Себя кормим, полмира кормим, а все прикидываемся дурачками-чудачками: мол, политика не для нашего ума-разума и высокие материи тоже... А высокие-то материи трудом человека создаются. Иные нашими плодами пользуются и все русских долбают. Мол, и такие они, и сякие. А посмотри!..

– Что верно, то верно, – будто обрадовалась мать. – У меня вон Тимок включит там эти всякие порой Би-Би-Си и "Свободы", так ум за разум заходит, что они о нас говорят...

– И этот разговор, Матвеевна, прямое отношение к тебе имеет, – сказал Нил Васильевич. – Вот письмо это. Объяснить-то я объяснил тебе, как, конечно, мог, да ведь ты сама не разобрала. Как могла не разобрать, как поверить могла, что в письме этом сказано? Пусть хоть на минуту, а поверила? Ты – человек уважаемый, в газетах о тебе пишут, люди на тебя равняются, в Кремле на пленуме о тебе говорили: "Пример, мол, брать надо с Марии Февралевой..." Вот она, будь неладна, русская душа!..

– И верно, опростоволосилась я, Нил Василич, – призналась мать. Самой теперь совестно... Одного никак понять не могу, уж не обессудь. Кто же это письмо мог сочинить? Как он знает про Ваню, про все?..

– Так это проще простого, – сказал Нил Васильевич. – Я неделю назад точь-в-точь такое письмо в обкоме читал. Наш работник КГБ привез. В Старицкий район было прислано, бригадиру их лучшему, у которой муж в Венгрии погиб. Тоже из Западной Германии, только не из Франкфурта...

– Откуда же они про меня-то узнали?

– А вспомни-ка, Матвеевна, сколько за эти годы делегаций всяких и туристов у нас побывало. Что ты думаешь, среди них не встречаются люди с нечистой совестью? И не сердись на меня, Матвеевна, но прямо скажу, честно. Не письмо меня это огорчило, а то, что ты в Иване усомниться могла. Жили вместе, одной верой исповедованы были, сил не жалели во имя этой нашей веры. Значит, коли уж так, до конца верить в человека надо. И после его конца!

"Верно как говорит, – думал Тимка. – Верить надо... И Николай Иванович верил".

– Вспомни-ка, Матвеевна, как со мною было, – сказал Нил Васильевич матери. – Ведь когда сняли меня, худо мне было, правда? А потому прежде всего худо, что подумал я: "Неужто верить мне перестали?" Да зря подумал. Люди верили. И добились правды! А хорош бы я сегодня был, если бы усомнились во мне...

– Мы тебе всегда верили, – подтвердила мать.

– Мне что! Не только мне надо верить! Всем верить. Живым – верить, а мертвых – помнить. За нас с тобой они голову сложили, самое дорогое отдали. А мы, чего греха таить, не всегда хорошо помним их. Вон у нас по району сколько забытых могил разбросано. А кто в том виноват? Не мы разве с тобой?.. Ну, а тебе... Признаюсь, черкнул я уже письмо в Чехословакию. Попросил, чтоб могилу Ивана нашли... Надо это и тебе, и ему, и всем нам надо!..

18

...А если говорить проще, то человек это такой, что его не

только в братскую страну, а и в любую Америку послать можно... Не

подведет...

И з х а р а к т е р и с т и к и

н а М а р и ю М а т в е е в н у Ф е в р а л е в у,

в ы д а н н о й д л я п о е з д к и з а г р а н и ц у.

19

Кажется, еще недавно люди ожидали хорошей зимы да обильного снега, а вот уж и зима позади, и весна идет навстречу скорому лету. Запоздалые январские и февральские снега сделали свое дело: укрыли землю от таких же запоздалых морозов и спасли озимые. Теперь зимы нет и в помине, а в полях вокруг Ельниц и других совхозных деревень поднимаются и озимые и яровые. И не весна, и даже не лето, а скорей уже урожайная осень царит в парниках и теплицах Марии Матвеевны. Там, что ни неделя, снимают щедрый урожай.

В праздничные майские дни зазеленели деревья в садах и рощицах, пробилась свежая поросль на лугах и полянах.

Вернулись в родные места заморские путешественники – грачи и скворцы. Навидались вдоволь разных земель и стран, полетали по просторам чужих небес и опять осели на земле своих предков, чтобы плодить новые пернатые семейства.

Держались они шумно, возбужденно и вместе с тем деловито и просто, без всякого хвастовства и зазнайства, принесенного из дальних странствий.

Даже воробьи, которых никак не обвинишь в непостоянстве к насиженным местам, шумели, радовались, кувыркались в лужах, в пыли, в майском воздухе, хотя и не видали никаких заграниц и наверняка никогда не мечтали о них.

Тимка, как любой ельницкий воробей, не мечтал раньше ни о каких заграницах и, больше того, имел о них самое отдаленное представление. Да и какие заграницы, когда ты не выезжал дальше своего областного центра и не был даже в Москве, где, как известно, побывать каждому хочется!

И вот:

– Собирайся-ка, Тимок, в дорогу, и знаешь какую дальнюю – в Чехословакию!

Тимка тысячи раз слышал о ней – о Чехословакии. И тысячи раз думал о ней. И все же он знал, что Чехословакия – это заграница. Может ли придуматься такое? Может!

Тимка знал, что такое случится. Догадывался потому, что мечтал. Знал, потому что мечтал. И Нил Васильевич им с мамкой говорил: "Езжайте – и все тут!" И еще добавлял: "Что ты, Матвеевна, смущаешься: к мужу на могилу едешь..."

Так чего там! Теперь действительно кажется, что всю жизнь только и грезил этой поездкой, ждал ее многие годы и месяцы, и теперь боишься думать, как бы она не сорвалась.

– На самом деле? Не понарошку?

– Не понарошку! Я уже с Петей созвонилась. Его командир части отпустил. Будет нас ждать в Москве, чтобы поспешить самолетом...

– Значит, и в Москве мы будем?

– И в Москве, Тимок! И в Москве!

– Вот это да!..

В эти майские дни последние уроки прошли так, будто они только и посвящались предстоящей их поездке. Даже перевод в пятый класс остался будто незамеченным. Зато в классе воцарился прочный радужный мир и завидное взаимопонимание, позволившее Тимке не только в меру поиздеваться над Лешкой Махотиным, а и принимать его – вместе с другими, конечно! полезные советы и наставления:

– Адреса не забудь списать тамошних пионеров!

– Обязательно!

– И про нас-то, про нас расскажи им!

– Обязательно!

– Смотри записывай все, чтоб рассказать потом!

– Обязательно!

– Значки возьми с собой, марки и галстуки. Говорят, в Москве хорошие есть! Вроде подарков им от нас!

– Обязательно!

Советы давали все: одноклассники и старшеклассники, учителя и вожатые, сторожиха тетя Пелагея и ее дочь Настя, рабочие совхоза и деревенские старушки, продавщицы магазина и киномеханик клуба.

И на все следовал твердый Тимкин ответ:

– Обязательно!

И только раз Тимка смутился и не знал, что ответить.

Пришла старая учительница Валерия Анатольевна, пришла прямо домой, когда мамки не было, и сказала:

– Может быть, там, милый, дочку мою найдешь? Я уж и маме твоей говорила, и вот сейчас к тебе пришла – особо попросить. Вся жизнь моя в ней, сам понимаешь...

И она заплакала, и Тимка поразился, растерялся: учительница перед ним плачет.

– А еще советую тебе взять горсть нашей землицы да маленькую березку с корнями, – подсказал Тимке Архимед – Николай Иванович. – Правда, говорят, нельзя через границу землю везти и растения, да только, думаю, в Чехословакию можно: земля-то русская...

Это был дельный совет: привезти на могилу первого папки горсть родной земли и посадить там молодую березку.

Наконец все было готово и собрано. Приобретены пионерские значки в несчетном количестве и пять красных галстуков. Три пакета советских марок для обмена и толстая тетрадь в линейку для дневника. В специально сшитый Марией Матвеевной мешочек была насыпана земля из палисадника, а в пустой бутылке из-под кефира в воде зеленела липкими листочками молодая березка. Поправившийся Нил Васильевич примчался в Ельницы, очень огорчился, что они уезжают сегодня, наговорил массу добрых советов и умчался.

– Не сердитесь, – сказал. – В области пленум обкома...

Директор совхоза категорически наказал ехать в город на своей "Волге"...

И вот она уже стоит напротив Тимкиного дома, окруженная толпой, здесь чуть ли не все жители Ельниц.

Уложены вещи, усажены пассажиры, и опять шофер в модной кепке тщетно пытается захлопнуть дверцы машины.

– Их тише надо, – советует Тимка.

– И верно, – соглашается шофер, когда дверцы наконец закрываются. Сегодня как раз тихо! Угадал! Что, двинулись?

– Двинулись! С богом!

– Счастливой дороги! От нас не забудьте поклониться ихним людям! Народу ихнему поклон передайте!

И только Валерия Анатольевна молча стоит в стороне. Тихая, старая учительница. И вдруг бросается вперед к машине:

– Не забудьте моей просьбы, любезные! Не забудьте!..

Мария Матвеевна молча кивает головой.

– Обязательно! – обещает Тимка.

Летят под колесами "Волги" первые километры пути... Летят километры под колесами поезда. Далеко позади остались и Ельницы, и Москва, а впереди купается в утреннем солнце весны зеленая и не стареющая в своей древней красоте Прага.

Чуть покачиваясь из стороны в сторону, звеня и громыхая на поворотах, бойко катится по пражским улицам уютный трамвай. Он спешит, он торопится на окраину города, будто чувствуя и понимая человеческое нетерпение. И верно, он сделал все, что нужно, – прибежал на конечную остановку, кажется, раньше, чем мог.

Отсюда рукой подать до Небушиц, и, пожалуйста, не надо никаких машин и автобусов. Только пешком – по узким тропкам мимо цветущих акаций и веселых речек, а потом лесом, где, словно в заповеднике, собрались и дуб, и граб, и клен, и ясень, и сосна, и бук, и липа – всего четыре километра пути.

И вот уже перед глазами краснеют черепичными крышами в зелени садов домики Небушиц – сестры далеких Ельниц.

Песчаная дорожка ведет к памятнику. На нем высечены восемь русских фамилий и русских имен.

Фамилии эти сродни именам русских сел, городов, деревьев, цветов, красок, месяцев... Новоселов, Тулякова, Москвин, Березов, Васильев, Краснова, Желтов, Февралев.

Имена их просты, как имена их отцов и дедов, – Владимир, Александра, Николай, Павел, Василий, Клавдия, Сергей, Иван. Они были очень молоды в день смерти. И негасимый огонь славы, что горит над их могилой, хранит их молодость и по нынешний день.

У подножия памятника алеют чешские цветы, и в горстке русской земли растет молодая березка.

Рядом с теми, кто приехал сюда за тысячи верст, стоят те, кто здесь родился, вырос, постарел. И это они, юные, молодые, старые, это они, вечно благодарные, нанесли на памятник слова: "Мы ждали вас. Мы верили, что вы придете. Мы будем всегда вас помнить".

ПЕРВОЕ АПРЕЛЯ – ОДИН ДЕНЬ ВЕСНЫ

Весна всегда приходит кстати. Не то что зима, или осень, или даже лето. Ранней зиме, например, никто не радуется. Да и какая в том радость, если на земле и трава еще не пожухла, и листва с деревьев не опала, а уже валит снег и прихватывает морозец! И не просто холодно. Как говорится, ветерком пронизывает. А за городом и подавно худо. И картошку толком не убрали, и не сняли капусту, а тут – на тебе! – зимняя стужа!

Поздняя зима – тоже не радость. И для земли, что без снега сама стынет и озимые губит, – плохо. И для людей, которые и без того не вылезают из осенних простуд.

Про осень и говорить нечего! Особенно если она дождлива и промозгла.

Ну, а лето? Конечно, лето – совсем неплохая пора. Да слишком много планов на лето строят люди. И для работы, и для отдыха, и просто на каждый день – для жизни. А глядишь, и поломает лето все планы. Одним недодает солнца, а с дождями, наоборот, перебарщивает. Другим – жары отпускает в избытке, а с прохладой жадничает. И так – каждый год. А тут еще запросы у всех разные. У горожан – свои. У деревенских жителей – свои. В Сибири одни. В Средней Азии – другие. Попробуй тут всем угодить!

Вот и получается, что одна весна всем временам время, какая бы ни была она – ранняя или поздняя, буйная или спокойная! С нее, весны, все начинается – в природе ли, в людях.

Поэтому и я решил с весны начать – с весны на московских улицах.

1

В Москву весна нагрянула рано. Небо поголубело. Солнце стало вовсю припекать, зимние одежи с людей скидывать. А про снег и говорить нечего. Неизвестно, кто с ним быстрее справлялся – дворники ли, уборочные машины или теплынь? Поплыл снег. Ручьями побежал. Лужами распластался на асфальте.

Гошка не знал, прилетели уже грачи и скворцы или нет. И как узнаешь? Естественных наук второклассники не проходят. Но и без скворцов видно настала весна. По небу видно. По солнцу. По лужам. И – по грязи. Ох и много ее стало на московских улицах в мокрую погоду! Может, даже не меньше, чем где-нибудь за городом. Прошелся от дома до школы или обратно, все – заляпался. Мать ворчит, а сама каждый день чулки по нескольку раз стирает. Ясно, она не такая неаккуратная, как Гошка, а все равно, выйдет на улицу – обязательно чулки забрызгает.

И так все.

Но люди не сердятся. Потому что, во-первых, весна. А во-вторых, грязь на московских улицах тоже не обычная, а особая – рабочая. Строится Москва, копается, перекапывается – отсюда и грязь. Там подземный тоннель строят, там – переход, там – трубы перекладывают. Ну, а там, где новые дома растут на месте старых, – и подавно. Люди строят, торопятся. Машины торопятся. Самосвалы и огромные грузовики с платформами, на которых стены домов привозят, растаскивают грязь по всему городу. А строят сейчас в Москве столько, сколько никогда не строили! Попробуй поспей строительную грязь убрать!

Говорят, что по весне у всех бывает хорошее настроение.

Гошка не знает, что такое настроение. Гошке просто бывает или хорошо, или плохо. Хорошо, когда не ругает никто и вообще когда все хорошо. Вот в школе Гошка учится – это хорошо! В школе нравится ему. И то, что у них машина есть – новая "Волга", – это хорошо. И когда можно покататься на ней – хорошо. А раньше у них был "Москвич" – это тоже хорошо. Но не так, как "Волга". "Волга", ясно, лучше!

А что же плохо? Плохо, правда, не часто бывает, но бывает. Во дворе, например, Гошка как-то подрался. Правильно подрался, за правду, а ему же попало. Мать как раз шла из магазина и увидела.

– Я же правильно стукнул его!.. Чего он сам!.. – пробовал оправдываться Гошка.

– И он еще говорит "правильно"! – возмущалась мать. – Как это можно драться "правильно"? Я покажу тебе "правильно" ремнем!

Вот дома всегда так. Не разберутся, а кричат.

Когда родители ссорятся – это тоже плохо. И Гошке при этом попадает. Как в прошлом году, например, из-за дачи.

Раньше у них всегда дача была. Давно была. Гошке девять лет, и все эти годы он знал: как настанет июнь, они отправляются с матерью на дачу.

Там хорошо. Гошкина мать не работает, и поэтому ей не надо ждать отпуска. В прошлом году они тоже жили на даче, но осенью дачу отобрали.

Тогда-то и поссорились мать с отцом. Только отец домой вернулся и про дачу сказал, сразу все и началось.

– Я так и знала! – возмущалась мать. – Так и знала! От тебя этого следовало ожидать. Тебе все безразлично: и мое здоровье, и здоровье сына...

– Это, конечно, свинство! – говорил отец. – Я и сам понимаю и не меньше тебя возмущен. Сколько лет пользовались – и вдруг... Но что делать? Согласись: дача – казенная и мы занимали ее не совсем законно. Одно дело, когда я руководителем мастерской был, другое – сейчас...

– Что значит "законно", "незаконно"? – не сдавалась мать. – Почему другим можно? И уж если ты считаешь, что правильно отобрали, так свою надо было строить. Сколько лет тебе говорила! Тряпка!

Мать часто ругала отца за бесхарактерность и называла его почему-то тряпкой!

Но тогда Гошка никак не мог понять, что случилось с дачей. Всегда была дача "своя", и вдруг оказалось "не своя". Всегда говорили: "наша дача", "у нас на даче", "к нам на дачу" – и вдруг "казенная"!

– А почему она наша и не наша? – спросил Гошка.

Тут он получил подзатыльник от матери.

– Правильно! Не лезь не в свое дело! – сказал отец.

Отец с матерью потом долго не разговаривали. А когда заговорили, опять стали ссориться. Вновь мать говорила отцу, что ему наплевать на свою семью, наплевать на то, что она и Гошка нездоровы.

Гошка очень удивился. Вроде бы мама всегда была здорова. Но он решил в ее здоровье не вмешиваться. Мало ли что! Глядишь, опять попадет!

– А почему я нездоров, когда здоров? – спросил Гошка о себе.

– Займись-ка лучше уроками! – с досадой сказала мать.

"И чего они ссорятся, взрослые! – думал Гошка. – Смешно! Ну, ребята ссорятся или даже дерутся в школе – это понятно. Один подножку подставил, другой ни с того ни с сего тряпкой в тебя запустил, третий – пример не дал списать... А взрослые! Вот отец, например. Он еще только с работы пришел, слова сказать не успел, а мать уже на него сердится. Будто только и ждала его, чтоб поругаться!"

Чаще всего, как замечал Гошка, отец и мать из-за денег ссорились и из-за разных вещей. Из-за вещей, когда отец чего-нибудь не купит, что мать просила. "У меня денег таких нет", – объяснял он. А мать – на него! А разве он виноват, если и верно у него денег нет. Правда, отец у Гошки архитектор. Много домов построил отец в Москве и не только в Москве. Гошка знает. Но знает Гошка и другое: ведь дома не один отец строил, а и рабочие, и другие люди. Что же одному отцу все деньги отдавать! Вон Гошке дают каждый день деньги на завтраки, так их и хватает на одни завтраки. А на самокат или на двухколесный велосипед все равно не хватит, хоть неделю не завтракай! Правда, Гошка не работает, и зарплаты у него не бывает, а у папы и зарплата есть, и еще какая-то "левая" работа. Смешно – "левая"! Это отец с матерью часто говорят про "левую" работу, и тогда мать тоже ругается. Вроде так получается: матери хочется, чтоб "левой" работы у отца было больше, а отец не может достать эту "левую" работу.

– Возьми, в конце концов, с книжки! – говорит отец. – Есть же деньги!..

– "С книжки"! – возмущается мать. – Тебе волю дай, так и на книжке ничего не будет!

Вот и ссорились отец с матерью по всяким непонятным Гошке пустякам.

Но так случалось не всегда. А если Гошке и попадало ни за что, так на то он мальчишка. Тут не всегда разберешься, когда Гошка прав, а когда неправ.

Сегодня отец с матерью веселые. И Гошка знает почему. Мать достала вчера в мебельном магазине шесть новых стульев с полукруглыми красными спинками и столик на низких прямых ножках.

– Какая все-таки прелесть весна! – сказала она. – Весной всегда больше красивых вещей в магазины забрасывают. Смотри – самые модные!

Ну, а отец? Отец доволен тем, что довольна мать. Ведь когда она довольна, и отцу меньше достается. А потом, он с Гошкой едет за город, в деревню, где они будут жить летом.

– Ты нас скоро не жди! – сказал отец матери. – Дорога, сама знаешь, дальняя, и дел там много. И сруб посмотреть, и дачу снять, и о ценах договориться надо! Раньше вечера не жди!

Дел и верно у них было много.

После долгих споров из-за дачи ("Мы думали, что она наша была, а оказалось – общая. Вот ее и пришлось отдать" – так объяснила Гошке мать, когда перестала сердиться) отец с матерью решили: построить в деревне, где когда-то жила бабушка, свою дачу, а пока дача будет строиться, снять по соседству две-три комнаты и прожить в них предстоящее лето. Отец даже ездил в деревню, и мать ездила. Но это было давно – зимой. И не в воскресенье. Потому Гошка и не мог с ними поехать. Он в школе был.

А сейчас он едет, да еще вдвоем с отцом. Это даже лучше, что у мамы дела. Без нее спокойнее!

Отец взял сумку с едой.

– Молока мы там купим, – сказал он.

И они спустились во двор.

Светило солнце, галдели воробьи, и человек двадцать взрослых и ребят – жителей дома – разбрасывали в скверике снег. Владельцы машин откапывали свои "Победы", "Волги", новые и старые "Москвичи", "Жигули", смешной "Запорожец". За зиму машины завалило снегом, но теперь весна, и пора приводить их в порядок.

– Пап! А чего наша машина в гараже стоит, а не как у всех, здесь? спросил Гошка. – Туда ездить далеко. А здесь – интересней!

– Не мели чепуху! – сказал отец. – Машина заботу любит, ласку. Ведь не чужая она!

Люди в скверике увидели Гошку с отцом и обрадовались:

– Вот молодцы Барсуковы! Вышли все же на воскресник! И как раз свободные лопаты есть!

У Гошки на его круглом, с узкими карими глазами лице появилась счастливая улыбка. Как раз вчера вместо четвертого урока они разбрасывали снег на школьном дворе. Это было здорово! И потому, что урок пения заменили работой во дворе. И потому, что сама работа эта была веселая и интересная. Старшие ребята смотрели на второклассников, как на малышей, и думали, что они ничего не могут. А они, второклассники, разгребли всю воллейбольную площадку и еще возле ограды успели снег разбросать.

– А что! – сказал кто-то из старших мальчиков. – Смотри-ка, Овчукова, твои октябрята дают жизни!

Люся Овчукова была командиром Гошкиной октябрятской звездочки, и она-то, уж конечно, не посрамила их чести.

– А ничего! – ответила Люся. – Мои октябрята... вы еще не знаете, на что способны!

Дома Гошка пытался рассказать об этом маме, но неудачно. Как раз в это время привезли стулья и столик, и ей было некогда слушать Гошку:

– Подожди, потом...

И сейчас, увидев во дворе людей, разбрасывающих снег, Гошка обрадовался.

– А что? Давай! – предложил он отцу. – Чуть-чуть, а потом поедем!

– Нет-нет! Мы уезжаем! Никак не можем! – сказал отец и неловко развел руками. – Не сердитесь, некогда!

– Тогда хоть жену прислали бы! – сказала одна из женщин. – Тут и дела-то на час. И работа – одно удовольствие!

Отец, как показалось Гошке, почему-то смутился.

– Да, знаете, она не может никак... Что-то неладно себя чувствует сегодня, – объяснил он. – Так что уже не получится...

Гошка даже остановился: "Неладно чувствует? Ведь у мамы как раз хорошее настроение!"

– Пойдем, пойдем! – заторопился отец. – Что ты еле плетешься! Пока на метро, пока что... Пойдем!

– Вечно у них так! Одно слово – Барсуковы! Все для своей норы! услышал Гошка долетевшие из скверика слова.

Они быстро вышли за ворота и направились в сторону метро.

Отец шел молча. Да и Гошке теперь что-то не хотелось разговаривать.

"Плохо как-то получилось, – думал он. – И ехать уже неохота..."

2

Весна всех подгоняет, всех торопит. Землю торопит, чтоб скорей она освобождалась от снега. Воду подгоняет, чтобы быстрей проносила она по рекам последние льдины, чтоб веселее бежала в ручьях и испарялась в лужах. Деревья торопит и траву, чтоб зеленели быстрее. Солнце, цветы, людей всех подгоняет, всех торопит весна.

И по людям, даже под землей, в метро, весна узнается. По лицам, по одежде, по походке. Люди спешат, весело спешат, кто куда – неизвестно, но и их подгоняет весна. Какие-то чудаки лыжники с трудом протискиваются в двери вагонов. Будто у них и зимы не было, чтоб накататься всласть. А может, и правда за городом еще снега вдоволь? Торопятся люди с тяпками и лопатками, с малярными кистями и ведрами. Это, известно, дачники. Сезон на носу – самое время приводить дачи в порядок. А тут еще и рыбаки, и незаконные охотники, поскольку срок охоты не настал, и древние старушки, и ребятня с родителями... Всех подняла весна на ноги и закружила в веселом человеческом водовороте.

Попав в метро, Гошка сразу повеселел. Отец порылся в кармане и тоже заговорил:

– Подожди, я гривенник разменяю...

Гошка по натуре человек отходчивый. Отец произнес первую фразу Гошку за язык не тяни.

– Народу-то! – произнес он.

– Ты лучше за руку держись! Не отставай! – посоветовал отец.

– Можно, я пятаки опущу?

– На, только один. Иди вперед!

– А ты? – спросил Гошка.

– Я – сам. Не задерживайся!

– Поезд! – заторопился Гошка.

– Не спеши! Давай сюда! – сказал отец.

Наконец они сели в вагон, и тут, кажется, отец тоже окончательно отошел.

– Как синяк-то? Болит? – вспомнил он.

Гошка и сам забыл про синяк под левым глазом, который посадил еще позавчера. В школе, на физкультуре, стукнулся. Синячище получился отменный. Физкультурница Нина Петровна даже пятаком его прикрыть не могла. Приподняла Гошку на руках к стойке брусьев и говорит: "Прижмись! Прижмись! А то синяк будет!" Вроде перепугалась она, хотя что ей было пугаться Гошка сам о "козел" стукнулся. И виноват был сам – никто их к "козлу" не тянул. Завозились с ребятами перед началом урока: сначала он Павку Елисеева толкнул, потом Павка ответил. Ну, и налетел Гошка глазом на "козла", о мат споткнувшись. Вот теперь и синяк!

– Не-е! – ответил Гошка отцу. – Только когда зеваю, болит.

Через пять остановок они сошли. Миновали улицу, два переулка и свернули во дворик. Тут и был гараж. По нынешним временам – гараж отменный. Каменный. Утепленный. С водопроводом. И всего лишь на две машины. Не у каждого московского автомобилиста вообще есть гараж, а такой и подавно!

Почти новая, салатного цвета "Волга" стояла в нем гордая, чистая, блестя всеми своими хромированными частями. Как на выставке! И верно, пожалуй: Гошка глупость сказал про двор. Что ж красавицу такую во дворе, под открытым небом, держать?

Пока отец возился с машиной, Гошка покрутился вокруг гаража. Стукнул ногой по подтаявшему льду. Перегородил щепкой тонкий глубокий ручеек, бежавший вдоль деревянной ограды садика, и уже через минуту щепка превратилась в настоящую плотину. Вода заходила кругами, силясь столкнуть щепку. Ручьишко наполнился до краев, вышел из берегов, будто и впрямь был силен и неуёмен. Черная, хрипло мяукающая кошка подошла к ручью, видно, хотела перемахнуть в садик, но увидела свое отражение в воде и растерянно повернула назад. На длинных, почти вертикально торчащих из подтаявшего снега ветках кустарника шумно покачивались толстые воробьи. Ветки прогибались, воробьям было явно неловко сидеть на ровных, почти без единого сучка палках: они соскальзывали, трепеща крыльями, и вновь цеплялись за ветки, словно желали похвалиться друг перед дружкой.

В маленьком дворике было сыро. На двух веревках, протянувшихся от дома к садику, висело мокрое белье, и оно пахло весной. Солнце, закрытое крышами тесно прижатых домов, не попадало сюда. И почерневший снег здесь таял медленно, не то что в их дворе – просторном, светлом, растянувшемся сразу на целый квартал.

Отец выгнал машину из гаража. Гошка уже собрался открыть дверцу, но вдруг вспомнил:

– Пап! А машина-то сзади побита!

– Как? Где? – Отец выскочил из машины и бросился к багажнику. – Где? Где побита?

А Гошка весело запрыгал вокруг машины:

– Первое апреля – никому не веря! Первое апреля – никому не веря!

Отец от растерянности опустил руки и закричал:

– С ума ты сошел! Вот я сейчас тебе! И нашел чем разыгрывать машиной!

Гошка перепугался:

– Да пап! Ну, я так! Первое апреля сегодня...

– Шутить тоже надо уметь! Нашел чем шутить, нечего сказать! произнес уже спокойнее отец. – Ну ладно, садись! Двинулись! Как говорится, время – деньги...

3

И они поехали. Сначала по переулкам, где снег, сброшенный дворниками прямо на мостовую, разлетался из-под машины грязными брызгами. Потом по улицам, уже порядком подсушенным весной, а местами даже похожим на летние.

"Как здорово! – думал Гошка. К нему постепенно вернулось доброе настроение. – Машина своя – здорово! Красивая – здорово! Ехать так здорово! Далеко ехать – здорово! И вообще все – здорово!"

Гошке казалось, что все прохожие смотрят сейчас на них. Смотрят и думают: "Куда это люди едут? Наверно, в интересное путешествие. Вот бы и нам так!"

– Пап! А все так могут, если захотят? – спросил Гошка.

Отец сидел за рулем тоже довольный.

– Что? – переспросил он.

– Ну, вот так, – пояснил Гошка, – чтоб машина была своя и ехать вот так... Как мы!

– Да как тебе сказать? – произнес, на минуту задумавшись, отец. Все – не все... В общем, кто хочет, – может, пожалуй. Главное, жить надо уметь!

Гошка, хотя и не очень понял, сказал:

– Ага!

"Жить надо уметь!" – эти слова отца понравились Гошке. Понравились и непонятностью своей, и какой-то таинственностью, и гордым звучанием. "Жить надо уметь! Это здорово! – думал Гошка. – И красиво! И здорово!"

Но тут Гошка почему-то вспомнил про дом и совсем невпопад спросил:

– А мама вовсе не больна, а ты сказал, чувствует себя неладно.

Отец рассмеялся:

– Тебе что ж, в самом деле хочется, чтобы твоя мать колупала снег вместе с дворниками?

Гошка не понял, почему это плохо – разбрасывать снег во дворе? И он сам бы с удовольствием... И мама, наверно? И потом, там вовсе не одни дворники работали.

Но он почувствовал, что так не скажешь: по тону отца почувствовал – и серьезному и насмешливому.

И он сказал другое:

– Нет. Не хочу.

– Вот то-то и оно! – весело заметил отец.

Машина долго выбиралась из города на автостраду. Но и здесь город не кончался. Он тянулся вдоль дороги, захватывал пустыри, поля и даже овраги, соединялся с прежними большими и малыми городками и поселками и вновь прижимался к дороге. Где-то город даже взбегал на ближние и дальние холмы, врезался в леса и рощи.

– А это твой дом? – беспрерывно спрашивал Гошка. – А это?

– Нет, не мой, – говорил отец, – хотя эти дома тоже в нашем институте проектировались. А мой сейчас в другом месте строят, в Люберцах...

На шоссе мелькали светофоры и дорожные знаки; запарившиеся на солнцепеке милиционеры торопили водителей и пешеходов. Каменщики подгоняли бортики новых тротуаров. Под катками дымился свежий, неутрамбованный асфальт.

Гошка вспомнил, что года четыре назад, когда они переезжали на новую квартиру, и у них так было. Их дом стоял последним на недостроенной, перерытой улице, и прямо из окон Гошка видел конец города.

Но это давно было. Сейчас за их улицей не кончается город. И где он кончается – неизвестно.

А вот теперь, когда они едут с отцом по шоссе, Гошка увидел, как кончился город в другом месте. Город как-то сразу оборвался, мелькнув последними башенными кранами и коробками недостроенных домов. Исчезли катки и самосвалы, траншеи и заборы, светофоры и милиционеры. Отец поудобнее уселся за рулем и прибавил скорость. Впереди лежала ровная, сухая, почти пустынная воскресная автострада, и поля по сторонам, и леса, и рощи, и разбросанные по холмам деревеньки.